ГЛАВА 30

— Хорошо, — промолвил Макрон, жуя кусок рыбы. — Просто замечательно!

Он широко улыбнулся сидевшему рядом с ним карфагенянину. Они благодушествовали возле палатки центуриона. Костер уже прогорел, но еще тлел посреди серого пепла, давая тепло и вовлекая в гибельный танец мотыльков и мошкару. Если у Катона поначалу и имелись сомнения насчет того, сумеет ли Нис приготовить форель, то теперь они рассеялись, и он с удовольствием выуживал кусок за куском из принесенной великаном корзинки.

Поход на рыбалку принес новые впечатления, и Катон получил от него гораздо большее удовольствие, чем то, на что он рассчитывал. Это было и странно, и славно — сидеть, отдаваясь нескончаемым гимнам природы, и любоваться игрой солнечных бликов на привольной глади реки. Успокаивающий шорох листьев на легком ветру, умиротворяющее журчание воды — все это в совокупности действовало удивительно благотворно, способствуя смягчению не отпускавшего его все последнее время нервного напряжения. Сейчас же, когда Нис выказал себя не только умелым рыболовом, но и превосходным поваром, Катон восхищался им еще больше.

— Эта рыба приготовлена по африканскому рецепту, — пояснил лекарь. — Меня научил готовить ее наш повар, еще в детстве. Рецепт хорош тем, что рыба годится почти любая, секрет тут в подборе специй и трав.

— Как тебе удается таскать их с собой? — поинтересовался Макрон. — Где ты их вообще держишь?

— Среди целебных снадобий, где же еще. Причем мне даже не приходится нарушать уставные порядки: большинство трав и пряностей, пригодных к столу, обладают заодно теми или иными лекарственными свойствами.

— Как удобно.

— Еще бы.

Катон глянул на уминавшего рыбу карфагенянина и задумался о том, как этот человек, с его столь высоким, но мало что значащим для римской армии происхождением, чувствует себя среди римлян? И вообще, насколько способны люди приспосабливаться к обстоятельствам?

— Нис, — промолвил он, — а каково это, быть карфагенянином на римской службе? Учитывая историю отношений наших народов.

Нис на время прекратил жевать.

— Каково это? Кое-кто дня три назад уже задавал мне такой же вопрос. Большую часть времени я слишком занят, чтобы задумываться о чем-то подобном. В конце концов, Пунические войны остались в далеком прошлом. В столь далеком, что они, кажется, уже не имеют ко мне отношения. Нынче моя родина входит в состав империи, и это мир, в котором я родился и в котором живу. Возьмем хотя бы римскую армию: она так называется, но в какой степени она «римская»? Посмотри, сколько народов служит теперь под сенью орлов. Если считать и вспомогательные части, то в римской армии представлены все племена империи, а ведь многие из них когда-то тоже воевали с Римом. Теперь мы все неразрывно с ним связаны, но все же порой я задумываюсь… — Нис помолчал, вперив долгий взгляд в тлеющие угольки. — Порой я задумываюсь, а не слишком ли многое уступили мы Риму?

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Макрон, не переставая с аппетитом поглощать рыбу.

— Сам точно не знаю. Просто, где бы я ни был, даже на самых отдаленных задворках империи, короче — всюду, куда добрались римские солдаты, мне встречалось одно и то же. Римские постройки, римские дороги, римские пьесы, поставленные в римских театрах, римские история и поэзия в библиотеках, римская одежда на улицах и римские слова на устах людей, которые в жизни не видели и не увидят Рима.

— Ну и что тут дурного? — пожал плечами Макрон. — Разве все туземное было лучше римского?

— Не знаю, — честно признался Нис. — Вряд ли лучше, скорее просто другим. А различия как раз и имеют значение.

— Но именно различия и приводят к войнам, — сказал Катон.

— Вовсе не обязательно. По мне, так гораздо чаще причины войн коренятся именно в сходстве между правителями разных стран, в идентичности их целей и устремлений. Все они желают одного и того же — укрепления и расширения власти, приумножения своих богатств и обретения славы. Всем им хочется восторжествовать над соседями и войти тем самым в историю. Возьми хоть Цезаря, хоть Ганнибала, хоть Александра, хоть Ксеркса — всюду одно и то же. А ведь войны затевают именно эти люди, а отнюдь не народы. Народы, при всех их различиях, слишком озабочены видами на урожай и приплод скота. Целость жилищ, запасы снеди, верность жен и здоровье детей — вот что заботит простых людей по всей империи и за ее пределами. Война не служит их целям. Им ее навязывают.

— Чушь собачья! — сплюнул Макрон. — Я никакой не правитель, а простой человек, но война вполне служит моим целям. В армию я вступил добровольно, никто меня не заставлял. Другое дело, что, не стань я солдатом, мне сейчас пришлось бы помогать отцу, еле сводящему концы с концами. Между тем еще несколько хороших кампаний, и я, выйдя в отставку, смогу уже не беспокоиться о будущем. То же самое относится и к Катону.

Макрон сопроводил свои слова хмурым взглядом, но потом, удовлетворившись сказанным, принялся доедать рыбу.

Катон смущенно кивнул и постарался придать беседе новое направление.

