Глава 11

— Семпроний послал меня за тобой и Юлией, — пояснил Катон и, спрыгнув с коня, скривился, наступив на раненую ногу. Неловко ступая, он подошел к другу и пожал руку Макрона. — Мы нужны ему в Гортине.

Заметив его хромоту, ветеран кивнул:

— Что это там у тебя, парень?

— Один ублюдок пырнул в бедро, но жить буду.

Глянув через плечо Макрона на фургоны, Катон заметил раненых среди людей и животных.

— Я заметил рабов с дороги. Похоже, что они путались у тебя под ногами.

— Не то слово, — отозвался Макрон. — Просто сами бросались на мечи. Вот уж не думал, что рабы способны так упорно сражаться. Кстати, Гортина находится с той стороны от нас. А ты приехал из Маталы.

Катон кивнул:

— Я сначала побывал там. Центурион Портиллус сообщил мне о том, куда ты направился. Мы с сенатором проезжали здесь несколько дней назад и видели взбунтовавшихся рабов. Вот я и подумал, что лучше лично убедиться, что с тобой все в порядке.

— Ну, что ж, теперь все в порядке. — Макрон указал на турму всадников-эквитов, оставшуюся по ту сторону завала. — А эти откуда?

— Четвертая Батавская ала, расквартированная возле Гортины. Во время землетрясения они потеряли половину коней и больше сотни людей. Учитывая все опасности на дороге, сенатор предоставил нам эскорт.

— Опасности? Так, значит, рабы разгулялись не только здесь?

— Нет. — Катон понизил голос. — Рабы взбунтовались вдоль всего южного берега острова. В основном в крупных поместьях, но среди них есть беглые и из городов. Следовало ожидать, что они постараются воспользоваться ситуацией. Нам сообщили о нескольких нападениях бунтовщиков на фермы и мелкие поселения. Они даже напали на отряд, который Семпроний выслал для охраны поместий на дороге из Гортины.

Катон кивнул в сторону остановившейся позади Макрона колонны:

— Но это? Тебе следовало взять с собой целую сотню.

Он посмотрел в сторону деревьев, среди которых засели рабы. Горстка их маячила на опушке, с опаской наблюдая за римлянами.

— Они наглеют. Нам следует как можно скорее вывести твою колонну на дорогу в Маталу.

Несколько батавов преградили путь возможному нападению из оливковой рощи, в то время как остальные спешились, чтобы помочь людям Макрона расчистить дорогу. И в скором времени колонна уже громыхала по дороге в Маталу, а батавы ехали в две цепочки по обеим сторонам повозок, чтобы отразить любую возможную атаку. Отдав коня на попечение одного из своих людей, Катон шел рядом с Макроном.

— А как обстоят дела в Гортине? — спросил последний.

— Неважно. Город не настолько разрушен, как Матала, но почти все старшие чиновники и офицеры погибли или получили ранения из-за обрушения крыши в доме правителя.

— Правитель еще жив?

Катон покачал головой:

— Умер через несколько часов после нашего прибытия. Но, может, лучше было бы, если бы он погиб на месте.

— Как так?

— Бедняга сильно страдал, но главная беда в том, что он передал власть одному из своих людей — Глабию.

— Догадываюсь… Глабий наслаждается властью и не намеревается уступать ее Семпронию.

Катон сухо улыбнулся:

— Именно. А поскольку он окружил себя друзьями и целым войском телохранителей, то может диктовать свои условия. Поэтому сенатору пришлось пойти на компромисс. Теперь он делит власть с Глабием, который правит в Гортине, в то время как Семпроний распоряжается в остальной части провинции.

— Вот здорово, — нахмурился Макрон. — Этого нам не хватало. Междоусобной войны за власть между двумя политиками на развалинах мира.

— Правильно. Но все это ненадолго, — продолжил Катон. — Семпроний разослал послания во все находящиеся на острове когорты и гарнизоны, где описал ситуацию в Гортине и сообщил, что принял на себя временное командование всеми войсками. Как только они окажутся на нашей стороне, у Глабия не будет оснований упираться. Тогда мы сможем справиться с рабами и восстановить порядок.

— Легче сказать, чем сделать. Если остальные рабы будут вести себя так же, как эта вот банда, тогда нас ждут тяжелые времена, Катон. Поверь мне. Если их правильно вооружить и обучить, эти бунтовщики превратятся в крепкий орешек.

— Семпроний сомневается в этом, — ответил Катон. — По его мнению, их можно не опасаться до тех пор, пока среди них не появится вожак.

