Глава 8
Начиналось послание достаточно резко; пренебрежительность и неприязнь Стокли явствовали из него сразу:
«Сэр Томас,Написать данное послание мне поручил Великий магистр Жан Паризо де ла Валетт, что я и делаю посредством нашего убогого языка. Вы, равно как и я, отдаете себе отчет в том, что при обычных обстоятельствах Ваше отлучение от Ордена не подвергалось бы сомнению и не имело обратного хода. Учитывая всю тяжесть содеянного Вами свыше двадцати лет назад, я как придерживался, так и придерживаюсь мнения, что Ваше исключение из Ордена было наименьшей карой, которой Вы заслуживали. Однако нынешнее наше положение требует того, чтобы Великий магистр отменил тогдашнее решение. А потому в соответствии с клятвой, данной при вступлении в Орден, Вы настоящим вызываетесь на Мальту, причем самым безотлагательным образом, иначе ждут Вас позор в глазах бывших соратников Ваших и проклятие перед ликом Всевышнего.Нет смысла упоминать ту глубину позора, в который Вы повергли наших английских братьев. Но опасность, в коей находится наш Орден, а с ним и все Христианство, дает Вам шанс хотя бы отчасти искупить Вашу вину перед Вашими соотечественниками.Зная Вас, я почти не сомневаюсь, что клятву свою Вы не сдержите, а чувство долга по защите наших христианских рубежей и ценностей для Вас есть пустой звук. Тем не менее, выполняя указание нашего Великого магистра, я шлю этот рескрипт, поскольку такова воля моего господина и командира. Доставивший это послание обеспечит Вас всеми дальнейшими сведениями о положении здесь, на Мальте. Можете задавать ему вопросы насчет подробностей, которые изложению письмом не подлежат.Засим остаюсь,Сэр Оливер Стокли,Рыцарь службы Ордена Святого Иоанна Иерусалимского.Писано ноября 6-го, лета 1564-го от Рождества Христова».
— Писано в ноябре, — поднял Томас глаза на посланца. — Быстро ты, однако.
— Нынче время для Ордена на вес золота, — пожал плечами Филипп де Нантерр.
— Похоже на то. Тебе знакомо содержание этого письма?
— Никак нет. Посланцам дано было предписание, а затем розданы письма для вручения братьям-рыцарям. Вы в моем перечне пятый. После вас еще двое: один в Йорке и последний в Дании. Бог даст, на Мальту возвращусь до приближения врага.
— Понятно. А сколько вообще рыцарей созывается?
Во взгляде Филиппа мелькнуло отчаяние.
— Все.
— Прямо-таки все? — Томас расхохотался. — Брось, парень, не смеши меня.
— Сэр Томас, я уже сказал: время у нас на вес золота. Не пройдет и полгода — от силы год, — и Орден может быть полностью стерт с лица земли неверными.
Пылкость воображения у юношества была Томасу более чем знакома, но он из вежливости попридержал свое мнение при себе.
— В письме сказано, ты можешь сообщить мне обо всех деталях. Ну так давай, выкладывай.
Филипп отодвинул от себя миску.
— Минувшим октябрем наши лазутчики доложили, что у султана Сулеймана было совещание насчет стратегии грядущей кампании. И хотя на само совещание им проникнуть не удалось, они видели, как ко дворцу во множестве прибывают визири, флотоводцы и военачальники со всех оконечностей Оттоманской империи. Прибыли также посланники от Драгута и других пиратов, прежде всего берберских. Было ясно, что османы замышляют что-то небывалое по мощи, и всё на этот год. А потом градом посыпались донесения о том, что готовятся огромные запасы оружия, пороха и провианта. Горы зерна и солонины, сотни новых пушечных стволов на султанских литейнях. В Константинополь начали стягиваться его лучшие пушкари и инженеры. А затем пришли вести, что во всех бухтах вдоль Эгейского побережья скапливаются суда, а еще что в соседние лагеря прибывают колонны воинов и съезжаются сипахи. — Филипп за столом подался чуть вперед. — Так что все ясно. Они думают напасть на Орден. И смести нас.
— Понятно, что они, безусловно, готовят на кого-то нападение, — по-прежнему с улыбкой сказал Томас. — Но почему на Мальту? И почему именно сейчас? Ведь у Сулеймана и без того полно хлопот. Причем не только с Мальтой. Боюсь, наш друг магистр хоть и велик, но чересчур уж поспешен с выводами.
