ГЛАВА 13

Покинув шумливое людское скопление, царь Верика вернулся в свой тронный чертог, где созвал самых мудрых советников и самых надежных членов семейства. Заговорил он только после того, как рабы, покончив со всеми приготовлениями, удалились. Приглашенные сидели за длинным столом, перед каждым гостем стоял большой кубок, а вот кувшинов было немного — по одному на несколько человек. С одной стороны, Верика хотел, чтобы собравшиеся высказывались на трезвую голову, но с другой — ждал от них откровенности, а ничто так не развязывает язык, как поглощенное в нужной мере вино.

Кроме древних и уважаемых старцев из родовитых семей на совете присутствовали и молодые представители племенной знати, такие как Тинкоммий, Артакс и начальник царской стражи Кадминий. Верика пригласил их, ибо желал как можно больше узнать о настроении тех слоев, от которых зависела прочность его нынешнего положения. Молодежь, судя по виду, хотя и была польщена, но отнюдь не испытывала священного трепета в связи с присутствием на столь высоком собрании.

После того как звякнувший засов возвестил, что дверь заперта, повисла тишина. Верика выдерживал паузу совершенно осознанно, ибо понимал, что ничто лучше вынужденного молчания не может предельно сосредоточить внимание слушателей. Наконец он прокашлялся и промолвил:

— Прежде чем мы перейдем к тому, ради чего собрались, я хочу, чтобы вы принесли клятву, что все сказанное здесь сегодня не выйдет за пределы этих стен. Клянитесь!

Все гости возложили ладони на рукояти кинжалов и вразнобой забормотали слова клятвы. Одни делали это спокойно, другие с обиженной миной, видимо сочтя условие проявлением недоверия.

— Хорошо. Тогда начнем. Все вы знаете, что в засаду вместе с дуротригами угодили и люди из нашего племени. Некоторые попали в плен. Все мы встречали наши когорты, многие видели неприятную сцену, когда одна женщина углядела среди трофеев голову своего сына.

Кадминий ухмыльнулся, вспомнив забавное происшествие, и ощущение жестокой радости всколыхнулось во многих, порождая смешки. Лицо Верики не изменило своего выражения, непроизвольно расширились только его глаза от холодящего удивления и даже легкого гнева, вызванного этим смехом. Когда в зале снова сделалось тихо, он подался вперед.

— Благородные атребаты, я тут не вижу никакого повода для веселья. Когда наши соплеменники убивают друг друга, радоваться нечему.

— Но, государь, — возразил старый воин, — этот человек предал нас. Все перебежчики предали нас. Они заслуживают одного лишь презрения, и этой женщине нечего было позориться, оплакивая сына, который предал и ее, пойдя против своего народа и своего царя.

Его слова были встречены одобрительным гулом, но Верика тут же поднял руку, требуя тишины.

— Я согласен, Мендак. Но что думают люди за пределами этого зала? Горожане Каллевы, сельские жители? Многие ли из них согласятся с нами? Безусловно, не все. Как могло случиться, что солидное число моих подданных ушло к Каратаку, что они сражаются против нас и наших союзников римлян?

— Это просто глупцы, государь, — ответил Мендак. — Сумасбродные юнцы. Из тех легкомысленных недоумков, которых любой болтун способен подбить на что угодно.

— Глупцы? — печально покачал головой Верика. — Не думаю. По крайней мере, это не главное. Нелегко повернуться спиной к собственному народу. Мне ли это не знать.

Царь поднял глаза и обвел взглядом лица собравшихся, и в каждом из них, как в зеркале, отразилось стыдливое понимание. Несколько лет назад он позорно, как трус, бежал из Каллевы, спасаясь от подступившего к ней Каратака. Под покровом ночи Верика кинулся к римлянам, отдавшись всецело на их милость. Те сразу поняли, что беглый царь может им пригодиться, приняли его с почетом, предоставили убежище и назначили хорошее содержание. Но разумеется, подобное гостеприимство имело свою цену, и по прошествии некоторого времени беглецу объяснили, что Рим намеревается вернуть ему трон, но платой за это должно стать вечное повиновение. Так говорил главный императорский секретарь Нарцисс, и Верика, в чем никто и не сомневался, тут же на все согласился. Его доставили в Британию на римском корабле, с римской армией, возвели на утраченный трон силой римских мечей, и в связи с этим те атребаты, что решились активно поддерживать власть, навязанную их народу катувеллаунами, вынуждены были или бежать, или сложить в бою головы.

