ГЛАВА 22
На краю рыбацкого поселка притормозил грузовик: из кабины выпрыгнул статный молодой офицер в кителе с золотыми майорскими погонами, с орденами и медалями на груди. Это был Артур Банга. Машина укатила, а он стоял, медлил, словно не решался идти. Дюны, сосны, тусклая полоска моря… Волной нежности и грусти ударил в сердце неяркий этот пейзаж. Артур перебросил из руки в руку небольшой чемоданчик и решительно зашагал в поселок.
Страннее чувство охватило его, когда он вошел в дом. Будто никогда и не покидал его, будто еще вчера был здесь. Стол, покрытый домотканой скатертью, которую он помнил еще с детства, часы с кукушкой, те, что он привез на первые свои деньги, портреты отца с матерью на стенах, его фотография — ладный парень в матросской куртке — мать очень любила этот снимок.
Все ка своих местах, все бережно сохранено. В комнате чисто прибрано, на окнах вздуваются парусами белоснежные занавески… И цветы. Они всюду — на подоконниках, на стенах, на подставочках. Целый сад в доме.
— Здравствуйте. Вы ко мне? — услышал он вдруг за спиной голос и обернулся.
Это была Илга — молодая учительница, приехавшая в поселок вместе с Калниньшем. Она держала в руках ярко-желтую жестяную лейку. Девушка была удивительно хороша — с нежным, чуть смугловатым румянцем, со спокойным взглядом больших серых глаз. Артур невольно залюбовался ею.
— К вам? — усмехнулся Банга. — Я думал, к себе.
— Интересно. Хоть и не совсем понятно. Слушаю вас.
— Да нет, лучше уж вы говорите.
— Я? Это совсем интересно. — Девушка слегка улыбнулась странному гостю и принялась поливать цветы.
— Ну, хотя бы расскажите о цветах. Давно они здесь растут?
— Послушайте, товарищ майор, вы меня лишаете права на гостеприимство, — насмешливо сказала она.
— Почему же?
— Если вы, наконец, догадаетесь представиться, я приглашу вас присесть и даже предложу чашку кофе.
— Вот как… — Он поставил чемоданчик. Забавно. Гостем я здесь еще не был. Ну что ж, давайте знакомиться. Моя фамилия Банга.
— Как вы сказали? — девушка внимательно посмотрела на него и, что-то припоминая, медленно перевела взгляд на фотокарточку. — Скажите, а вы случайно не родственник… — она неуверенно показала на портрет, где Артур был снят в матросской блузе.
Он невольно усмехнулся, сдернул с головы фуражку, подошел к стене, стал рядом со своим юным изображением:
— Неужели не похож?
Илга вздрогнула. Теперь она и сама видела, что паренек в матросской блузе и майор с орденами на груди — одно и то же лицо.
— Так вы и есть Артур Банга? Тот самый…
— Какой тот самый? — его озадачила странная растерянность девушки.
— Ну… Тот, на которого пришла… Илга никак не решалась произнести слово «похоронка».
— Что, «на которого»? — уже неприязненно повторил он.
Илга совсем растерялась, но тут же подумала: а что, если он вовсе и не знает про похоронку? Собралась с духом:
— Вы разве не знаете, что на вас была похоронка?
— На меня? Похоронка? — теперь настала очередь удивляться Артуру. — Когда?
Учительница наморщила лоб, припоминая, когда же это было.
— Осенью прошлого года. Как только наши пришли.
Банга опустился на стул, растерянно сказал:
— Дела-а… В общем-то я побывал на том свете… Но чтобы похоронка, это я впервые слышу.
— Как на том свете? — испуганно спросила она.
Болезненная улыбка, похожая на гримасу, исказила его лицо:
— Обычно. Сложили всех в одну могилу и присыпали. Хорошо хоть сверху оказался, да земли в спешке не густо навалили. Ночью пришел в себя, выбрался.
— Как же это можно, живых? — девушка смотрела на него с ужасом.
