— Можно посмотреть? — спросила Всеслава, указывая на свиток.

Дарник кивнул. Уединившись в приемном покое, он составлял свод письменных законов. Перед ним лежал один из свитков с ромейскими законами, и он то же самое, только с нужными поправками переносил в свой пергамент.

Всеслава взяла свиток и внимательно принялась его изучать. Минуту спустя раздался ее тихий смех. Рыбья Кровь сердито обернулся.

— Зря ты все это. — Жена небрежно положила свиток на стол.

— Почему же? — Кровь бросилась ему в лицо.

— Хочешь, чтобы все было как у ромеев, ну и напрасно.

— Я слушаю, — строго потребовал князь, откладывая перо.

— Ты сам себя загоняешь в ловушку, — продолжала она без всякого смущения. — Если все будут знать письменные законы, то перестанут их бояться. Зато страх перед ними перейдет к тебе.

— Это каким же образом?

— Если преступление совершит твой любимый гридь, ты уже ничего не сможешь сделать для него.

— Ну и очень хорошо. Значит, такая будет и у меня, и у него судьба.

— Ты разве забыл свой собственный суд в Корояке? Если бы у моего отца были письменные законы, разве сейчас ты был бы тем, кем стал?

Напоминание было не в бровь, а в глаз, Дарник и сам часто думал о том, как ему повезло, что три года назад князь Роган не казнил его за полдюжины тяжких разбоев.

— Это все? — угрюмо выдавил он.

— Когда все будет заранее определено и записано, что помешает любому смерду совершить преступление, заплатить положенную виру и открыто смеяться над тобой? Ты хорошо придумал, что половину разбойников из темницы по жребию казнят, а половину отпускают, но с письменными законами все перестанут бояться даже этого. Наши князья иногда бывают поумней ромейских базилевсов.

В ее голосе Рыбья Кровь отчетливо услышал скептические интонации князя Рогана. Можно было, конечно, возразить, что никакие письменные законы не мешают базилевсам казнить и миловать по своей прихоти, но это значило бы, что он воспринимает ее слова слишком всерьез.

Упрямства ради, он еще два или три раза возвращался к написанию своих законов, потом все же забросил это дело — судить всех по обычаям и по своему собственному чувству справедливости было действительно, хоть и труднее, но надежней.

Отличилась Всеслава и при посещении вожацкой школы. Посмотрев на боевые занятия пятнадцатилетних подростков, захотела узнать, чему они учатся в читальнях. Читальня представляла собой большую квадратную горницу, вдоль трех стен которой тянулись лавки и столы для тридцати учеников старшего третьего класса. Перед князем на учительском столе лежал список тем из «Стратегокона Маврикия», по которому он опрашивал учеников. Всеслава, немного послушав, тоже захотела что-нибудь спросить:

— Пускай ответят «О войне против незнакомого народа». Вот тот, — указала она на мальчишку с совершенно белыми волосами.

— Если война ведется против незнакомого народа, — бойко начал парень, которого так и звали: Беляк, — а наше войско испытывает перед ним страх, то не следует стремиться к тому, чтобы сразу вступить с врагом в главное сражение, но нужно постараться, не допуская риска, за день до сражения напасть на какую-то его часть, используя для этого опытных стратиотов.

Белоголовый замолчал. Ответ был неполон.

— А зачем? — строго поинтересовался Дарник.

— Чтобы ослабить врага, — неуверенно произнес Беляк.

— Чтобы свое войско отбросило страх, — явственно раздался шепот какого-то подсказчика.

— Десять розог! — приказал Рыбья Кровь.

Староста класса с помощником вывели Беляка на середину читальни и перегнули через козлы «Девичьи слезы».

— Нет-нет! Я прошу тебя отменить наказание, — обратилась Всеслава к мужу.

— Ладно, все сели на место, — уступил князь.

А позже он выслушал от жены еще и целую речь по этому поводу:

— Ты запрещаешь пороть своих гридей, чтобы они больше помнили о своем достоинстве и чести. Так почему порешь тех, кто потом станет вожаками твоих ватаг? Сам говорил, что тебя мать никогда в детстве не наказывала.

— Не мной этот обычай заведен, не мне и отменять, — недовольно ответил князь. Но все же впредь старался больше будущих вожаков розгами не наказывать.

