ГЛАВА 19

Трибун Квинтилл медленно шел по грязным улицам Каллевы. Впереди вышагивали телохранители, выделенные ему Плавтом, шестеро отборных, грозного вида воинов, ростом и шириной плеч не уступавших своему командиру. Он знал, что требуется, чтобы произвести впечатление на туземцев. Как личный представитель командующего, а в более широком смысле — и самого императора, он должен был служить живым воплощением не ведающего поражений народа, избранного богами, дабы покорять племена, прозябающие в дикости за рубежами великой империи.

Шествуя между крытыми соломой хижинами к царской усадьбе, Квинтилл с любопытством поглядывал по сторонам. Горожане в основном сидели перед своими лачугами, большинство из них роднили осунувшиеся угрюмые лица. Изможденные, но, как отметил про себя трибун, еще не до той степени, когда голод лишает людей воли, делая их безразличными ко всему. Эти люди пока могли двигаться, а значит, существовала опасность, что они могут откликнуться на призыв восстать против Верики и против Рима.

После шума на плацу римской базы тишина в городе казалась зловещей, и Квинтилл ощутил облегчение, когда, свернув за угол, увидел впереди деревянные ворота и частокол. К удивлению трибуна, ворота были закрыты. Походило на то, что царь был прекрасно осведомлен о медленно закипающем в городе недовольстве. По приближении римлян один из часовых над воротами повернулся и криком сообщил о появлении незнакомцев. Однако когда Квинтилл подошел к воротам, они так и не раскрылись. Он уже начал опасаться, что столкнется с непозволительным пренебрежением к своей персоне и его просто проигнорируют, но тут на смотровой надвратной площадке возник еще один человек. Щурясь от яркого солнца, Квинтилл поднял глаза и разглядел возвышавшегося над оградой огромного, могучего воина.

— Ты понимаешь латынь? — спросил с улыбкой трибун.

Туземец кивнул.

— Тогда будь добр, передай своему царю, что трибун Квинтилл желает с ним повидаться. Я послан Авлом Плавтом.

Глаза бритта слегка расшились.

— Жди, римлянин.

С этими словами он исчез, но ворота по-прежнему оставались закрытыми. Квинтилл раздраженно воззрился на шероховатые доски, хлопнул с досады себя по бедру и стал ждать, томясь на солнцепеке в узкой щели между бревнами частокола и скоплением жалких лачуг.

Недвижный воздух плавился от жары, ближайшая куча отбросов наполняла его такой вонью, что трибун невольно поморщился. Мухи с жужжанием описывали ленивые круги вокруг римлян, где-то неподалеку не переставая брехала собака. Чувствуя себя заброшенным в какой-то фантастический мир, Квинтилл сцепил за спиной руки и стал расхаживать туда-сюда перед запертыми воротами. Весь этот городишко просто вопит о том, чтобы снести его и опять возвести, но уже в другом стиле. Трибун живо представил себе будущую столицу своей провинции: ровные ряды домов под черепичными крышами и скромную площадь с базиликой, символизирующей очередной триумф римского порядка.

Наконец с той стороны ворот тяжко громыхнул запорный брус, и спустя момент массивные деревянные створки медленно отворились. Бритт, которого Квинтилл уже видел, жестом пригласил римлян внутрь, и, как только они вошли, ворота снова закрылись.

— Туда.

Бритт ткнул пальцем в чертог и пошел вперед, не дожидаясь ответа. Квинтилл на миг оторопел от такой неотесанности, но он совладал с раздражением и кивком велел своим людям следовать за дикарем.

Во дворе царской усадьбы было почти так же тихо, как и за воротами. Немногочисленные охранники расхаживали вдоль частокола, посматривая сверху на соломенные крыши лачуг, остальные воины сидели кучками у строений или спали в тени, но Квинтилл заметил, что пересекавшую двор горстку римлян проводила не одна пара глаз. Четверо караульных у входа в чертог тоже сидели на корточках, но торопливо поднялись на ноги, завидев приближающихся чужеземцев. Уже в дверях бритт повернулся к трибуну и не допускающим возражений тоном сказал:

— Твои люди подождут здесь.

