Прикидываясь властным и торжествующим, Дарник на самом деле тяжело переживал случившееся. У него словно пелена с глаз сошла. До сих пор он воспринимал своих соратников как некую однородную массу, запоминая каждого из бойников только по его действиям: вот этот хорошо топор мечет, а этот от троих отбиться может. И вдруг это оказались отдельные люди со своими чувствами и обидами, чьи суждения могли совсем не совпадать с его воеводскими намерениями.

Смутьяны были выделены в две ватаги, которые все делали по особому распорядку. Очень кстати пришлись глинские парни, ими заполнились бреши в других ватагах, Струсь был назначен главным казначеем. Дарник, порядка ради, вел запись всех своих основных трат, поэтому, когда десятский с выборными грамотеями стали разбираться, что в их войсковой казне к чему, он легко сумел убедить их, что почти все расходы были по воинской нужде, будь то цепь через Липу, двойные седла или зимняя одежда. Заодно изъял из общей суммы свою воеводскую десятину и долю тех, кто не захотел выходить из общего войска. Так возникла отдельная воеводская казна.

Раз в неделю теперь устраивался так называемый Фалерный совет с награжденными храбрецами, на котором Рыбья Кровь каждого внимательно выслушивал, порой даже подчинялся их общему мнению, но тем сильнее казалось его главенство во всех делах. То же самое происходило и на совещаниях со старейшинами Липова. Очень скоро повелось так, что без его присутствия они уже не принимали никакого важного решения. Пригодилось и объявленное им пренебрежение к крикунам, теперь всякую его холодность и неприветливость с ненагражденными бойниками все знали, чем объяснить. И в конце концов то, что должно было ослабить его власть, еще больше ее укрепило.

Вторым неприятным сюрпризом для Дарника стало то, что из-за появления в городище Ульны на него неожиданно окрысилась вся женская половина Липова. Взгляды, что бросали на него прежде молодые липовки, оказалось, выражали не простое любопытство и чувство благодарности, как он считал, а их повальную влюбленность в него. Каждая лелеяла надежду летом во время брачных игрищ непременно покорить молодого и многообещающего воеводу. А он взял и так бессовестно обманул все их грезы. Досталось от липовок и воеводской жене, ее вызывающе старались не замечать или окидывали такими взглядами, от которых юная глинчанка спешила тут же укрыться в доме и разрыдаться. Как это было знакомо Маланкиному сыну по его родной Бежети!

– Представь, что все они муравьи, которым положено бегать вокруг и от злости кусаться, – утешал он Ульну. – Они очень маленькие, и им нужно долго бегать вверх-вниз по дереву, чтобы оттуда тебя, такую большую, рассмотреть. Как-то угождать им бесполезно и сердиться на них тоже не следует. Твое дело – быть мне достойной женой, а остальное приложится. Скоро по князьям с тобой ездить будем, и все тебе обзавидуются.

Ульна не верила, но улыбалась. Чтобы оградить ее от бабьей враждебности, Дарник приказал прямо посреди зимы разобрать на войсковом дворище одну из гридниц и перевезти ее в Воеводину под воеводский дом. Впрочем, когда они туда водворились, молодая жена заметно стала тяготиться скукой, имея вокруг себя только бойников-охранников и одну тетку-няньку, привезенную ею с собой из Малой Глины. Как это можно скучать, оставаясь одной, не мог понять Дарник, и чтобы лишний раз не выслушивать пустых жалоб, еще чаще возобновил свои разъезды с дальними и ближними ночевками.

– Что, не сладко с молодой женой? – посмеивалась Шуша, с прежним радушием привечая его. – Больше подарков дари, и все уладится.

– Я была с тобой, когда твоя жизнь висела на волоске. И теперь она первая, а я десятая, – шипела Черна.

– Но за тебя же не давали три тысячи плинт, тогда бы и ты была первой, – отшучивался Дарник. – Ну разве можно считать первой ту, за которую дают какую-то плату? Она первая по плинтам, а ты – любимая по сердцу.