Артур вынул из кармана папиросы, неспеша ответил:
— Живых там не было. Это я один, случайно… Бездыханный, без сознания… Ну, впопыхах, под горячую руку и…
— А как же потом?
— Потом? Ночью пришел в себя, выбрался, приполз к своим… Потом госпиталь… Полгода ничего не слышал, не разговаривал… А там потихонечку, полегонечку и, как видите… Извините, я без разрешения, — он поднялся, озираясь, куда бы сбросить пепел.
— Артур! Боже мой! — раздался неистовый женский крик, и в комнату вихрем влетела Бирута. — Мне говорят, а я не верю…
Банга не успел опомниться, как оказался в объятиях.
— Живой! — Она трогала ладонями его лицо, гладила волосы и счастливо улыбалась. — А мы тебя похоронили.
— Ну вот… Обманул всех, — смущенно, почти виновато сказал он.
Бирута отстранилась от него, сжалась в комок и, взглянув на Бангу больными, измученными глазами — полными отчаяния и надежды — спросила:
— Может, и Лаймон так же?
Он не смог выдержать ее взгляда, отвернулся, глухо сказал:
— Нет, Лаймон нет. У меня на руках…
Артур оказался в том же самом кабинете, где когда-то допрашивали Марту; по другую сторону стола сидел и участливо смотрел на него тот же самый следователь.
— Жаль, — сочувствующе сказал следователь. — Жаль, что тогда не было ваших показаний. Только они и могли изменить дело.
— Оставим сожаления в стороне, — сухо ответил Артур. — Как вы намерены исправить вашу ошибку?
— Ошибку? — вскинул брови юрист. — Кто вам дал право говорить об ошибке? На основании тех материалов, которые имелись, я вел следствие со всей добросовестностью. Никакого пристрастия у меня не было.
— Толку-то в вашей добросовестности, — не сдержался Артур. — Если в результате ее невинный человек, женщина с ребенком, засылается черт знает куда… За что, про что, спрашивается, вы…
— Еще раз повторяю, — оскорбленно перебил следователь. — Если вы считаете, что решение несправедливо, можете его обжаловать. Но подвергать сомнению объективность следствия, обвинять нас, понимаете, в предвзятости, в заведомых ошибках…
— Конечно, — язвительно вставил Артур. — Ошибок у вас не бывает, всегда полный ажур.
— Послушайте, майор, с какой стати я должен выслушивать оскорбления? И за что?
— Вы считаете — не за что? Вы не смогли или не захотели разобраться по здравому смыслу, по существу, по элементарной человеческой совести, наконец…
— Да как разобраться? Как? — припечатал ладонью к столу следователь. — Откуда я должен был брать факты? С потолка? Свидетелей откуда вызывать? С помощью спиритических сеансов? С того света?
— Как разобраться? — сузил глаза Артур. — Когда мне на фронте приказывали взять языка, я не спрашивал как. Я шел и брал. А вы… Знаете, если ошибается сапер, расплачивается жизнью он сам. А вот за вас, к сожалению, другие. Он резко встал и, не прощаясь, направился к двери.
— Стойте! — окликнул его следователь. — Куда вас понесло? Вы что — пришли поругаться, и все? Или помочь вашей знакомой? Вы ведь даже не потрудились изложить письменно свои показания.
Артур стоял набычившись посреди кабинета — и уходить глупо, и оставаться невыносимо.
— Я понимаю, вам сейчас больше всего хочется пойти н накатать на меня во-от такую телегу, — усмехнулся следователь.
— А вам чего хочется? — огрызнулся Банга, — Чтоб на вас меньше жаловались?
— Да жалуйтесь, — устало отмахнулся юрист. — Вам ответят примерно то же: не было материалов, нет оснований для претензий. Только затянет дело. — Он прошелся, закурил. — А мне бы не хотелось — понимаете? — он в упор взглянул на Бангу. Откровенно говоря, после всего, что узнал от вас, у меня желание одно: как можно быстрее добиться пересмотра дела. Хотя это совсем не простая процедура, как вам, наверное, кажется. Не говоря уже обо всем дальнейшем.
