Страшный кошмар кончился. Мартинсон тяжело поднялся с полу, на который рухнул, не усидев на лавке у стола. Там он заснул, чтобы во сне подвергнуться дьявольским пыткам.

— Нет, антихрист! Нет! Тебе не одолеть меня! — воскликнул священник, вытягивая вперед мелко подрагивавшие руки. — Я знаю, чего ты хочешь, сатана, принявший обличье человеческое, но тебе не победить, сколь бы велико ни было коварство твое и неуемна злоба твоя!

Шел четвертый час утра, скоро восход. Мартинсон понял: сегодня. Он облачился в чистое и встал на молитву.

Маккой остался верен правилу: Санта-Крус громили в полдень, на Кастильо Ансьяно он напал с первыми лучами солнца.

Как иной раз странно бывает. Санта-Крус был довольно крупным городком, а церковь имел деревянную, в Кастильо Ансьяно получилось наоборот — несколько хибарок, развалины старого замка, обитаемые лишь грифами и койотами (маленькая, сложенная из дикого камня крепостица, которая и дала имя селению, ведь «castillo anciano» и означает в переводе с испанского «старый замок»), да старая католическая церковь из побеленного известкой кирпича.

Мартинсон был тут один. Во время служб и особенно по большим церковным праздникам, когда в Кастильо Ансьяно съезжалась масса народу со всей округи, священнику помогали двое местных подростков посмышленее. Питер сам отобрал их из числа детей, которых учил грамоте. Фермеров (в основном испаноязычный народ да ирландцев) это не радовало, и Мартинсон вел с ними настоящую войну, грозя карами небесными, но крестьяне все равно очень неохотно отпускали детей к нему в школу: кому же хочется отрывать от работы лишние руки?..

Теперь при первых выстрелах головорезов Бладэкса все разбежались, те же, кому пришло в голову охранять свое добро с оружием в руках, пали, сраженные пулями парней Кровавого Топора. Разбойников это не задержало — смельчаков оказалось немного. Покончив с ними, бандиты поспешили к церкви, из дверей которой уже вышел готовый к последней схватке священник.

Мартинсон не забыл того, что пришлось испытать ему ночью, и прежде чем уничтожить физическую оболочку зла, он вступил с ним в схватку духовную. Но никакие доводы совести не могли смутить Бладэкса и его шайку. Чем больше распалял себя Мартинсон, тем сильнее забавлял он сидевших в седлах грубых мужчин, привыкших полагаться на крепость собственных рук и быстроту коня.

Возможно, неуспех проповеди, становившийся с каждой минутой все более очевидным, обусловливало и поведение Маккоя, который слушал священника, лишь иногда вставляя едкие и колкие замечания; уши головорезов в седлах куда охотнее воспринимали привычные прибаутки вождя, чем набившие с детства оскомину литании.

Питер понял ошибку, но исправлять- ее было поздно: слово взял Маккой, а выстрелить в него, не дав сказать слова, священнику не позволяла честь.

Хотя бандиты и не всегда понимали слова предводителя, но какая-то волшебная сила, таившаяся в нем, действовала на них завораживающе, им казался доступен смысл его речей. Впрочем, Маккой обращался и не к ним, а к святому отцу. «Врага надо громить в его же норе», — любил говаривать Бладэкс, демагога следовало побеждать на поле демагогии.

— Нет Бога, и дьявола также нет, есть божки, иконки, идолища и… черт с рогами, копытами и хвостом. Там, где вам видится рай и ад, — пустота, так как они находятся здесь, на земле, пожалуй, я даже знаю место, — Бладэкс постучал себя по лбу, — они здесь. Религию выдумали люди, чтобы хоть как-то оттенить собственное ничтожество. Большинство счастливо этим. Но есть такие, кто дает себе труд задумываться, им недостаточно овсянки, которую дают на завтрак. Помнишь, как ты молился перед едой, когда был маленьким. Тогда ты и не думал, что станешь священником. Итак, чтобы получить еду — надо помолиться. Мне это напоминает собаку, танцующую за кусок сахара, ее бог — хозяин, только у диких зверей и птиц нет бога. Я вот, — Маккой усмехнулся, — верю в секиру, а ты надеешься на остроту глаза и быстроту руки, так ведь, старик?

Мартинсон вздрогнул, казалось, Маккой знал о намерениях врага. Если так, что же он are убьет священника? Верит в победу?! Чудовищно и непостижимо! Зло не может победить! Господь не попустит!

Как бы в подтверждение страшных догадок, Бладэкс продолжал:

— Черное, то есть зло, старик, — всегда черное. А белое иной раз так вымажется, что в темную, пасмурную ночь без света-то и не разглядишь…

Всадники захохотали.