Люди, сидевшие сейчас за столом, в большинстве своем скоренько осознали бессмысленность сопротивления железной поступи легионов и вышли приветствовать Верику, когда вернувшийся царь под охраной четырех римских когорт вступил в главные городские ворота и проследовал по кривым улочкам Каллевы к царским чертогам. Всего годом раньше они отзывались о своем низложенном и пребывавшем за морем государе как о жалком и трусливом прислужнике Рима, но в изменившихся обстоятельствах наплевали на свою гордость и пошли в прислужники сами. Все они помнили это так же хорошо, как и он.

Верика откинулся назад в своем кресле.

— Люди, которых мы называем предателями, действуют по глубокому убеждению. У них есть общая идея… чего, замечу, очень недостает сейчас многим из тех, кого я вижу здесь. — Царь обвел собравшихся взглядом, словно ища того, кто посмеет ему возразить, но все, кроме Артакса, потупились. Верика одобрительно кивнул и продолжил: — Эти люди верят в узы, объединяющие всех кельтов, вне зависимости от племенной принадлежности. И соответственно, считают первоочередным своим долгом верность чему-то большему, а не слепое повиновение своему царю.

— Какая верность может быть выше этой? — покачал головой Кадминий.

— Верность общим обычаям и традициям, общим богам, общему языку, общей для всех для нас крови. Разве за все это не стоит бороться? Не стоит, может быть, отдать жизнь?

Последние слова старого царя прозвучали с такой силой, что многие из присутствующих встрепенулись. Некоторые даже осмелились кивнуть в знак согласия. Однако лишь Тинкоммий, оценивающе смотревший на родича, решился задать вопрос:

— И что же ты предлагаешь, государь?

— А как по-твоему, что я предлагаю? Если я вообще что-то предлагаю. Я хотел лишь попробовать объяснить вам, почему некоторые из наших соплеменников поворачиваются к нам спиной, навлекают позор на свои семьи и предпочитают сражаться на стороне Каратака. Если мы хотим помешать распространению подобных стремлений, нам стоит попытаться понять, почему они находят отклик в людских сердцах.

— Значит ли это, что мы должны пересмотреть наш союз с Римом? — спокойно осведомился Тинкоммий.

Все ошеломленно ахнули, пораженные такой дерзостью, а царь воззрился на племянника с кривой улыбкой.

— С чего бы? — спросил мягко Верика. — С чего ты взял, что я хочу что-то пересмотреть?

— Я не говорил, что ты этого хочешь, я лишь полагаю, что нам следует оценить все имеющиеся у нас возможности, чтобы не ошибиться в выборе. Вот и все.

Тинкоммий умолк, заметив, что все присутствующие уставились на него.

— Ну, раз уж речь зашла о выборе, — невозмутимо произнес Верика, — то давай сначала посмотрим, есть ли он у нас вообще, а если есть, то, собственно, в чем он. Я готов выслушать любое мнение и все доводы в его пользу, пусть даже в конце обсуждения мы с ним и не согласимся. Ну, Тинкоммий, из чего же мы можем выбирать, по твоему… хм… скромному разумению?

Молодой человек явно уловил в словах дяди насмешку, однако виду не подал и, выдержав паузу, чтобы собраться с мыслями, заговорил:

— Начать с того, что выбор у нас имеется лишь между Каратаком и Римом. Сохранить нейтралитет невозможно.

— Почему?

— Может быть, Каратак и отнесся бы к нашему нейтралитету терпимо, потому что его бы он не задел вообще и все равно, в какой-то мере, затруднил бы операции римлян. Но Рим никогда не потерпит ничего подобного, ибо через наши земли пролегают пути снабжения легионов, а для последних это жизненно важно. А раз остаться в стороне невозможно, значит, нам, государь, нужно выбрать, на чью сторону встать.

— Собственно говоря, мы уже выбрали, — кивнул Верика. — Вопрос, достойные вожди, состоит в следующем: сделали ли мы правильный выбор? Победит ли Рим в этой войне?

После недолгой паузы Мендак подался вперед на локтях, прокашлялся и сказал:

— Государь, ты знаешь, я воочию видел, как сражаются легионы. Я сам был прошлым летом на реке Мидуэй, когда они разгромили катувеллаунов и всех, что шли с ними. Никому не дано победить их.

Верика улыбнулся. Мендак был там, это верно… сражался на стороне Каратака, как и некоторые из присутствующих в этом зале. Верика тоже там был, хотя на другом берегу, там же с ним был и Тинкоммий. Но все это уже в прошлом. После восстановления на атребатском престоле Верика по указке Нарцисса проявил милосердие и вновь принял ко двору мятежную знать. Он сомневался в мудрости этого шага, но Нарцисс настоял на своем, считая, что Риму надлежит продемонстрировать островным племенам пример своей великодушной к ним расположенности. Верике не оставалось ничего другого, как простить знатных мятежников и вернуть им их земли.

