Книга: Пророчество орла
Назад: Глава двенадцатая
Дальше: Глава четырнадцатая

Глава тринадцатая

Бирема дрейфовала в предрассветном море. Она приподнималась на взбухавшей под ее кормой волне, а потом оседала, отчего Катона, стоявшего, ухватившись руками за бортовое ограждение, снова и снова выворачивало в маслянистую темную бездну за бортом. Тошнота подступала и тогда, когда был виден горизонт, ориентируясь на который еще можно было как-то сохранять равновесие, но когда маленькая, ходящая ходуном под ногами посудина двигалась неведомо куда в темноте, ему становилось в десять раз хуже. Практически всю ночь он провел у борта, свесив голову, то и дело содрогаясь от, казалось, выворачивавших наизнанку его желудок приступов рвоты.
Катон мог лишь порадоваться тому, что Макрону приказали остаться в Равенне. Стойкий, привычный ко всему ветеран воспринимал плавание по морю с той же легкостью, как и любой другой вид путешествия, и сейчас наверняка радовался бы «освежающему» холодному ветерку или еще чему-нибудь, присущему этому несносному плаванию.
Узнав о предстоящей встрече, друг напрямую обвинил Катона в том, что тот держал подробности в секрете. Если честно, молодой центурион и впрямь втайне гордился тем, что был избран для столь ответственного поручения, но сейчас с удовольствием поменялся бы с Макроном местами.
— Ну что, полегче?
Повернувшись, Катон увидел появившегося из темноты Децима, триерарха биремы, и покачал головой.
— Я думал, ты из центурионов корабельной пехоты.
— Так и есть.
— Ты только не сочти за обиду, но непохоже, чтобы это было твое призвание.
— На дух не переношу моря.
— Я так понимаю, ты малый сухопутный.
— Ага…
Тело Катона содрогнулось от очередного приступа: он отвернулся, перевесился через ограждение и вновь изверг за борт горечь и желчь из уже опустошенного желудка. Затем, отплевавшись и утерев с губ липкую слюну, снова повернулся к Дециму.
— Я переведен из легионов.
— Переведен? Понятно…
Децим кивнул, тактично не спросив, за что Катон сподобился фактического понижения.
— А вот мне, например, даром не надо этой вашей беспрестанной маршировки, рытья траншей да насыпки валов. Мне куда больше по душе жизнь на море, хоть на берег не сходи.
Катон уставился на него, думая, что предпочел бы собственными руками возвести акведук, чем провести лишний миг на проклятой посудине.
Децим прислонился к перилам рядом с Катоном, выше по ветру, и понюхал воздух.
— Свежий и соленый. Похоже, денек будет неплохим. Правда, с небольшой качкой, но точно без шторма.
— С качкой… — Катон сглотнул и сжал челюсти. — Где мы находимся?
— В нескольких милях от мыса. Я отдал приказ лечь в дрейф, чтобы не подходить к нему слишком близко в темноте.
— А почему?
— Почему? — Моряк рассмеялся. — Ты никогда прежде не видел мыс?
— Я до хрена чего до сих пор не видел. В том числе и твоего долбаного мыса Мортепонтум.
— А как думаешь, откуда у него такое название — Мортепонтум, «Мост Смерти»? Говорит само за себя, ты не находишь?
Катон нервно огляделся.
— Опасное место, да?
— Возле этого мыса погибло больше кораблей, чем в любом другом месте вдоль всего побережья.
— А что так?
— Думаю, когда солнце взойдет и мы подойдем поближе, ты сам поймешь, почему я предпочитаю держаться подальше. А сейчас извини, но мне надо к команде. Все должны поесть и занять свои места еще до рассвета.
— Беспокоишься?
— Ты серьезно? — Децим в удивлении покачал головой. — Тебе не случалось иметь дела с пиратами?
— Нет.
— Они заслуживают такого же доверия, как акула в колбасной лавке, только они вдвое опаснее.
Катон поднял брови.
— Колоритно. Но не когерентно.
— Чего? — не понял Децим.