— Да как вы смеете усомниться в его слове! — возмущенно хлопнул Филипп ладонью по столу.
— А ну тише, — понизив голос, строго поглядел на него Томас. — Я не допущу с собой разговора в таком тоне, тем более у меня дома.
Секунду глаза посланца гневно сверкали; казалось, он вот-вот набросится на Баррета. Но под хладно-стальным взглядом почтенного рыцаря, а также, может, и припомнив кое-что из рассказов о сэре Томасе (которые, не исключено, все еще гуляли по Мальте), он отвел взгляд на щербинки кухонной столешницы.
— Приношу свои извинения, сэр. Путь был долгий, я вконец утомился. А тут еще все эти думки… Я не хотел вас уязвить. Хотел лишь вступиться за честь моего хозяина. И… вашего.
— Понимаю, понимаю, — кивнул Томас. — Отрадно видеть, что ла Валетт по-прежнему вызывает у людей такое отчаянное чувство приверженности. Но все же почему он так уверен, что Сулейман собирается замахнуться своим кривым клинком именно на Орден? И почему сейчас, когда он вроде как изготовился нанести удар по христианству на Балканах? — Томас нахмурился. — Нападать на Мальту ему откровенно не с руки.
— Все достаточно ясно, сэр. Уже в самом начале своего владычества, сорок с лишним лет назад, Сулейман провозгласил себя «царем царей» и «верховным властителем Европы и Азии». А потому в мыслях у него извечно было подмять под себя все христианские страны и обратить их подданных в магометанство. Теперь же, чувствуя, что стареет, он боится, как бы не протянуть ноги раньше, чем эти его замыслы осуществятся.
— Все это похоже на фантазию, — сказал Томас с улыбкой. — Собственная военная выслуга позволяет мне сказать: этот замысел просто неосуществим. Султану, если он в своем уме, такое и в голову не может прийти.
— Фантазия или нет, сэр, но его замысел именно таков. Соглядатаи Великого магистра слышали о нем из собственных уст Сулеймана. И нацелен он именно на Мальту и на наш рыцарский Орден. Все эти годы мы ему как бревно в глазу, и вот он надумал нас уничтожить. — Молодой рыцарь, сосредоточенно помолчав, продолжал: — А подтолкнуло его к этому решению то, что прошлым летом командор Ромегас захватил один из самых ценных султанских галеонов. Он взял тот корабль у побережья Египта. На его борту под флагом Александрийского санджака следовала какая-то важная персона — кажется, главный евнух султанского гарема. В трюме корабля оказалось целое состояние: рулоны шелка и драгоценные металлы общей стоимостью на восемьдесят тысяч золотых дукатов.
Томас покачал головой в удивлении: как такие несметные сокровища могли уместиться в деревянном чреве всего одного, пусть даже самого большого, корабля?
Филипп мимолетно улыбнулся:
— Похоже, сэр, мы подумали об одном и том же. В общем, о реакции Сулеймана на это известие можно только догадываться. Наш Орден уже десятилетиями стоит на пути султановой торговли. По его мнению, мы окончательно распоясались, и настало время нас унять. Точнее, сокрушить.
— Из-за чего? — поднял бровь Томас. — Из-за мести? Но мне помнится, ум у Сулеймана всегда одерживал верх над чувствами.
— Это в самом деле так, — согласился Филипп. — Не из одной только мести думает он прирастить Мальту к своей империи. За Мальтой настанет черед Сицилии. А с нее он может обрушиться на Италию и — страшно подумать — захватить Рим, само сердце нашей веры. Но и на этом его аппетиты не убавятся, пока он не перейдет через Альпы и не изведет христиан всех до единого. — Филипп, снова подавшись вперед, постукал по столу пальцем: — Вы небось думаете, что этот далекий остров минует чаша сия? Не обольщайтесь: придет время, и он может оказаться в челюстях исламского деспота.
— Ай да слова! — хохотнул Томас. — Мне в них чудится голос этакого сэра Оливера.
— Что ж, я старался, — Филипп с кривоватой улыбкой откинулся на табурете. — А вы, я вижу, и впрямь хитрый лис, как у нас говорят.
— Говорят? Кто же именно?
— Ну, те из братьев, кто помнит вас по службе в Ордене.
— Немного, наверное, таких осталось, — задумчиво произнес Томас.
