ГЛАВА 35
— Имя? — рявкнул Макрон легионеру, стоявшему перед столом.
— Гай Валерий Максим, командир.
— Триба?
— Велина.
— Как давно ты служишь в легионах?
— Восемь лет, командир. Семь в Двадцать третьем Марсия, а по его расформированию был переведен в Восьмой.
— Понятно.
Макрон хмуро кивнул. Двадцать третий был сильно замешан в мятеже Скрибониана и поплатился за приверженность самозваному императору. Однако человек, стоявший сейчас перед центурионом, был ветераном и выглядел настоящим солдатом. Не только крепким и выносливым, но образцовым по всем статьям — его доспехи и снаряжение радовали безукоризненным состоянием. Все металлические детали сверкали на солнце, и на нем был новый пластинчатый панцирь, из тех, какие становились все более популярными в армии.
— Дай-ка глянуть на твой меч, Максим, — пробурчал Макрон.
Легионер ловко извлек меч из ножен, перевернул его и подал центуриону рукоятью вперед. Макрон почтительно сомкнул пальцы вокруг рукояти и поднял оружие для тщательного осмотра. Превосходное состояние клинка можно было определить и на глаз, а легкое прикосновение пальца к лезвию выявило отличную заточку.
— Хорошо. Очень хорошо. — Макрон вернул меч легионеру. — Ты получишь назначение в подразделение к концу дня. Свободен!
Легионер отдал честь, повернулся и направился прочь, на взгляд Макрона, несколько напряженно.
— Записать его к нам во Второй, командир? — спросил Катон, сидевший рядом с центурионом. На столе перед ними были развернуты четыре свитка.
Макрон покачал головой:
— Нет. Он, судя по всему, славный малый, но нам не подходит. Посмотри на его левую ногу.
Катон пригляделся и увидел отчетливую белую полоску, сбегавшую от бедра до икры. Давняя рана оставила шрам, заставлявший легионера слегка подволакивать ногу.
— Сейчас-то он идет почти как здоровый, но во время долгого перехода и, особенно, форсированного марша эта рана непременно скажется. Запиши его в Двенадцатый. Для службы он годен, но только в резерве.
Макрон поднял глаза на длинную очередь дожидавшихся назначения легионеров и выкрикнул:
— Следующий!
По мере того как шел день, длинная очередь медленно сокращалась, а столбцы имен на свитках Катона, напротив, удлинялись. Этот процесс завершился лишь поздно вечером, когда Катон при свете лампы просмотрел свои списки, сверив их с дубликатами, присланными из штаба Восьмого легиона, чтобы убедиться, что ни одно имя не пропущено. К чести Макрона, он распределил новоприбывших так, что каждый легион получил пополнение пропорционально своим потерям.
Но лучшие солдаты, разумеется, были зачислены во Второй легион.
На следующее утро Катон поднялся на рассвете и, призвав четырех бойцов своей центурии, поручил им разделить пополнение на четыре группы соответственно подразделениям, к которым эти люди приданы. Пусть, раз уж им служить вместе, пооботрутся и привыкнут друг к другу. Макрон тем временем отправился в штаб, выбивать для Второго легиона дополнительное снаряжение. Очередной писец заявил, что прошение легата, видимо, по ошибке попало в какое-то другое место, и отправился поискать документ, оставив центуриона дожидаться на лавке перед штабным шатром. Через некоторое время Макрон стал чувствовать себя ничтожным клиентом, из тех прихлебателей, которые в Риме часами могут ждать выхода своего патрона. Поерзав и поелозив, он не выдержал и вломился в шатер, где обнаружил, что писец, как ни в чем не бывало, сидит за столом, а «пропавшее» прошение лежит тут же, с краю.
— А, так ты его отыскал? Вот и прекрасно. Сейчас пойдем и отберем, что положено.
— Я занят. Тебе придется подождать.
— Нет. Ждать я не буду. Вставай, парень.
— Нечего мне приказывать, — презрительно хмыкнул клерк. — Я тебе не солдат. Я вообще не военный, а императорский служащий.
— Вот как. Должно быть, работенка не бей лежачего. А сейчас пошли, потому как военные дела, в отличие от канцелярских, отсрочки не терпят.
— Да как ты смеешь? Будь мы в Риме, я тут же доложил бы о тебе префекту претория.
— Но мы не в Риме, — прорычал Макрон, нависая над столом. — Что-то я не вижу поблизости никаких преторианцев.
Сообразив, что сердитый центурион, пожалуй, не остановится перед рукоприкладством, писец сбавил тон.
— Ну хорошо, пойдем, — нехотя согласился он. — Но сделаем все по-быстрому.
