Войско, после отделения сербов, в самом деле было весьма малочисленно: семьсот липовцев, две сотни черного войска из молодчиков всех мастей и полсотни женщин. Отойдя от Хаскиди верст двадцать пять, дарникцы по другой староромейской дороге вошли на болгарскую землю. О том, что они пересекли границу, свидетельствовали конские хвосты, висевшие на сухих мертвых деревьях. Дарник приказал всем спешиться и двигаться дальше ведя своих коней в поводу — лучший знак мирных намерений.

Приграничная территория и до и после границы была пустынна — кто ж захочет все время подвергаться вооруженным нападениям. На ромейской земле встретились два укрепленных замка, на болгарской не было и того. Зато всюду полно развалин когда-то богатых, многолюдных вилл-поместий. В одной из них войско остановилось на ночлег.

Утром высланные вперед дозорные доложили, что впереди в седловине между двух холмов собралось много вооруженных болгар. Захватив с собой ватагу арсов, две ватаги булгар и полдюжины женщин, Рыбья Кровь отправился на переговоры.

Проехав версты полторы, они увидели на крутых склонах подступавших к дороге болгарских лучников. Дарник приказал своему отряду остановиться и спешиться и дальше поехал лишь в сопровождении знаменосца и булгарского сотского Калчу. Из доспехов на князе были лишь нагрудник и наплечники, скрытые под рубашкой, малый щит закинут за спину, а шлем с бармицей повешен на переднюю луку седла. Двадцать саженей, отделявших его от ближайших лучников, не позволяли надеяться уйти невредимым от их стрел.

Остановившись со своими спутниками посреди дороги, Рыбья Кровь терпеливо ждал, разглядывая лучников и давая им возможность рассмотреть себя. Запоздало пришла мысль, что он не дал команды, как действовать оставшемуся за спиной малому отряду на случай болгарского нападения. Хорошо если они догадаются броситься к нему на выручку не все, а половиной, а вторая половина чуть задержится для второго наскока, а гонца пошлют назад за остальным войском.

Как только из-за камней вышли трое болгарских старейшин, Дарник вместе с Калчу сошли с коней и, оставив их на попечение знаменосца, зашагали вперед.

— Приветствуй их по-булгарски, — тихо сказал князь сотскому.

Калчу так и сделал.

Идущие им навстречу болгары даже приостановились от такой неожиданности и озадаченно переглянулись между собой. Потом самый старший по-булгарски ответил на приветствие.

— Они спрашивают, кто мы и куда собираемся идти, — перевел Калчу князю.

— На каком языке им проще говорить?

Услышав словенскую речь, главный переговорщик ответил Дарнику сам:

— На болгарском.

Болгарский мало чем отличался от сербского, и скоро в разговоре уже не чувствовалось особых трудностей.

— Не тот ли ты словенский князь, что отличился при осаде Хаскиди?

— Как только я прибыл к Хаскиди, там не погиб ни один болгарский и ни один словенский воин, — осторожно произнес Рыбья Кровь.

— Но благодаря тебе мы отступили из крепости?

— У меня был договор с ромеями воевать там, где они укажут. Теперь я не хочу воевать против своих братьев-болгар, поэтому увел из Хаскиди свое войско.

— Неужели ты рассчитываешь за это на нашу благодарность?

— Мне нужна не болгарская благодарность, а болгарские жены.

— Болгарские жены?! — На Дарника с изумлением, посмотрели не только переговорщики, но и собственный сотский.

— Я знаю, что по ромейскому обычаю у болгар сейчас принято единобрачие, — продолжал развивать свою придумку князь. — Значит, у вас много женщин и девушек, которым не достались болгарские мужья.

— Неужели ты думаешь, что наши женщины и девушки захотят быть женами наемных разбойников, у которых нет ничего, кроме меча?

— Посмотри туда, — указал Дарник болгарам на свой спешенный отряд, где хорошо различались женские платья. — Эти женщины — ромейки из Дикеи. Им не по душе стала вялая, однообразная городская жизнь, где мало храбрых воинов, а много скопцов, увечных и нищих. Пусть ваши женщины спросят их, хорошо ли им при мужьях с одними мечами, и сами сделают свой выбор.

