ГЛАВА 38

— Нет, — решил Веспасиан, обозрев удлинявшиеся тени, что ложились на мертвые тела, разбросанные по двору царской усадьбы. — Нет никаких сомнений. Тут слишком многое нужно сделать. Мы остаемся.

Катон беспокойно переглянулся с Макроном: понимает ли легат всю опасность?

Едва отправив разведчиков удостовериться, что дуротригов вблизи Каллевы нет, Веспасиан повел своих людей сквозь обугленные обломки ее главных ворот в город и первым делом поспешил на территорию базы, где и от его резиденции, и от госпиталя остались лишь жуткие руины. Однако, хотя лагерные постройки дуротриги практически сровняли с землей, амбары и склады по большей части остались нетронутыми. Варвары намеревались съесть все, что смогут, а также унести все, что смогут, но неожиданное прибытие шести римских когорт ввергло их в панику, и они вынуждены были бежать из столицы страны атребатов с пустыми руками.

Веспасиан отдал приказ восстановить оборонительные сооружения базы, а затем вместе с трибуном Квинтиллом отправился в расположение когорты Гортензия, посланной им вперед, чтобы навести порядок в царской усадьбе. Завидев Макрона с Катоном, легат потребовал от них обстоятельного отчета.

— Командир, мы не можем здесь оставаться, — заявил Катон.

— Не можем? — повторил с презрительной усмешкой стоявший возле легата Квинтилл. — Центурион Катон, истина заключается в том, что если мы чего-нибудь и не можем, то это позволить себе убраться отсюда. Даже ты, конечно, в меру своего разумения, должен понимать стратегическую обстановку. Верика скоро умрет. Почти все его воины уже погибли. Царство атребатов падет перед любым врагом, прошедшим в ворота, которые вы умудрились спалить. Теперь только Риму дано привести этот край в чувство.

Катон спрятал руку за спину и сжал кулак так, что ногти впились в ладонь. Он крайне устал, был страшно зол, но пытался держать себя в рамках.

— Трибун, если Рим потеряет здесь шесть когорт и легата, то ни о какой «стратегической обстановке» беспокоиться уже не придется. Это будет разгром.

— Неужели?

Квинтилл рассмеялся и повернулся к Веспасиану:

— Думаю, командир, этот молодой человек в последние дни всякого тут натерпелся. И лишь естественно, что он теперь полон страха.

Макрон насупился, пригнув бычью шею. Слова трибуна задели его за живое.

— Полон страха? Это Катон-то? Да таких храбрецов поискать! И кстати, по-моему, вовсе не он пустился наутек, когда враги за нас взялись…

Веспасиан шагнул вперед, поднял руку и тихо, но властно произнес:

— Довольно! Не хватает еще, чтобы мои командиры спорили на глазах у солдат.

— И все же, — заявил оскорбленно Квинтилл, — я никому не позволю обвинять меня в трусости. Я не сбежал, а поскакал за подмогой.

— Ну, разумеется… — Макрон широко улыбнулся. — Но я ведь, кажется, и не назвал тебя трусом… командир.

— Довольно! — повторил Веспасиан. — Центурион Катон, я нахожу, что мы, зная теперь досконально, как тут все разворачивалось и чем обернулось, не можем принимать на веру голословную информацию, особенно исходящую из уст Тинкоммия. Ему ведь уже доводилось оставлять в дураках не только средней руки командиров, но и штабных офицеров. Так ведь?

Квинтилл поджал губы.

Не будь Катон так измотан, он, возможно, проявил бы в разговоре с легатом куда большую осторожность, но сейчас им владело лишь стремление во что бы то ни стало довести до Веспасиана суть своих опасений.

— Командир, все слышали, как Тинкоммий кричал перед штурмом, что Каратак во главе своей армии может прибыть сюда со дня на день. Есть вероятность, что он появится здесь уже завтра. И если мы к тому времени не уберемся на достаточное расстояние, то…

— Центурион, я сделал свой выбор. Мы остаемся. С первыми лучами рассвета вернутся разведчики. Они сообщат о любой возможной угрозе.