Он оглядел собравшихся и снова посмотрел на Мендака:

— Никому, говоришь?

— Непобедимых войск нет! — презрительно фыркнул Артакс. — Даже твои римляне могут потерпеть поражение.

— Мои римляне? — повторил Мендак и поднял бровь. — По-моему, они больше твои, чем мои: я, во всяком случае, не служу под началом у римских центурионов.

— О чем ты говоришь, старик? В чем ты меня обвиняешь? Я служу царю Верике и никому другому. Посмей только что-нибудь еще вякнуть.

— Мне просто интересно, насколько успешным было твое обучение? — обтекаемо заметил Мендак. — Насколько ты… уподобился чужеземцам.

Артакс грохнул кулаком по столу так, что подскочили даже дальние кубки.

— Во двор! Во двор, старый мерзавец! Мечи в руки, и поглядим, кто кому уподобился, а кто нет!

— Тихо! Друзья мои, пожалуйста, тише! — устало вмешался Верика.

Межродовые раздоры — и без того бич племени атребатов — крайне усугубились в последние годы, ибо грязи, которую не склонные к примирению стороны могли вывалить друг на друга, накопилось в избытке. Между тем именно сейчас, как никогда, от представителей племенной знати требовалось ясное понимание всех насущных задач и единство в стремлении разрешить их.

Верика сердито воззрился на Артакса. Тот под его пристальным взглядом сник и угрюмо откинулся на скамье. Только тогда царь продолжил:

— Цель этой встречи заключается в том, чтобы примирить всех наших людей, насколько это возможно. Для меня не секрет, что и между вами тоже имеются разногласия. Отложите их на потом. Очистите свои мысли от обид и печалей. Сосредоточьтесь на реальных проблемах. И позвольте мне подвести краткий итог. Итак, сейчас мы служим Риму, и, судя по всему, Рим побеждает в борьбе. Но, как указал Артакс, из этого вовсе не следует, что империя непременно одержит окончательную победу. При всей ее несомненной мощи, римляне терпели поражения в прошлом и, несомненно, будут терпеть их и впредь. Если Каратак все-таки возьмет верх, чем это может обернуться для нас? Совсем не уверен, что он решит нас простить, если мы останемся с Римом. С другой стороны, если все обстоятельства укажут на то, что римлян ожидает разгром, и они сами вдруг пойдут на попятный, нам тут не худо бы своевременно разорвать союз с ними и столковаться по-доброму с Каратаком. Наше положение идеально для того, чтобы нанести римлянам смертельный удар в спину: в этом случае все прошлые обиды были бы преданы забвению и прочие племена наверняка согласились бы уделить нам немалую долю добычи. Такой шаг выглядит соблазнительно, но лишь при условии, что с Римом будет покончено навсегда. А это вряд ли возможно: римляне могут проиграть битву, даже кампанию, но они очень упорны. Шанс победить не теперь, так потом у них очень велик. В этом случае наш народ будет полностью уничтожен. Рим нас не пощадит. Сомнений в том нет. — Верика понизил голос, чтобы подчеркнуть значимость своих слов: — Всех находящихся здесь отловят и публично казнят, а их семьи лишат земель и продадут в рабство. Подумайте об этом. Итак, что нам делать?

— Ты дал слово Риму, — сказал Артакс. — Ты заключил с ним союз. Безусловно, государь, это имеет решающее значение.

— Нет, — покачал головой Тинкоммий. — Значение имеет только итог борьбы между Римом и Каратаком. Только из этого мы должны исходить.

— Мудрые слова, мой мальчик, — кивнул Верика. — Итак, кто же победит?

— Рим, — заявил Мендак. — Головой ручаюсь.

— Высокая ставка, — промолвил с язвительной улыбкой Тинкоммий. — И на первый взгляд оправданная. Но я бы сказал, что шансы вещь зыбкая. То они есть, то вдруг нет.

— Неужели? — Мендак сложил на груди руки и ласково улыбнулся в ответ. — И на чем ты основываешь свое заключение? Может, на собственном богатом полководческом опыте, о котором мы почему-то не осведомлены? Будь добр, ответь. Нам просто не терпится выслушать твое мудрое мнение.

Тинкоммий, однако, иронию проигнорировал.

— Не надо быть мудрецом и великим военачальником, чтобы узреть очевидное. Разве римляне стали бы вооружать и обучать наши когорты, не столкнись они с отчаянной нехваткой солдат? А их линии снабжения сейчас уязвимы как никогда. Они чересчур растянуты, что позволяет Каратаку действовать у легионов в тылу и почти безнаказанно захватывать их обозы.