— Наши женщины и близко не захотят смотреть на твоих разбойников, — продолжал твердить главный старейшина!

— Разве настоящим мужчинам пристало разбираться в непостоянных женских сердцах? Сами женщины их всегда знают лучше. Спроси свою жену, хорошее ли дело мы задумали. Как она скажет, так пусть и будет. А еще лучше, если ваши вдовые женщины день посмотрят на моих воинов, ночь, подумают, а наутро сами скажут, что им нужно, А уж мы найдем средство, чтобы не за неделю, а за день сватовство состоялось. За каждую невесту выкуп будет в десять солидов.

Уверенность, с какой молодой князь говорил на столь скользкую тему, поколебала недоверчивость старейшин, заодно они забыли и про вину липовцев за Халкиди.

— Мы разобьем стан возле вашего селища, — продолжал убеждать Дарник. — Воины покажут свое удальство. А потом будет так, что вашим девушкам и вдовам даже не потребуется вслух называть кто ей по нраву, все ясно увидят это сами.

— Как же все увидят, когда женщины ничего не скажут? — не поверил болгарин.

— Наверно, у вас каждый день случается что-то новое, приятное и необычное, раз вы, ничего не узнав, хотите нам сразу во всем отказать?

Мирная долгая беседа, да еще в присутствии единородца-булгарина и дикейских жен вдали совсем смягчила суровых стариков.

— Пускай круг решает, — решил главный переговорщик, и болгары удалились назад за скалы, а Дарник с Калчу и знаменосцем вернулись к своему спешенному отряду.

Через полчаса прискакал молодой болгарин и сообщил, что круг разрешил ста словенам пойти в их селище. Рыбья Кровь отдал приказ двигаться всему войску. Когда появился новый болгарский воевода и закричал, что разрешено проходить только ста воинам, было поздно — все войско находилось уже в седловине между холмами, а сотни болгарских воинов оказались разрезанными на две половины. Больше всего опасности подвергались кони, не укрытые доспехами, они для лучников являлись совершенно беззащитными мишенями.

— Мы договорились со старейшинами о ночевке для всего войска, — уверенно заявил Рыбья Кровь воеводе. — Отведи нас туда, где мы можем стать на ночь.

Поколебавшись, воевода все же вынужден был уступить. В сопровождении вышагивающих с двух сторон лучников липовцы проследовали в сторону от главной дороги и вскоре оказались на широком чуть наклонном выгоне, окруженном с трех сторон дубовым лесом. С четвертой стороны был крутой горный подъем, по которому петляла узкая дорожка, заканчивающаяся каменными домиками, уступами лепящимися друг над другом. Никакой особой ограды у селища не имелось, да она и не нужна была. Достигнуть его можно было лишь по узкой дорожке. А на ее крутых извивах десять воинов спокойно могли отбиваться от тысячного войска. Приглядевшись, Дарник увидел еще несколько домишек много выше по склону горы — значит, где-то в горах имелся и другой выход из деревни.

Стан разбивали по ромейскому образцу из копий с повешенными на них щитами. На всякий случай князь добавил к ним десяток «гнезд»: камнеметов на треногах, обложенных мешками с землей. Палатки имелись только у хорунжих и сотских, рядовые воины постилали свои плащи прямо на землю, подложив под голову седла.

Рано утром войско разбудило блеяние и мычание — большое стадо овец и коров прошло прямо по их стану, вызвав всеобщую веселую кутерьму.

— Ваши овцы смелее ваших мужчин, — подначивали пастухов липовцы. Те делали вид, что не понимают чужеземцев.

Следом за пастухами сквозь стан прошли якобы за водой два десятка старух, зорко оглядывая «женихов». Князь послал к ним Сеченя, чтобы тот объяснил, как все будет происходить. Вскоре от ручья послышался веселый смех — старушкам предложенное «сватовство» явно понравилось.

Остальное шло уже по накатанной колее: боевые игры полураздетых словен, подношение кубков с ромейским вином прибывающим гостям, разговор со старейшинами о приданом. Зато огромная неувязка вышла с самими «невестами». Если в словенских зимних селищах никому даже в голову не приходило выдавать замуж одноглазых или хромых невест, то тут пожалуйста — добрая половина молодух состояла именно из таких страшилищ. Во второй половине мелькали тридцати- и даже сорокалетние вдовы, за чьи подолы держались двое-трое малышей.