Оглядевшись внимательно по сторонам, он с изумлением отметил, насколько ладно Всеслава влилась в новую для себя жизнь и приноровилась к Липову и липовчанам. Появляясь всюду не только с князем, но и сама по себе в сопровождении двух дружинников-телохранителей, она своим приятным и милым обхождением с окружающими быстро стала всеобщей любимицей. Все женщины вздыхали, глядя на нее, жалея, что такая невинная красотка стала женой их сурового князя. Никто не слышал от нее ни разу слова жалобы или грусти по родному Корояку и родителям. Если ровное и спокойное отношение Дарника к воинам и липовчанам пугало людей, потому что они не чувствовали за этим к себе сердечной княжеской симпатии, то за доброе к себе отношение княжны, пусть и не приносящее каких-либо благ, они готовы были ее горячо любить и славить.

Фемел, когда Рыбья Кровь осторожно навел его на этот разговор, объяснил странность ситуации просто:

— Все правильно. В любом городе должен быть главный человек, в котором для всех жителей сосредоточились бы все добродетели. У нас в Романии таким человеком бывает обычно праведный священник или народный трибун, которого преследуют власти. Сам ты на это место никак не подходишь.

— Это еще почему? — обидчиво процедил Дарник.

— Ну ты сам посуди, как тебя, такого скрытного и бесконечно удачливого, жалеть и любить можно?

— А Всеславу, выходит, можно?

— Конечно, — у дворского тиуна не было и тени сомнения. — Она еще горькое дитя, вырванное из теплого гнездышка, — это раз. Стала женой того, кто предыдущую жену приказал разрубить на части, — это два. Будет всем защитницей перед тобой — это три.

Последний довод больше всего насмешил князя — хотел бы он посмотреть на того, кто заставит его менять свои решения. Действительно, пока что Всеслава ничьей защитницей перед ним не выступала, словно чувствовала, что встретит самый резкий отпор.

Прибывший из Корояка обоз с ее пуховиками, шкатулкой солидов и любимой каурой лошадкой почти полностью переключил ее на хлопоты по обустройству своего домашнего гнездышка. Вспомнила она и про княжескую конную охоту.

Дважды Дарник уступал ей, и они с ватагой арсов выезжали в левобережные леса добывать крупного зверя. Как и положено высокородным охотникам, стояли на лучших местах, ожидая, когда загонщики выгонят на них лесных обитателей. В первый день выскочившая из чащи в пятидесяти шагах от них матерая зубриха подняла на рога лошадь одного из арсов и с тремя сулицами в боках умчалась дальше в лес. В другой раз княжна даже сумела выстрелить из лука по выскочившему неподалеку волку, но только потеряла стрелу.

— Все, езди теперь на охоту одна, — сказал Рыбья Кровь, злой на нее за напрасно потерянное время.

— Ну почему ты не любишь охотиться? — упрекала она. — Все князья должны на охоту ездить. Отец говорит, что для воина охота самая лучшая подготовка.

— Ну да, с медведем на мечах подраться, — усмехнулся муж.

— А все-таки? Я хочу знать. Скажи, — настойчиво потребовала она.

Несколько мгновений он раздумывал, стоит ли пускаться перед ней в объяснения.

— Когда я сражаюсь с людьми, мне больше всего нравится предугадывать их действия, со зверьем ничего предугадывать не получается, да и не хочется. А простая ловкость и меткость, это детворе больше подходит.

— А почему тогда ты сразу прыгнул ко мне в прорубь? Разве мог предугадать, что там мелко? — вдруг вспомнила Всеслава.

— Зато я мог предугадать, что другие не скоро прыгнут туда за тобой, а за своим князем обязательно прыгнут, — придумал он, прямо не сходя с места. — Хотел тебя хоть больной, да довезти до Липова.

К его радости, Всеслава только один раз самостоятельно выезжала на охоту и, снова ничего не добыв, надолго забросила эту забаву. Получив в свои руки шкатулку с солидами, на которые муж после посольских задатков не собирался покушаться, она всерьез занялась княжескими мастерскими. И вот уже Дарнику докладывают, что княжна попросила делать так-то и так-то, переставила местами отдельных работников, а где-то нашла ошибки в отчетности.

— Ну и очень хорошо, — говорил Фемел. — Жена, которая не умеет скучать, — великое благо. Лишь бы в оружейные дела не влезала.

Рыбья Кровь согласно кивал головой, при этом стыдливо умалчивал, что и в оружие она уже успела вмешаться. Так, видя как мужа каждодневно атакуют хорунжие и сотские со все более улучшенными видами доспехов и оружия, она вскользь обронила, что хорошо бы их рвение направить в одно русло.

