Настал час, когда Гырголтагын и Етгэвыт обрели готовность услышать то, что скажет им Ринэна.

Они уселись подле костра, поели, напились травяных отваров, возвращавших обоим изрядно поутраченные силы.

Жар тела уступал место холоду разума. Ирина пробуждалась. А в душе ее партнера набатом отдавалось привычное русскому слуху имя — Александр.

Пройдет немного времени, и они вернутся в реальность, но пока продолжалась сказка. Они поедали глазами маску — лицо столетней старухи Ринэны, впитывая картины и образы, возникавшие в их сознании.

«Некий человек пришел из страны, где нет снега и зимы. Но Душа его родилась в снегу, хотя далеко от того места, где мы есть сейчас…»

Тангитаи — так называла его Ринэна — явился сюда сто с лишним лет назад. В ковровом саквояже бродяги, что неприкаянными шляются по бескрайним просторам Соединенных Штатов, принес он с собой все, что имел: револьвер Кольта с надписью по стволу «Colt — Frontier — Sixshooter», боезапас к нему, несколько одно-, двух- и пятидолларовых бумажек, выпущенных еще в прошлом столетии, слиток золота весом в двенадцать фунтов и… рог, похожий на те, из которых пьют (или пили когда-то) вино кавказцы, с нацарапанной на нем надписью: «& Great Woden delights taking This from Last Viking’s victorius hands in the day of Ultimate Battle called Ragnarok».

«Пора собираться», — сказала шаманка, не открывая рта.

«Пора, пора».

Саша и сам чувствовал — слишком уж сладким казалось ему гостевание.

Ринэна протянула гостям сшитые ею меховые одежды: две пары торбасов, кухлянок и камлеек, чтобы согревали они любовников по дороге в город. У Ирины, конечно, был с собой пуховик, но Саша пришел сюда голым. Таким, откликнувшись на мысленный призыв раненого, умиравшего на снегу в тундре, подобрала тэрыкы Ринэна. Но даже и она оказалась бессильна помочь его подруге: мозг девы-волчицы поразила безжалостная пуля.

Ринэна сделала все, чтобы боль утраты стала терпимой. Александр не мог забыть Ингу; память о ней, опаленная демоническим огнем шаманки, растворилась, разошлась по дальним закоулкам мозга. Но разве волчица может уйти, не оставив тоски в душе волка, вынужденного жить в мире людей? Каким бы сильным ни было воздействие врачевательницы, голос скорби по погибшей отдавался в сердце еле слышным перезвоном серебра колокольчиков.

— Почему я оказался здесь? — спросил Ринэну Климов.

«Ты искал места, чтобы спрятаться, но твое время еще не настало, — услышал он. — Тот человек, тэрыкы, как и ты, сказал, что однажды, через много лет после того дня, когда сам он уйдет сквозь облака, сюда придет его брат, чтобы укрепить свой дух, прежде чем сразиться с демонами в последней битве. У того, кто придет, не останется выбора, он должен будет одолеть их».

«А если он проиграет?»

«Огромные волки выйдут из мира мрака и сожрут солнце и луну, а гигантский змей вберет в себя весь воздух и задушит все живое на земле».

«А если победит?»

Уголки губ шаманки шевельнулись, едва заметные искорки промелькнули в бесцветных и, казалось, безжизненных глазах изваяния.

«Все останется так, как есть, — прозвучал ответ. — Хотя, конечно, не так… «Так, как есть» — не существует в настоящем дольше того времени, которое необходимо, чтобы сказать и подумать о том, что вот так оно есть, ведь верно? Оно всегда как бы в прошлом».

Эту несколько, надо признать, своеобразную точку зрения «услышала» и Ирина, но ни она, ни Климов не поняли, что хотела сказать Ринэна. Вопрос: для чего же тогда сражаться, если все останется, как есть? Разве не надо, чтобы стало лучше? — выглядел в их глазах вполне естественным, однако старуха считала по-другому. Чтобы не расстраивать прагматичных танштанов, которые, вернув себе прежние имена, вновь принялись делить мир на черное и белое и измерять его прямыми, как оружие их предков, метрами, Ринэна немного подсластила для них пресное кушанье:

«Одному человеку станет лучше… Может быть, он сделается чуточку счастливее».

«Как? — чуть было хором не закричали Александр и Ирина. — Всего одному?! А в случае поражения погибнет целый мир?! Это несправедливо!»

«Стоило дожидаться сто лет? Стоило им встречаться, чтобы, едва вернувшись в разум сделаться такими скучными? — удивилась Ринэна. — Они были прекрасными в страсти. Я думала, что не только их тела что-то познали здесь, считала, что и души, и мозги их вдохнули запах свободы. Разве они не знают, что, когда

умирает один человек, с ним умирает весь мир и если всего один человек несчастен — несчастен весь мир? Может быть, все дело в том, что они провели у меня слишком мало времени? Жаль, и им, и мне все равно уже пора».

