Глава 4

Уже вечерело, когда Марк наконец оказался дома. Жар, сопровождаемый нескончаемым насморком и тошнотой, усиливался, и он мечтал оказаться поскорее на своём старом диване с чашкой горячего бульона для приёма внутрь и банкой холодного пива для наружного применения. Усмехнувшись про себя, что самое главное в этом деле ничего не перепутать, Марк захлопнул дверь и потянулся было к выключателю, но заметил, что из кухни идёт слабый свет, сопровождаемый какими-то странными звуками.

Вытащив из кобуры пистолет, он сделал несколько шагов вдоль коридора. Вздрогнул, краем глаза заметив своё отражение в зеркале. Там, слегка ссутулив спину, стоял среднего роста мужчина примерно тридцати лет с коротко стриженными тёмными волосами.

Затем Марк заглянул в дверной проём, щёлкнул затвором и сказал: «Ни с места!»

Из-за открытой двери холодильника показалась поднятая рука, сжимавшая пивную банку, а потом и весь её обладатель – молодой мужчина в махровом халате, клетчатых домашних штанах и тапочках в виде зайчиков на босу ногу.

– Я тут позаимствовал у тебя пиво и немного колбасы, – сказал он, – это уголовное преступление?

Марк опустил пистолет и включил свет. Мужчина в халате был примерно того же возраста, что и Марк, но несомненно гораздо привлекательнее. Его густые вьющиеся волосы были чуть длиннее среднего, а плотный загар говорил о том, что он много времени проводит вне дома.

– Аксель, какого ты здесь делаешь? – спросил Марк.

– У меня кончились спички, – Аксель открыл банку.

Марк положил пистолет на стол и, поставив чайник на плиту, огляделся в поисках спичек.

– И ты искал их в холодильнике?

– Нет, – Аксель достал из кармана халата коробок и бросил его Марку. – Мне всегда было интересно, чем питаются копы, – улыбнулся он.

Марк зажёг плиту и повернулся к собеседнику.

– Как ты сюда попал?

– Через балкон, – Аксель прислонился к столу и сделал глоток.

Марк бросил взгляд на балконную дверь, скрытую задёрнутой занавеской. Кажется, он взял за правило закрывать балкон, чтобы навязчивый сосед не сновал туда-сюда в его отсутствии, но сегодня он действительно мог об этом забыть.

– Он был закрыт, – сказал Марк.

– Очевидно, нет, – развёл руками Аксель и снова улыбнулся. – Это что, допрос с пристрастием?

– Нет, – усмехнулся Марк, доставая из кухонного шкафа пакетик с сухим куриным бульоном, – если бы это был допрос с пристрастием, то моя пушка была бы сейчас у твоей долбаной башки. А сейчас проваливай, – он сел на стул и прикрыл глаза.

Аксель потоптался какое-то время на месте, разглядывая Марка и словно обдумывая, говорить ему что-то или нет, потом отодвинул занавеску, дёрнул ручку двери и обернулся.

– Эй, – сказал он.

Марк встрепенулся и потёр глаза. Кажется, он успел задремать.

– Ты всё ещё тут? – устало протянул Марк.

– Слушай, можно я тут у тебя порисую завтра? – спросил Аксель с видом пятилетнего ребёнка, уговаривающего папу пойти в зоопарк.

– У себя дома рисовать тебе уже неинтересно?

Закипел чайник, и Марк нехотя поднялся и залил куриный бульон кипятком.

– У тебя здесь перспектива лучше.

– Перспектива чего? – Марк сделал глоток и даже закрыл глаза от удовольствия. Оказывается, именно этого ему и не хватало весь день – чего-нибудь поесть, ведь с самого утра он успел перехватить только сырный пончик по пути к месту преступления, так как уличный дёнер-кебаб, в котором он обычно завтракал, был ещё закрыт.

– Отсюда лучше вид на вон ту аптеку, автостоянку и стройку, – Аксель отвернулся к окну и, прикрыв один глаз, примерился, изобразив пальцами рамку.

– Я уж думал ты хочешь написать что-то вроде «ностальгии по коммунизму», – Марк вытащил из холодильника палку колбасы и слегка зачерствевший батон.