– Ты правда так думаешь? – сразу успокаивалась тростенчанка.

Фемела тоже интересовали семейные дела воеводы.

– Многоженство – это поганое варварство, – бурчал он. – Магометане хоть прячут свои гаремы от чужих глаз, а ты выставляешь их наружу.

– А вы делаете еще хуже, – отвечал ему Рыбья Кровь. – В ваших святых свитках сказано, что женщина произошла из ребра мужчины, а у мужчины двадцать ребер, значит, ценность мужчины в двадцать раз выше ценности женщины, и чтобы они были равны, ему надо иметь не меньше двадцати жен.

– Да откуда ты такое взял?! – Ромей от возмущения весь так и подскакивал.

Дарник же, довольно смеясь, жестом показывал, что разговор окончен и пора купеческому наставнику уходить.

Помимо дома в Воеводине была возведена легкая трехъярусная сигнальная вышка, точно такую же соорудили и на войсковом дворище. Липовские мастера изготовили два ящика со стеклянным окошком и отполированным бронзовым отражателем, вмешающих по двадцать свечей, и скоро обученные сигнальщики уже вовсю переговаривались между собой на расстоянии двух верст. К сожалению, эти фонарные огоньки были видны лишь в ясную ночную темень, но Рыбья Кровь был чрезвычайно доволен и таким результатом.

Беспокоясь о том, что нет никаких известий из Корояка, Дарник предпринял дальнюю конную разведку на запад, до первого мирного городища. Там ему сообщили, что князь Роган сильно занемог и даже подымные подати отправил собирать вместо себя воеводу Стержака. Можно было вздохнуть с облегчением и заниматься повседневными делами без особой оглядки.

Кроме строительства Воеводины липовчане и бойники приступили к возведению на востоке от Липова дворища Бугра для Быстряна. Отсюда, на взгорке, недоступном вешним водам, они весь остаток зимы прокладывали две дороги: одну – на север, к Малой Глине, другую – в сторону восточного Остёрского княжества. Прокладывали просто: рубили прямые просеки и как можно сильней накатывали санный путь. Весной оставалось только выкорчевывать оставшиеся пни, засыпать песком ямы, и дорога будет готова.

Не забывал воевода и о ватаге Меченого. Раз в неделю к ним обязательно отправлялся малый обоз: четверо саней в сопровождении конной ватаги. Назад сани шли, груженные тяжелыми плинтами, не пустовали они и отправляясь из Липова. Дарнику во что бы то ни стало хотелось наладить торговый обмен между обоими селениями, чтобы его легкомысленная женитьба приобрела более важный смысл. Отрезанные арсами по реке от южных городищ, глинцы почти не имели богатых тканей и женских украшений и охотно меняли их на овечью шерсть, бычьи кожи и лен. Дарника удручало лишь то, что весь товарный обмен шел практически на нужды самого войска и не приносил никакой прибыли.

– Ты все делаешь правильно, – успокаивал его Фемел. – Выгода все равно есть. Очень скоро новая жизнь привяжет к тебе смердов сильнее, чем к их старостам.

Арсы, разумеется, знали о постоянных торговых обозах между Липовым и Малой Глиной и при желании легко могли их перехватить. Но Шуша оказалась права – воевать с равным себе хищником они не хотели. Более того, привыкнув уже регулярно являться на липовское торжище и видя, что военная сила в городище ничуть не ослабевает, сами стали рассматривать Дарника с его войском как необходимого союзника. И то один, то другой их представитель при случае заговаривал с липовским воеводой о возможном совместном набеге. Дарник отвечал уклончиво – хотел, чтобы арсы предложили ему возглавить такой набег. Те же прикидывались непонимающими – и ничего не получалось.

