Глава четвертая
«СОВМЕСТИТЕЛЬ»
— Завтра у тебя занятия в школе, — заявил мне Ярослав, пока я отирал с чела пот, после очередной пробежки.
— ?!
— Два урока в неделю. Думаю, что для начала достаточно.
— А что за уроки и что за школа? — продолжал недоумевать я.
— Школа — наша, — принялся объяснять Ярослав. — Должны же дети учиться? А у нас проблемы с педагогами, а ты — дипломированный историк. Тем паче, что должен отрабатывать свое пребывание.
Будучи, в глубине души человеком честным, я согласился с Ярославом. Коль скоро я тут квартирую и столуюсь, то должен за это платить. То, что в постояльцы не просился, ничего не меняло. Посему пожал плечами и спросил:
— А какую историю? Если историю этого мира — так я ее и сам не знаю.
— Будешь преподавать отечественную историю. Стало быть — историю России, — на всякий случай уточнил мой собеседник. — Учебники есть. Программы и все остальное, что нужно, составишь сам. А историю Цитадели будете учить вместе, в процессе. Но попозже…
Так я вернулся к основной профессии. Меня умилило, что мое пребывание стоило два рабочих часа в неделю. Эх, почему наше Министерство образование об этом не знает? Или знает, но молчит?
Детей было двадцать, и они мало чем отличались от ребятишек, которых мне приходится учить в обычной школе. Ну разве что более усидчивые. Были и собственные «разборки», и слезы. Как же без этого? Только вот, не было мелких шкод, «белых ворон», изгоев, на которых дети вымещают обиды, и не приходилось тратить время на наведение дисциплины. Думаю, будь такие дети в обычных школах, то профессия учителя считалась бы самой престижной.
Отечественная история считалась обязательным предметом, но преподавание велось не по классам, а всем сразу. Да и что это было за преподавание? Так, скорее вопросы и ответы. Младшие задавали вопросы попроще, старшие — посложнее. Но готовились ребятишки к урокам так, что к двум учебным часам мне приходилось тратить часа четыре подготовки. Впрочем, может именно так и должно быть?
Начиная подготовку к урокам, я обнаружил, что в Цитадели имеется отличная библиотека, занимавшая несколько подземных этажей. Только истории была отведена целая зала. Тут были первоиздания Татищева и Щербатова, Голикова и Устрялова, Ключевского и Соловьева, Платонова и Костомарова. Имелось Полное собрание русских летописей и все три издания Полного собрания законов Российской империи. Но лучше всего были представлены учебники для школ и вузов: от «Краткой истории для гимназистов» Кречетова до наших Данилова и Косулиной, Зырянова и других. К сожалению, моих собственных книг по истории края обнаружить не удалось… Вообще, как я заметил, имелись только общие работы. Отсутствовали региональные издания и монографии по отдельным проблемам. Возможно, в этом имелся свой резон. Не покидая Цитадели можно получить какую-то базовую, достаточно глубокую подготовку. Но вот специализироваться придется уже вне стен.
Кто являлся библиотекарем, я так и не узнал. Там всегда кто-нибудь торчал. То Гном, то Брясло. Иногда Борис или Ярослав. Иногда — другие обитатели, с которыми я так толком и не сошелся. Очень редко заходила Маша, которая при виде меня ласково улыбалась, здоровалась, но быстро уходила. Каталог был и обычный — картонажный, и электронный. Работать можно было как в хранилище, так и брать книги с собой. Но в этом случае ты должен записать на доске (обычной школьной) свое имя и название книги. Все разумно.
Кроме обычных книг были и электронные. В углах размещались жидкокристаллические мониторы. Посередине зала стояли массивные столы. На них укреплены удобные электрические лампы, лежали карандаши, авторучки. Для любителей (или для интерьера?) имелись чернильницы и перья — от гусиных и до стальных. Опять-таки, имелся достаточный выбор бумаги. Хочешь — записывай в тетрадь.
Я предпочитал читать и делать выписки на месте, а не утаскивать книги с собой. Сказалась привычка частого посетителя областной библиотеки и менее частого (чем хотелось бы) пользователя библиотек Пушкинского Дома, БАН и РНБ. Да и сама атмосфера настраивала именно на научный лад.
В книгохранилище царил полный порядок. Кстати, за него отвечали мои ученики, бывшие тут основными посетителями. Они же следили, чтобы чернил и бумаги было вдоволь. Скоро я обнаглел настолько, что стал проводить уроки в библиотеке. Было удобно — получать вопросы и вместе с детьми копаться в книгах, желая получить ответы, а отсутствие проблемных книг и выхода в Интернет сделало меня бесспорным авторитетом в области истории. Особенно всего, что касалось истории XX века.
По вечерам мы разговаривали с Ярославом. Иногда разговоры шли под чай, кофе, но иной раз выставлялось и кое-что покрепче.