— Командир, может статься, что будет уже слишком поздно.

— Послушай, Катон, этот Тинкоммий, он ведь предатель и лжец? Он ведь провел тебя?

— Он провел всех, командир.

— Вот именно, но почему же тогда мы должны верить тому, что он болтает? Откуда нам знать, сколько в его словах правды и есть ли она в них вообще. Я лично сильно сомневаюсь в том, чтобы Каратак сумел переиграть командующего Плавта, это ведь не обозы по тылам грабить. У него куда больше оснований опасаться нас, чем нам тревожиться на его счет. Нет, скорее всего, ваш Тинкоммий хитрит. Ну а ты, как всегда, его плутней не видишь.

Макрон опустил голову, досадуя на то, что его друга выставили простофилей.

— Но, командир, что, если все-таки он сказал правду? — упорствовал Катон. — Мы окажемся в западне. Нас изрубят в куски. Верику убьют, Тинкоммий взойдет на трон, и атребаты переметнутся к врагу.

Веспасиан одарил его ледяным взглядом.

— Командиру легиона не пристало руководствоваться истерическими догадками. Мне нужны доказательства.

Он присмотрелся к обоим центурионам.

— Ваши люди измучены, мои тоже, но вы оба нуждаетесь в отдыхе более чем кто-либо. Отправляйтесь-ка спать, и немедленно. Это приказ.

Веспасиан недвусмысленно давал понять, что дебаты закончены, ибо он принял решение и пересматривать его не собирался. Однако, в то время как Макрон, отсалютовав, повернулся и зашагал прочь, Катон предпринял еще одну попытку:

— Командир, ценой нынешнего сна может оказаться завтрашнее поражение и гибель.

Веспасиан, сам не спавший уже двое суток, озлился.

— Центурион, — рявкнул он, — не твое дело совать во все нос! — Он грозно вскинул вверх палец: — Еще одно слово, и ты будешь разжалован в рядовые. А сейчас убирайся!

Катон отсалютовал, четко повернулся на каблуках и, догнав Макрона, устало побрел с ним к площадке, где расположились их люди. В большинстве своем они уже спали, завернувшись в плащи и подложив под головы руки.

— Не очень умно с твоей стороны, — заметил Макрон.

— Ты же слышал Тинкоммия… Почему ты меня не поддержал?

Макрон глубоко вздохнул, чтобы подавить раздражение.

— Слушай, когда легат принимает решение, ему не перечат.

— Почему?

— Да потому, на хрен, что не перечат! Дошло?

— Отвечу тебе завтра, в это же время.

Катон опустился на землю возле громко храпевшего Мандракса и привалился к древку штандарта, надежно вбитому в грунт. Макрон молча зашагал туда, где вповалку спала кучка легионеров. Это было все, что осталось от его собственного подразделения. За миг до того, как он лег на бок и провалился в сон, ему вдруг вспомнилось, с каким радостным ликованием в голосе Тинкоммий сообщал защитникам Каллевы о скором прибытии Каратака. Кто знает, может, туземный принц и не врал?

«В любом случае, — решил центурион, — это скоро выяснится. Нечего гадать, утро вечера мудренее».

Спустя несколько мгновений к общему хору посапываний и стонов присоединился его мощный храп.

— Эй ты, вставай!

Кадминий пнул сапогом фигуру, скрючившуюся в темном, самом удаленном от царских покоев углу зала для пиршеств. Уже стемнело, и, несмотря на потрескивания нескольких укрепленных в держателях факелов, помещение тонуло во мраке. От второго пинка Тинкоммий увернулся, и тогда начальник стражи подтянул к себе наброшенную на шею узника веревку.

— Дерьмо! — выругался Тинкоммий, вскидывая связанные руки к горлу. — Больно!

— Жаль, что ты не проживешь столько, чтобы привыкнуть к этому, — усмехнулся Кадминий. — А ну вставай. Царь желает поговорить с тобой, думаю, напоследок.