— А вот тут как тебе удобнее, — не стал возражать Макрон. — По-быстрому так по-быстрому, у меня ведь не почасовая оплата.
Неотступно сопровождаемый Макроном чиновник обошел хранилище, отдавая на складах распоряжения выдать представителю Второго легиона необходимую амуницию. Заодно были выделены подводы для доставки имущества к лагерю на Тамесис.
— Не могу поверить, что у тебя нет свободного транспортного судна, — подначил чиновника Макрон.
— Вот уж тут, командир, чего нет, того нет. Все имевшиеся в наличии транспорты срочно направлены в Гесориакум для нужд императора и его сопровождения. А нас, чиновников императорской канцелярии, выслали вперед, чтобы облегчить военным административную работу.
— То-то я и смотрю, в здешнем штабе полным-полно штатских. А можно узнать, что за работу вы, не имеющие никакого отношения к армии люди, здесь выполняете?
— Когда какое-то дело требует тщательной организации, — чиновник выпятил грудь, — без нас, специалистов по административным вопросам, не обойтись.
— Вот оно, значит, как? — хмыкнул Макрон. — Но я вижу, таких специалистов здесь полным-полно. Это успокаивает.
После полуденной трапезы Макрон собрал новичков, которых зачислил в свою центурию, перед палаткой и устроил им смотр. Солдат ему удалось подобрать хороших. Крепких, закаленных, опытных, с безупречными послужными списками. Он был уверен, что, когда шестую центурию снова бросят в бой с бриттами, эти ребята его не подведут. Удовлетворенный своим выбором, центурион с улыбкой повернулся к Катону.
— Ну что ж, оптион. Теперь тебе надо обратиться к этой компании от лица Второго легиона.
— Мне, командир?
— А то кому же? Тебе нужно отрабатывать командные качества.
— Но, командир…
— И постарайся, сынок, говорить убедительно, чтобы их проняло. Давай, начинай!
Подтолкнув Катона к строю, Макрон нырнул к себе в палатку и принялся с отсутствующим видом точить кинжал.
Катон остался один перед двумя шеренгами солдат, иные из которых с виду казались сущими головорезами. Нервно прокашлявшись, юноша выпрямился и сцепил руки за спиной, лихорадочно подыскивая подходящие слова.
— Это… стало быть… мне бы хотелось поздравить вас со вступлением во Второй легион. Мы уже провели довольно успешную кампанию, и я уверен, что вскоре вы будете так же гордиться своим новым легионом, как гордились Восьмым. — Он пробежался взглядом по ничего не выражающим солдатским физиономиям, и уверенности у него поубавилось. — Я… я думаю, когда парни шестой центурии окажут вам радушный прием, вы сами почувствуете, что в своем роде мы как одна большая семья… — Катон стиснул зубы, чувствуя, что увязает в трясине избитых фраз. — Короче, если у вас возникнут какие-нибудь проблемы и вы захотите обсудить их с кем-нибудь, добро пожаловать в мою палатку.
Кто-то насмешливо хмыкнул.
— Меня зовут Катон, и я уверен, что достаточно быстро запомню ваши имена по дороге к расположению нашего легиона. Э-э… у кого есть вопросы?
— Оптион! — Легионер в конце шеренги поднял руку. Физиономия у этого малого была особенно зверской, и Катон, к счастью, еще с отбора запомнил его имя.
— Цицерон, не так ли? Чем могу помочь?
— Я просто подумал, а не дурит ли нас наш центурион. Ты и вправду оптион?
— Да. Конечно, я оптион. — Катон покраснел.
— А как давно ты служишь в армии, оптион?
По шеренгам пробежала волна негромких смешков.
— Достаточно давно. Ну, есть еще вопросы? Нет? Тогда сбор на рассвете в полной готовности для марша. Вольно! Разойдись!
Когда новоприбывшие не спеша разошлись, Катон сердито стиснул кулаки за спиной. Ему было стыдно за свое откровенно провальное выступление. Из палатки центуриона доносился равномерный скрежет затачиваемого о точильный камень клинка, и он понял, что насмешек Макрона ему не избежать. Наконец скрежет прекратился.
— Катон, сынок.
— Командир?
— Ты, может быть, и один из самых смышленых и смелых ребят, с кем мне доводилось служить.
Катон покраснел.
— Благодарю, командир.
— Но это твое обращение к новым парням было одним из самых плачевных, какие мне доводилось слышать. Право же, на проводах в отставку писцов порой произносятся более бодрящие речи. Я-то, признаться, думал, что ты мастак насчет вдохновляющей людей трепотни и всех таких штук.
— Я лишь читал о них, командир.