— Сравнение у тебя странное: акула ведь не сухопутное существо.
Децим пожал плечами.
— Ты явно не встречался с моим кредитором.

 

Как только над восточным горизонтом забрезжил рассвет, Катон увидел туманные очертания гористого побережья.
— Вот это, — указал Децим на темный участок, — и есть мыс. Теперь мы можем к нему приблизиться. — Он повернулся лицом к корабельному носу, приложил ладони к рту и стал выкрикивать приказы: — Поднять парус! Подтянуть рифы!
Босые матросы вскарабкались к нок-рее и распределились по ней, а когда все были на местах и помощник выкрикнул приказ, распустили узлы и принялись разворачивать парус. Развернувшись, тот стал медленно наполняться ветром и надуваться, в то время как матросы на палубе, ухватившись за шкоты, крепили их к деревянным планкам бортов. Когда парус развернулся до нужной длины, матросы на рее, зафиксировав его, вернулись на палубу.
Бирема начала ощутимо набирать скорость, и Катон слышал плеск и шипение рассекаемой корпусом воды.
— Рулевой! — выкрикнул Децим. — Право руля, на три пальца от носа!
— Право руля, три пальца от носа — есть, командир!
Позади Катона, совсем рядом с ним, могучего сложения рулевой, упершись ногами, изо всех сил налег на тяжелое, прочное рулевое весло, подвешенное над бортом биремы близ кормы. Корабль начал медленно разворачиваться по ветру, носом к отдаленному берегу, и вскоре бирема уже неслась вперед, оставляя за кормой клочья пены.
Децим, явно пребывавший в своей стихии, повернулся к Катону с удовлетворенным блеском в глазах.
— Ну что, теперь тебе лучше?
— Намного.
— С попутным ветром мы скоро доберемся до места встречи. Другое дело, что, если он не переменится, обратно в Равенну возвращаться будет трудно. Парус придется свернуть, зато гребцам работа найдется.
Он кивком указал на палубную решетку, под которой в сумраке угадывались фигуры сидевших на скамьях людей.
— А смогут они, если что, уйти от опасности?
— Должны. Это быстроходный корабль, так что оторваться от возможного преследователя сможем и на веслах. Другое дело, насколько долго гребцы смогут выдерживать гонку. Я всегда слежу за тем, чтобы они были как следует накормлены и отдыхали и у них, если возникнет на то нужда, нашлось достаточно сил. Но лучше, конечно, чтобы такой необходимости не было. Будем на это надеяться, а?
— Лево по борту парус! — выкрикнул с мачты наблюдатель и указал рукой в названном направлении. Катон непроизвольно повернулся туда и прищурился, но не увидел ничего, кроме неразрывной линии горизонта.
— Эй, что ты различаешь? — крикнул Децим дозорному.
После недолгой паузы последовал четкий доклад.
— Парус черный. Теперь вижу и корпус. Судно большое.
— Это он? — спросил Катон.
— Скорее всего. Сейчас, зимой, судов в морях мало. А из-за этих пиратов нынче их даже меньше, чем обычно.
— Эй, на палубе!
Катон с Децимом подняли головы к верхушке мачты. Наблюдатель указывал на юг.
— Еще один парус!
По хребту Катона пробежал холодок.
— Это ловушка!
— Успокойся, — улыбнулся Децим. — У нас уйма времени, чтобы уйти в открытое море.
— Еще парус! И еще! — выкрикнул наблюдатель, указывая за корму биремы.
Катон понимающе кивнул и с натянутой улыбкой снова повернулся к Дециму:
— Так что ты говорил?
Триерарх не ответил: привстав на цыпочки, он всматривался в море на вздымающиеся за кормой корабля волны. Там, над горизонтом, маячили два едва различимых треугольных паруса.
— Хитро придумано, — проворчал Децим. — Должно быть, они начали следить за нами с востока задолго до того, как мы легли ночью в дрейф.
— Почему ты так решил?
— Они терялись в темноте, а наш силуэт был отчетливо виден на фоне заката.
— Ладно, а что теперь?