На веревке, словно собаку, начальник стражи потащил принца атребатов через зал мимо валявшихся на полу раненых воинов. Один боец с замотанной рваным куском полотна головой попытался привстать на локте и плюнуть в предателя, однако он был слишком слаб, и плевок упал ему же на грудь.

Тинкоммий остановился и рассмеялся:

— Как ты жалок! Это римляне сделали тебя таким? Конечно они, раз это все, что ты можешь.

Когда принц заговорил, Кадминий умерил шаг, но теперь опять грубо дернул веревку.

— Идем, красавчик. Не зли меня.

Когда петля сдавила Тинкоммию горло, люди в зале злобно захохотали и разразились проклятиями в адрес изменника. Принц нервно сглотнул и закашлялся, потом сдавленно прохрипел на ходу:

— Смейтесь… пока еще можете… рабы чужеземцев!

Кадминий, нигде больше не задерживаясь, добрался до входа в покои Верики и втащил узника внутрь. Царь, бледный, с совершенно обескровленными ввалившимися щеками, выпрямился на постели и жестом велел начальнику стражи подвести племянника ближе. Рядом с царской кроватью на табуретах сидели легат и трибун, а за ними маячил крепко сколоченный, коренастый центурион с суровым лицом. Верика попытался повернуть голову, но сил не хватило, и на племянника, брошенного к постели, он посмотрел, склонив ее набок.

— Почему, Тинкоммий? — спросил Верика на родном языке. — Почему ты предал меня?

Ответ у Тинкоммия был готов и прозвучал немедленно:

— Я предал тебя, государь, потому что ты предал свой народ.

— Нет, мальчишка… я спас его. Спас от уничтожения.

— Чтобы сделать наших людей рабами твоих приятелей? — горько рассмеялся принц. — Хорошенько спасение. По мне, так лучше умереть стоя, чем…

— Молчи! — оборвал его Верика. — Я вдоволь наслышался ерунды, что бесконечно готовы молоть юные сумасброды.

— Ерунды? Я бы назвал это высокими устремлениями.

— Что это такое, высокие устремления? — насмешливо вопросил Верика. — Они лишь ослепляют людей, не давая увидеть, что за ужасы за ними таятся? Скажи, скольким тысячам наших с тобой соплеменников надлежит сложить головы за твои устремления?

— Мои устремления? Старик, ты хоть понимаешь, что они смотрят на все точно так же, как я?

— Они? Кто они?

— Атребаты. Ты не веришь мне? Ладно, спроси у них сам. Или давай мы оба к ним обратимся и выясним, что они думают.

— Нет, — отозвался со слабой улыбкой Верика. — Ты сам знаешь, что это теперь невозможно. К тому же… доводы старика вряд ли кому-то покажутся более убедительными, чем слова пылкого юноши. Ведь люди жаждут, чтобы чьи-то красиво очерченные уста поманили их в страну грез. Да, твой голос прозвучал бы громко и четко. Мир предстал бы им простым и ясным. Слишком простым. Как мог бы я, отягощенный знанием, каков он на деле, состязаться с тобой? Ты предложил бы им сияющую, но недосягаемую мечту. А я противопоставил бы этому лишь неприглядную истину.

— Трус! Какой тогда смысл во всем этом разговоре? Почему бы тебе просто не убить меня прямо сейчас? Или ты… — В голосе Тинкоммия вдруг прозвучала нотка надежды.

— Тинкоммий, ты умрешь, — печально произнес Верика. — Мне просто хотелось помочь тебе что-то понять… Ведь я всегда относился к тебе как к сыну и… и… отдал бы все за возможность забыть о твоем преступлении и обойтись без твоей казни.

— Совет не посмеет меня казнить! — вскричал Тинкоммий.

— Ты не оставил мне выбора, — промолвил, отворачиваясь, Верика и совсем уже тихо пробормотал: — Мне так жаль… так жаль… Кадминий, отдай его римлянам.

Тинкоммий воззрился на легата с трибуном, потом на стоявшего за их спинами сурового центуриона и в ужасе бросился к постели царя:

— Дядя! Молю!

— Встать! — рявкнул Кадминий и, схватив принца за плечи, оторвал его от старика.