— Да, немного.
— А те, кто и впрямь меня помнит, безусловно, вспоминают то, как меня изгнали из Ордена.
— Не без того, сэр. Хотя теперь все обиды можно оставить в прошлом. Тем более такие давние.
Томас многозначительно помахал пальцем.
— Сразу видно, ты пока что мало смыслишь в глубине, которая размежевывает в Ордене представителей разных народов, и с каким пылом они друг с другом соперничают. В мое время мы вцеплялись друг другу в глотки едва не столь же часто, как и иноверцу-неприятелю.
— Тогда по прибытии на Мальту, сэр, вы обнаружите, что у нас с той поры ничего не изменилось.
— На Мальту? — остро поглядел Томас. — Не делай поспешных выводов, юноша. С чего ты решил, что я бегом побегу в услужение тем, кто меня отринул? Если они, Филипп, были с тобою честны, то тогда ты должен быть в курсе насчет обстоятельств, в которых я вынужденно покинул Мальту.
Филипп покачал головой.
— Я лишь слышал, что на вас лежала вина в каком-то неблаговидном деянии. Это единственное, о чем мне сообщили.
— Тогда, получается, они такие же скрытные и неискренние святоши, какими были всегда. И им я ничем не обязан.
— Вы давали клятву верности, сэр. А ей срока давности нет. Крепче ее уз только узы смерти.
Томас, поглядев на изменчивую игру теней в углу кухни, невесело усмехнулся.
— Если верить твоим рассказам, то от клятвенных уз Орден вскоре может отрешиться чуть ли не целиком.
— В своей борьбе мы будем не одиноки. Великий магистр уже обратился за помощью ко всем христианским державам. И если они отзовутся, басурманин будет сражен, а христианский мир восторжествует.
Бесхитростная вера этого юноши наполняла сердце великой печалью. Он, как и сотни других молодых людей, готов был пойти на смерть в наивной уверенности, что таким образом восславляет святые реликвии, которые уже сами по себе стоят того, чтобы ради них сражаться и погибать. Томас же надеялся, что больше не примет участия в подобной глупости, и из сострадания к гостю попробовал объяснить почему:
— Скажи мне, Филипп: когда ты с Мальты добирался сюда, тебе не приходилось пересекать хотя бы одно христианское королевство, которое не состояло бы во вражде со своим соседом? А известна ли тебе, к примеру, незавидная участь тысяч католиков в этой стране? Или то, как они до этого преследовали протестантов? Отчего же мы, христиане, вопреки всем Божьим заповедям стремимся друг друга извести? И каков, ты думаешь, шанс нам сплотиться, встать вместе на пути у неверных? Времена крестовых походов минули, их больше не жди. Мы отступились от истинной Церкви Божией, и за это нам теперь грозит кара в лице Сулеймана. Он и есть наш Страшный суд.
Филипп открыл было рот, чтобы возразить, но Томас упреждающе поднял руку и через секунду продолжил тихим, усталым голосом:
— Возвращайся к Великому магистру и передай ему, что я приеду. Но умирать я буду не за тех, кто меня оттуда выкинул. И не за веру. Просто для прибытия у меня есть свои причины. А теперь, — сказал он, вставая, — пойду-ка я укладываться. Мой слуга устроит тебя на ночлег. Я думаю, ты с первым же светом пожелаешь отправиться дальше, в Йорк.
Филипп молча кивнул. Когда же Томас подошел к двери, молодой посланец, кашлянув, сказал ему в спину:
— Сэр Томас. Благодарю вас от себя и от моих мальтийских братьев.
Томас приостановился, но поворачиваться не стал.
— Благодарность? — с тягостным вздохом переспросил он. — Она излишня. Здесь меня ничто не держит, а Мальту я не прочь навестить еще раз, пока есть силы. Вот, собственно, и все.
С этими словами он вышел из кухни. В коридоре на лавке сидел Джон, который при появлении господина чутко встал. Томас, проходя, указал на кухню:
— Устрой его честь по чести. Утром он думает уехать еще до моего подъема.
— Слушаю, хозяин.
