«Дуй-ка ты, братец, домой», — посоветовал сам себе Иванов, едва немного успокоился.

Так он и сделал, тем более что путь предстоял недолгий — через пятнадцать минут ноги уже вносили его во двор старого шестиэтажного, родного и близкого с детства здания. Здесь прошли двадцать три из двадцати пяти лет, прожитых им на земле. Здесь каждый камень и каждая пылинка знали его, Илью Сергеевича Иванова.

Впереди, у родного подъезда, занимая весь тротуар и проезжую часть, сгрудились машины «скорой помощи», желто-синие «ментовозки», бросалась в глаза светлая «волга». Для полноты ощущений не хватало только «пожарки».

«Черт, — с досадой подумал Иванов. — И домой-то, поди, не пустят. Чего тут у них опять произошло? — Сам даже толком не зная отчего, Илья страшно разозлился. — Сволочи…»

Прикидывая, как бы это ему половчее проникнуть домой, Илья почувствовал у себя на плече чью-то мягкую ладонь. Передернувшись, Иванов попытался избавиться от притязаний неизвестного лица, ко услышал нежное, как шепот прибоя:

— Ты, это, Илюш, постой…

Голос оказался знакомым, Иванов обернулся:

— Петрович? Ты чего?

«Мой друг и учитель, алкаш с бакалеи…» — так, кажется, говорилось у Владимира Высоцкого. Кем-то подобным и являлся обладатель вкрадчивого голоска и мягкой ладошки Сергей Петрович Топорков. Человеком он был душевным, добрым и отзывчивым. Те, у кого душа свербит, а поговорить не с кем, пожалте к Петровичу на огонек в фатерку, он человек одинокий и, всем известно, понимающий.

Всплыл Топорков очень и очень вовремя, но Илье еще только предстояло осознать это.

— Ты, это, Илюш… — Невысокий Сергей Петрович, едва не подпрыгивая, засматривал в глаза Иванову. — Ты, это, того…

Илья уже начал злиться.

— Что случилось-то? — спросил он.

Петрович повел себя странно.

— А ты не знаешь? — спросил он и прищурился.

Неприятное предчувствие овладело сознанием Иванова. Вспомнился неприятный сон, который виделся ему во дворе за магазином. И кот… В каком-то отупении Илья уставился на здорового полосатого камышового котяру. Ленивая тварь, потревоженная множеством собравшихся в местах ее залегания людей, выглядела, вне всякого сомнения, раздосадованной.

— Чего не знаю?! — взвизгнул Иванов, поражаясь своему истеричному тону.

— Идем-ка отсюдова, — предложил Топорков и, вцепившись в предплечье Ильи оказавшимися совсем не такими уж мягкими пальцами, отвел его в сторону.

«Это ж очуметь можно, этого не может быть! — Илья, как иногда выражаются, шагал куда глаза глядят. — Нет, нет, нет! Не может быть! В сумке были книги, книги! Он же сам видел, когда выпивали с Петровичем нежно любимый портвешок… Книги не могут убивать!»

Теперь Илья остался в полном одиночестве. Очень вовремя повстречавшийся Топорков предоставил ему время «подумать» и «во всем разобраться». Илья не мог поверить в то, что убил жену и дочку, но факт оставался фактом — наличие спецмашин у подъезда, толпа соседей, объяснения Петровича… Все это не оставляло сомнений, а значит, и лазеек для бегства. Спасения не было, он убил Настю и Олюшку, он их убил. А топор? Выкинул куда-нибудь.

«Где же Павел? Где? — Илья вдруг испытал резкое, едкое, как ацетон, чувство обиды. — Заварил кашу и бросил… О черт! Получается, что и мужиков тех во дворе я прикончил?»

Илья и сам не понял, как оказался возле бывшего «Вико-водка». Он без колебаний решил, что должен немедленно раздобыть выпивки и сигарет.

Тетя Клава отреагировала на появление Ильи еще экспансивнее, чем философичный Петрович, женщина была явно взволнованна. Как ни странно, но Илья почти совсем не удивился, узнав, что «тех мужиков-то, с кем ты пил», убили и «за сараюшку нашу отнесли».

— Топором зарубили, прям страсти! — вымолвила испуганная, но вместе с тем и чуточку счастливая (как же, такие дела вокруг нее) Клавдия Ивановна.

— Ты про меня ментам сказала? — нависая над тетей Клавой, спросил Илья.

— Ну что ты, что ты, Илюша?! — закатила она глаза. — Ты-то ведь ни при чем, правда?

Клава безуспешно пыталась изобразить уверенность на потасканном, оштукатуренном, как стена в общественном сортире, личике. Тут уж не надо было быть величайшим в истории мира режиссером, чтобы с полным на то основанием воскликнуть: «Не верю!»

Надо ли говорить, что с перепугу продавщица выдала Илье и портвейн, и пачку «ЛМ», причем без всякого заклада, и пригласила заходить еще. Попрощавшись с тетей Клавой, Иванов вышел на улицу.

«А ведь она единственный свидетель! — подумал он. — Кроме Павла, конечно, а он Не сдаст… Она единственный живой свидетель».

Илья подумал вдруг, что рад такому обстоятельству, и едва ли не одновременно его посетила другая мысль: «Ну что ж с того, если не единственный? Найдем и других».