— Черная ночь в умах ваших! А свет — слово Божье! — возопил священник. — Опомнитесь! Устрашитесь того, что творите! Отступитесь дьявола, бегите Маккоя!..

— Может, пристрелим его, Джефф? — предложил Пекенья Зорра. — Ребятам он надоел.

— Не суйся, мальчуган! — прикрикнул на Маленькую Лису Карлсон.

Зорра обиженно умолк.

— Мрак в умах ваших!., — надрывался Мартинсон.

— Даже фантазию человека, старик, и ту вы, попы, стараетесь подмять под себя, даже ее… Но она — сон, его нельзя схватить и бросить — в психушку. Сон всегда лучше реальности, особенно тот, которым ты имеешь возможность хотя бы отчасти управлять. Я давно понял, что каждый живет в своем мире, каждый молится своему богу, который сидит у него в башке. Ты лезешь к моим парням с дурацкими проповедями и даже не понимаешь, что половина из них — психи. Заглядывать к ним в мозги я не решусь раньше, чем чья-нибудь меткая пуля не вынесет их вон. С некоторыми попроще, вот, например, Берни Кроуфорд или лучше Хэллоран-джуниор — папашу его прихлопнул один отчаянный смельчак из Гринривера, — у него в мозгу одни бабы да выпивка, ну и конечно, серебряные доллары, хотя иногда он соглашается и на ассигнации. — Бандиты загоготали, а Маккой, немного поморщившись и отогнав огромную жирную муху, уже пробудившуюся и противно жужжавшую над ухом, со вздохом обронил: — Как попы, в самом деле!

Эта негромкая реплика имела куда больший успех, чем все призывы из пятнадцатиминутной речи Мартинсона. Некоторые из всадников едва не свалились с коней. Муха же вновь вернулась к Маккою, и услужливый Элайджа, с глупой улыбкой на угреватом лице юного придурка, принял на себя заботы о назойливом насекомом.

Маккой же, дождавшись, когда смех утихнет, продолжил:

— У него, у Хэллорана, яйца сделаны не из того металла, чтобы в одиночку надрать кому-нибудь задницу, поэтому он и прибился к нам. Когда шериф Альварадес будет вздергивать его на высоком суку, Хэлл попросит у Господа отправить его в ад, так как в раю нет ни одного салуна и ни одной публичной девки, разве что Мария-Магдалина, да и та, кажется, исправилась. Впрочем, вам, отец Мартинсон, это известно куда лучше, чем мне. Вы в шлюхах разбираетесь, знаете их с пеленок. Ведь правда, достаточно вспомнить вашу матушку, ее, как я слышал, почтило вниманием все мужское население Бостона, откуда и вы, если не ошибаюсь, родом?

Этого Мартинсон вынести уже не мог.

Служитель Божий карал зло в гневе, совершая еще больший грех. Рука Питера была тверда. На то, чтобы выхватить револьвер, спрятанный за спиной, у него ушло не более секунды, курок он взвел заранее, оставалось только спустить его.

Раздался выстрел, неожиданный и потому очень громкий. Пуля, выпущенная из «кловерлифа», отправилась за добычей, но нашла не ту, которую выбрал для нее святой отец, — Бог не пожелал истребить зло рукой грешника.

Как раз в тот момент, когда Бладэкс заканчивал оскорбительную для Мартинсона тираду, а последний выхватывал кольт, семнадцатилетний сирота Элайджа Придурковатый решил нанести последний удар дерзкой мухе, донимавшей любимого вожака. Парень так увлекся, что Вельзевулу Маккоя, теснимому лошадью олигофрена, пришлось сделать шажок вправо. Совсем небольшой шаг, которого оказалось достаточно, чтобы серебряная пуля Мартинсона, нацеленная в сердце Кровавого Топора, пробила грудь юноши. Вельзевул отпрянул в сторону, и тело Элайджи, заваливаясь на спину и в бок, сползло с седла, мешком рухнув на утоптанную ногами прихожан почву перед церковью Святого Георгия.

— Не стрелять! — закричал Маккой, увидев, что парни выхватили оружие, нацеливая его на священника. — У него больше нет патронов! Ведь так, святой отец?

Мартинсон молчал, пораженный словами врага, точно громом с небес, а Бладэкс проговорил уже с утвердительной интонацией:

— Вот твой Бог и решил за тебя, старик.

Ни к кому не обращаясь, Маккой бросил:

— Пусть поп не надеется на легкую смерть!

