XXVII
Раненая рука Марка висела на ремне. Он, как мог, осторожно придерживал ее, когда колесо повозки попадало в ямку на дороге и повозка клонилась набок. Впереди лежал небольшой городок Синуэсса, где они должны будут остановиться на ночь в одной из гостиниц. Зима заканчивалась, скоро настанут первые весенние дни. Пользуясь хорошей погодой, по дороге ехали торговцы и другие путешественники. В обоих направлениях двигались повозки, груженные всеми видами товаров, шли люди группами и поодиночке. Один раз повозка проехала мимо группы скованных одной цепью людей, идущих в противоположном направлении. Марк смотрел на них с жалостью. Большинство были в рваных туниках, босиком. Угрюмое выражение их лиц говорило об отчаянии при мысли о том, что их ожидало рабство. Марка охватил гнев. Он обернулся, чтобы еще раз посмотреть на них. Ему было больно видеть этих несчастных людей. Но ведь на ферме отца тоже были рабы, напомнил он себе. Марк принимал этот факт, потому что рос рядом с ними и считал их скорее членами семьи и друзьями. Он думал, что они согласны на такую судьбу. Теперь он был другого мнения. Он жил как раб и каждый день нес это ярмо. Он очень хотел снова почувствовать вкус свободы и стать хозяином своей судьбы.
Еще некоторое время он смотрел на удаляющуюся группу. Мимо прошла одинокая фигура в длинной накидке с капюшоном. Человек направлялся в Синуэссу и был на расстоянии пятидесяти шагов от повозки. У человека был посох и нищенская сума. Он остановился попросить несколько монет у охранника, сопровождавшего группу рабов. Охранник оттолкнул человека и продолжил путь. Наверное, существуют и худшие участи, чем быть рабом, подумал Марк. Но в отличие от рабов даже нищие могут выбрать свой путь в жизни.
Возница щелкнул языком и стегнул мулов, чтобы они шли быстрее. Марк раздраженно посмотрел на него. Покачивание повозки и так причиняло невыносимую боль. Но он прикусил язык и промолчал. Брут, возница, был крупный человек, вольноотпущенник и очень жадный. Он был недоволен тем, что оставался таким же бедным свободным, каким был бедным рабом. Они едва перемолвились словом с тех пор, как покинули школу гладиаторов, и Марк не горел желанием провести еще несколько дней в компании этого человека, пока они едут в Рим.
С приближением к воротам Синуэссы движение на дороге замедлилось. Входившие в город платили пошлину за вход. Остальные объезжали город, чтобы выехать на дорогу с дальней стороны. Брут сидел и ворчал, нетерпеливо прищелкивая языком:
— Ну давай, давай же. Весь день ничего…
Наконец возница, стоявший перед ними, заплатил свои монеты и проехал в ворота. Настала очередь Брута и Марка. Сборщик пошлин подошел и оглядел повозку:
— Повозка пустая. Товаров нет?
— Правильно определил, — проворчал Брут. — Только я, мальчик и повозка.
— Мальчик твой?
— Он — раб. Я везу его к одному патрицию в Рим.
— Тогда ты должен заплатить пошлину за него и за повозку.
— Что? — Густые брови Брута сомкнулись. — Что за ерунда? С каких это пор Синуэсса берет пошлину за рабов?
— Посмотри вон туда.
Сборщик пошлин указал на список пошлин над воротами. В конце списка была свежая запись.
— Новое распоряжение отцов города. С прошлого месяца рабы считаются товаром, за который надо платить. Извини, господин, — неубедительно извинился он. — Но ты должен заплатить за мальчика.
Брут повернулся к Марку:
— Я не намерен тратиться на тебя. Пусть твой новый хозяин возместит мои затраты, когда приедем в Рим.
Марк пожал плечами:
— Решай этот вопрос с ним. Меня это не касается. Я — раб.
— И не забывай об этом. Еще один такой дерзкий ответ — и я выпорю тебя. Слышишь? — Брут вынул кошелек и заплатил. — Вот! И скажи отцам города от моего имени, что они — кучка проклятых жуликов.
— Спасибо, господин, — улыбнулся сборщик. — Я, конечно, передам мнение клиента. А теперь поезжай.