— Ты же вроде как сам участвовал в разгроме налетчиков день-два назад?

— Да, один отряд мы разбили. А сколько осталось? Сколько еще людей может послать Каратак? Налеты все учащаются. Спору нет, в открытом бою с легионами тягаться трудно, но они сильны лишь тогда, когда хорошо обеспечены. Если лишить их провианта и снаряжения, командующему Плавту волей-неволей придется сворачивать свои силы и отступать к побережью. Истощенные, уязвляемые на каждом шагу беспрерывными наскоками, римляне истекут кровью.

— Раз уж так очевидно, что римляне проиграют, зачем же сражаться на их стороне? — рассмеялся Мендак.

— Они наши союзники, — просто объяснил Тинкоммий. — Как сказал Артакс, наш царь заключил с ними договор и должен его соблюдать. Если, конечно, он уже не передумал…

Все украдкой глянули на царя, но тот устремил взгляд вверх, что-то разглядывая под потолком, где темнели стропила. Он как будто не слышал последней реплики, и в помещении воцарилось тревожное молчание: знатные бритты, дожидаясь ответа, позволяли себе лишь слегка ерзать на месте или тихонько откашливаться. В конце концов Верика просто сменил тему:

— Есть кое-что еще, что нам нужно обсудить. Какое бы решение я ни принял в отношении наших договоренностей с Римом, мы должны подумать о том, как воспримут его другие знатные атребаты, да и весь наш народ.

— Твои подданные исполнят все, что ты им повелишь, государь, — заявил Мендак. — Они поклялись тебе в этом.

На морщинистом лице Верики изобразилось изумление.

— Насколько мне помнится, желание исполнять мои повеления возникло у тебя не так давно, а?

Мендак покраснел от смущения и едва справился с гневом.

— Может, и так, но теперь я говорю как самый преданный твой слуга, государь. Даю тебе в том мое слово.

— О, это успокаивает, — пробормотал Артакс.

— Хорошо, — кивнул Верика. — Но при всем почтении к твоему слову, Мендак, мне ведомо, что многие из самых верных наших приверженцев смутно представляют себе суть и причины нашего союза с Римом, не говоря уж о простых наших подданных, заполняющих улицы Каллевы. Я стар, но не глуп. Я знаю, о чем шепчутся люди. Знаю, что есть родовитые атребаты, которые хотят свергнуть меня. Было бы странно, если бы их у нас не было, и я боюсь, что попытки осуществить эти замыслы вот-вот состоятся. Кто скажет, сколько наших воинов примкнет к этим заговорщикам? И обезопасит ли мое положение договор с Каратаком? Я лично в том сомневаюсь.

Мендак хотел было что-то сказать, но здравый смысл взял в нем верх над льстивостью. Он закрыл рот с максимальным достоинством, какое только сумел в себе наскрести, выпутываясь из досадной неловкости, и пожал плечами.

— Я думаю, благородные вожди, — продолжил царь, — беседа с вами для меня прояснила, какого именно направления мне следует придерживаться в дальнейшем. Теперь сделалось очевидным, что, при всех прочих сложностях, интересам нашей страны лучше послужит сохранение связей с Римом. Значит, в настоящее время мы продолжим в полной мере поддерживать римского императора и его легионы.

— А как быть с теми людьми, которым этот союз не по нраву? — осведомился Тинкоммий.

— Пришло время показать, во что может им обойтись противодействие моей воле.

— Но зачем это нужно, государь? Их ведь, несомненно, ничтожное меньшинство. Настолько ничтожное, что оно просто не заслуживает внимания.

— Умный властитель не вправе игнорировать никаких противников, сколь бы слабыми они ни казались! — отчеканил Верика. — Мне пришлось убедиться в этом на собственном опыте, и я не повторяю ошибок. Нет, решение принято, и теперь я не потерплю ни малейшего прекословия. Прощение моим противникам на хороших условиях уже было предложено, и, если я позволю тем, кто не желает смириться, и дальше мутить у нас воду, это воспримут как слабость. Кроме того, необходимо показать командующему всех римских сил, насколько неколебимо верны ему атребаты, и дать понять моему народу, что ожидает тех, кто решается бросить мне вызов.

— И как же ты это сделаешь, государь? — спросил Тинкоммий. — Каким образом?

— Сегодня ночью, по завершении пира, будет устроено маленькое представление. Мне пришла в голову интересная мысль. Заверяю вас, что после ее осуществления любому, даже очень храброму человеку понадобится вся его смелость, чтобы не прийти в ужас от одной лишь тени сомнения в правоте моих действий.