Томас отправился на боковую, одолеваемый сонмом воспоминаний, которые пробудил в нем посланец. В кровать Ханна сунула грелку с углями, но даже в уютном тепле постели сон не шел; ум донимала бесплотная вереница образов, отделаться от которых было решительно невозможно. Пришлось в конце концов смириться с этим и лежать, уставясь в потолок опочивальни под завывание ветра, разгулявшегося в каминной трубе. От предстоящего возвращения на Мальту веяло этакой горьковатой сладостью. Именно там испытал он некогда чувство собственной принадлежности — «точку счастья», как зовут это астрологи. Там он полюбил Марию. Быть может (кто знает, ведь есть на свете чудеса), она и по сей день живет на том волшебном острове и в ней до сих пор теплится такая же любовь, какую он сквозь все годы разлуки и безвестности испытывал к ней. «Мечты, мечты… Накося выкуси, старый дуралей», — подумал наконец Томас и, с неожиданной сердитостью повернувшись на бок, в одночасье заснул.
Когда он проснулся, ветер стих и яркий солнечный свет струился в комнату сквозь прореху в портьере. Давно угасли в камине угли, а на оконном переплете искрилась игольчатая изморозь. Томас одним движением резко сел на краю постели, припоминая детали минувшего вечера. В своем решении он был определенно прав. Посланец наверняка уже уехал и теперь так или иначе доставит ответ обратно на Мальту. Что-либо менять уже нет смысла, да и поздно. Пора опять, в который уж раз, собираться на войну. С этой мыслью рыцарь оделся и отправился в свою рабочую комнату, куда Джон, заслышав поступь башмаков хозяина по лестнице, вскоре принес завтрак.
Сейчас он подтвердил, что, едва развиднелось, молодой крестоносец был накормлен завтраком и уехал, охотно прихватив в дорогу предложенный туесок с пирогами и головкой сыра («как-никак, впереди почитай что цельный день пути»).
После добротной миски каши Томас закутался в толстый плащ с капюшоном и пешком пошагал через поле к ферме одного из своих арендаторов. В одном из лесков, что на угодьях, надо было срубить кое-какие деревья, о чем Томас накануне договорился с тем селянином и его дюжими сыновьями. Труд это был нелегкий, и самому в нем можно было и не участвовать, но Томас любил иной раз поразмяться: что может быть отраднее разливающегося по жилам тепла, да еще при виде растущей кучи дров со слезкой смолы… К полудню куча выросла до внушительных размеров и была на глаз поделена между господином, которого все здесь уважали за отсутствие скаредности, и работниками. Распрощавшись с селянами, Томас пошагал обратно в имение, чувствуя в себе отрадное очищение от мыслей, обуревавших его нынче ночью. А на Мальту можно будет отправиться этак через неделю.
Как раз в это время и прибыл второй гонец. Всадник появился из-под сводчатого въезда как раз тогда, когда Томас у центрального крыльца сбивал с башмаков снег. Стук копыт гасился снежным покровом, поэтому расслышать приближение верхового не было возможности. Уловив движение, Томас вскинул голову и увидел, как всадник посреди внутреннего двора натягивает поводья, оглядывая простолюдина в грубом плаще и башмаках. Сам всадник облачен был в синий плащ и щегольские округлые панталоны по нынешней столичной моде — не иначе как слуга каких-нибудь богатых господ. По приближении он пальцем перчатки указал на Томаса.
— Эй! Поди-ка сюда на словцо.
Томас, выпрямившись, скрестил на груди руки. Не дождавшись простолюдина, всадник рысцой двинул свою лошадь по снегу, взбивая белые султанчики пороши. Остановился он в десятке ярдов от Томаса; из конских ноздрей курчавыми струями вырывался пар.
— Скажи мне, — вполне мирно обратился гонец, — это имение Барретов?
— Оно самое.
Всадник облегченно выдохнул и мягко спрыгнул с седла на снег, одной рукой по-прежнему держась за поводья.
— Уф-ф. От Лондона скачу чуть ли не с рассвета, — с неудовольствием сообщил он. — У Бишопс-Стортфорда свернул куда-то не туда. Битый час уже плутаю, а на дороге считай что ни души — хоть у лис спрашивай! Никто толком не знает, как к вам проехать.
— Мы тут как-то особняком живем, — пояснил Томас. — Чем меньше гостей, тем лучше.
Тон его был ровным, однако гонец нахохлился и посмотрел довольно заносчиво.
— Так дома ли твой господин? Мне сказали, он последние несколько лет что-то редко вылезает из своего захолустья.
— Это так, — кивнул Томас.