— Что теперь? — Он пожал плечами. — Нас схватили за яйца, вот что. Остается надеяться, что никакого вероломства они не затевают. Пытаться удрать бесполезно. Остается лечь в дрейф и ждать их подхода.

 

Бирема покачивалась на волнах, направление неспешного скольжения поддерживалось с помощью маленького фок-паруса и рулевого весла. Матросы освободили палубу вокруг Катона, бойцы приписанного к биреме подразделения корабельной пехоты заняли свои места. Установленную на передней палубе катапульту зарядили, рычаги оттянули назад и со щелчком поставили на боевой взвод. Вдоль бортов подняли абордажные сети, горстка лучников собралась за кормовым ограждением. Катон, облаченный в доспехи, стоял рядом с Децимом, держа руку на рукояти меча и глядя, как к биреме неуклонно приближаются сразу четыре корабля. Три из них, легко скользившие по серо-голубым волнам, были ненамного больше биремы, каждый под треугольным парусом восточного образца. Но когда четвертый корабль приблизился настолько, что можно было рассмотреть его толком, Децим сокрушенно покачал головой. Даже далекий от морского дела Катон и то распознал знакомый силуэт.
— Это ведь римский корабль, верно?
— Был римский. Это одна из наших пропавших трирем.
Малые судна легли в дрейф неподалеку от биремы, дожидаясь подхода четвертого корабля. Трирема, как и остальные пиратские корабли, шла под черным парусом; после последнего разворота на нок-рее появились крохотные фигурки, парус быстро убрали, а спустя мгновение из гнезд появились весла. Гребцы заработали ими, и трирема направилась прямиком к римскому кораблю.
Децим взглянул на Катона.
— Момент истины, я так думаю.
— Согласен.
Не отрывая взгляда от приближавшегося судна, Катон размышлял о том, была ли у Вителлия хоть одна причина дать ему это задание, кроме надежды на то, что он с него не вернется.
Подойдя примерно на сотню шагов, трирема развернулась против ветра. Весла замерли, потом втянулись в корпус, и почти сразу же с борта спустили маленький ялик. Он заплясал на волнах, явно стараясь не попасть в зону поражения катапульты, и, приблизившись, остановился возле римского судна. Высокий, тощий юнец во фригийском колпаке, из-под которого выбивались черные кудряшки, сидя на банке ялика, поднес ладони ко рту и крикнул по-гречески:
— Посланник на борту?
Катон подошел к ограждению и поднял руку.
— Я здесь.
— Деньги с тобой?
— Да.
— Поплывешь с нами.
Парень отдал приказ своим гребцам, и ялик направился прямиком к биреме. Один из пиратов держал наготове абордажную лестницу.
Катон обернулся к ближайшему бойцу.
— Ступай вниз. У меня под койкой сундучок. Принеси сюда.
Боец отсалютовал и поспешил к люку, ведущему к маленькой кормовой каюте. Катон перебрался через бортовое ограждение, свесился и нащупал ногами подставленную снизу лестницу.
— Эй, римлянин, — послышался голос снизу. Катон опустил взгляд, и юнец во фригийском колпаке погрозил ему пальцем: — Никаких мечей.
Крепко держась за перила одной рукой, Катон вытащил другой меч из ножен и бросил его на палубу.
— Думаешь, это разумно? — с тревогой спросил наблюдавший за ним Децим.
— Кто знает? — уныло откликнулся Катон. Он вдруг понял, что триерарх нервничает едва ли не больше, чем он сам, и заставил себя улыбнуться. — Смотри, я потребую его обратно, когда вернусь.
Он пригляделся к суденышку и тяжело спрыгнул вниз. Ялик качнуло так, что Катону показалось, будто тот вот-вот перевернется, все они упадут в море и он, будучи в доспехах, камнем пойдет ко дну. Но юнец на корме схватил его за плечо, удерживая на месте, и крикнул:
— Сиди ровно, дурак! Где золото?
— Несут.