— Уже появился. Я видел его. — Перед мысленным взором Макрона предстал человек, которого он видел раздающим приказы рабам. — Достойный противник. Наверняка гладиатор. И вот что еще.

— Что?

— Похоже, он знает меня.

— В самом деле? — Катон приподнял брови.

— Да, мы встретились с ним глазами. И он узнал меня… Это ясно как день.

Катон мгновение помолчал.

— А ты его узнал?

— Не думаю, — нахмурился Макрон. — Сомневаюсь. Должно быть, мы с ним встречались, но где и когда? Но точно не в легионах. Он молод. Не старше тебя, я бы сказал. И, судя по шрамам на лице, побывал в паре-тройке сражений.

— Тогда, может быть, он — профессиональный боец, скажем, гладиатор. Таких на острове немного, поэтому, вернувшись в Гортину и расспросив кого надо, мы довольно скоро узнаем, кто он. Тем не менее, если он и впрямь гладиатор и командует бандой рабов, которая напала на тебя, тогда ты прав: перед нами встает проблема.

— Проблема? — сухо хохотнул Макрон. — Мы находимся в провинции, опустошенной землетрясением и самой распревысокой, трижды долбаной волной, которую мне приходилось видеть в своей жизни. Правитель и почти все его клевреты мертвы. Народу суждено голодать, если только кто-то не поделится запасами съестного. На всем острове едва ли найдется горстка опытных солдат, а теперь у нас еще в окрестностях завелся новый Спартак… и ты говоришь, что у нас проблема. Не могу не восхититься тем, что в легионы до сих пор набирают самых смышленых и лучших. Вот и все, что я могу сказать.

Катон пожал плечами:

— Могло быть и хуже.

— Неужели? И как именно?

— Мы могли бы снова оказаться в Британии.

Недолго помолчав, Макрон прикусил губу и сдался:

— Всегда ты так.

— Вопрос состоит в том, чего наш общий друг-гладиатор надеется добиться своим восстанием? — принялся размышлять вслух Катон. — В данный момент он свободен, как и все его последователи. Первый порыв должен был увести его в горы — подальше от нового пленения и наказания. Рабы должны понимать, что дело только во времени… рано или поздно за ними будет послано сильное войско. Однако землетрясение все переменило. Теперь здесь есть за что бороться.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сам сказал это, Макрон. У нас есть только горстка людей, на которых мы можем положиться. Нам надо оборонять руины городов, руки наши заняты поддержанием порядка и необходимостью накормить уцелевших. Нам сейчас не до рабских восстаний, какими бы мелкими они ни казались. Если этот гладиатор сумеет уговорить присоединиться к нему других беглецов, не говоря уже обо всех прочих, оставшихся у своих хозяев рабах, то кто может сказать заранее, куда заведет честолюбие этого человека?

Обдумав сказанное, Макрон поджал губы:

— Ты хочешь сказать, что он может замахнуться на весь остров?

— Кто знает? Он способен на это. Однако он может и попытаться заключить сделку с Семпронием, чтобы освободить себя и друзей.

— Сенатор не пойдет на это! — фыркнул Макрон. — Если Рим начнет освобождать взбунтовавшихся рабов на Крите, кто сможет сказать, куда заведет нас такая политика? Семпроний никогда не согласится на такое предложение.

— Конечно. А когда он не согласится, наш гладиатор окажется перед сложным выбором. Если он сдастся, тогда главари будут распяты. И это будет всего лишь началом казней. Поэтому ему придется искать какую-то возможность бежать с Крита — или заняться нами. Вот тут-то и кроется настоящая опасность. Если мы не получим подкреплений, он нас одолеет. А если он вырежет нас…

— Вот дерьмо! Это попросту невозможно. — Макрон расхохотался. — Как только в Риме узнают о том, что здесь произошло, сюда немедленно пришлют армию.

— Вне сомнения. Но к этому времени зло будет уже содеяно. По империи прокатится известие о том, что рабы на Крите восстали и отобрали остров из рук своих господ. Такой пример вдохновит рабов в каждой провинции, находящейся под властью Рима. Вот в чем на самом деле проблема. Семпроний не может позволить себе выпустить власть из своих рук. Да и мы тоже, кстати. Если запахнет жареным, можешь не сомневаться, император постарается найти виноватых. Неужели ты думаешь, что его остановит главная политическая фигура на Крите? Семпроний первым пойдет под топор, и, по моему мнению, мы, в свою очередь, окажемся недалеко от него.