— Это мои телохранители.

— Они подождут здесь! — твердо повторил бритт. — А ты иди со мной.

Контраст яркого света снаружи с полумраком внутри помещения был столь силен, что Квинтилл, следуя за бриттом по грубо сработанным каменным плитам, поначалу видел лишь смутные очертания его мощной фигуры. Сквозь маленькое вентиляционное отверстие в кровле падал отвесный луч света, в котором плясали золотые пылинки. Квинтилл отметил, что воздух чертога приятно прохладен, однако насыщен запахами пива и кухни. В дальнем конце зала находился маленький дверной проем, задернутый плотным кожаным пологом. Перед ним, опираясь на рукоять упертого острием в пол меча, стоял страж. Бритт кивком велел ему отступить в сторону, а сам легонько постучал согнутым пальцем по деревянной дверной боковине, одной из двух, поддерживающих верхний брус. Из-за полога донесся голос, бритт отдернул завесу, вступил в проем и знаком предложил трибуну следовать за собой.

Личный покой царя по римским понятиям был неуютным и безвкусно обставленным. Квинтиллу пришлось сделать усилие, чтобы сдержать снисходительную усмешку. На неровно оштукатуренных стенах висели звериные шкуры, под ними темнели какие-то сундуки, очевидно с рухлядью, драгоценностями и посудой. Ближе к входу располагался большой стол с расставленными вокруг него стульями, а в дальнем углу помещалась большая кровать, тоже сплошь покрытая шкурами. Верика стоял возле нее, натягивая тунику на свое тощее, иссохшее тело.

Легкий, мелодичный смех привлек внимание трибуна к постели, и он увидел над покрывалом личико совсем молоденькой девушки, почти девочки. Верика что-то сказал ей и щелкнул пальцами, указывая на выход. Девица тут же откинула покрывало, спрыгнула с кровати, подхватила лежавший в ногах скомканный плащ и, как была, нагишом пробежала мимо вошедших. Квинтилл отступил на шаг, пропуская наложницу к двери, и скользнул по ее телу одобрительным взглядом.

— Хочешь ее? — спросил Верика, ковыляя ему навстречу. — Конечно, после того, как мы побеседуем. Она хороша.

— Ты очень добр, но, боюсь, мне сейчас не до любовных утех. Кроме того, я предпочитаю женщин постарше, у них больше опыта.

— Опыта?

Верика нахмурился.

— А меня, признаться, уже тошнит от избытка опыта, и с каждым днем все больше. В моем возрасте тянет к тем, кого опыт еще не испортил. Прости. — Верика улыбнулся и приветственно поднял руку. — В последнее время я стал слишком часто задумываться о своем возрасте. Прошу садиться, трибун. Я послал за вином. Мне известно, что мои друзья римляне предпочитают вино нашему пиву.

— Благодарю тебя, царь.

Когда двое мужчин расположились за столом, появился мальчик-раб с парой самнийских чаш и кувшином. Он осторожно разлил по чашам густую темно-красную жидкость и, успешно справившись с этим, тут же покинул комнату. Верика кивком указал на дальний конец стола. Там сидел бритт, что служил римлянам провожатым, а теперь почему-то счел возможным составить компанию двум высоким особам.

— Кадминий, начальник моей личной стражи, — пояснил Верика. — Это близкий мне человек. Все, что тебе хотелось бы сообщить мне, можно сказать и при нем.

— Понимаю.

— А теперь, трибун Квинтилл, объясни, чему я обязан удовольствием тебя видеть?

Квинтилл подивился бестактности старика, хотя тут же задним умом сделал скидку на то, что кельту негде было выучиться деликатному обхождению и дипломатическим тонкостям. В конце-то концов, этот человек возрастал среди дикости и лишь очень короткое время провел в Риме. Учитывая это, Квинтилл заставил себя улыбнуться:

— Ценю твою прямоту, царь.