Освоив северный путь на Малую Глину, Рыбья Кровь вплотную занялся восточной дорогой. Все большие реки Земли Русов являлись притоками Танаиса и текли с севера на юг. Пространство между ними представляло собой изрезанную оврагами безлюдную пустошь. Леса здесь были хоть и не такие дремучие, как в верховьях Танаиса, но без наезженных путей их так же было мудрено пройти. Фемел много рассказывал о том, какие у них в Романии ухоженные дороги, с постоялыми дворами через каждые несколько миль. Такую же дорогу мечтал построить себе и Дарник. Когда ему говорили, что все овраги не засыпешь и все взгорки не сроешь, он только отмахивался. Переправы через широкие речные потоки его тоже не смущали – где не найдем брода, наведем паромную переправу и построим для охраны сторожевые вежи, отвечал воевода.

Предпринятые глубокие рейды на восток обнаружили лишь селище лесовиков, живущих в дерновых землянках и говорящих на непонятном наречии, да два словенских дворища, где жили не менее одичавшие огородники, кормившиеся одной капустой и репой. Однажды, в конце февраля-сеченя, воспользовавшись ясным безморозным днем, Дарник с десятком бойников забрался особенно далеко. На санях расстояние имело совсем другое измерение, чем верхом или на подводе. Думая, что прошли верст сорок, они преодолели все шестьдесят и достигли реки Илочи, тоже текущей на юг. Здесь они увидели санные колеи и по ним вышли к большому селищу Толоке, стоявшему на скалистом речном мысу.

Было уже совсем темно, когда они постучались в ворота селища, просясь на ночлег. Вместо ночлега на них из ворот выскочила дюжина цепных псов, от которых пришлось серьезно отбиваться. Следом выступило два десятка мужиков с топорами и рогатинами, угрожая расправой, если незваные ночные гости не уберутся подобру-поздорову. Бойники тоже схватились за оружие, и воеводе с трудом удалось удержать их от драки. Ночевали прямо в лесу, укрывшись в санях поверх захваченных с собою шкур толстым слоем еловых лап.

Наутро Дарник вновь попытался разговаривать с толокцами, но результат получился такой же, что и накануне. Упрямые смерды не хотели вступать ни в какие переговоры и даже за дирхемы отказались продать овса и горячую похлебку для людей. Но если ночной отказ можно было принять за простой страх перед незнакомыми вооруженными людьми, то при свете дня это обернулось грубейшим нарушением всех законов гостеприимства. Повернув сани, дарникцы покатили восвояси, делая по дороге зарубки на деревьях.

Вернувшись в Липов, Рыбья Кровь немного отдохнул, а затем с двумя ватагами и двумя камнеметами вновь направился к Толоке. С собой захватили запасных лошадей, поэтому путь преодолели еще быстрей и легче. Первоначально воевода намеревался предать Толоку огню и мечу, но по дороге передумал. Велел бойникам мечи заменить простыми палками и факелы применять только для освещения, а не для поджога. Действовали как на боевом занятии, сани с камнеметами, описав дугу, замерли в полусотне шагов от частокола. Три залпа каменными репами – и разбитые ворота широко распахнулись. Тридцать конников ворвались внутрь, раздавая щедрые палочные удары направо и налево. Несколько толокцев попытались оказать сопротивление, но дарникцы на каждого из них нападали вдвоем-втроем и загоняли оборонщиков назад, в дома, или просто накидывали арканы и связывали. Потом всех жителей согнали в несколько домов, а сами с удобством расположились на ночлег в их лучших жилищах. Проведя взаперти бессонную ночь, толокцы значительно присмирели. Дарник же окончательно сменил гнев на милость. Собрав на сходном месте всех мужчин, обратился к ним с короткой речью:

– За то, что обрекли постучавшихся к вам путников на гибель от холода, будете впредь моими данниками.

– Но мы платим подати остёрскому князю, – возразил староста Толоки, толстый седой старик по имени Грызь. – Договорись сначала с ним.