— Он у себя? — Гонец надменно поднял подбородок. — А то мне тут с тобой рассусоливать некогда: как только выполню поручение, надо сразу поспешать в Лондон.
— Господина в доме пока нет. А что у тебя к нему?
— Мне велено говорить непосредственно с ним, а не с челядинцем.
— Ну так говори.
Гонец насупился, но тут до него дошло, что к чему, и он моментально согнулся в раболепном поклоне.
— О, тысяча извинений, сэр! Разве ж я знал!
— Так отчего же смотришь на людей, как на шваль?
Гонец с озорным лукавством указал на простецкое одеяние Томаса.
— Обличие у вас, сэр, вы уж извините, не господское. Ну, я и пришел к умозаключению…
— Заключению-злоключению… Ты всегда о людях судишь по одежке?
— Сэр, я… Я могу лишь принести свои глубочайшие извинения.
Томас ожег гонца взглядом, под которым тот потупился. Хотя, казалось бы, что за грех? Ну, ошибся человек, так ведь без злого умысла. И извинился учтиво. Но отчего-то поедом ела досада. И сам вид этого дворцового прихлебателя, и все его повадки — плоть от плоти королевского двора и его окружения. Как там у алхимика Трисмегиста: «Каково вверху, таково внизу». Внешность человека — всё, а внутренняя сущность — так, приложение. Досадно и противоречит истинному предназначению людей и мира. А тут еще чуть ли не второй на дню непрошеный визит — это ж любое терпение лопнет.
— Ладно, брось. Так что там, говоришь, за новости?
— С вашего позволения, сэр, прошение о визите, — сказал гонец, на этот раз самым почтительным тоном. — От моего господина, сэра Роберта Сесила. Он просит прибыть к нему в Лондон, в его дом на Друри-лейн, завтра, к шести часам пополудни.
— Просит, говоришь? А если я откажу?
У гонца забегали глаза и слегка отвисла челюсть; он как будто не понял, что воле его хозяина можно хоть в чем-то прекословить, даже в мелочах. Перед ответом он нервно сглотнул:
— Насчет отказа на его просьбу у меня, сэр, э-э… указаний нет.
— Жаль, — пожал плечами Томас. — Значит, ты до меня доводишь не просьбу, а повеление. То есть мне вменяется просто там быть, и точка… Ладно, передай своему хозяину, что буду. К назначенному времени.
— Слушаю, сэр!
Томас на секунду задержал на нем взгляд. Бедняга провел в седле полдня, на холоде, а в столицу вернется уже по темноте. Городские ворота будут уже на запоре, ночевать придется где-то за стенами, на постоялом дворе. Надо бы по доброте душевной позвать его в дом перекусить, отдохнуть перед дорогой. Как тому заезжему французу. Но сносить это столичное высокомерие… Да еще второй визитер на дню… Словом, Томас не двинулся с места.
— Ну, все, — развел он руками. — Послание твое я выслушал. Больше тебя не держу.
— Мое почтение, сэр, — кивнул гонец, видимо тоже желая поскорее скрыться с глаз. Ухватив рукой луку седла, одну ногу он сунул в стремя, но попытка вскочить на лошадь не удалась: занемевшие от холода ноги плохо слушались, и он соскользнул обратно на землю. Тогда Томас, решительно подойдя, ухватил бедолагу и с раздраженным кряком водрузил его на седло сам.
— Благодарю вас, сэр.
Томас напутственно кивнул. Гонец, дернув поводьями, повернул лошадь и, дав ей стремена, послал рысцой — через двор, под свод въезда, и с мягким постукиванием набирающих резвость копыт дальше, на дорогу, с глаз долой.
Постояв с минуту, Томас развернулся и пошагал домой, на ходу выкликая:
— Джон! Джо-он! Где тебя черти носят?
— Иду, сэр! Спешу! — приглушенно раздалось со стороны кухни. Боковая дверь распахнулась, и старикан выкатился наружу, отирая с подбородка крошки.
— Как поешь — готовь мне седельные сумки, походный плащ и обувь. А, ну и меч. Чтоб к завтрашнему утру все было начищено-надраено. Еду в Лондон.
— Будет сделано, сэр. — Джон чуть склонил голову: — Прошу простить, а вы туда надолго?
— Да кто его знает, — ответил улыбчиво Томас. — Похоже, я своим телодвижениям не хозяин.