— Может быть, причина войн и коренится в тщеславии правителей, но войны, которые ведет Рим, оправданы последующим установлением мира и благоденствия. Взять, например, Галлию — какие перемены произошли в этой стране после ее присоединения к Риму. Там, где беспрерывно враждовали между собой мелкие племена, ныне воцарился порядок. Разве это не служит интересам галлов в той же мере, что и интересам римлян? Миссия Рима как раз и состоит в расширении границ цивилизации.

Нис печально покачал головой.

— Да, большинству римлян хотелось бы думать именно так. Однако многие другие народы имеют наглость считать себя не менее цивилизованными, чем римляне, только к понятию «цивилизация» они подходят со своими мерками.

— Нис, старина, — заговорил Макрон увещевающим тоном, — уж я-то на своем солдатском веку повидал немало этих так называемых «цивилизаций» и точно скажу, что ни одна из них не лучше римской. Чужеземцам нечему нас учить, и чем скорее они, вот как ты, признают благое значение миссии Рима, тем лучше для них же.

Нис вскинулся, его расширенные глаза на миг отразили блеск тлеющих угольков. Потом он снова опустил голову и сказал:

— Центурион, я вступил в армию, чтобы получить права и преимущества, даваемые римским гражданством, то есть руководствовался сугубо практическими, а не возвышенными соображениями. Мнения о некой особой миссии вашей империи я не разделяю. Рано или поздно она канет в ничто, как и все другие империи, оставив после себя лишь поросшие сорняками развалины да погребенные землей разбитые статуи, возбуждающие любопытство тех, кому случится их откопать.

— Падение Рима? — усмехнулся Макрон. — Ну ты и загнул, лекарь! Да Рим… он же самый великий, самый могучий, самый… Катон, ты бы, что ли, объяснил ему, что к чему. Ты ведь у нас грамотей, а не я.

Катон, однако, оказался в двойственном положении. С одной стороны, он верил в особое предназначение Рима, но с другой — прекрасно знал, что и сам Рим многим обязан иным, более древним культурам. Да и с карфагенянином, который был ему симпатичен, спорить совсем не хотелось.

— Думаю, речь может идти не о падении Рима, а о конце каких-то реалий, в том смысле, что Рим, вбирая в себя все лучшие достижения человечества, с благословения могущественных богов кладет предел истории отдельных племен и народов. Любая же война, которую мы ведем, нацелена на защиту всех пользующихся благами империи от угрозы со стороны живущих за ее пределами варваров.

— Вот-вот! — торжествующе подхватил Макрон. — Точно сказано, мы защитники, вот кто! Молодец, парень! Мне бы в жизни так здорово не сказать. Ну, Нис, что ты ответишь?

— Отвечу, что твой оптион вовсе не глуп, но слишком молод, — отозвался Нис, старясь не выказывать горечи. — Однако со временем он может и изменить свое мнение, набравшись собственного опыта, а может быть, и почерпнув что-то у тех немногих римлян, которые обладают истинной мудростью.

— И кто же они, эти мудрые римляне? — хмыкнул Макрон. — Не иначе как хреновы философы, сочиняющие всякую заумь.

— Философы философами, но и обычные люди бывают не чужды мудрости. В том числе и воины. Мне случалось беседовать с римскими командирами, которые разделяют мои взгляды.

— Вот как? С кем же это?

— Например, с вашим трибуном Вителлием.

Макрон с Катоном изумленно переглянулись, в то время как Нис с воодушевлением подался вперед.

— Да, этот человек умеет смотреть глубоко. Он понимает, что возможности империи не безграничны. Он знает, чего стоит расширение империи ее народу, римлянам и не римлянам. Он… — Нис осекся, сообразив, что сказал больше, чем следовало. — Короче говоря, он подходит к этим вопросам не поверхностно, а вникая в самую суть. Вот что я хотел сказать.

— О да, продумывает он все прекрасно! — воскликнул, не удержавшись, Макрон. — И наносит удар в спину, если ты оказываешься на его пути. Ублюдок!

— Командир! — вмешался Катон, желая разрядить возникшую напряженность. — Что бы мы там ни думали о трибуне, сейчас это не имеет значения, ибо мы говорим не о том.

Он мгновенно сообразил, что, раз уж Нис дружен с Вителлием, ему и Макрону лучше бы попридержать языки, ибо любое их неосторожное слово, переданное хирургом трибуну, может выйти им боком. История с казной Цезаря еще не забылась, и то, что Вителлию удалось выйти сухим из воды, лишь подтверждало, насколько он хитер и опасен.

Макрон взял себя в руки, но теперь сидел молча, дожевывая корочку и хмуро озирая бесконечные ряды палаток да огоньки костров.

Нис тоже помолчал, а потом встал и отряхнул крошки с туники.

— Я загляну к тебе, Катон.

— Да. И спасибо за рыбу.

Карфагенянин кивнул, повернулся и быстро ушел.

— На твоем месте, — тихонько сказал Макрон, — я бы держался от него подальше. Этот малый связался с дурной компанией. Доверять ему не стоит.

Катон перевел взгляд с центуриона на быстро удалявшуюся тень и вздохнул. Ему не нравилось отношение Макрона к хирургу, как не нравилось и то, что центурион в этом споре фактически принудил его к защите своей точки зрения, хотя правота ее отнюдь не была безусловной. Но, с другой стороны, Нис тоже не во всем прав. Он ошибается во многом, и особенно — в оценке Вителлия.