— Экое дерьмо… но ты прав, — пробормотал Макрон, бросив взгляд на далекий холм, где небольшой отряд рабов еще следовал за колонной. — Ну, почему это мы всегда оказываемся в самом дерьме? Всегда мы с тобой?

Посмотрев на своего друга, Катон улыбнулся:

— Однажды я уже задавал тебе этот вопрос.

— В самом деле? И что я сказал?

— Ты посмотрел на меня полными чистой доброты глазами, как у тебя это водится в обычае, и сказал… — Кашлянув, Катон достаточно точно воспроизвел интонацию, с которой Макрон общался с самыми тупыми из своих рекрутов: — Почему мы? Потому что мы здесь, парень. Вот почему!

Макрон посмотрел на Катона:

— Прямо так и сказал?

— Именно. Тогда я решил, что этот афоризм стоит запомнить. Сказано в чисто стоическом духе…

— Скорее в дерьмовом духе. И если я еще раз скажу что-то подобное, ты имеешь право пнуть меня в задницу.

— Ну, раз ты настаиваешь…

Новых нападений на приближавшуюся к Матале колонну уже не последовало. В сгущавшихся сумерках следившие за римлянами рабы повернули назад и растворились среди опускавшихся на ландшафт теней. Перед въездом в город Макрон предпринял последнюю предосторожность. Во время короткой остановки на Аттикуса снова надели цепи, приковавшие его к скамье возницы. Вожжи принял один из ауксилариев. Аттикус ожег Макрона яростным взором и, подняв ногу, потряс тяжелыми звеньями железной цепи.

— С чего бы это вдруг, центурион? Я не заслужил подобного обхождения после всего, что было сделано сегодня.

— Ты принес нам пользу, — согласился Макрон. — Однако ты — отпетый смутьян, и в данный момент я не могу допустить, чтобы ты сеял дерьмовые бредни среди жителей Маталы.

— Я рисковал своей жизнью ради того провианта, который ты везешь в своих повозках!

— Прости. Сам знаешь, какая у леопарда шкура… пятнистая. Пока я не могу доверять тебе. Время еще не пришло.

— А когда оно придет?

— Когда я решу, и ни мгновением раньше.

— А теперь ты скажешь, что оставляешь меня в цепях ради блага моего народа?

— Твоего народа? — хмыкнул Макрон. — Это когда ж эти люди стали твоим народом? Ты говоришь то, что хочешь сам, а не то, что думают они. А теперь будь добрым арестантом, ладно? Мне не хотелось бы прибегать к другим методам убеждения. — Он сжал ладонь в кулак. — Я выразился понятно?

— Твоя угроза чрезвычайно красноречива, — прохладным тоном ответил Аттикус. — Сейчас я в твоей власти, Макрон, но когда ты освободишь меня, я отплачу тебе… отплачу с процентами.

— Ну, конечно. Я даже рассчитываю на это. — Макрон шлепнул по крупу ближайшего к нему коня из упряжки, везшей первый воз, и животное шагнуло вперед. Ауксиларий щелкнул кнутом, и вся упряжка тронулась с места. Прозевавший движение Аттикус повалился спиной на мешки с зерном, уложенные за спиной возницы, вызвав смешок Макрона.

— А ты не слишком жесток по отношению к нему? — спросил Катон.

— Возможно, — Макрон пожал плечами. — Однако я не могу допустить никакого риска до тех пор, пока мы не овладеем ситуацией.

— Кто знает, сколько придется ожидать этого?

Колонна обогнула последний поворот дороги, и перед обоими центурионами открылись руины Маталы и лагерь беженцев. Заметив тяжело груженные возы, наверху которых сидели раненые, они принялись окликать друзей и родных и поспешили из своих палаток и навесов к дороге. Увидев поток людей, хлынувший по склону, Катон бросил взор на редкую цепочку пехотинцев и всадников.

— Декурион! — обратился он к командиру турмы. — Прикажи своим людям окружить возы. Не позволяй этим людям приблизиться к ним.

— Да, господин! — Отсалютовав, декурион повернулся к своим людям, отдавая им приказание.

Всадники направили своих коней на обочину дороги, преградив путь к фургонам приближающейся толпе. Катон посмотрел вперед. До рампы, ведущей к воротам акрополя, оставалась еще половина мили. На дорогу перед колонной высыпали первые горожане. Встав рядом с возницей передового фургона, Макрон приложил к губам сложенные рупором руки.