— Что будем делать? — К Дарнику подошел расстроенный Сечень. — Может, это у них какая уловка? Откажемся, так нормальных девок приведут.

— Да нормальные давно замужем, — князь был озадачен не меньше хорунжего. — Видно, давно крепко не воевали, раз много своих мужчин. Объясни парням, что хоть десяток жен мы должны отсюда взять. Пусть лучше берут вдов с детьми, я потом им за детей сам доплату дам.

Как сказал, так и было сделано. Не десять, а все пятнадцать невест выбрали липовцы в качестве спотыкающихся и падающих бегуний. Горькое блюдо подсластили телеги-двуколки, выданные в качестве приданого, и то, что старейшины согласились дать своих провожатых, которые в дальнейшем послужили лучшими переговорщиками при передвижении во всей болгарской земле. Впредь липовцы действовали осмотрительнее, придумав специально такие игрища для «невест», которые могла выдержать только здоровая и ловкая молодуха.

Всего на пятисотверстный марш ушло почти два месяца. Под конец, когда весть о необычном войске широко распространилась, к ним посмотреть на веселую беготню стали приезжать болгары из дальних мест, некоторые даже привозили с собой вполне пригожих сестер и дочерей. В итоге походная колонна обогатилось сотней жен и повозок, вернее, сотней повозок и жен, так как повозки, особенно двухосные являлись подчас гораздо большей ценностью.

Наконец достигли Истра-Дуная, за которым лежала земля словен-уличей. В сто глоток рыдало и выло женское пополнение, прощаясь с сопровождающей его до пограничной реки родней. Высланные за Истр дозорные порадовали князя доброй вестью: заплати уличам нужную пошлину и свободно шагай в свой каганат. То же повторилось и на Днестре, и на Южном Буге, а вот на нижних берегах Днепра-Славутича сидела кочевая орда ирхонов, которая не изжила еще кровную месть и вовсю враждовала и между собой, и с теми, с кем им довелось долго соседствовать. В стан липовцев прибыли гонцы аж трех ирхонских улусов, утверждавшие, что именно им надо платить солиды за переправу, Пока они шумели и ссорились между собой, воины по приказу князя изготовили десяток плотов и спокойно начали переправляться на левый берег реки. Попытавшиеся было им помешать лодки ирхонов обстреляли из камнеметов. Средство оказалось весьма убедительным — просители золотых монет позабыли прийти за своей платой.

Оставалось каких-то сто пятьдесят — двести верст по жаркой августовской степи, и вот она, столица каганата Айдэр, а там уже рукой подать и до Липова.

Чем ближе к дому, тем чаще задумывался Рыбья Кровь. Как-то встретит его собственное княжество после полутора лет отсутствия? Как ни берег он воинов, а больше трех сотен их уже нет в живых. Неизвестна судьба еще тех двухсот липовцев, которых он раньше направил домой, но вряд ли все они могли в пути погибнуть. Зато никогда еще его войско не возвращалось со столь богатой добычей, а если еще учесть сундучок, закопанный возле Корчева, то вообще можно долго ни о чем не беспокоиться. Да, пожалуй, и самих бойников не скоро выгонишь еще в такой же поход. Основное достижение все же не в солидах. Знания, почерпнутые за эти полтора года, подороже будут стоить. Теперь он многое переделает в своем княжестве.

А что делать с Адаш? Как оправдаться перед Всеславой за стратигиссу Лидию, о которой непременно похвастают в Липове его болтливые гриди? Кого родила Всеслава? Если мальчика, то может статься, что княжна исхитрится лишить жизни его сыновей от Черны и Зорьки. Почему он думал о своей жене именно так, Дарник и сам не понимал, ведь никаких особых намеков на это не было. Ну отселила Зорьку с сыном подальше от Липова, но не убила же? И все же навязчивое нехорошее предчувствие не покидало князя.

Похожие мысли, видимо, приходили и хазарке.

— Ты не будешь заставлять меня прислуживать твоей княжне, как ты заставлял прислуживать Лидии? — спрашивала она.