Тинкоммий попытался вывернуться из хватки, продолжая взывать к государю, но дюжий бритт, локтем прижав дергающуюся голову предателя к своему могучему торсу, подтащил его к Веспасиану:

— Царь говорит, он твой. Делай с ним все, что хочешь.

Веспасиан молча кивнул и поманил к себе центуриона.

— Выведи этого человека куда-нибудь и постарайся убедить не упрямиться, — сказал легат, понизив голос, чтобы узник не мог его слышать. — Но смотри не перегни палку: нам нужно, чтобы он говорил.

Центурион выступил вперед, крепко связал пытавшегося сопротивляться принца, после чего вздернул своего подопечного на ноги и потащил к выходу, приговаривая:

— Ну-ка, приятель, веди себя смирно, не то я рассержусь.

Однако Тинкоммий все продолжал молить государя о милосердии, и тогда центурион с силой ударил его лбом о стену. Принц атребатов, вскрикнув, осел, из рассеченной брови потекла кровь.

Центурион хладнокровно помог ему встать.

— Ты уж, пожалуйста, будь дальше умницей, и больше без ерунды.

Наскоро перекусив на царской кухне, Веспасиан с Квинтиллом выбрались из заваленного ранеными чертога. Подковообразное пространство редута, защищавшего вход, озаряли багровые отблески пламени. В глаза им бросилось римское копье, чей наконечник, помещенный в самый центр умело разведенного костерка, уже раскалился, светясь собственным светом. Привязанный к повозке Тинкоммий бессильно припал грудью к доскам, вся его спина была сплошь покрыта рубцами, кровоподтеками и ожогами. В воздухе висел резкий запах горелой плоти.

— Надеюсь, ты его не убил, — промолвил Веспасиан, прикрывая ноздри ладонью.

— Никак нет, командир, — проворчал Гортензий, оскорбленный таким недоверием.

Настоящий, опытный дознаватель никогда не допустит, чтобы жертва преждевременно умерла: недаром этому тайному умению в легионах обучали с особенной тщательностью. Грань между болью нестерпимой и болью, за какой следует смерть, настолько тонка, что стоит перестараться, и допрашиваемый вместо того, чтобы сломаться, освободится от жизни, а с нею и от страданий, поэтому даже начинающим палачам первым делом внушали, что пытки надлежит длить очень долго, внимательно следя за тем, чтобы скрывающий что-то преступник не ускользнул в иной мир. Тогда рано или поздно он выложит правду из одного ужаса перед чередой новых мучений.

Гортензий кивнул в сторону огня.

— Я его чуток поджарил, и только.

— Сказал он что-нибудь нам полезное? — осведомился Квинтилл.

— По большей части несет все ту же дикую околесицу.

— То есть так и стоит на том, что Каратак явится его вызволять? — спросил легат.

— Так точно, командир.

Истерзанная спина принца просто притягивала взгляд Веспасиана, не давая ему отвернуться.

— Как по-твоему, врет он или не врет?

Гортензий поскреб шею и кивнул.

— Вряд ли врет, если только у него упрямства не больше, чем у целого ослиного стада.

— Интересное присловье, — заметил Квинтилл. — Никогда раньше такого не слышал. Оно местное или наше, латинское?

— Это не присловье, а мое мнение, — сухо ответил Гортензий. — Так что, командир, мне продолжать или как?

Последний вопрос был обращен к легату, и Веспасиан оторвал от пленного взгляд.

— Что? А, да… валяй. Но если он будет петь ту же песню, можешь заканчивать. Тебе пора отдохнуть.

— Заканчивать, командир?

Гортензий наклонился, взялся за древко копья и вытащил из огня раскаленный светящийся наконечник. Воздух вокруг него дрожал от жара. Посыпались искры.

— Ты имеешь в виду совсем?

— Да.

— Очень хорошо, командир.