— Трибун, у меня нет времени рассыпаться в любезностях. У меня вообще его очень мало.

«Ага, а на юных девиц тебе времени вроде хватает», — подумал Квинтилл, снова изображая улыбку.

— Мой командующий шлет царю Верике, ближайшему другу Рима, самые теплые приветствия.

— Странно, что столь неприметное племя, как наше, удостаивается внимания такой великой и могущественной державы, как Рим, — рассмеялся Верика.

— Так или иначе, царь, ты и твой народ весьма много значите для нашего императора и, что тебе, несомненно, известно, для моего генерала.

— Разумеется. Каждый, у кого кто-то находится за спиной, обязан думать о том, друг этот человек ему или враг. Именно в этом смысле мы и важны вам. Не правда ли?

Теперь рассмеялся Квинтилл.

— Царь, ты с удивительной лаконичностью описал положение, в котором все мы находимся. А это подводит нас к цели моего визита.

— Авл Плавт желает знать, в какой мере он может на меня положиться?

— Нет, царь, что ты! — протестующе воскликнул Квинтилл. — У командующего нет никаких сомнений в твоей верности Риму. Ни малейших!

— Это весьма обнадеживает.

Верика поднес свою чашу ко рту: кадык на его тощей шее ходил ходуном по мере того, как посудина поднималась все выше. Затем, когда красные капли уже омочили седую бороду атребата, он со стуком поставил осушенную до дна чашу на стол.

— Славное вино! Отведай, трибун.

Квинтилл в свой черед поднес чашу к губам, оценил аромат и пригубил напиток. Сладкая, богатая вкусовыми оттенками жидкость, казалось, сама лилась в горло, приятно согревая гортань. Вино было не из дешевых: трибун не мог точно определить его сорт, но в том, что напиток дорогой, нимало не сомневался.

— Замечательное вино, царь. Наследие тех времен, когда ты был гостем Рима?

— Разумеется. И неужели ты полагаешь, что я мог бы обезуметь настолько, чтобы отвергнуть этакую благодать?

Оба они посмеялись, потом Верика покачал головой:

— Серьезно, трибун, дружба с вами уже принесла нам много хорошего и обещает дать еще больше. Но даже будь это не так, я все равно наверняка сделал бы выбор в пользу империи, нежели протянул бы руку этому негодяю Каратаку. Полагаю, в таком случае меня бы очень скоро убили, а на мое место посадили фанатичного врага Рима.

— А что, разве среди атребатов имеются таковые? — с невинным видом осведомился Квинтилл.

Верика пристально посмотрел на собеседника, вмиг утратив всю напускную веселость.

— Да, некоторые из моих подданных полагают, что наше племя прислонилось не к тем, к кому надо бы.

— Некоторые? Их много?

— Достаточно, чтобы это меня беспокоило.

— То, что беспокоит тебя, царь, беспокоит и Рим.

— О, я ничуть в том не сомневаюсь.

— Ты знаешь этих людей?

— Кое-кого, — признал Верика. — Но таких мало. Кого-то подозреваю. Их больше. Что касается остальных, можно только гадать.

— Тогда, царь, почему бы тебе не позаботиться о своих недругах?

— Позаботиться? Что означает эта речевая фигура, трибун? Говори прямо, что ты имеешь в виду. Мы ведь не трусы, чтобы прятаться за словами. Нам следует называть вещи своими именами, дабы избежать недопонимания и взаимных упреков. Ты советуешь убивать тех, кто мне неугоден?

— Ради собственной безопасности и в назидание остальным, — кивнул Квинтилл.

— Полагаю, славный центурион Макрон уже доложил тебе, что я недавно попробовал применить эту меру. Вышло не очень удачно.

— Может быть, потому, царь, что ты избавился от недостаточного количества врагов?

— А может быть, потому, что избавился от слишком многих? Может быть, мне вообще не стоило от них избавляться? Так считает Кадминий, хотя и не решается заявить о том вслух.

Начальник царской стражи, молчаливо сидевший поодаль, опустил глаза. Квинтилл, словно этого не заметив, подался к царю.