— Понятно. Значит, тебе нужно малость подкрепить теорию практикой.
Донельзя довольный тем, как удачно он высказался, Макрон улыбнулся. Вообще-то, он был скорее рад тому, что молодой Катон, несмотря на свою дворцовую (исключительную, по солдатским меркам) образованность, не справился с простецким заданием. И центурион еще раз улыбнулся своему оптиону, ибо проявленная другим человеком слабость зачастую вызывает к нему доброе расположение.
— Не переживай, парень. До сих пор ты то и дело показывал себя с наилучшей стороны.
Пока Катон пытался подыскать спасающий его лицо ответ, снаружи донесся гул возбужденных голосов. Люди со всей территории хранилища взбегали на вал, обращенный своим внешним скатом к пристани.
— Что за суматоха? — пробормотал Макрон, выйдя вразвалочку из палатки и становясь рядом со своим оптионом.
— Должно быть, — предположил Катон, — что-то приближается со стороны моря.
Пока они гадали, народу на валу прибавилось. И все чаще над общим гулом толпы разносились крики:
— Император! Император!
— Пошли! — гаркнул Макрон и рысцой направился к дальней от них стене.
Катон держался чуть позади. Вскоре они смешались с плотной толпой и после основательной толкотни пробились не только на вал, но и на настил для караульных.
— Дорогу! — кричал Макрон. — Пропустите центуриона.
Толпа, состоявшая по большей части из лагерной обслуги, расступалась перед человеком командного ранга, благодаря чему Макрон с Катоном протиснулись к частоколу, откуда им открылся вид на залитый полуденными лучами солнца пролив. Там, на дистанции в несколько миль, виднелась направлявшаяся к берегу императорская флотилия. Четыре боевые триремы, шедшие по обе стороны от громадного двухмачтового флагмана, казались лодчонками по сравнению с ним. Высокий нос и корму этого корабля украшала искусная резьба, два огромных, свисавших с рей пурпурных паруса были развернуты так, что красовавшиеся на них золотые орлы просто блистали. Однажды в Остии Катон уже видел это судно, поразившее его великолепием и размерами. Огромные весла с изумительной слаженностью поднимались из воды и плавно опускались в море. Позади флагмана тянулись военные корабли, за ними транспортные и наконец суда тылового охранения. Флагман приближался к берегу с той величественной грацией, какую движению подобного колосса мог придать только великолепно обученный экипаж. Правда, водоизмещение не позволяло этому гиганту подойти к пристани, и он остановился в четверти мили от берега. Когда корабль бросил кормовой и носовой якоря, триремы, палубы которых были заполнены облаченными в белое преторианцами, продолжили движение к причалу. Они пришвартовались, и императорские гвардейцы, сойдя на берег, выстроились вдоль склона, между пристанью и хранилищем.
— Ты видишь императора? — спросил Макрон. — У тебя глаза помоложе моих.
Катон пробежался взглядом по заполненной придворными палубе флагмана, однако не только не признал в ком-либо императора, но и не приметил образовавшегося где-нибудь кружка его приближенных. Он покачал головой. Между тем легионеры с нетерпением ждали появления Клавдия. Нетерпение нарастало, наконец толпа начала скандировать его имя.
— Клавдий! Клавдий! — гремело над проливом.
Громовые возгласы, разумеется, доносились до флагмана, однако, хотя порой то здесь, то там возникало ошибочное волнение, императора так и не было видно. В конце концов радостное возбуждение сменилось досадой и разочарованием. Когда преторианцы, отойдя к самой дальней от скотобойни стене хранилища, стали разбивать на ночь лагерь, даже самые терпеливые поняли, что ждать Клавдия бесполезно.
— А почему он так и не высадился? — осведомился Макрон.
Для Катона, выросшего при дворе и помнившего, какими церемониями обставляется каждый шаг носителя высшей власти, в этом не было ничего удивительного.
— Высадка императора должна сопровождаться торжественной церемонией, а ее надо подготовить. Думаю, он сойдет на берег завтра.
— А. — Макрон был разочарован. — Значит, сегодня ничего интересного мы не увидим?
— Боюсь, командир, это именно так.
— Ну что ж, тогда вернемся к своим делам. Кстати, и вино еще осталось — не помешает его допить. Ты идешь?
— Нет, командир, спасибо. Мне хотелось бы еще посмотреть.
— Дело твое.
По мере того как сгущались сумерки, толпа на валу редела. Катон же подался вперед, поместил локоть в промежуток между двумя кольями и, подперев подбородок ладонью, стал рассматривать теснившиеся вокруг флагмана вспомогательные суда. Палубы их были полны народу, на одних везли солдат, на других многочисленную челядь, а на некоторых — богато разодетых вельмож из императорской свиты. Когда триремы, высадившие преторианцев, отчалили, а несколько тяжелых транспортных судов заняли освобожденные ими места, внимание юноши привлекли возвышающиеся над снятыми верхними настилами трюмов странные серые холмы.