Брут щелкнул поводьями и крикнул мулам:
— Н-но! Вперед, тупые животные!
Повозка прогромыхала через арку в город. Запахло гнилыми овощами, сточными водами и заплесневелой сыростью. Марк сморщил нос. Брут ехал по оживленной улице, не обращая внимания на других. Люди вынуждены были сторониться, давая ему дорогу и посылая проклятия ему вслед.
Он свернул с главной улицы и въехал во двор гостиницы. Потянув за поводья, остановил мулов.
— Слезай. Держи постромки, пока я не найду место для повозки.
Марк одной рукой помог себе сойти с повозки и взял постромки ведущего мула. Брут позвал конюха, они вдвоем отцепили повозку и поставили у стены. После этого Брут повел мулов в стойла.
— Найди себе соломы для постели, — кивнул он в сторону повозки. — Ты будешь спать там.
— А ты? — спросил Марк.
— Я? Я возьму себе койку в гостинице. После того, как выпью. А ты останешься здесь. Не уходи со двора.
— Что я буду есть? — сердито спросил мальчик. — Я весь день ничего не ел. Ты не можешь морить меня голодом.
— Ты — раб. Я могу делать с тобой все, что захочу.
— Да, но я не твой раб. Тебе было велено заботиться обо мне, пока мы не приедем в Рим.
Брут фыркнул и щелкнул Марка по носу.
— Хорошо, — с кислым видом ответил он. — Я пришлю тебе еды, если вспомню.
Не сказав больше ни слова, он вошел в низкую дверь гостиницы. Марк отправился на конюшню за соломой. Покрыв дно повозки соломой, он сел, прислонившись к борту.
— Все еще раб, — пробормотал он.
Некоторое время он сидел и слушал шум окружающих улиц, на фоне которого иногда резко выделялся пронзительный крик мула или пьяный смех из гостиницы. Когда он был уже готов закрыть глаза и уснуть, какой-то человек осторожно вошел во двор. На нем была длинная накидка, в руке сума. Человек тряхнул сумой, и до Марка донеслось слабое звяканье монет. Марк вспомнил нищего, которого он приметил раньше на дороге. Он молчал. Увидев, что вокруг никого нет, нищий опустил суму. Дойдя до середины двора, человек огляделся. Марк видел только его подбородок, поскольку капюшон скрывал лицо. Человек повернулся к нему, секунду постоял, потом подошел к повозке.
— Ты зря тратишь время, — сказал Марк. — У меня нет денег.
— Денег? — тихо переспросил нищий. — Я не хочу от тебя денег, Марк.
Марк вздрогнул.
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Я достаточно хорошо тебя знаю, — ответил нищий. — Может быть, даже лучше, чем ты сам себя знаешь.
Слегка прихрамывая, он подошел к заднему борту повозки и откинул капюшон.
— Брикс… — Марк потряс головой от удивления. — Клянусь богами, я надеялся, что тебе удалось убежать далеко. Что ты делаешь здесь?
— Я ждал, когда смогу поговорить с тобой, Марк. Я следовал за тобой всю дорогу от Капуи.
Брикс огляделся, чтобы убедиться, что, кроме них, во дворе никого нет, потом влез на повозку и сел напротив Марка.
— Есть кое-что, что я должен рассказать тебе. Что-то очень важное. Но прежде чем говорить с тобой, я должен был встретиться с некоторыми людьми. Теперь они знают то, что знаю я, и они согласны, чтобы я все рассказал тебе. Ты имеешь на это право. Это твоя судьба.
Марк все еще не мог оправиться от потрясения при новой встрече со своим другом.
— О чем ты говоришь?
Брикс пристально посмотрел на него:
— Непросто рассказать тебе то, что я знаю, и то, о чем я догадался. Надо торопиться, потому что неизвестно, сколько у меня времени, прежде чем кто-нибудь появится.
— Брикс, ты должен уйти! — в тревоге ответил Марк. — Если тебя увидят и узнают, тебя поймают. С такой ногой ты не убежишь.
Брикс хитро улыбнулся:
— Все не так плохо, как кажется. Со мной все будет хорошо. А теперь слушай меня.