— Эй, с дороги!

После недолгих колебаний горожане отошли на обочину и замерли, пожирая возы голодными глазами. Сзади к ним подходили все новые и новые люди, и давление толпы начало выталкивать стоявших в первых рядах на дорогу. Возница первого фургона инстинктивно потянул на себя вожжи, замедляя ход, чтобы кони не потоптали ближайших к ним горожан.

— С дороги! — вновь завопил Макрон. — С дороги, проклятущие!

Когда стоявшие первыми попытались отступить, исполняя приказ, сзади в толпе раздались гневные крики тех, кто опасался не попасть к раздаче еды. Макрон повернулся к декуриону:

— Возьми восьмерых людей и очисть дорогу.

— Да, господин! Следуйте за мной. — Декурион легко тронул пятками бока коня, направив его шагом вперед; за ним последовали его всадники, расходившиеся веером по обе руки от своего командира.

Они приближались к толпе, и Катон уже видел испуг на лицах старательно пытавшихся отодвинуться назад горожан. Паника распространялась по плотной толпе как лесной пожар… Люди бросились врассыпную от коней всадников декуриона. Макрон повернулся к вознице и буркнул:

— Следуй вровень с ними.

Под сухой треск кнута фургон стронулся с места, загрохотав по мощеной дороге к развалинам городских ворот. Катон, ауксиларии и добровольцы прибавили шагу, продвигаясь вперед мимо обступившей колонну враждебно настроенной толпы.

— Проклятые римляне! — погрозил из толпы кулаком человек в разорванной тунике. — Они хотят все забрать одним себе!

Гнев его подхватили сограждане, и воздух немедленно наполнили злобные крики и насмешки. Молодая мать подняла своего младенца повыше, так чтобы его видали всадники, и пронзительным голосом закричала, что ребенок ее вот-вот умрет, если его не накормят досыта. Катоном владело желание успокоить толпу, обещать всем, что еда будет делиться по-честному, однако он сразу понял, что этот жест окажется бесполезным. Голос его утонет в царящем вокруг колонны шуме, и поэтому сам он покажется толпе слабым.

Отвлеченный криками толпы, он не сразу заметил, что Аттикус пробирается к сложенным на передовом фургоне мешкам с зерном. Когда цепь остановила его, Аттикус упал на живот и таким образом сумел дотянуться до задней стенки повозки. Отвернувшись от толпы, Катон обнаружил, что Аттикус лежит на животе, вытянувшись во весь рост.

— Что он там делает? — спросил один из ауксилариев, шедший возле Катона.

Опершись ногами, Аттикус толкнул руками самые задние мешки с зерном.

— Остановите его! — крикнул Катон, бросаясь к повозке. Однако было уже слишком поздно. Самый верхний из мешков, перевалился через край и шлепнулся на дорогу, раскрывшись при приземлении. Зерно потекло на дорогу с тихим и быстрым шипением. Второй мешок уже валился следом за первым, когда, поравнявшись с фургоном, Катон вспрыгнул наверх. Увидев, что Аттикус старается столкнуть еще один мешок, он со всей силой наступил на его руку. Подбитая гвоздями кованая подошва впилась в плоть грека, и, закричав, он попытался другой рукой столкнуть сапог Катона. Нагнувшись, молодой центурион подхватил третий мешок, не позволив ему упасть. Но прежде чем он успел что-то сделать, в толпе послышался взволнованный вопль, и, скользнув между коней, один из мужчин начал горстью набирать зерно в подол своей рубахи. К нему немедленно присоединились другие, и напор толпы, пытавшейся добраться до просыпанного зерна, оттеснил ауксилариев в сторону.

Наклонившись, Катон с яростью заглянул в глаза Аттикусу и стиснул рукой его горло.

— Попробуй сделать хоть что-то еще в этом роде, и клянусь, я немедленно перережу тебе глотку. Понятно?

Задыхаясь, Аттикус кивнул. Катон на мгновение усилил хватку, чтобы подчеркнуть серьезность своих намерений, и посмотрел на возню позади повозки. Первый фургон еще двигался вперед, пользуясь пространством, расчищенным декурионом и его людьми. Однако отчаянный напор толпы, ринувшейся к зерну, разделил вереницу возов на две части, заставив остановиться остальные три фургона и их охрану.

Повернувшись к Макрону, Катон крикнул:

— Езжайте дальше! Я займусь остальными возами.