Артур все еще недоверчиво косился на него, потом спросил:
— Можно хотя бы узнать, где она находится?
— Что, она никому не пишет? — удивился следователь.
— Представьте себе — никому.
— Странно…
— А что тут странного? Меня она считает погибшим, родных у нее здесь никого… Да, видно, и общаться со старыми друзьями не очень хочется. Крепко вы отбили у нее эту охоту.
Следователь сочувственно посмотрел на Бангу, понимающе вздохнул:
— Что ж, сегодня же направим запрос. А вы… Вот вам бумага, садитесь сюда и пишите. Да поподробнее, поподробнее…
Облачная пелена над горизонтом была перламутрово-серой, но по нижнему ее краю проходила огненная кайма. Постепенно она розовела, наливалась золотистым светом. Но море не торопилось отразить на своей глади предзакатную игру красок. Оно еще пыталось сохранить глубинные, холодные цвета Балтики. И вдруг пелена прорвалась. Из-под нее над самой чертой, разделяющей небо и море, показался нижний край тяжелого огненного шара.
Артур стоял у воды босиком на влажном песке. Его походные сапоги лежали рядом. Солдат и рыбак праздновал встречу с родиной. На душе было и радостно, и горько. Радостно потому, что жив, потому, что дома, потому, что не слышно больше грохота разрывов, потому, что над головой родное небо, а у ног плещется родное море. Горько же оттого, что он не мог насладиться всем этим в полную меру. Марта… Где она, что с ней?
Вдали появилась женщина. Она шла вдоль отмели, там, где словно серебристое ожерелье, цепью протянулись крохотные озерца, оставленные отступившим после шторма морем. Потревоженные чайки с гортанными криками кружили у нее над головой. Артур закрыл глаза — так вдруг захотелось поверить в невозможное.
— Куда же вы исчезли? — подходя, спросила Илга. — Второй день за вами бегаю. В общем, так. Мы с Бирутой обо всем договорились — я буду жить у нее. Ваш дом свободен. Напрасно деликатничаете.
— А вы совершенно напрасно торопитесь, смущенно ответил Артур. Я же еще и не демобилизовался. Так, в отпуске после ранения.
— Все равно, я свои вещи унесла.
— И цветы? — улыбнулся он.
— Они вам не помешают? — вопросительно взглянула на Бангу учительница. — Пока вы совсем не вернетесь, я их буду поливать. И сад тоже. Жалко, если погибнет. Земля здесь — сплошной песок.
— Странно, — задумчиво сказал Артур.
— Что странно? — не поняла она.
— Это я о человеке. Вообще… Может дрожать над цветком, а может вот так… — Банга до хруста сжал кулаки.
— Но всегда добро побеждало зло, — по-школярски убежденно сказала Илга.
Он с интересом посмотрел на девушку, улыбнулся:
— Особенно в книжках.
— Не согласна, — учительница упрямо наклонила голову, нахмурилась. — Вы многое повидали, многое пережили. А в принципе… Вот увидите, все образуется. И Марту свою найдете.
Он удивленно вскинул голову:
— А вы откуда знаете?
Она не смутилась, не опустила взгляда.
— Бирута рассказала. И Калниньш тоже. Кстати, он вас сегодня разыскивал.
— Калниньш? — чуть не крикнул Артур. — Он в поселке? — и начал торопливо натягивать сапоги.
Они сидели в доме Банги, оба задумчивые, тихие. Поговорили обо всем, не касались только главного. Калниньш встал, подошел к окну, долго смотрел, как солдаты мыли трофейный «опель». Наконец, не выдержал, обернулся:
— Я знаю, о чем ты хочешь спросить. Судил Марту не я, хотя не скрою — принимал участие в расследовании. А факты, понимаешь, вещь упрямая.
— Какие факты? — угрюмо спросил Артур.
— Отец ее бандит, это доказано. Я уже не говорю, что при немцах был старостой. Муж — ярый приспешник гитлеровцев.