Марк хотел возразить, но Брикс поднял руку, останавливая его, и Марк кивнул. Брикс похлопал его по правому плечу.
— Это о том клейме, что я заметил у тебя. Я сразу его узнал, но не видел в нем смысла, пока ты не рассказал мне о своей матери. Ты сказал, что она была рабыней, сторонницей Спартака.
— Правильно. Пока ее не взяли в плен и мой отец не купил ее.
— Марк, я должен сказать тебе: твоя мать не была сторонницей Спартака.
— Тогда кем? — Марк ближе наклонился к Бриксу. — Почему же она так говорила? Почему она лгала мне?
— Это не было ложью. В некотором смысле она была его сторонницей. Но она была больше того. Она была его возлюбленной. Его женой, если рабыня может быть женой.
— Женой? — Марку стало холодно. — Моя мать… и Спартак?
— Да.
— Как ты узнал? — подозрительно спросил Марк.
— Потому что я был из его ближайшего круга. Нас было двадцать. Мы поклялись защищать жизнь Спартака. Мы носили специальное клеймо, как и он. Когда один из нас умирал, выбирали другого и клеймили. Только мы знали об этом клейме: волчица Рима, насаженная на меч гладиатора. Нет, не любого гладиатора, а Спартака. Это он придумал клеймо, его сделали по его рисунку. И он первый был заклеймен, и он, в свою очередь, поставил клеймо нам. Мы были братством, Марк. Твой отец и мы. Только его женщина знала о тайном символе.
Марк нервно сглотнул:
— И это то же самое клеймо, что у меня на плече?
— Да. И на моем. Посмотри.
Брикс сдернул с плеча накидку и тунику и повернулся к Марку. Тонкая белая линия рубца изображала голову волка и меч. Он снова закрыл плечо.
Марк покачал головой:
— Этого не может быть. Наверное, совпадение.
— Ну, тогда ты можешь представить, как я удивился, когда увидел клеймо на тебе. Вот почему я должен был узнать об этом больше. Вот почему я должен был избавить тебя от порки в строю. — Брикс помолчал, потер лоб, размышляя о чем-то. — Видишь ли, после последнего боя, когда Спартак был убит, а его армия потерпела поражение, его женщина, Амарат, исчезла.
— Амарат? — прервал его Марк. — Но мою мать зовут Ливия.
— Это теперь, — улыбнулся Брикс. — Во всяком случае, она уже была беременная, и Спартак приказал ей бежать, если бой будет проигран. Но побега не произошло. Армии Красса и Помпея поймали нас в ловушку. Как ты знаешь, во время боя я лежал раненный в лагере. Я видел Амарат. Она сказала мне, что взяла все, что было ценным для нее, и попытается найти способ вернуться домой, к своим. Тогда мы говорили с ней в последний раз. Сейчас я думаю, что она забрала клеймо с собой. Наверное, клеймо все еще оставалось с ней, когда ее взяли в плен и центурион стал ее хозяином. А когда ее ребенок родился, она поставила ему клеймо. — Брикс взял руку Марка. — Она поставила клеймо тебе.
— Но зачем?
— Она хотела, чтобы ты носил на себе знак восстания. Я думаю, что когда-нибудь она рассказала бы тебе правду. Всю правду.
— Какую правду? — спросил Марк, чувствуя подступающую тошноту. — Какую правду?
— Что ты не сын центуриона. Что она уже ждала ребенка, когда ее схватили, и что отцом ее ребенка был сам Спартак.
— Нет… Нет! — Марк затряс головой. — Это неправда. Я знаю, кто был мой отец. Он был центурионом. Героем. Я любил его.
У него сдавило горло, и все чувства, которые он когда-либо испытывал к человеку, который вырастил его как сына, всколыхнулись в нем. От горя у него заболело сердце.
— Тихо! — прошептал Брикс, оглядываясь. — Марк, это горькая правда. Но это правда. Верь мне.
— Нет. Не буду я тебе верить. — Марк смахнул выступившие слезы. — Это ложь.
— Тогда как ты объяснишь клеймо?
— Я… я не могу.