Этих мыслей хозяйки гости не слышали, она скрыла от них печаль. К нему им знать? Ринэна сказала, вернее, как обычно, вызвала в сознании собеседников определенный образ:

«Есть люди, которым не хочется, чтобы ты победил. У них свои цели, и они будут играть с тобой по правилам, к которым привыкли. Остерегайся их…»

«Очень своевременное предупреждение, особенно если учесть, что я лично не представлен этим загадочным злодеям, хотя и догадываюсь, какие у них могут быть правила, — мысленно поблагодарил спасительницу Александр. — А побеждать все силы ада я должен с помощью этой древней хлопушки?

Подумав так, Саша посмотрел на хозяйку яранги, и его бравады как не бывало. Лицо шаманки казалось непроницаемым, торжественность, появившаяся в облике Ринэны, заставила Климова опустить глаза. Он увидел, как она подняла с полу кусок оленьей шкуры, в которой было завернуто нечто тяжелое. Приняв сверток из рук шаманки, Климов развернул его и невольно залюбовался лежавшей там, вероятно очень старой, двусторонней секирой. Отблески пламени танцевали на тусклой стальной, тут и там покрытой темными пятнами поверхности, на которой Александр заметил узорную надпись на неизвестном языке: «Еу ser till gildis giof», ниже под которой шла готическая вязь, как понял Климов по внешнему сходству некоторых слов — английский перевод, смысл которого выражался русской поговоркой: долг платежом красен.

Не вполне понимая, что в данном случае имел в виду мастер или тот, кто заказал ему оружие, Александр почувствовал неодолимое желание взяться за ручку секиры, ощутить тяжесть оружия, весившего, наверное, не меньше семи-восьми килограммов. То, что секира предназначалась не для рубки дров, сомнения не вызывало. Была на лезвии и еще одна надпись, напоминавшая рыцарский девиз: POTIUS MORI QUАМ FOEDAR!.

«Жизнь очень скучное кино, — вспомнил вдруг Александр свои слова, сказанные другу Лешке Ушакову за несколько дней до его смерти. — Но я все-таки хочу досмотреть комедию до конца, так как надеюсь, что под занавес режиссер со сценаристом придумают для меня нечто веселенькое…»

Климов нехотя положил секиру на место (подальше от греха) и накрыл шкурой.

«Это твое, — услышал он. — Белый оборотень принес его с собой, сражался здесь с черным духом, победил зло, но и сам ушел сквозь облака. Было все в год, когда пришла весть о том, что не стало Солнечного Владыки.

Из объяснений стало понятно, что хозяин вещей, наследником которых сделался Климов, прожил здесь примерно лет около десяти и скончался от ран, полученных в схватке с белым медведем-людоедом, повадившимся нападать на местных жителей, которые считали зверя демоном и даже не пытались оказывать ему вооруженного сопротивления, а только просили заступничества у добрых духов и стремились умаслить хищника жертвами — мясом животных.

Медведь, конечно, обнаглел от такого отношения и предпочитал лакомиться оленеводами и членами их семей. Пришлый же штатник видел в медведе того, кем он в действительности и являлся — гнусную, распустившуюся от вседозволенности тварь, и когда хищник убил жену и дочь американца, последний бросил ему вызов. Однако действовал странно: вместо того чтобы воспользоваться револьвером, вышел на поединок с этой вот самой секирой и длинным обоюдоострым кинжалом. Схватка кончилась для тангитана печально: медведя он убил, но сам оказался настолько искалеченным, что скоро умер.

Случилось это как раз сто лет назад, когда до далекого кочевья долетела весть о воцарении нового императора, а дочери шамана, Ринэне, исполнилось двенадцать лет. Похоронили американца, как он завещал перед смертью: труп, сжимавший в окоченевших пальцах правой руки кинжал (им и был нанесен смертельный удар зверю), обрядили в лучшие одежды и положили в каяк, который отвезли к морю, зажгли и оттолкнули от берега. Так «ушел сквозь облака» странный американец.

— Почему ты решила, что брат именно я?

«Ты поднялся на вершину, — сказала она и, почувствовав, что гость не вполне понял ее, разъяснила: — У человека в жизни должна быть такая вершина — поднялся на нее и все увидел, потом уже ничего не страшно. Так бывает только один раз. Ты уже сделал это».

— А я? — не выдержала Ирина.

Шаманка повернула голову и долго, внимательно посмотрела на гостью, потом ответила:

«Ты стоишь у черты. Твоя жизнь пуста, есть некто, желающий, чтобы она стала краше. Он, сам не зная того, попросил за тебя. — Ирина не могла бы сказать, что поняла в точности, что имела в виду Ринэна, но разъяснений не последовало. Вместо этого шаманка сказала: — Остерегайся сына».