— В какое именно? — придирчиво уточнил князь.

— Сказать им, что оружие и доспехи должны весить столько и столько и пусть они больше с весами имеют дело, чем с тобой.

Дарник от души рассмеялся ее девичьей несмышлености. Однако, хорошенько поразмыслив, отдал распоряжение, чтобы полное вооружение не превышало двух пудов: пуд на доспехи и пуд на оружие.

— Да у катафрактов только пика пятнадцать фунтов весит. А у щитников щит на полпуда. Чешуйчатый доспех один на пуд потянет, — сразу зароптали воеводы. — А как быть с великанами и коротышками, им тоже одинаковые мечи ковать?

Князь и не рад был, что последовал совету жены, но стоял на своем:

— Мне нужны быстрые воины, а не увальни в железе. Сначала попробуйте так сделать, а потом будете спорить.

И вскоре липовские оружейники действительно усиленно заработали над столь необычным княжеским заказом.

С приходом настоящего весеннего тепла военные приготовления еще более усилились. Обеспечение всем необходимым конной хоругви кое-как было решено, зато возникла неожиданная трудность с набором ополчения. Все хорунжие и сотские в один голос заявили, что им надоело каждый раз спешно обучать новичков-смердов строевым боевым навыкам, что-де из-за этого и войсковые гриди теряют в своем умении.

— Но раньше вы как-то с этим справлялись, — упрекал их Рыбья Кровь.

— Раньше мы сами мало что умели, — отвечали ему.

— Пускай остаются в Липове и за харчи тут всему обучаются, — предложил Меченый.

— Давать оружие всякому сброду и оставлять его здесь, — не согласился Быстрян. — Мы уже год назад на эти грабли наступали.

Он мог об этом и не напоминать. Все прекрасно помнили, как прошлую весну в Липов в качестве ополчения явились полтысячи опытных бойников и попытались навязать всем свои вольные ухватки. Дарник быстро их разогнал, но потом они до глубокой осени грабили и опустошали все княжество, пока Рыбья Кровь не вернулся и всех их не истребил.

— А может, использовать их как черное войско у обров, — подал голос допущенный на военный совет Фемел.

Обры, свирепые кочевники, прокатившиеся некогда по южным степям на запад, набирали черное войско среди побежденных племен и выпускали его на поле боя как передовой полк, сберегая свои основные силы. Для них не имело особого значения: побежит ли черное войско — значит, подставит преследующее вражеское войско под боковые удары отборных полков обров, не побежит, выстоит — тем более ослабит неприятеля. А лучших воинов из черного войска заслуженно переводили потом в основные силы.

— Вот что значит ромей, — сердито осадил дворского тиуна Дарник. — Чем больше варварской крови прольется, тем лучше. Никакого черного войска не будет. Я сам решу как быть с ополчением.

— Может, они и правы, — осторожно высказала свое мнение Всеслава, когда советники разошлись. — Мало ли кто захочет вступить в твое войско, ты что, обязательно их всех должен принимать?

— Ну да, и потом по Липову, как в твоем Корояке, будут бродить толпы молодых бездомников и становиться хуже последних рабов, — угрюмо произнес он.

Как ей было объяснить, что нельзя вот так с порога отвергать семнадцатилетних лесных парней, мечтающих о ратной славе больше всего на свете. Можно сколько угодно рассуждать о полезности сурового обхождения с будущими воинами, но только не в первый и не во второй день их прибытия. Сначала покажи, как ты им рад, а уж потом можешь сколько угодно их шпынять.

С ополчением на следующее утро он решил просто. Воеводы бросили ему вызов, и он этот вызов примет, сам возьмется за ополчение, и еще посмотрим, чья хоругвь окажется лучшей.

Теперь в Липов через день прибывало по 10–15 парней, вооруженных одними топорами и рогатинами. Дарник сам принимал их на Войсковом Дворище, коротко расспрашивал, из каких они мест, и строго предупреждал, что спустит с них три шкуры, прежде чем они станут хорошими воинами. Парни радостно улыбались, мол, мы лишь этого и хотим.

