Красоты полуденной Тавриды сменялись в Одессе осенними дождями. Наступила унылая пора.

По-прежнему Мицкевич виделся с Каролиной. Однако теперь встречался с ней чаще всего лишь в свете, на вечерах и в театре, за столом у И. С. Ризнича на Херсонской улице, где будущий зять Каролины устраивал пышные обеды, чтобы угодить ей, и где она уже тогда распоряжалась, словно у себя в гостиной. Точно так же она вела себя и в доме Витта во время приемов.

После путешествия в Крым чувство самосохранения инстинктивно удерживало Мицкевича на расстоянии от «одесской Клеопатры», помогая освободиться от ее гнетущих чар.

Перед тем как покинуть Одессу и отправиться к новому месту службы в Москву, поэт пишет «Размышления в день отъезда». Он говорит о горестях, перенесенных в чужом городе, где, «лживый свет познав», он жил одиноким, опальным странником, теперь уезжающим без напутствий счастья. Как бы ободряя себя, он восклицает:

Словно по ветру, почтовые несли его на север. Через месяц, за два дня до 14 декабря, он прибыл в Первопрестольную, где ему надлежало служить в канцелярии генерал-губернатора.

Вскоре по городу поползли слухи, что по ночам идут аресты, хватают и вывозят в Петербург причастных к тем, кто вышел в декабре на Сенатскую площадь. Пришло известие, что взяты многие его русские друзья. Со дня на день мог ждать ареста и он сам. Неожиданно пахнуло ледяным сибирским холодом.

«Что-то творится в Одессе? — беспокоился Мицкевич. — За кем из наших захлопнулась дверь каземата? Кто пал жертвой Витта и его агентов?»

Как потом стало известно, одним из первых поляков, принадлежавших к тайному обществу, был арестован Антоний Яблоновский. За ним следили и взяли прежде других. Впрочем, его судьбу решили еще тогда, зимой, два слова Собаньской. На вопрос Витта об источнике добытой ею информации она небрежно бросила: «Князь Антоний проболтался». Беспечность и легковерность теперь дорого ему обошлись. Спустя годы Витт признал, что получил сведения «благодаря разоблачениям одной женщины», читай Собаньской.

После ареста Яблоновского клубок начал быстро разматываться. Взяли многих из поляков. Задача властей облегчалась тем, что в их руках находился список польских конспираторов, с которым в свое время неосторожно обошелся Яблоновский, да и его собственное поведение на следствии не отличалось сдержанностью.

В феврале Мицкевич начал ходить в присутствие. На душе было погано.

В тот год, осенью, состоялось знакомство польского поэта с Александром Пушкиным, недавно возвратившимся из михайловской ссылки.

Оба поэта, случайно уцелевшие при арестах, чувствовали себя словно виноватыми перед теми, кто томился в крепости и кого ждала каторга. А ведь совсем еще недавно, когда по ночам заседала Следственная Комиссия по делу декабристов и все с тревогой ожидали приговора, многие надеялись на царскую милость. Полагали, что «каторги вовсе никому не будет».

Теперь стало ясно, сколь наивно было ожидать пощады. Милосердия у нового российского правителя хватило лишь на то, чтобы заменить четвертование виселицей. 13 июля были повешены Рылеев и четверо его товарищей. Остальных царский Верховный уголовный суд приговорил к каторге и ссылке.

В те дни А. А. Воейкова, племянница В. А. Жуковского, с горечью отмечала, что никого знакомых не осталось, кого бы несчастье или смерть не посетили. «Страшно оглядываться вокруг себя», — писала она.

Со страхом оглядывался вокруг себя и коронованный палач. Но его боязнь была иного рода.

Чем глубже в ходе следствия над декабристами царь проникал в суть заговора, тем больше охватывали его страх за будущее, боязнь новых выступлений «недовольных». Он понимал, что только чудо спасло в тот декабрьский день русское самодержавие. Имелось основание быть недовольным действиями тайного сыска. Особенно секретной военной полицией. Можно сказать, у себя под носом прозевали целую армию тираноборцев! Но и фон Фок оплошал. Как ни умен он и опытен, как ни старались его агенты, но и они проморгали бунт, чуть было не сокрушивший трон.