— Славика? — искренне удивилась Ирина, которая уже привыкла к множеству неожиданных вещей. Ей все же казалось странным, что маленький мальчик может как-то повредить ей.

Сын, которого следовало, по мнению Ринэны, опасаться Климову и его подруге, оказывался, конечно, не сыном Ирины, а не то правнуком, не то праправнуком Белого Избавителя (так стали называть американца после смерти). Подобное утверждение, разумеется, пробуждало вполне закономерный вопрос: откуда же взялся правнук, если дочь погибла? Тут, возможно, имелся в виду некий потомок сына или дочери, которые могли остаться у Избавителя на родине. Такое предположение, выдвинутое Климовым, было отброшено.

«Туар заняла место Айнаны, жизнь которой унес злой дух, — пояснила Ринэна. — Моя старшая сестра удостоилась великой чести: она родила ребенка Белого Избавителя через восемь месяцев после того, как он ушел. Она последовала за ним, но ребенок остался.

Мальчик вырос, уехал с Чукотки уже при Советской власти и не возвращался сюда».

Ринэна продолжала:

«Недавно пришел злой человек. Он хотел получить у меня то, что принадлежит Избраннику. Он сказал, что пришел на зов, но он лгал. Ему ведомы пути духов, он не раз отправлялся по ним для того, чтобы творить дурное. Он ушел отсюда в великой злобе, скоро он вернется… Ты должен стеречься его, он опасный враг. Но есть тот, кто хуже его. Я ничем не могу тебе помочь, потому что злой человек прервет мои дни…»

Климов не был бы Климовым, потомком сына Эйри-ка Бесстрашного и колдуньи Ульрики, Харальда Волка.

— Я останусь! — заявил он не терпящим возражения тоном. — Зачем мне жить, вечно ожидая удара ножом в спину? Я встречусь с твоим врагом и скрещу с ним оружие! — Александр в мгновение ока схватил секиру и потряс ею над головой: — Пусть только сунется! Мы посмотрим, кто кого!

Однако пронзительный взгляд Ринзны остудил пламя, вспыхнувшее в душе потомка героев. Климов нехотя опустил оружие и сел на позвонок кита.

«Мой век окончен, а ты нужен не здесь и не мне, — прозвучало в голове Александра. — В свой час ты сразишься с врагом и… победишь. Духи мертвых героев будут окружать тебя, они помогут. Теперь поспеши, каждый дар ждет ответного, достойного себя».

«Откуда она знает?! — удивился Саша. — Хотя… что это я? Американец мог сто раз рассказать ей. Она ведь была ребенком, а дети любопытны и помнят долго, особенно то, что произвело на них впечатление. Это порой не изглаживается из памяти до конца жизни, какой бы длинной она ни была».

Но дальнейшее поразило Сашу еще сильнее. Он и Ирина обернулись на звук быстро приближавшегося собачьего лая (вероятно, возвращался каюр Павел-Памья) и услышали нечто, что поняли по-разному, но в равной мере удивились:

«Может статься, это твой пропуск в Валгаллу, последний шанс. Приготовься!»

Климов и его подруга резко повернулись, чтобы испросить объяснения, но… Ринэна исчезла, вместо нее на «табурете» сидел огромный ворон.

— К-к-кррраррр! — заявил он и повторил, на случай если его не поняли: — К-к-кррраррр!

Александр и Ирина, как по команде, зажмурились. Когда они открыли глаза, ворон куда-то подевался; яранга, как скоро убедились любовники, оказалась совершенно пустой. Вместе с тем им не долго пришлось оставаться в одиночестве.

Воткнув в наст остол, Памья слез с нарт и поспешил в ярангу.

— Здоровеньки булы, — изрек он, чем заставил Ирину и Климова снова зажмуриться, но когда они осмелились приоткрыть веки, Павел никуда не исчез, а, напротив, приблизился и озабоченно проговорил: — Собираться нада, ымэм велел вас город вести. Самалет летать, как ымэм сказал, три дня прошла.

Тут тангитаны уразумели, наконец, что Ринэна… утла по-английски. Она каким-то образом заранее знала, что к тому времени, когда каюр вернется за ее гостями, распогодится и самолеты вновь поднимутся в воздух, что будет означать либо продолжение, либо немедленное свертывание гастролей.

— Ехать нада, ехать пара, — поторапливал Памья, хотя гости и сами давным-давно уже поняли это.

Собрались они быстро и через несколько минут были уже далеко. Трижды оборачивалась Ирина, когда же она сделала это в последний раз, яранга исчезла из виду.