Аксель поднял вверх указательный палец и рассмеялся. Кухня, на которой они находились, отлично подошла бы для этой темы. Старый кухонный гарнитур, пожелтевший от времени, хлипкий стол, который когда-то раскладывался вдвое и регулярно разбирался на запчасти для выноса его в зал по особым торжествам и праздникам, газовая плита времён строительства Стены, духовка, которая не использовалась по назначению уже лет десять, и Марк понятия не имел что за хлам в ней хранится. Из всей обстановки выделялся только новый серебристый холодильник, который пришлось купить в прошлом году взамен прежнего, отслужившего верой и правдой трём поколениям семьи Шнайдеров.

– Значит, ты не против? – спросил Аксель.

– Делай что хочешь, – махнул рукой Марк, откусывая кусок колбасы прямо от палки.

– Супер! – воскликнул Аксель и вышел на балкон. Закрыв дверь, он помахал через стекло Марку.

– Да пошёл ты, – добродушно выругался Марк, продолжая уплетать колбасу и запивать её бульоном. Жизненные силы постепенно возвращались к нему.

– Куда вы меня везёте? – взволнованно спросила Эмма.

Автомобиль остановился на светофоре, и она выглянула в окно. В этот момент они как раз проезжали мимо коричневой коробки «Берлинской комической оперы». Толпа стояла у входа не то ожидая начала спектакля, не то уже собираясь расходиться по домам. Эмма посмотрела на дверь. Где-то здесь должна быть ручка, но где? В накалённой обстановке замкнутого пространства лимузина, девушка почувствовала, что у неё начинается приступ паники.

Говорят, в экстремальной ситуации мозг лучше концентрируется и легче принимает решения. Неправда. В экстремальной ситуации мозг отключается.

– Всего лишь до станции подземки, – донёсся до неё голос Фейербаха. – Potsdamer Platz вам подойдёт?

– Что? – Эмма не поверила своим ушам.

– Potsdamer Platz, – повторил он, дружелюбно улыбаясь.

– Нет, да, – закивала головой девушка, всё ещё сомневаясь в услышанном, – я поняла. Да, Potsdamer Platz мне подойдёт, – в этот момент лимузин повернул налево, а потом почти сразу направо, и Эмма едва успела схватиться за сидение, чтобы снова не скатиться к Штефану Фейербаху.

– Что ж, теперь, когда мы выяснили конечный пункт нашего путешествия, и когда вы больше не ищете способов к отступлению, ручка там слева снизу, кстати, – кивнул он. Эмма украдкой взглянула в указанном направлении и покачала головой, Фейербах говорил правду. – Позвольте рассказать вам, почему же я выбрал вас.

Девушка не стала уточнять «почему» и самое главное «для чего», а лишь внимательно посмотрела в лицо своего собеседника. Впервые за этот вечер она смогла разглядеть его. В тусклом освещении салона мужчина выглядел старше, чем ей показалось на конференции. Взгляд его по-прежнему оставался задумчивым и даже каким-то отстранённым, хотя в уголках глаз и губ пролегли морщинки, выдавая в нём человека, который улыбался чаще, чем хмурился.

– Меня окружают циники, Эмма, – продолжал он тем временем, – люди, которые способны только на то, чтобы думать о деньгах, о выгоде, о чём угодно, тратя драгоценные минуты своей жизни на то, что этого совсем не стоит. Человеческая жизнь так коротка, и так… хрупка, – сказал он, едва заметно облизнув губы. – Но им всё равно! – махнул рукой Штефан. – Вы невинное создание, Эмма, с такой чистой и открытой душой… Просто удивительно встретить такого человека, как вы, в это время, в этом городе, в вашей профессии. Я уверен, что у нас ещё будет время поговорить об этом, но сейчас… сейчас я хочу сделать вам предложение, – Фейербах выдержал паузу, и Эмма почувствовала, как её в очередной раз за сегодняшний вечер бросило в жар. Не выдержав взгляда мужчины, она отвернулась к окну. За ним медленно проплывала площадь, усеянная сотнями серых бетонных параллелепипедов – мемориал жертвам Холокоста. Между ними бродили, фотографируясь, туристы, и бегали дети.

– Я предлагаю вам написать книгу, – произнёс в итоге Фейербах.