Воевода чуть призадумался.

– Ну что ж, тогда поступим по-другому. Десять моих бойников останутся у вас до лета на постое. Будете их, как должно, кормить и обхаживать. А чтобы вам было легче прокормить их, взамен мы заберем у вас пятнадцать ваших парней.

В качестве заложников Дарник отобрал по одному подростку от каждого семейства. Как ни умоляли его отцы и матери, был непреклонен. Возникла, правда, некоторая заминка с теми, кто должен был здесь остаться. Никто не рвался остаться во враждебном селище. Пришлось воеводе самому назначать нужных людей.

– А что мы здесь будем делать? – спросил десятский.

– Рубите просеку в сторону Липова и готовьте бревна для большого дворища. Через десять дней вас сменят.

Вместе со сменой сторожей Дарник еще дважды до весны сам наведывался в Толоку, чтобы, переночевав в тепле, разведать путь дальше на восток. От Толоки до Остёра существовала уже дорога, с селищами через каждые двадцать – тридцать верст. Слух о суровых липовцах бежал впереди дарникской разведки, и всюду их встречали вполне гостеприимно. Не доехав в первый раз до Остёра полсотни верст, Дарник в следующий рейд взял с собой десять остёрских пленниц, из тех, что не захотели оставаться в Липове. Благодаря этому он появился в столице восточного княжества не как каратель Толоки, а как победитель арсов.

В Остёре, несмотря на зимнюю пору, шло большое строительство. Осенью по недосмотру в городе случился пожар, из-за которого выгорела половина дворищ, и теперь здесь вовсю возводились на смену деревянным каменные дома. Быстрота, с какой шло строительство, объяснялась просто – те горожане, которые успевали построить свои дома до весны, на пять лет освобождались от всех видов податей.

Князь Остёра Вулич пожелал увидеть липовского воеводу и принял его, словно посла соседней державы, с обильной трапезой и переговорами в приемном зале своего дворца. Впрочем, по-восточному пышные одежды князя и его тиунов-управляющих и роскошное убранство зала мало тронули Дарника – все это было слишком крикливо и нескромно. Не преминул он отметить, что свинцовые рамы со стеклами во дворце ничем не лучше его рам на войсковом дворище.

Во время трапезы князь невзначай обмолвился несколькими фразами на ромейском языке со своими тиунами, на что Рыбья Кровь учтиво заметил, что все понимает и не хочет услышать то, что ему не предназначается. Его слова произвели благоприятное впечатление на присутствовавших, и князь Вулич даже пригласил побеседовать такого достойного юношу наедине. Благосклонно выслушав намерение Дарника проложить от Корояка до Остёра наземный путь, он предложил воеводе свою помощь в окончательном уничтожении Арса. Дарник мягко возразил:

– Если полностью уничтожить Арс, окрестные жители перестанут надеяться на мою защиту и получать с них подати будет гораздо трудней.

Вулич, весело рассмеявшись, согласился с этим и спросил, не хочет ли Дарник вступить с ватагой в его, остёрскую дружину, дескать, здесь, на востоке, гораздо больше возможностей проявить себя, чем в лесной глуши.

– Когда я кому-нибудь подчиняюсь, от меня очень мало толку, а когда действую сам – все получается гораздо лучше, – ответил гость и первым решил пожаловаться на Толоку: мол, из-за своего упрямства и темноты они будут всячески мешать купеческим караванам из Корояка. Еще, чего доброго, захотят назначать торговые пошлины, которые сподручней брать с купцов здесь, в Остёре.

Прекрасно поняв, куда клонит молодой гость, князь после некоторого раздумья приказал выдать Дарнику грамоту на двухлетний сбор податей с Толоки.

На обратном пути в Липов толочцам зачитали полученную от князя грамоту. Они выслушали ее с покорным молчанием. Зато смена дарникских сторожей вздохнула с заметным облегчением – теперь они находились в селище на законных основаниях.