Артур не выдержал, поднялся, подошел, стал рядом.
— Кого судили? — резко сказал он. — Отца, мужа, или ее? Ту, которая, рискуя жизнью, прятала у себя партизан. Это не факт?
— Этот факт подтверждается сегодня, — возразил длинный. — А тогда фактом было извещение о вашей гибели… твоей и Лаймона.
— А поверить ты ей не мог? Просто, по-человечески…
— Не мог, не имел права. Обвинение ей было предъявлено тяжелое — связь с бандитами. Ты понимаешь, что это значит?
— Слыхал. И о следах хромого Озолса, и о намеках Петериса накануне бандитского налета… И все-таки, разве не могло быть, что Озолс не заходил в свой дом? Хотя бы потому, что не хотел ставить дочь под удар?
Калниньш долго молчал, потом сказал:
— Не верю.
— Так же, как не верил в историю с разведчиком. Пойми, в тех условиях это был подвиг.
— Что я тебе скажу… — пожал плечами Калниньш. — Добиться пересмотра дела вот в таком новом свете будет нелегко. Даже в свете новых фактов. Но, конечно, нужно. А пока единственно реальное, что я могу тебе обещать — сделать запрос и узнать, где она находится.
— Спасибо, — не без сарказма поклонился Артур. — Мне уже один добрый дядя пообещал оказать эту услугу.
Калниньш помрачнел.
— Напрасно ты злобствуешь и к человеку придираешься. У него всю семью в Саласпилсе под корень сгубили.
Артур виновато заморгал ресницами:
— Прости, не знал.
— И вообще, я тебе скажу… Нельзя смотреть на все только через свою беду — так весь мир может показаться кошмаром.
— А как иначе прикажешь смотреть? — насупился Артур.
— Не знаю. Но только надо как-то по-иному, терпимее.
— Тебе легко рассуждать.
— Кому, мне? — губы Калниньша дрогнули.
— Извини, я не это имел в виду, — смутился Банга.
— Да какая разница, это или не это? Сказал, и уже сделал больно. А сейчас больного у всех столько… К чему ни прикоснись — всюду болит.
Черный ЗИС промчался по мосту над Москвой-рекой, миновал площадь Дзержинского, подкатил к подъезду огромного серого здания. Лосев — крепкий, спортивного склада блондин лет сорока с небольшим, в габардиновом синем плаще и мягкой шляпе, терпеливо ждал, пока дежурный проверит пропуск. У входа на этаж процедура повторилась. Молоденький офицер, строго поглядывая на посетителя, сличил его внешность с фотокарточкой на документе. Последний «фильтр» был уже в приемной. Впрочем, дежуривший там лейтенант, видимо, хорошо знал вошедшего — он с улыбкой поднялся ему навстречу:
— Здравия желаю, товарищ полковник. Проходите, Георгий Павлович вас ждет.
Козырев, хозяин кабинета — он тоже был в штатском костюме, не скрывавшем, однако, четкой офицерской выправки — выглядел озабоченным и усталым. Но гостю обрадовался, усадил в углу кабинета за круглый столик, обставленный креслами.
— Не балуешь, Владимир Семенович. Редко заглядываешь. — Он тронул клавиш селектора. — Насчет чайку распорядитесь, пожалуйста. Ну, рассказывай, повествуй. Как самочувствие, настроение?
— Настроение… — задумчиво протянул Лосев. — Планету жалко.
— А-а, ты об этом… — лицо Козырева помрачнело, он покосился на веер свежих газет, раскрытых на страницах международных новостей. Сообщения о взрыве атомной бомбы над японским городом Нагасаки были отчеркнуты красным карандашом.
Георгий Павлович встал, подошел к сейфу, достал черный пакет с пачкой фотографий, положил перед Лосевым.
— Неужели оттуда? — спросил тот.
— Хиросима.
Это были снимки города, стертого с лица земли. Лосев с волнением рассматривал их.
— Как же вам удалось?..