Нужно навсегда устранить возможность подобного мятежа. Для этого необходимо, как предлагает Бенкендорф, централизовать усилия тайной полиции, поставить во главе ее людей «образованных, обладающих к тому же светским лоском».

Летом 1826 года был издан указ об учреждении жандармской полиции. Известие сие как подарок приурочили ко дню рождения царя — 25 июня. Новая полиция была тоже, что и древняя тайная канцелярия, лишь «припомаженная, завитая и вычищенная», как скажет историк М. Лемке. Фактическим руководителем сыска остался все тот же фон Фок. В его руках по-прежнему находилась секретная полиция и тайная агентура.

Вместе с руководителем, как бы по наследству, в число «клиентов» новой полиции перешли и старые подопечные фон Фока — все политически неблагонадежные. В их числе оказался и Мицкевич, но прежде всего Пушкин.

Русский поэт попал в списки лиц, официально находившихся под секретным надзором. «Образованный» Бенкендорф и «обладающий светским лоском» фон Фок постарались усугубить наблюдение за ним.

В агентурных сведениях за это время то и дело упоминается имя Пушкина.

Жандармский полковник И. П. Бибиков в начале ноября доносит, что его агенты следят за «сочинителем Пушкиным, насколько это возможно», он же сообщает, какие дома наиболее часто поэт посещает.

О том же докладывает на основе агентурных данных три месяца спустя сам генерал А. А. Волков, начальник 2-го округа корпуса жандармов. По его наблюдениям, Пушкин «не столько теперь занимается стихами, как карточной игрой», и явно с осуждением передает чуть ли не как крамольный подслушанный разговор. На заявление поэта о том, что он желает вступить в службу, несколько дам вскричали сразу: «Зачем служить! Обогащайте нашу литературу вашими высокими произведениями, и разве к тому же вы уже не служите девяти сестрам?» (Автор этих слов имела в виду служение музам-каменам, которых, как известно, было девять.)

Стоило поэту объявиться в Петербурге, как и здесь вокруг него завертелся хоровод осведомителей.

По заданию фон Фока агент И.Локателли буквально ходит за ним по пятам, наблюдает и докладывает о каждом его шаге. Возле поэта увиваются пресловутый Ф. В. Булгарин и вездесущий А. Л. Элькан. Агент Е. А. Хотяинцева доносит, что Пушкин в числе других гостей посетил знаменитую, воспетую им «принцессу ноктюрн» — Е. И. Голицыну, проводившую ночи из суеверия в бодрствовании (ей предсказали ночную смерть).

Поэт появился на именинах у Н. И. Греча в числе прочих 62 гостей, у известного игрока графа А. П. Завадовского — об этом тотчас извещен глава сыска. В свою очередь фон Фок докладывает: Пушкин посещает графа, которому тайная полиция имеет «основания не доверять». Заодно фон Фок сообщает начальству (то есть Бенкендорфу, а тот и самому Николаю), где живет поэт и кто у него бывает.

Так изо дня в день поступают сведения, полученные агентурным путем. Даже самые невинные действия поэта принимаются во внимание: Пушкин с приятелем Соболевским ходит по трактирам; на собраниях литераторов читают стихи Пушкина; поэт ведет себя хорошо в политическом отношении.

Словом, после декабрьского восстания, на протяжении многих месяцев, а впоследствии и лет за поэтом неустанно следило «недреманное око» сыскной полиции.

В это время в столице возникает Каролина Собаньская.

Однажды она пригласила к себе на чай обоих поэтов — Мицкевича и Пушкина. В тот вечер русский поэт был явно неравнодушен к хозяйке, женщине действительно очаровательной. А Мицкевич? Как вел себя он, какие чувства испытывал?

Он давно изжил в себе роковую страсть к Джованне. Теперь он пел песни иным кумирам.

Что до Пушкина, то встреча с Собаньской всколыхнула в нем былое.

Мысленно перенесемся в Киев и Одессу начала двадцатых годов прошлого столетия.