Два дня, проведенных в Остёре, дали Дарнику возможность как следует присмотреться к разноплеменным княжеским гридям и воочию убедиться в достоинствах и недостатках наемного воинства. В одиночку каждый гридь вел себя достаточно незаметно, зато, когда они собирались группами, вид имели высокомерный и воинственный. В Корояке все было наоборот: одиночки могли заноситься как угодно, а группой гриди вели себя весьма сдержанно, словно стесняясь друг перед другом показывать себя перед безоружными людьми более смелыми, чем на ратном поле. Еще выяснилось, что при всей своей дерзости остёрские молодцы очень не любят связываться с теми, кто может дать должный отпор. Это и понятно – участь покалеченного, никому не нужного чужестранца была намного печальней участи тех, кто имел рядом большую родню. В то же время отчужденное, неприязненное отношение местных жителей гораздо крепче короякских собратьев привязывало их к своему князю.

Между тем Фемел, который и в самом деле все больше походил на главного советника воеводы, с успехом вливал в Маланкиного сына новую порцию больших сомнений. Как-то Дарник принялся подшучивать над Романией, говоря, что за свое отношение с рабами она еще тысячу лет не оправдается никакими молитвами и праведной жизнью. Ромей был невозмутим:

– Неужели ты думаешь, что ваше словенское рабство хоть чуть-чуть лучше нашего?

– Да уж своих рабов мы на крестах не распинаем, – козырнул знанием ромейской истории Рыбья Кровь.

– Во-первых, это было очень давно, во-вторых, сильное внешнее рабство дает свободным людям лучше почувствовать и ценить свою свободу.

– А у нас разве по-другому?

– Ваше рабство скрытое, и поэтому вы страдаете от него еще больше, – отвечал купеческий воспитатель.

– Как это?

– Сильная зависимость от чего-либо и является скрытым рабством. Поэтому все пьяницы, игроки, идолопоклонники и преступники являются скрытыми рабами.

– Ты еще скажи, что и все арсы рабы, – съехидничал Дарник.

– А ты видел хоть одного старого арса? – в тон ему спросил Фемел.

– Они просто не доживают до старости.

– Вовсе нет. Я расспрашивал многих из них. Те, кто доживает до седых волос, просто уходят из Арса, и никто не знает куда.

– А ты, выходит, знаешь?

– Я знаю почему. Пролитие большой крови не проходит безнаказанно. Если у человека есть ум, он обречен в конце жизни содрогнуться от содеянного и уползти в какую-нибудь нору замаливать грехи.

– И я тоже уползу?

– Нет, ты не уползешь. Твоя гордыня слишком безмерна, и ты всегда будешь руководствоваться только своей волей.

Дарник почувствовал себя польщенным.

За всеми этими разъездами, обустройствами и душеспасительными беседами время бежало незаметно. Вот уже снег тает, и реки вскрываются, а наезженный зимник превращается в непролазную грязь. Начало весны ознаменовалось рождением у Черны и Зорьки по сыну. Чуть позже родила дочь и Шуша. Все поздравляли воеводу, а он с недоумением смотрел на новорожденных и никак не мог соотнести их с собой. Лишенный в Бежети забот о младших братьях и сестрах, он не знал, как нужно проявлять отцовские чувства, и был благодарен воеводским делам, которые непрестанно уводили его от детских колыбелек.

Вешняя вода затопила левобережную пойму до самого едва виднеющегося на горизонте Бугра. К двум срубам с бойницами осенью были пристроены тесным квадратом еще два сруба. Наполненные землей и камнями, они с честью выдержали напор ледохода. Все городище выходило на берег посмотреть, как на рукотворном островке спасаются от воды десятки зайцев, барсуков и ежей.