— Кому скажу, тому и будешь прислуживать, — сердито отвечал он.

Адаш прятала довольную улыбку, его сердитость говорила ей больше, чем произнесенные слова.

Войско двигалось совсем расслабленно. Чем ближе к дому, тем воины больше превращались в простых смердов, тайком ощупывали золотые монеты в нашейных кошелях, в беспорядке содержали оружие, отлынивали, как могли, от ночных дозоров.

— Ты совсем перестал их наказывать, — упрекал Корней.

— Возьми плеть и накажи их сам, — предлагал ему Молодой Хозяин.

— Ну да, чтобы они мне по шее накостыляли? Ты же не заступишься!

— Тогда молчи и не суйся.

«С этой расхлябанностью надо действительно что-то делать», — подумал как-то вечером Дарник, сонно прильнув к прохладной спине Адаш.

— Слышишь? — пробудил его, кажется, почти сразу шепот хазарки.

Сначала это был глухой топот множества копыт, за которым вдруг последовал душераздирающий человеческий крик. Нападение, понял князь. Дернулся, чтобы выскочить из шатра, но Адаш с необычной силой вдруг пригнула его голову к себе. Его волос словно коснулась пролетевшая птица — это в шатер влетело легкое копье с необычным волосяным украшением.

Криками оглашалось уже все вокруг. Адаш отпустила его так же резко, как и пригнула. Схватив чужое копье, Рыбья Кровь выбрался в туманную предрассветную хмарь. По всему стану скакали и крутились, топча липовцев, чужие всадники в коричневых кожаных доспехах и шлемах с устрашающе разрисованными масками. Те, кто вскакивал, получали рубящий удар секирой или мечом. Всадники в масках были везде, насколько хватало глаз.

По заведенному порядку, пятая часть гридей ночевала в доспехах, чтобы быть готовыми вот к таким вот ночным стычках. Но сейчас в доспехах была вряд ли и десятая их часть. Надежные щиты, и те были развешены вдали по периметру стана. Впрочем, приобретенная выучка сказывалась: то там, то здесь завязывались рукопашные схватки. Все это Дарник замечал краем сознания, собирая не столько словами, сколько своим видом вокруг себя воинов. Один из арсов протянул ему нагрудник и шлем. Но с большей готовностью князь ухватился за лепестковое копье другого телохранителя. Как только вокруг собралась пара дюжин бойцов, Рыбья Кровь повел их вперед, стараясь добраться до ближайшего «гнезда» с камнеметом. Его воины, придя в себя, уже сами рубят и колют противника, однако всадников в масках все прибывает и прибывает. Кое-где появились сотские знамена, к которым стали пробиваться сражающиеся липовцы. Под руку попался чей-то трубач.

— Труби! — рявкнул ему князь.

Звук трубы произвел сильное действие. Сотские знамена поняли, куда им следует пробиваться, а противник — где центр сопротивления. Но воодушевление было уже на стороне липовцев. В тесном строю, чувствуя плечо товарища, не так страшны были вражеские всадники. Ветераны подбирали копья, сулицы и луки убитых, молодняк повторял за ними. И вот уже стоит, выставив копья, сомкнутый строй, из которого летят сулицы и стрелы. И не защищенные доспехами кони степняков тяжелыми мешками валятся на землю, подминая под себя наездников. Не выдержав напряжения и страха, рванул прочь первый всадник, за ним второй, десятый, пятидесятый. Отскочив из мясорубки на пятьдесят — сто шагов, всадники останавливались и собирались в группы. Их воеводы понимали, что надо слегка перевести дух, разделиться на привычные сотни и обрушиваться на врага по-иному: сначала осыпать издали стрелами, а потом уже браться за мечи.

Передышка, впрочем, дорого обошлась нападавшим. Добравшись до своих камнеметов и больших щитов, подобрав все свои луки и арбалеты, остатки липовского войска были уже почти неуязвимы для конного неприятеля. Залпы дальнобойных луков липовцев вместе с «яблоками» камнеметов первыми накрыли ирхонов (а это были они), сразу побив и обезлошадив изрядное число степняков. Чуть отъехав, они остановились, выжидая, что будет дальше.