— Слоны! — вырвалось у Катона, когда он пригляделся.
Те немногие люди, которые все еще отирались у частокола, разделили его удивление. При всем устрашающем виде этих животных, хорошо подготовленные солдаты давно научились держать их под контролем, поскольку вышедшие из повиновения слоны могли представлять для содержавшей их армии ничуть не меньшую опасность, чем для войск противника. В современной войне этим гигантам практически не находилось достойного применения, и Катон, например, видел их только в загонах позади Большого цирка. Зачем понадобилось тащить слонов в Британию, никто толком не понимал, но уж конечно, их не собирались использовать в борьбе против бриттов. Скорее, подумал юноша, слоны предназначаются для какой-нибудь торжественной церемонии, а то и просто чтобы нагнать на варваров страху.
Пока Катон глазел на баржу со слонами, целая секция ее борта была убрана, палубу соединили с пристанью широким бревенчатым настилом. Потом моряки опустили в трюм прочный пандус, по которому, как и по всему пути до причала, рассыпали смесь земли и соломы. После непривычного, связанного с теснотой и качкой путешествия в трюмах слоны могли прийти в возбуждение, и знакомые запахи предназначались, чтобы их успокоить. Убедившись, что все готово, капитан отдал приказ приступить к разгрузке. Снизу донеслись трубные звуки, а спустя несколько мгновений погонщик вывел первого слона по пандусу на палубу. Следует признать, что даже у Катона, не понаслышке знакомого с этими существами, при виде огромной серой туши с загнутыми громадными бивнями перехватило дыхание, и он напомнил себе, что находится на безопасном удалении от нее. Постукивая слона палкой по загривку, погонщик побудил его ступить на широкий трап. Судно слегка накренилось под тяжестью исполина, слон остановился и поднял хобот, однако погонщик сумел заставить его двинуться дальше, и спустя несколько мгновений живой холм, к великому облегчению команды, сошел на пристань.
Последний слон ступил на берег уже в сумерках, после чего могучих диковинных великанов отвели в особый загон, в стороне от загонов для лошадей или рогатого скота, чтобы не пугать эту более мелкую живность. Пока Катон и прочие зеваки провожали взглядами неспешно, враскачку удалявшихся гигантов, грузовые суда отошли, уступив место у причала пышно разукрашенным военным кораблям, на борту которых, однако, находились вовсе не войска, а императорская свита. По трапам на причал стала спускаться римская знать — патриции в тогах с широкой пурпурной каймой и их жены в драгоценных шелках, с затейливыми прическами. Следом потянулись люди рангом пониже — чиновники, носившие тоги с узкой каймой, и их жены в не столь вычурных, как у аристократов, но тоже дорогих столах. Наконец следом за господами вниз потекли десятки рабов. Каждая группа несла пожитки своих хозяев под присмотром управителя, следившего, чтобы ничто не было повреждено или разбито.
На пристани рабы и слуги собирались вокруг своих господ, в то время как явившиеся невесть откуда писцы уже сновали от одной знатной персоны к другой, сверяясь со своими списками и сопровождая каждого высокопоставленного гостя со всей его челядью к специально для них установленным на территории хранилища шатрам и палаткам. Мало кто из новоприбывших поднимал глаза на таращившихся из-за частокола легионеров, которые молча дивились пышности и богатству римской аристократии, чья столь роскошная жизнь оплачивалась солдатскими потом и кровью.
Юный Катон, бездумно шаривший взглядом по пестрой толпе, заполонившей всю пристань, вдруг в изумлении вздрогнул, а сердце в груди его подпрыгнуло и затрепетало подобно бабочке под ладошкой ребенка. Дыхание юноши замерло, глаза расширились, словно вбирая в себя и длинные, темные, схваченные гребнями волосы, и тонкие дуги бровей, и личико, имевшее очертания стилизованного сердечка. Ярко-желтая стола охватывала стройное тело, подчеркивая изящество его форм. Безошибочно выхватив все это из людской толчеи, Катон просто остолбенел. Юноше хотелось окликнуть возлюбленную, но у него не хватило решимости, а спустя мгновение она уже снова повернулась к своей госпоже, и они продолжили разговор.
Отпрянув от частокола, Катон со всех ног припустил вниз, а потом к главным воротам хранилища. Одна мысль о возможности снова заключить Лавинию в объятия обратила усталость последних недель в ничто.