Едва талая вода спала, как вокруг Липова развернулись большие пахотные работы, надо было обеспечить возросшее население по меньшей мере полуторным урожаем. Дарник, никогда раньше во все это не вникавший, с огромным любопытством наблюдал, как расчищаются под пашню новые участки земли и удобряются старые, как на дворищах Воеводины высаживаются плодовые деревья и кустарники, как весенний приплод скота увеличивает прежние стада. Особый интерес он проявлял к лошадиным табунам – для катафрактов необходимы были рослые и сильные кони, пусть даже и изнеженные отборным фуражом.

Еще дружней, чем осенью, стучали топоры плотников, возводя деревянные срубы прямо за оградой Липова с тем, чтобы потом можно было любой из них перевезти на место поселения. По приказу воеводы на левобережном рукотворном островке была построена легкая смотровая вышка. С нее прямо на войсковое дворище протянули на цепях подвесной мостик, по которому легко можно было перейти на левый берег. Липовцы сперва посчитали такую переправу чистым баловством, но не прошло и недели, как только очень упрямые из них перебирались через реку на лодках, остальные предпочитали дарникский мосток.

Постоянные воеводские заказы липовским кузнецам, шорникам и другим мастерам побудили многих из них передать свои земельные наделы младшим братьям и целиком заняться хорошо кормившим ремеслом, что являлось уже признаком настоящей городской жизни. А все большее хождение в городище живых денег привело к значительному оживлению липовского торжища, куда из окружающих лесов за серебряными монетами потянулись со своими товарами пугливые лесовики и болотники. Невиданное дело, даже возы с сеном и бревнами находили покупателей! Кто не имел что продать, нанимался на плотничьи и земляные работы – благо таковых вокруг было непочатый край.

Как никогда многолюдно стало и на свадебных игрищах. Рыбья Кровь выделил специальные охранные четверки бойников, которые следили, чтобы ватаги липовских парней не слишком обижали чужаков, а также за порядком в боевых состязаниях, дабы какой-нибудь неопытный лесовик не столкнулся на них с опытным арсом. Забота о внешнем порядке сразу подняла власть воеводы на недосягаемую высоту, когда уже распоряжался и судил не он сам, а одно его имя, и никому это не казалось удивительным. Многие из пришлых парней жаждали вступить в липовское войско, но теперь это было еще труднее, чем год назад, на дарникском дворище в Корояке, – кормление уже имевшихся бойников и без того являлось для Липова неподъемной ношей.

Так как Струсь больше не упоминал об отделении отряда короякцев от основного войска, Дарник заговорил с ним об этом сам:

– Давай по общему согласию найдем вам подходящее место и поможем там построиться.

– Мы решили отделяться после летнего похода, – как о давно решенном и ясном сказал десятский.

– Какого похода? – изумился воевода. – Я в торговый поход собираюсь, много бойников мне там не нужно.

– Так мы тебе и поверили, что ты год без хорошей драки захочешь потерять, – ухмыльнулся Струсь. – Вернемся и тогда решим все окончательно.

Возмущенный тем, что его вынуждают делать то, чего ему не хочется, Дарник быстро нашел выход из затруднительного положения. К весне он особенно сильно заскучал по своей Бежети и теперь стал убеждать себя, что нужно непременно добраться до нее, дабы показать там себя во всей красе и забрать с собой в Липов Маланку и сундук со свитками. С двадцатью конниками можно было не бояться ни разбойников, ни враждебных городищ, ни разъездов княжеских гридей. Без повозок, с одними вьючными лошадьми, они могли преодолеть любые лесные дебри и водные преграды. Тут же и уважительную причину придумал: решил сослаться на оставленный дома талисман, который якобы до сих пор придавал ему сил и разума в каждом деле, а теперь его действие стало слабеть, и надо вновь им завладеть, чтобы восстановить свое прежнее богатырство. Зная суеверность бойников, Дарник не сомневался, что для них это будет вполне убедительным поводом для столь нелегкого похода. Оставалось дождаться какого-либо происшествия, чтобы объявить о своем намерении.