Момент спустя посланный боец спустил с борта в сетке денежный ящик. Пират встал, удерживая равновесие с привычной ловкостью бывалого моряка, принял сундучок на вытянутые руки, поставил на дно лодки, освободил от сетей и, задвинув под банку, кивнул гребцам. Ялик развернулся и поплыл к триреме. Катон сидел, скорчившись, обдаваемый брызгами ледяной морской воды, и думал о том, что по сравнению с этой скачущей на волнах вверх и вниз лодчонкой палуба биремы может показаться устойчивой, как суша. Когда они подплыли к триреме, он ухватился за сброшенную с борта веревку, как утопающий за соломинку. На палубе триремы Катон оказался в самом жалком состоянии, но ее относительная устойчивость в какой-то мере успокоила его нервы. Центурион поднялся на ноги и выпрямился. Спустя мгновение у его ног на палубе оказался и денежный сундук. Молодой человек, поднявшийся из ялика, встал рядом с Катоном.
— Добро пожаловать, — послышался голос со стороны кормы, и Катон, повернувшись, увидел направлявшегося к нему рослого, широкоплечего мужчину, внешность которого безошибочно выдавала в нем грека. В ушах его сверкали золотые серьги, а лицо было так ужасно обезображено шрамами, что Катон невольно уставился на него. Пират, заметив это, улыбнулся и протянул центуриону руку. Катон, никак не ожидавший столь теплого приема, на миг чуть не потерял бдительность, но опомнился, сглотнул и решил, что должен выказать себя истинным римлянином. Он холодно взглянул на протянутую руку и покачал головой.
— Весьма сожалею, но я на службе и не могу позволить себе фамильярничать с пиратами.
Грек воззрился на него с удивлением, а потом расхохотался.
— До чего же вы упрямый народ. Неужели вам, римлянам, неизвестно, что такое учтивость?
— Отчего же, вполне известно. Просто у нас не принято проявлять ее по отношению к преступникам. Ты, как я понимаю, Телемах?
— Он самый. — Грек слегка склонил голову. — А это мой помощник, Аякс. — Молодой человек, стоявший рядом с Катоном, кивнул, а Телемах продолжил: — Нам нужно закончить все быстро, римлянин. У меня полно дел.
— Дел? Ты так называешь пиратство и грабеж?
— Ты можешь называть это как угодно, центурион… Прости, не расслышал твоего имени.
— Я его не называл.
— Ну, это как тебе угодно. Это наш задаток? — Он постучал по сундучку носком сапога.
— Да.
— Хорошо. В таком случае у меня есть послание для твоих начальников. Передай им, что товар все еще у меня, но другие покупатели также проявляют — и подкрепляют золотом — свой интерес к нему. Они внесут свой задаток в ближайшие дни.
— Кто они? — спросил Катон.
— Сам понимаешь, я не могу тебе этого сказать. Они желают сохранить анонимность — и жизнь.
— «Освободители», — хмыкнул Катон. — Больше некому.
— Ну, это ты зря. Разве в мире мало людей, имеющих причины ненавидеть Рим и все, за что он стоит?
— А как я могу быть уверенным в том, что ты не блефуешь, чтобы задрать повыше цену?
— Никак не можешь, — усмехнулся Телемах. — Разве могут твои хозяева позволить себе пренебречь возможностью того, что это правда? Зная предмет торга, думаю, что — нет, не могут. Так что передай им: конкуренты предлагают мне двадцать миллионов сестерциев. У пославших тебя есть два месяца, чтобы перебить цену.
Катон делал все, что мог, чтобы не выдать изумления столь непомерной суммой, которая могла бы составить выкуп за царство с царем в придачу. Он воззрился на Телемаха.
— Говоря о товаре, ты ведь имел в виду свитки, не правда ли?
Пиратские вожаки переглянулись, Телемах хмыкнул:
— Верно.
— Никакие свитки не могут стоить таких денег.
Телемах уткнул палец центуриону в грудь.
— Эти могут, уж ты мне поверь.
— Почему?
Теперь уже Телемах воззрился на него с удивлением.
— Так ты, выходит, не знаешь, что они собой представляют?
Катон подумал было о том, чтобы обмануть пиратского вожака, но, понимая, что его легко могут разоблачить, признался:
— Не знаю.