А дальше приходилось подводить итоги сражения. Все пасшиеся в ночной степи кони липовцев были захвачены. Та пятая часть лошадей, что находилась в стане под седлом, тоже либо погибла, либо была угнана. В распоряжении дарникцев оставалось не более двух десятков пригодных к службе коней. Но о них, впрочем, в первую минуту никто не думал. Когда стали оглядываться вокруг, то пришли в ужас. Больше половины воинов и даже их жен были убиты. До сотни имелось одних раненых. Чего оставалось в достатке, так это золота на груди погибших.

Среди убитых были и два хорунжих: Лисич и Буртым. Корней и Адаш, как ни странно, не получили ни одной царапины. Дарник отдавал нужные распоряжения, почти не понимая, что делает, и до конца не веря в то, что произошло. Из княжества он вывел тысячу двести здоровых, полных жизни и веселья молодых мужчин, а теперь с ним едва ли четвертая их часть. Раньше тоже были потери, но в Липов всякий раз возвращалось больше людей, чем вышло. Места выбывших занимали чужие воины и пленники, которые вскоре сами становились липовцами. Сейчас же из остатков черного войска таких не набиралось и трех ватаг. Неотвязно вспоминались упрашивания липовских матерей именно ему, Дарнику, возглавить их задиристых и непокорных сыновей. Вот и возглавил!

А Лисич и Буртым? Только-только начал привязываться к ним не только как к хорошим воякам, но и как к добрым товарищам.

— Ничего страшного, — успокаивал князя Сечень. — Мы так никем и не были разбиты. Другие князья еще с большими потерями возвращаются. Блеск нашего золота все перекроет.

— Хорошо, — вяло соглашался Рыбья Кровь. — Будем как все. Давай хотя бы всех раненых довезем домой.

По решению войскового схода, все золото убитых до последнего фолиса следовало записать и сохранить для их семей, а если семей не было, то передать их солиды покалеченным раненым.

Восемь дней обескровленное войско липовцев пешим ходом в сопровождении скачущих вокруг ирхонов двигалось по степи, вручную толкая двуколки с ранеными. Наконец пошли айдарские городища, и степняки отстали.

Перед тем как войти в столицу Русского каганата, липовцы неделю простояли в одном из пригородных городищ, отмываясь, отъедаясь, покупая новую одежду, повозки и упряжных лошадей. В Айдаре рассчитывали купить еще и верховых лошадей, чтобы вернуться в Липов хоть малым, но строем.

Вечером перед выступлением из городища Рыбья Кровь допоздна бражничал с местным старостой. Наутро обнаружил, что Адаш рядом нет. Даже бесцеремонный Корней, и тот не пришел разбудить князя. Крайне удивленный этим, Дарник вышел из дома, где ночевал.

На дворе он увидел Корнея и группу понуро стоящих арсов. Когда они расступились, князь увидел Адаш, лежавшую на лавке с ножом в сердце.

— Убийцу поймали, — сообщил Корней.

Вперед вытолкали связанного камнеметчика.

— Ты? — глухо спросил князь.

Камнеметчик молчал и смотрел исподлобья без всякого раскаяния.

— Пошли, — позвал его в дом Дарник, жестом не разрешая другим входить.

Закрыв дверь, князь сел на лежанку и задал короткий вопрос:

— Почему?

Камнеметчик молчал.

— Тебя будут очень страшно пытать. Говори сам.

— Княжна.

— Что княжна? — помертвел от ужаса Дарник.

— Княжна велела, чтобы с тобой из похода не прибыла ни одна наложница. Так и сказала, чтобы живой никого не было.

Больше ни о чем спрашивать не имело смысла. Князь позвал десятского арсов и приказал забрать у камнеметчика все оружие, а самого его прогнать прочь.

— Но он же точно убийца. Его на убийстве поймали, — непривычно возражал десятский.

— Пускай идет. И ты ступай.

В дом попытался войти Корней.

— Вон отсюда! — шуганул его Дарник.

Когда все вышли, Рыбья Кровь вдруг зарыдал. Раньше слезы выступали только от ветра или нарезанного лука, а тут полились широким потоком, и непонятно было, облегчают они его или, напротив, нагружают чем-то новым и необычно тяжелым.