— Подумай, Марк. Вспомни свое детство. Уверен, ты должен был чувствовать, что твоя мать и Тит что-то скрывают от тебя.
Марк постарался вспомнить. Почти против воли он вспомнил свою жизнь на ферме, свою мать и Тита, их порой формальные отношения. Вспомнил, как его мать всегда говорила ему, что однажды он станет намного больше, чем сын фермера.
— Марк, у меня мало времени. Послушай меня. Я не жду, что ты сразу поймешь все. Ты — сын Спартака. Это значит, что ты — враг рабству, а следовательно, враг Риму. Если они когда-нибудь обнаружат твое настоящее происхождение, ты окажешься в большой опасности. Никогда ни одной душе не говори то, что я тебе рассказал. Но есть еще кое-что, чего ты не знаешь. Дух Спартака пережил его поражение. Он продолжает жить в сердцах рабов по всей Римской империи. Если когда-нибудь вспыхнет новый бунт, соберутся тысячи, чтобы встать под знамя его сына. Этот день может никогда не наступить. Но если он наступит, твое предназначение — бороться, чтобы завершить дело твоего отца. Ты понимаешь?
— Предназначение? — У Марка путались мысли. Он покачал головой. — Нет! Мое предназначение — завоевать свободу и спасти мать из рабства. Это все.
— На данный момент — может быть. Но это не меняет того, кто ты есть на самом деле и что ты должен отстаивать. Со временем ты это примешь. — Брикс откинулся на борт повозки. — Я должен был рассказать другим рабам о том, что стало мне известно. Вот я и сбежал, чтобы сообщить это всем, кто еще помнит Спартака. Даже теперь они шепотом говорят, что его сын жив.
Марк смотрел на него во все глаза:
— Ты рискуешь моей жизнью.
— Нет. Известно лишь то, что ты жив и что ты — гладиатор, каким был и твой отец.
— Это уже многое, — с горечью заметил Марк. — Если те, кто правит Римом, услышат об этом, они не остановятся ни перед чем, чтобы найти меня.
— Тогда тебе лучше не вызывать подозрений, — посоветовал Брикс. — Марк, я знаю, это опасная тайна, и мне жаль, что клеймо поставлено на такое юное плечо, но ты — сын своего отца. Если когда-нибудь для рабов наступит время снова восстать против своих хозяев, им нужен будет вожак. Им нужен будешь ты. — Брикс снова оглянулся и приготовился слезть с повозки. — Я должен уходить. Я уже видел около гостиницы свое изображение со знаком «разыскивается».
— Куда ты пойдешь?
Марк не хотел, чтобы Брикс уходил. Тем более сейчас, когда у него в голове возникает один вопрос за другим.
— Я буду оставаться на свободе так долго, как смогу. Я буду ходить везде, где есть рабы, и говорить им, что великое восстание не закончено. Надежда живет. Везде, где ты увидишь, что хозяин бьет раба, ищи меня, Марк, и я буду там. И там будут дух Спартака и дух его сына.
Он нагнулся и взял Марка за руку:
— Береги себя. Ты мне как сын.
Он повернулся и поспешно ушел через дворовые ворота на улицу. Марк хотел было побежать за ним, но вспомнил о матери и понял, что должен остаться в повозке. Он должен поехать в Рим и сделать все, что сможет, чтобы исправить все то зло, которое причинили его семье…
Он горько улыбнулся. Его семья была ложью. Тит и он не были одной крови, и за него не надо было мстить. Пока Марк сидел и ждал, когда Брут принесет ему какой-нибудь еды, он чувствовал, как внутри у него формируется смутное представление о цели его существования. Оказывается, он никогда не был свободным римлянином. В его венах всегда текла кровь раба. И узами он был связан с рабами, а не со свободными людьми. Он начинал свой поиск, чтобы исправить зло, причиненное ему и его матери. Теперь над ним нависла гораздо большая несправедливость, и скоро он должен будет решить, что с этим делать. Он мог следовать по пути, который ему указал Брикс, а мог создать свою собственную судьбу. В любом случае он должен ехать в Рим. Он потянулся к плечу, нащупал клеймо и тихо прошептал:
— Отец…