— А хотел бы знать?
Катон выдержал паузу, хотя и не мог пересилить свое любопытство. Телемах, однако, заговорил прежде, чем тот ответил.
— Думаю, хотел бы. Но пойми, римлянин, если я скажу тебе, что в них содержится… и раскрою тебе хоть одну деталь, ты окажешься в смертельной опасности. Так что, если хочешь жить, удовлетворись своим невежеством.
Он внимательно присмотрелся к Катону, убедившись, что молодой командир понял и прочувствовал угрозу, а потом продолжил:
— И вот еще что, пока ты не отплыл: у меня есть еще одно послание, которое тебе надо будет передать. — Он щелкнул пальцами, и к нему подбежал нубиец с маленькой плетеной шкатулкой. Взяв ее, Телемах поднял крышку и продемонстрировал Катону содержимое — тот увидел прилипший к коже головы клок черных волос. — Позволь представить тебе бывшего наместника бывшей колонии в Лиссе, Гая Манилия — кажется, так его звали. Забери это с собой в Равенну как напоминание о нашей встрече и сообщи своим начальникам, что впредь я буду поступать так же и с другими колониями, если только те не станут выплачивать мне по десять миллионов в год золотом. — Телемах вперил в него взгляд. — Ты все запомнил?
— Да.
Чуть поколебавшись, пиратский вожак спросил:
— Парень, тебе сколько лет?
— Девятнадцать.
— А почему послали тебя?
— Если не вернусь, невелика потеря.
— И то верно, — хмыкнул Телемах и почесал подбородок. Затем послышался скрежет, последовало неуловимое движение, и Катон застыл, ощутив, что к его горлу приставлено острие кинжала. Глаза вожака пиратов сузились, превратившись в щелки.
— Я тебя запомню, запомню, наглый щенок, — мягко произнес он. — Можно было бы, конечно, перерезать тебе глотку прямо сейчас и отправить твою голову в Равенну в придачу к уже имеющемуся подарку.
Он подался к Катону ближе, обдав его запахом рыбы. Затем кинжал исчез.
— Радуйся тому, что я настроен завершить переговоры в разумные сроки, и мне некогда ждать, пока римляне направят вместо тебя посланника, обученного хорошим манерам. Но если мы встретимся снова, я своей рукой выпущу тебе кишки. Забирай это. — Он сунул шкатулку Катону в руки. — И проваливай с моего корабля. Имей в виду: если вы попытаетесь последовать за нами после окончания встречи, я потоплю вашу посудину и перебью всех, кто не пойдет с ней на дно. Убирайся!
Катон медлить не стал. Он спустился в ялик, следом спустили шкатулку с закрытой крышкой. Центурион торопливо задвинул ее под банку, стараясь не думать о ее содержимом.
Аякс смотрел на него не без удивления.
— А ты, я гляжу, не трус, римлянин. На свете немного людей, которые говорили с Телемахом в такой манере и остались живы, чтобы потом об этом рассказать.
— Правда? — Катон окинул его взглядом, а потом продолжил: — Непохоже, чтобы ты служил этому человеку так долго, чтобы хорошо его знать.
На лице Аякса появилась странная улыбка.
— Ты ошибаешься. Я знаю его всю жизнь. И он не пустослов, как ты о нем думаешь. Если вы встретитесь снова, он действительно тебя убьет.
— Если я не убью его первым.
Пират рассмеялся:
— Ох уж эти римляне! Нигде больше не встретишь такой самонадеянности.

 

Когда Деций помог Катону подняться на палубу, центурион передал шкатулку бойцу, которого посылал за денежным ящиком.
— Отнеси в каюту, но не открывай, если не хочешь, чтобы тебя выпороли. Понял?
— Так точно, командир.
Катон подошел к борту, и его опять вырвало.
— Что там было? — осведомился Децим.
— Не спрашивай. Лучше возвращайся поскорее в Равенну. Увези меня отсюда.
Назад: Глава двенадцатая
Дальше: Глава четырнадцатая