Гортензий кивнул и повернулся к Тинкоммию, поднося пышущее огнем острие к его широко раздернутым бедрам. Легат пошел прочь от костра, усилием воли заставляя себя не спешить, дабы центурион и трибун не заподозрили его в излишней чувствительности. Едва Веспасиан и Квинтилл покинули пределы редута, послышалось отвратительное шипение, следом за которым тишину разорвал нечеловеческий вопль. Непроизвольно ускорив шаг, Веспасиан направился к одному из амбаров, приспособленному под его временную резиденцию, и Квинтиллу пришлось тоже поторопиться, чтобы не отставать от начальства.

— Командир, что ты обо всем этом думаешь?

— Да вот размышляю, а и впрямь, не резонна ли избыточная осторожность центуриона Катона?

Квинтилл с тревогой взглянул на легата:

— Командир, но это ведь не серьезно. Чтобы Каратак шел сюда… Да как же такое возможно? Генерал Плавт надежно удерживает его за Тамесис.

Еще один вопль достиг их ушей, и Веспасиан ткнул большим пальцем туда, откуда он прилетел.

— А вот Тинкоммий уверен, что это не так.

— Но ты же сам говорил, что он может лгать, чтобы нагнать на нас страху.

— Много ли ему сейчас толку от лжи?

— Пожалуй, никакого, — неохотно согласился Квинтилл. — Но тогда, возможно, его самого обманули.

Веспасиан остановился и повернулся к трибуну:

— Объясни-ка мне, почему ты так рьяно стараешься, чтобы мы остались здесь? И не имеет ли это, случайно, отношения к твоему желанию стать первым римским правителем страны атребатов?

Трибун промолчал.

— Советую тебе подумать о том, что на кону сейчас стоит нечто большее, чем твоя блистательная карьера. Имей это в виду, — фыркнул Веспасиан.

Трибун пожал плечами, но так ничего и не сказал. Веспасиан удрученно вздохнул, досадуя на то, что этот хлыщ, видимо, совершенно не способен уразуметь сложность складывающейся ситуации.

— Трибун, если со мной что-то случится, ты здесь останешься старшим. Это тебе понятно?

— Так точно, командир.

— И твоим долгом станет тогда неукоснительное выполнение моих последних распоряжений. Так вот, я велю тебе всемерно беречь людей, которые окажутся под твоим началом, и запрещаю рисковать их жизнями понапрасну. Если для безопасности наших когорт потребуется отказаться от Каллевы, ты откажешься от нее.

— Да, командир. Если тебе так угодно.

— Учти, это приказ! — Веспасиан произнес последнее слово с нажимом и для усиления эффекта грозно воззрился на трибуна. Выдержав паузу, он продолжил: — Доведи до командиров когорт, что завтра поутру ожидается выступление. Пусть подготовятся. Выполняй!

Трибун отсалютовал, повернулся кругом и удалился. Веспасиан смотрел штабному щеголю вслед, пока его очертания не растворились во мраке. Ведь и впрямь, если с ним что-то случится, командование перейдет к Квинтиллу, подумал он и ужаснулся тому, чем это может обернуться для его легиона. Возможно, ему все-таки следует оставить трибуну письменные распоряжения и пригласить засвидетельствовать документ одного из командиров когорт? Но едва эта мысль зародилась, Веспасиан с раздражением выбросил ее из головы: при всей своей личной неприязни к трибуну он не мог подвергнуть отпрыска древнего патрицианского рода подобному унижению. В конце концов, Квинтилл получил приказ, и честь обязывала его исполнить свой долг.

Мысли Веспасиана тут же возвратились к вопросу, какой же такой хитроумный маневр мог бы позволить Каратаку со всем его воинством подступить к Каллеве. Казалось немыслимым, чтобы невежественному царьку бриттов удалось переиграть многоопытного римского генерала. Однако Тинкоммий стоял на своем до конца. С тем и умер. По разумению легата, в данном случае это могло означать, что принц или лгал, надеясь на то, что римляне, опасаясь за свои жизни, оставят Каллеву, а затем убежавшие дуротриги вернутся и завершат начатое, или не лгал, надеясь на то же, но уже с участием Каратака. С другой стороны, если Каратак действительно на подходе, кто мешал Тинкоммию, спасаясь от мук, признать, что слова его были пустой похвальбой, уповая на то, что мятежный вождь бриттов подойдет и накроет Веспасиана и шесть отборных римских когорт в Каллеве и таким образом уничтожит лучшую часть легиона. Для кампании по завоеванию острова, учитывая все прочие обстоятельства, это было бы смертельным ударом.