И передав все другие воинские заботы хорунжим, Рыбья Кровь целиком занялся ополчением. Долгий перерыв в его прямых занятиях с рядовыми воинами пошел ему только на пользу. Призвав на помощь в качестве десятских и вожаков юнцов из вожацкой школы, он безостановочно придумывал все новые и новые занятия, не давая передышки ни себе, ни ополченцам. Если прежде новички сочетали боевые упражнения с плотницкими или земляными работами, то теперь про это было забыто. Больше всего Дарник упирал на обучение строевым действиям: передвигаться по полю в разные стороны ровными прямоугольниками, дружно поднимать щиты, образуя «черепаху», по команде метать залпом сулицы, диски и топоры. Стрельбой из луков, арбалетов и пращей-ложек занимались отдельно. Так же отдельно рубились ударным оружием, осваивая самые простые приемы. Разумеется, за месяц-два мастерами меча и лепесткового копья стать невозможно, поэтому Дарник не уставал им повторять одно и то же:

— Забудьте о своих детских поединках один на один. В моем войске у вас не будет такой возможности. Каждая ваша рана — это не смелость, а глупость и ротозейство, за которые я буду наказывать. Самое лучшее устрашение противника, это когда он видит, как быстро тает его войско, Волки отбивают от стада самых слабых и нерасторопных оленей. Так и вы, пока одни стоят и бьются стеной, остальные нападают по двое на одного из тех, кто отбился в сторону. Ваша главная цель не победить, а истребить противника, чтобы на вторую битву у него не было ни сил, ни смелости.

Чтобы закрепить такой навык, всех ополченцев разбили на постоянные пары, снова и снова заставляя нападать на одиночных арсов-учителей. Конные упражнения обязательны были даже для тех, кто видел седло со стременами первый раз в жизни. Быстрая перевозка на поле боя пеших полусотен была любимой уловкой князя. Немало хохота случалось по поводу двойных седел, когда второй ополченец, нагруженный оружием, пытался влезть в седло и нередко падал на землю вместе с конником-перевозчиком. Что уж говорить о метании аркана и рубки мечом с седла гибких пучков лозы?

Не успевали новички как следует натереть свои седалища, как Дарник вел их в лес, где между деревьями были закреплены жерди и веревки, и заставлял передвигаться по ним на двухсаженной высоте.

— Зачем нам это надо? — пищали слабаки.

— Я разве не говорил? — смеялся князь. — Завтра будем белок загонять.

Итогом таких утомительных дней нередко служил медный нагрудный знак старшего напарника или даже десятского, который получал кто-нибудь из отличившихся парней. Одновременно шло распределение их по видам войска: кто в конники-трапезиты, кто в щитники или лучники. Пробовал Рыбья Кровь их также в качестве колесничих-камнеметчиков, но результат выходил самый плачевный. Еще стоя на месте, они могли кое-как натянуть камнеметную тетиву и выстрелить, но на ходу или при развороте, когда дорого каждое мгновение, — этому тоже следовало учиться не один месяц.

Слух об использовании ополчения в качестве черного войска между тем вскоре распространился среди новичков и порядочно взволновал их.

— Нас в самом деле пошлют как передовой полк? — набравшись смелости, в короткую передышку спросил у Дарника один из парней.

По тому, как чутко повернулись к князю головы доброй полусотни, было ясно, насколько всех это заботило.

— А это будет зависеть от вас самих, — отвечал им Дарник. — На второй день, может, и пошлю. В первый же день будете собирать по полю отрубленные руки и ноги. Вообще запомните: чем воин лучше, тем дольше он живет. И еще, зарубите на носу самое главное: никакой добычи во время боя! Все равно вы потом сдадите ее в общий котел, зато будете повешены как предатели, если во время грабежа рядом убьют вашего соратника.

Другие сотские и хорунжие терпеливо сносили новое княжеское увлечение, ожидая, когда оно надоест Дарнику. Соглядатай Корней докладывал:

— Они считают, когда ополченцев станет больше сотни, тебе самому надоест.

Князю не надоело, но после сотого ополченца он действительно сделал в своих занятиях большой перерыв — отправился с тремя ватагами оптиматов (так теперь называли его дружинников-арсов) на север в Малые Глины. Через шесть дней он вернулся оттуда всего лишь с одной ватагой. Две другие ватаги якобы отправились закладывать дальше на север новое городище, на самом же деле по секретному указанию князя они свернули на восток и стали прокладывать новую дорогу к Итиль-реке. С собой у них были две повозки и две колесницы, с тем чтобы дорога получалась пригодной не только для лошадей, но и для обоза.