Макрон кивнул, и центурион спрыгнул на землю, переступил на месте, чтобы сохранить равновесие, и достал меч. Пробившись ко второму возу, он неподвижно замер перед копошащейся над просыпанным зерном толпой.

— Ауксиларии! Ко мне! Стройся клином!

Катон остановился посреди дороги, и солдаты Двенадцатой построились клином за его спиной. Убедившись в том, что люди его готовы, он набрал полную грудь воздуха и во всю глотку крикнул:

— Щиты ста-авь, копья к бою!

С грохотом древки копий ударили в ободья щитов, составленное из железных наконечников острие обратилось в сторону толпы.

— Ша-агом! — гаркнул Катон, задавая ритм. — Раз… два… раз… два!

Клин ровным шагом приближался вперед, и лица в толпе начали оборачиваться к наступающему строю. Хватая последние горсти зерна, горожане пытались протиснуться в безопасное место.

— Нас убьют! — прозвучал пронзительный голос, и с полными паники воплями горожане разбежались перед наступающими солдатами. Катон крикнул через плечо:

— Фургоны — вперед! Не останавливайтесь, пока мы не доберемся до акрополя.

За спиной грохотали колеса, Катон размеренным шагом шел вперед, сапоги ауксилариев топтали рассыпанное зерно. Перед самым строем какой-то старик, споткнувшись, упал на землю и пытался подняться на ноги, один из солдат движением щита отбросил старика в сторону. Тяжко рухнув на колено, тот свернулся клубком и застонал, держась за ушибленный сустав. Ауксиларий опустил копье, направив острие в старика, но Катон остановил его движением меча.

— Не надо! Пусть живет… переступи через него.

Старика оставили лежать на земле, и когда возы приблизились к нему, тот в ужасе уставился на сотрясавшие землю прочные колеса тяжелых фургонов. Кони аккуратно переступили через лежащего, однако ужас его никак не мог воздействовать на колеса, и Катон, оглянувшийся на тонкий, полный муки крик, с облегчением увидел, что старик все-таки сумел в последний момент вывернуться из-под колеса. Центурион продолжал свое движение по дороге, и задержавшиеся на ней горожане стремились убраться подальше от смертоносных наконечников копий.

Уже перед самыми разрушенными воротами из толпы вылетел камень, ударившийся в щит всадника. Через мгновение за ними последовали другие, чередуясь с комками грязи и навоза, брызги которого разлетались вокруг.

— Не обращать внимания! — рявкнул Катон. — Вперед!

Арьергард колонны втянулся в город и продолжил свое движение по главной улице, уже расчищенной от обломков организованными Макроном рабочими бригадами. Некоторые из горожан увязались следом за ними, все еще бросая в солдат все, что попадалось под руку, но, наконец, сдавшись, они отступили и повернули к своим шатрам, выкрикивая последние оскорбления. Макрон ожидал их на откосе, ведущем к воротам акрополя. Увидев Катона, как раз смахивавшего грязь с плеча, Макрон горестно улыбнулся:

— Что я говорил… Мы всегда в дерьме по самые уши.

— Не скажу, что получил удовольствие, однако мы доставили фургоны в безопасное место, — заметил Катон. — Хватит еды хоть на какое-то время.

— После чего нам придется выйти из города и повторить операцию, — Макрон повернулся к первому фургону и ткнул пальцем в сторону Аттикуса. — Отлично сработано, приятель. Едва не развязал кровопролитие среди своих же собратьев. Доволен?

Аттикус затряс головой:

— Моей вины здесь нет.

— Есть, и еще какая. Если бы ты не выкинул эту штучку, никаких хлопот у нас не возникло бы. — Макрон дал знак двоим своим людям. — Этого обратно в тюрьму. И не кормить следующие два дня.

— Что?!

— В порядке компенсации за выброшенное тобой на землю зерно.

Когда Аттикуса в цепях спустили с фургона и увели, глянув в сторону лагеря беженцев, Катон устало покачал головой:

— Мало нам мятежников на свою голову, так еще и свои горожане во враги лезут.

— Сын мой, благодарностей мы не дождемся, — согласился Макрон, жестом предложив остальным повозкам подниматься к воротам акрополя. — И, невзирая на это, обязаны делать все возможное ради спасения этих людей.

— Ты прав, — ответил Катон и, помолчав несколько мгновений, негромко добавил: — Не хотелось бы говорить так, но если мы не получим никакой помощи извне, причем без особой задержки, в провинции воцарится полный хаос… кровавая баня. И мы почти не способны помешать этому.