Вконец запутавшись в этих соображениях, легат решил их оставить. Пока он не располагает достаточной информацией, тут все равно ничего поделать нельзя, а значит, не стоит и ломать попусту голову.

Вернувшись в амбар, он расстегнул ремни панциря, расправил усталые плечи, а затем послал за декурионом, командовавшим маленьким конным разведывательным отрядом, и велел ему собрать своих всадников. Им следовало незамедлительно отправиться в северо-западном направлении, чтобы разведать, нет ли где признаков приближения армии Каратака. Отдав приказ, Веспасиан с наслаждением растянулся на подстилке из шкур и мгновенно провалился в сон.

Катон пробудился внезапно. Молодой центурион с усилием сел, но глаза его были затуманены сном, как и сознание. Растерянно повертев головой, он увидел, что двор царской усадьбы по-прежнему погружен во тьму и лишь далеко на востоке брезжит еле заметное предрассветное свечение. Но тени вокруг него шевелились: римские командиры поднимали и строили своих плохо соображающих спросонья солдат.

К нему подошел Макрон.

— Что такое? — осведомился, недоумевая, Катон.

— Вставай. Общий подъем. Мы выступаем.

— Выступаем?

— Оставляем Каллеву и идем на соединение с легионом.

— Почему?

— Приказ легата. Буди своих людей. Давай не мешкай.

Катон потянулся, разминая затекшие мышцы, и со стоном поднялся на ноги. Все вокруг уже ожило и наполнилось ворчанием вырванных из сна людей да крепкой бранью центурионов в адрес тех, кто собирался медленней, чем другие. Рядом со складом, в котором разместился легат со своей маленькой свитой, загорелись факелы, и в их дрожащем свете Катон увидел Веспасиана, инструктировавшего командиров когорт. Центурион скользнул в свой пластинчатый панцирь и стал застегивать кожаные ремни. Некоторые бойцы когорты Волков уже встали сами и беспокойно озирались по сторонам.

— Центурион?

Катон оглянулся на голос подошедшего Мандракса. Что-то в нем показалось ему непривычным, и он вдруг сообразил, что впервые за последние дни видит своего знаменосца без штандарта в руках.

— Командир, что происходит?

— Мы уходим.

— Уходим? — удивленно переспросил Мандракс и нахмурился. Но почему, командир? Мы победили. Враг отступил. Почему же мы покидаем город?

— Понятия не имею. Таков приказ. А сейчас помоги мне построить людей.

Краткий миг Мандракс стоял неподвижно, глядя на командира с недоумением грубо обманутого в своих чаяниях человека, но потом медленно кивнул, повернулся кругом и пошагал к соплеменникам. Провожавшего его взглядом Катона остро царапнуло чувство вины. Атребаты сражались бок о бок с римлянами как союзники, и приказ оставить Каллеву попахивал по отношению к ним предательством, даже если и был продиктован настоятельной стратегической необходимостью. Должно быть, Веспасиан изменил свое мнение. Или армейские дознаватели в конце концов пришли к выводу, что Тинкоммий не лгал.

Катон застегнул пояс с мечом, взял шлем под мышку и зашагал к уже построившимся бойцам.

От когорты Волков осталось одно название: молодой центурион насчитал в сумраке тридцать стоявших за Мандраксом и штандартом фигур, но каждый воин сохранил щит, копье и бронзовый шлем. Глядя на этих парней, Катон ощутил прилив гордости, ибо они наконец доказали, что не уступают легионерам ни в стойкости, ни в отваге. Им, возможно, еще не мешает чуть-чуть подучиться, поднабраться солдатского опыта, поднатореть в понимании основных правил ведения боя, однако уже безоговорочно ясно, что между ними возникла та самая связь, которая порождается только в сражениях, и она столь же прочна, как и связь, соединяющая Катона с его товарищами по легиону.