Козырев только пожал плечами, собрал снимки и спрятал обратно в сейф.
— Знаешь, у меня все эти дни не идет из головы фраза, брошенная, кажется, Нильсом Бором… Еще до войны, когда атомные исследования только начинались. «Мы живем на острове, сделанном из пироксилина. Но, слава богу, еще не нашли спичку, чтобы его поджечь».
Козырев замолчал, пережидая, пока вошедшая в кабинет женщина в крахмальной наколке расставляла перед ними стаканы с чаем, сахарницу, баранки.
— Спичку, — усмехнулся Лосев, когда она вышла. Мы-то все боялись, что эту спичку найдет бесноватый… А их, как видно, и за океаном пруд пруди. — Он постучал костяшками пальцев по газете. — Ни малейшей военной необходимости. Ни в первой бомбе, ни, тем более, во второй. Самураи и без того выдохлись. Да и без Германии им бы никуда не деться. За каким же дьяволом сто тысяч жертв?
— Сто пятьдесят, — уточнил Козырев. — И это, по-видимому, еще не все. А за каким дьяволом? Да все за тем же, Владимир, все за тем же. Чтобы нас с тобой припугнуть. Сначала Гитлером пугали. Теперь — вот этим. Верь слову, они своим спичечным коробком теперь долго тарахтеть будут. И не исключено, что в конце концов к нам же опять н кинутся: «Караул! Отберите спички у дурака». И будешь помогать — раз планету жалко. Ладно, пей чай. И показывай, что притащил. — Козырев кивнул на портфель.
— У тебя что, рентген? — хмыкнул Лосев.
— Нюх старой ищейки — в тон ему отшутился Козырев. — Так ведь тебя просто на чай не заманишь.
— Что верно, то верно. Все спешим, все некогда. Сегодня гляжу, а дочка-то уже невеста. Когда выросла? — вздохнул Лосев и вдруг без всякого перехода спросил: — Послушай, из твоих ребят кто-нибудь работал под такой вывеской… обер-лейтенант Отто Грюнберг?
— Отто Грюнберг? — насторожился Козырев. А в чем дело?
— Знаю, Георгий, ты не любишь, когда в твой ящик заглядывают. Но, понимаешь, тут такая история… В общем, прочти сам. — Лосев расстегнул портфель и вытащил оттуда толстую тетрадь в клеенчатом переплете.
Козырев взял тетрадь, бегло перелистал.
— Это что, из отдела проверки жалоб?
— Верховный суд запросил сведения о некоей Марте Лосберг. Действительно ли она в годы войны оказала содействие одному нашему человеку? Очевидно из твоего ведомства.
— Женщина?
— Почитай, почитай. Я сначала, когда прочел, решил, что не по адресу. Думал в Союз писателей переслать, для романа. Ан, гляжу — в роман твоих героев запутывают.
— И тебе нужен Отто Грюнберг?
— Понимаешь, она пишет, что здорово помогла ему в сорок первом. Можно сказать, спасла жизнь. Если это так, то он один может выручить ее из беды. Если, конечно…
— А что с ней?
— За Уралом, выслали.
— Понятно. Что ж, вокруг Отто Грюнберга уже секретов нет, — с болью сказал Козырев. — Ты его знаешь… Это Александр Ефимов.
— Саша? — Лосев тревожно покосился на Козырева. — Что с ним? Если не тайна?
— С ним? Мозговая опухоль. Неоперабельная, — медленно, с трудом выговорил Козырев.
— Откуда она взялась?
— Последствия ранения в голову.
— И где он сейчас? В госпитале?
— Был. А теперь у родителей, в Иркутске. Отчислен из нашей команды, к сожалению, навсегда.
Лосев долго молчал, подавленный услышанным, затем горестно сказал:
— Эх, Сашка, Сашка.
Помолчали. Козырев невесело посоветовал:
— Надо запросить дело, послать Саше ее фотографию и попросить наших в Иркутске внимательно разобраться. И чем скорее, тем лучше.