Приближаясь к Липову, князь беспокоился, как встретит его жена. При отъезде он отказался брать ее с собой и теперь ожидал проявления какой-либо «бабьей» обиды. Когда Всеслава вышла с поклоном на середину Войскового Дворища и взяла под уздцы его боевого коня, он вздохнул с облегчением — приличие было соблюдено. Однако вскоре возле князя оказался Корней, который шепнул ему на ухо:

— Княжна выслала в Короякскую Вежу Зорьку вместе с твоим сыном.

Ничем не выказав охватившей его крайней взбешенности, Дарник в тот же вечер ответил княжне по-своему: ушел бражничать в гридницу с молодыми вожаками и не возражал, когда те пригласили на пиршество городских плясуний. Потом, притворясь изрядно пьяным, уединился до утра с одной из них в оружейной кладовой. Наутро с пристрастием разбирался с десятским, сопровождавшим в ссылку Зорьку, тот пытался всячески оправдаться:

— Всеслава сказала, что будет править в Липове, когда ты уйдешь в поход, поэтому ее распоряжения должны выполняться как княжеские.

— Теперь узнаешь, чем ее приказы отличаются от моих, — мрачно закончил допрос Рыбья Кровь.

И десятский со своими туповатыми подчиненными на год был отправлен за двести верст в крепостной гарнизон Северска. Не удовлетворившись этим, князь следующие вечер и ночь провел в посаде Липова у Черны, некогда названной так родичами-шутниками за молочно-белую кожу и пушистую гриву золотистых волос. Чтобы уберечь себя от сварливости вспыльчивой наложницы, он прихватил с собой богатые подарки, полусотского арсов и двух тиунов. Черна, получив столь весомое доказательство своего превосходства над своей извечной соперницей Зорькой, сразу все ему простила. У себя на дворище она держала мастерскую по вышиванию знаков различия на рубахах, прикрывающих доспехи дарникских воинов, и покрасоваться перед полудюжиной рабынь-работниц хлебосольным приемом главных людей Липова тоже оказалось нелишним. С особым удовольствием Черна показывала гостям двухлетнего Смугу, дарниковского первенца, названного так в честь бежецкого деда Дарника. Под утро в постели она все же вспомнила, что надо немного поскандалить, но князь давно знал безотказное средство против этого: дважды больно укусил ее за плечо, и наложница радостно запищала, принимая его укусы как высшее любовное признание.

Третью ночь Дарник провел на дальней Воеводине у Саженки, бывшей ученицы вожацкой школы, с которой два года назад провел целый военный поход. Необычно высокая и худая, она представляла собой не самое лакомое девичье блюдо, зато никто из женщин не интересовался так военными делами, как Саженка. Помнила по именам и характерам большую часть его воинства и об одном этом могла говорить добрые сутки. А претензия к князю у нее всегда имелась только одна:

— Хочу снова с тобой в поход. Ну разве тебе было плохо тогда со мной?

Сколько раз его подмывало бросить ей:

— Да, плохо, потому что ты и не любовница, и не боевой товарищ, а что-то третье.

Однако такое женщинам не осмеливался сказать даже он, самовластный липовский правитель. Вместо этого как всегда выкручивался:

— Я пойду с конной хоругвью, без повозок и сундуков (сундуками у них назывались дощатые домики на колесах). Хочешь, чтобы я спал с тобой на глазах у всех, подложив под голову седло?

— Один-то княжеский шатер ты все равно с собой возьмешь, — не дала она себя обмануть. — Просто знаешь, что арсы притащат тебе самую красивую пленницу, а я буду мешать.

— Ну вот, видишь, суровую военную правду от такой проницательной девушки никому не скрыть, — весело признался он и взамен предложил ей стать главным конюшим Воеводины — разводить и выезжать табун коней для катафрактов.

Отправленная по требованию Черны сюда, в Воеводину, Саженка вместе со своими братьями и сестрами занимались доходным ремеслом: из обрезков кожи изготавливали футляры под фляги для воды и кошели для огнива. Бойкую, подвижную девушку порядком тяготило это сидячее рукоделие, поэтому мужская работа с боевыми лошадьми несказанно ее обрадовала, тут же вытеснив из ее головы все другие заботы.

Отдавая необходимые хозяйские распоряжения, Дарник с досадой думал о возвращении в город, в свою княжескую опочивальню — бесконечно по наложницам все равно не побегаешь, как вдруг гонец из Малого Булгара привез известие о том, что брат князя Тана Алёкма выполнил свою угрозу и задержал в Гребне торговый караван липовских купцов. Лучшего выхода из своего семейного положения нельзя было и придумать.