Однако сейчас Волки получили приказ покинуть город, бросив всех своих близких на произвол судьбы, и центурион не мог с уверенностью сказать, как они поведут себя, оглянувшись назад и увидев, что беззащитная Каллева, словно созревший плод, готова упасть в алчные руки свирепого Каратака.

Но он знал одно: этот миг станет для них подлинным испытанием верности своему воинскому долгу и знамени.

— Командиры, к легату! — разнесся зычный голос глашатая. — Командиры, к легату!

Катон повернулся к своим людям:

— Ждите меня здесь!

Кучка центурионов сгрудилась вокруг Веспасиана, и легат, не тратя попусту времени на уставные формальности, заявил:

— По донесению разведчиков в нескольких милях к западу отсюда стоит лагерем большое войско бриттов. Слишком большое, гораздо больше той шайки, что налетела вчера на город. Похоже на то, что Каратак в конце концов сумел как-то ускользнуть из зоны внимания генерала. А может, и не сумел, ибо те же разведчики сообщают, что вдали, намного дальше лагеря Каратака, видны отблески костров другой большой армии. Возможно, это Плавт, но возможно, и нет. Я приказал патрулям выяснить, что это за войско. Не исключено, что Каратак движется двумя колоннами, а командующий все еще ловит свой хвост, крутясь волчком на севере, за Тамесис. Если это так, значит, бритты основательно поимели нас в зад.

У некоторых командиров вырвался нервный смешок. Потом легат продолжил:

— Если мы останемся здесь и попытаемся удержать Каллеву, нам удастся обороняться день или два, после чего нас задавят числом. Затем враг ринется к остаткам нашего легиона и тоже полностью их уничтожит. Лучшее, что мы можем сделать, это как можно скорее убраться отсюда, пойти скорым маршем на соединение с остальными когортами и запереться в походном лагере, где можно будет обороняться до тех пор, пока не кончится провизия или не подоспеет на выручку Плавт. Верику и его стражников берем с собой: они вернутся в Каллеву, когда все утрясется. Выступаем плотной колонной, повозок берем немного, столько, чтобы хватило для раненых. Ничего лишнего: солдаты кроме оружия и доспехов возьмут с собой лишь двухдневный паек. Вопросы есть?

— Так точно, командир, — прозвучал голос, и все головы повернулись к Квинтиллу. — Что будет, если враг перехватит нас на марше до воссоединения с остальными когортами?

— Если это случится, трибун, тебе придется делать карьеру уже в ином мире… Лучше позаботиться, чтобы этого не случилось. Еще вопросы? Нет? Прекрасно. Ступайте к центуриям, готовьтесь к маршу. Выступим по моему сигналу. Все свободны… Центурион Макрон, а ты задержись.

Макрон, еще в детстве, в тот недолгий период, когда взрослые пробовали его чему-нибудь обучить, усвоивший, что на любом сборище лучше держаться в задних рядах, дождался, когда все разойдутся, и предстал перед Веспасианом.

— Командир?

— Ты знаешь центуриона Гая Силана?

— Так точно, командир. Вторая когорта.

— Да, он оттуда. Верней, уже нет. Силана убили вчера, и я хочу, чтобы ты сегодня его заменил. И возьми с собой остатки твоего гарнизона.

— Есть, командир. А как быть с центурионом Катоном?

— А что с ним?

— Его люди… они идут с нами?

Веспасиан пару раз хлопнул глазами, потом кивнул.

— Разумеется. Нам нужен каждый способный держать оружие человек. Когорта Катона… как там ее называют?

— Волки, командир.

— Волки? Неплохое название. Так или иначе, пусть эти Волки охраняют повозки.

— Им это не понравится, командир, — осмелился высказаться Макрон. — Они рвутся в бой.

— Да неужели? — с ноткой раздражения буркнул Веспасиан. — Пусть делают то, что приказано.

— Есть, командир. Я дам знать Катону.

— Выполняй.