Кровавый Топор сдержал слово: умирал Питер Мартинсон медленно и мучительно. Уже исполнился полдень, когда ценой неимоверных усилий удалось устроить служителя Божьего на верхотуре. Священник, привязанный за ноги к перекладине церковного креста, повис вниз головой на испепеляющем июльском солнце.

Не обошлось и без жертв: двое из парней, которым вожак поручил заботу об отце Мартинсоне, сорвались: один сломал шею сразу, а другой еще долго стонал и, изрыгая ругательства, проклинал Маккоя и остальных. Бладэксу надоело слушать умирающего.

— Угомони его, Зебб, — попросил он Карлсона, который, выхватив револьвер, вышиб мозги бедолаге.

Тут случилось нечто непредвиденное. Зебб уже убрал оружие, но парень по имени Джек Хэллоран, тот самый, которого Маккой считал слабаком, возмутился тем, что сделали с его приятелем.

— Барт был моим другом! — воскликнул он с негодованием.

— А я и не знал, — усмехнулся Маккой. — Раз так, то тебе и хоронить его, Джек.

— Вы совсем охренели! — не унимался Хэллоран, еще больше взбешенный тоном вожака.

— Кто это — вы?

— Да старики! Ты, Джефф, всегда посылаешь в самые опасные места нас, молодых, а стариков бережешь!

С точки зрения двадцатилетнего Хэллорана, даже сорокадвухлетний предводитель казался старым, не говоря уже о Карлсоне, которому было за пятьдесят.

Ситуация грозила развернуться в бунт.

Зебб — барабан его «смитт-и-вессона» почти совсем опустел — озабоченно посмотрел на предводителя. Тот сохранял обычное каменное спокойствие.

— Заткни пасть, ублюдок, — проговорил он негромко, но так, чтобы слышали все те, кто остался внизу.

— Ты не смеешь оскорблять нас, Барт погиб по твоей милости, и Элайджа тоже! — подскакав к Джеку и становясь рядом с ним, крикнул Берни Кроуфорд.

Тут вспомнили и о втором упавшем с купола парне.

— И Арчи, — крикнул кто-то, показывая на нелепо раскинувшийся труп у церковной стены. — Надо было бы просто пришить старого козла, а не разводить с ним беседы!

Как иногда бывает в таких случаях, вся разбойная братия, точно по мановению волшебной палочки, разошлась, поделившись на две неравные группы: число молодых превышало количество тех, кого Джек Хэллоран назвал стариками, чуть ли не втрое. У Карлсона сдали нервы, он просто не мог в такой ситуации стоять и ждать беды с незаряженным револьвером.

Жест его молодые восприняли неправильно: защелкали взводимые курки.

— Тихо, ребята, — твердо сказал Маккой, руки которого оставались пустыми. — Старый поп будет веселиться по дороге в свой рай, если мы перестреляем друг друга. По-моему, все дело во мне и… Хэллоране. Он тяжело переживает смерть отца… — В голосе Бладэкса послышались нотки сочувствия, которые в следующие же секунды сменились ядовитой усмешкой: — И ждет не дождется встречи с ним… в аду. А я не возражаю против того, чтобы отправить его туда. Так что уберите оружие… Все… Кроме старины Джека, а ты, щенок, готовься.

Повинуясь приказу вожака, бандиты убрали револьверы и винтовки. Хэллоран вздрогнул, тревожно озираясь вокруг. Даже Берни Кроуфорд отвел от зачинщика мятежа глаза. — То, что предложил Джеку Маккой, не мог оспорить никто — один на один — честное дело.

Рука Бладэкса, не сводившего глаз с противника, скользнула к секире. Джек поднял револьвер и выстрелил; пуля оторвала Маккою мочку уха; кровь брызнула на пропыленную замшу куртки; второй кусочек свинца сбил с Джеффа шляпу, третий просвистел мимо, четвертый выстрел чуть не стоил жизни Ричардсу, восседавшему на гнедом мерине ближе всех к вожаку.

Пятого выстрела не последовало: боек кольта Джека Хэллорана защелкал впустую, барабан револьвера опустел. Смельчак повернул коня, пригибаясь к гриве, но поздно — тяжелая секира Бладэкса, описав дугу, вонзилась Хэллорану прямо между лопаток.

Три дня пировали головорезы Джеффри Маккоя, справляя кровавую тризну по погибшим. И только тогда, когда вороны устали драться за труп отца Мартинсона на кресте церкви Святого Георгия, бандиты покинули Кастильо Ансьяно, не забыв поджечь все здания в селении, включая и храм, не тронутыми остались только развалины старого замка, давшего имя поселку.