— Это выглядело бы слабостью, царь, а значит, могло бы придать смелости тем, кто втайне мечтает о твоем устранении. В конечном счете терпимость всегда оборачивается слабостью. А слабость ведет к поражению.

— Похоже, римлянин, для тебя все просто, — покачал головой Верика. — Есть только черное или белое без каких-то оттенков. Одно решение для любых обстоятельств: править железной рукой.

— Это работает, царь. Везде работает и сработает здесь. На нас и на наше дальнейшее совместное процветание.

— На нас? Сколько тебе лет, трибун?

— Двадцать четыре года, царь. Почти. Исполнится через месяц.

— Двадцать четыре…

Царь атребатов заглянул римлянину в глаза.

— Каллева — не Рим, Квинтилл. Постарайся понять. При моем положении мне надо взвешивать каждый шаг. Если я убиваю слишком многих врагов, восстают те, кто негодует на меня за жестокость. Если убиваю слишком мало, восстают возмущенные моей бесхребетностью. Найти золотую середину непросто. Ты понимаешь, в чем трудность? Я спрашиваю тебя, скольких подданных следует уничтожить, чтобы добиться желаемого, не провоцируя недовольства?

Ответа у Квинтилла не было, и он злился на себя за то, что угодил в очевидную риторическую ловушку. Будучи учеником лучших ораторов, каких только мог сыскать в Риме отец, трибун чувствовал себя задетым. Проклятый царь Верика. Каверзный старикашка! Такие, как он, вечно все запутывают и портят, а разбираться и исправлять приходится Риму. Всегда только Риму.

— Царь, — наконец ответил он, — я признаю, что управление целой страной сродни искусству, где мало что значат заранее заготовленные рецепты или какие-то общепринятые приемы. Но у тебя есть проблема. Твой народ разделен, и часть его настроена против Рима. Что делает эту проблему не только твоей, но и нашей. Тебе, ради блага твоего племени, следует поскорее найти удовлетворительное решение.

— Или?

— Или Рим решит эту проблему сам.

Повисло молчание. От трибуна не укрылось, как напрягся Кадминий, рука которого непроизвольно сжалась в кулак. Верика на другом конце стола откинулся в кресле и поднес кончики пальцев к губам, изучая Квинтилла темными щелками, в которые превратились его мигом прищурившиеся глаза.

— Ты мне угрожаешь?

— Нет, царь. Никоим образом. Но позволь мне обрисовать возможные перспективы. Так, как я их вижу.

— Что ж, продолжай.

— Атребатам необходимо остаться союзниками империи. Нам нужна твердая уверенность в беспрепятственном продвижении наших обозов по всей вашей стране. Обеспечивая их безопасность, вы в свой черед можете твердо рассчитывать на нашу поддержку, благодарность и дружбу. И до тех пор, пока это положение сохранится, Рим предоставит атребатам свободу решать свои внутренние дела. Если, разумеется, не возникнут вопросы, затрагивающие наши интересы.

— А если они возникнут, что тогда?

— Нам придется помочь тебе в управлении твоим царством.

— Ты хочешь сказать, отобрать его у меня? Превратить в провинцию?

— Царь, я очень надеюсь, что до этого никогда не дойдет.

Последовала напряженная пауза, потом Верика произнес:

— Понимаю. А если что-то пойдет не так?

— Тогда мы будем вынуждены сокрушить любые действующие против нас силы. Все оружие тут же изымут. Земли, твои и тех твоих знатных соплеменников, что осмелятся создавать нам проблемы, конфискуют, всех пленников продадут в рабство. Такова участь каждого племени, не оправдавшего доверия Рима.

Некоторое время Верика молча смотрел на трибуна, потом его взгляд обратился к начальнику стражи. Кадминий еле сдерживал ярость, вызванную неслыханной дерзостью римского офицера, посмевшего угрожать его господину.

— Похоже, Рим не оставляет ни мне, ни моему народу особого выбора, а?

— Не оставляет, царь. Никакого.