Прежде чем первые солнечные лучи омыли небо, из полуразрушенных ворот Каллевы появилась голова плотного строя тяжелой римской пехоты, в составе которого следовала и горстка уцелевших союзников. Окрестности были затянуты молочно-голубой дымкой, и Катон, взглянув вверх, нашел, что день обещает быть безоблачным, а значит, всем придется маршировать под палящим солнцем. Выйдя за ворота, Первая когорта тут же повернула налево, в сторону расположения легиона, до которого было пока еще весьма далеко. Обоз выступившего из города войска составляла вереница подвод, на которых везли раненых, а вот повозку царя Верики поместили в середине колонны под охраной Волков и царских стражей, возглавляемых лично Кадминием. К досаде и огорчению могучего бритта, Веспасиан ясно и недвусмысленно дал понять, что все без исключения воины-атребаты должны подчиняться центуриону Катону.

Когда хвост колонны выполз из Каллевы, Катон обернулся и увидел над палисадом, венчающим городской вал, множество горестных лиц. Брошенные на милость своих извечных врагов, атребаты с отчаянием смотрели вслед покидавшим их римлянам. Над обгорелыми руинами бывшей сторожевой башни высился шест с насаженной на него головой Тинкоммия, обезображенной настолько, что мало кто смог бы узнать в жуткой маске черты некогда привлекательного молодого человека.

Небольшая толпа беженцев спешно вытекла из ворот и повернула в другую сторону, спасаясь от кровавых бесчинств, которым должен был неизбежно подвергнуться город следом за появлением в его пределах диких и беспощадных сподвижников Каратака. Далеко на западе, у подножия холмов виднелись и по мере их медленного, но неуклонного продвижения к Каллеве становились все более различимыми крохотные фигурки всадников. Позади них темной лентой спускалась в долину колонна пеших неуклонно движущихся вперед бриттов, а дуротриги, отхлынувшие накануне от Каллевы, теперь, торопясь мелкими стайками отовсюду, все пополняли и пополняли ее. Походило на то, что Каратак тоже выступил спозаранку. По прикидкам Катона, теперь его силы и шесть когорт отступающих римлян разделяло не более пяти миль. Разрыв не слишком большой, однако, двигаясь форсированным маршем, легионеры имели шанс держать врага на таком удалении до тех пор, пока не доберутся до укрепленного лагеря Второго легиона.

Через некоторое время вражеская колонна сменила курс, направившись, минуя Каллеву, прямо к римлянам. Куда менее внушительное по сравнению с ней войско Веспасиана перевалило через низкий кряж, и столица атребатов исчезла из виду. Взошедшее солнце неуклонно взбиралось по ясному небосклону, воздух не тревожило даже легкое дуновение ветерка, и единственными заполнявшими уши звуками были мерный топот армейских сапог да громыхание тележных колес. Пыль, поднятая Первой когортой, забивалась в носы и глотки шагавших позади пехотинцев. Поздним утром солнце уже припекало так, что с солдат градом тек пот, однако они даже не помышляли о передышке, ибо любой привал был чреват значительным сокращением дистанции, отделявшей их от врагов.

К полудню голова римской колонны приблизилась к узкой долине, огибавшей небольшой голый холм. Впереди, вопреки обычной для римлян походной практике, ехали Веспасиан и Квинтилл. Легат, стремившийся как можно скорее воссоединиться с четырьмя оставленными им когортами, вел людей сам, чтобы лично обозревать убегавшую вдаль дорогу и не терять драгоценное время на выслушивание докладов.

— Мы набрали хорошую скорость, — заметил словно бы между делом Квинтилл.

— Да, неплохую… — рассеянно отозвался легат, но вдруг напряженно выпрямился в седле, явно приглядываясь к чему-то.

— Что там такое, командир?

Не ответив, Веспасиан рысью погнал коня вперед, вытягивая шею, чтобы получше рассмотреть то, что пробудило в нем невнятные подозрения. Когда легат обогнул холм, обзор сделался шире, и он мигом все понял. Дорогу всего в полумиле от головы его войска перегораживала плотная масса вражеской конницы и колесниц.