Не скрою — многое из того, что узнал из бесед, было непонятным. Нечистая сила, оборотни. Кто в это поверит? Но как я буду писать отчет для господина полковника? Но об Унгерне я вспоминал чисто для проформы, не уверенный, что у меня будет возможность писать отчеты. Но кроме отчетов было и мое собственное любопытство. Интересовало же меня все. Ну например, почему в деревнях отсутствует молодежь от семнадцати до двадцати лет? Но главное, что смущало, так это то, что уж слишком все походило на феодальные отношения. Есть замок, есть деревни. Об этом мы как-то и поговорили за «рюмкой» чая.
— Ну и что? — равнодушно протянул Ярослав, потянувшись за тарелкой с бутербродами. — Если помнишь марксистско-ленинскую теорию, то вспомнишь и то, что у нас нет эксплуатации человека человеком. Опять-таки, никаких там привилегий и сеньориальных прав — менморта с грильяжем и прочих формальяжей…
— А также права первой ночи, — в тон ему высказался я.
— И не мечтай, — с деланной строгостью отозвался Ярослав. — Ты человек семейный.
— Но все-таки, может, я чего-то недопонимаю, — начал я свой монолог. — Здесь у вас…
— У нас, — поморщившись, поправил меня Ярослав.
— Ну да, у нас, — согласился я. — Итак, у нас сравнительно развитая э-э… база. Водопровод, канализация, компьютеры и прочее. А там — крестьяне пашут землю, собирают урожай. То, что у них компы стоят, ничего не меняет. Ведут они себя так, как будто они живут в средние века.
— А что они должны делать?
Этот вопрос меня несколько обескуражил. Действительно, а что они должны делать?
— Ну может быть, — неуверенно протянул я. — Стремиться к какой-то другой жизни…
— Ну-ну, — подбодрил меня собеседник, разливая остатки водки. — Какой другой?
— Более насыщенной, что ли, — не сумел я подобрать другой, более подходящий термин.
— Ну про «насыщенность», — с легкой издевкой выделил Ярослав, — так лучше и не заикаться. Чего бы хорошего, а этой «насыщенности» у них хватает. И вообще, а чем плоха их жизнь? Работают — потому что не могут не работать. Отдыхают. В конце концов, детей рожают. Что в этом плохого?
— А им не скучно?
— Олежек, не забывай одну вещь. Простую, как вот эта рюмка. Те, кто пашет и сеет, вольны были выбрать тот образ жизни, который им подходит. Ты, чьих детей учишь?
— Думаю, крестьянских, — предположил я.
— Правильно. Дети учатся в школе, потом поступают в вузы. А дальше? Работают в банках, университетах, на заводах, в мэриях всяких. Легче сказать — где их нет… Но большинство возвращаются. Понимаешь, их эта жизнь очень устраивает. Но что еще скажу… Многие из тех, кто крестьянствует сейчас, — ровесники Пушкина.
Я посмотрел на Ярослава и захлопал глазами.
Собеседник, несколько наслаждаясь моим изумлением, хмыкнул:
— А что такого? Кое-кто уходил, когда крепостное право отменили. Потом обратно пришел. И сейчас — кто хочет — пожалуйста. Никто не неволит.
— А эти… Банкиры и прочие?
— А что прочие? Они всё равно — наши. Думаешь, для кого они деньги зарабатывают? Мы же не натуральным хозяйством живем, заметил?
— Еще бы не заметить, — усмехнулся я и спросил: — А бывали случаи, когда уходили и не возвращались?
— Были, — кивнул Ярослав. — Правда, последний раз было… да уж лет семьдесят назад. Во время Великой Отечественной. Ушли почти все. А вот вернулось — меньше половины. Те, кто в живых остался. И я в том числе.
— Ты воевал в Великую Отечественную? — удивленно протянул я.
— А почему я не должен был воевать? — обиделся Ярослав.
— Да нет, что ты! — попытался я сгладить ситуацию. — Просто, думаю, а когда это ты успел?
— С июля сорок первого по сентябрь сорок пятого. Майор, между прочем. Или, — улыбнулся он, — согласно Указу Президента о присвоении званий ветеранам — подполковник в отставке.
— Подожди, сколько же тебе лет?
— Мне восемьдесят семь. А если точнее, то уже восемьдесят семь с половиной.
— Скока-скока? — захлопал я глазами.
— Повторяю для особо глухих, — раздельно и четко произнес Ярослав, не понимая моего недоумения. — Мне — восемьдесят семь лет. А выгляжу… Хм. Никогда не задумывался. А опять забываю, что там, у вас, люди старятся раньше…
— Подожди. Если тебе за восемьдесят, то сколько же лет Борису?
— А кто его знает. Я не интересовался. Может, двести. А может и пятьсот. Спроси.
Может, спрошу. Но меня сейчас заинтересовало другое:
— У вас что — своей войны мало? Я пока мало чего понимаю, но судя по всему — вы из войн не выходите.
Я вспомнил кладбище, мимо которого мы бегали. Как-то Ярослав обмолвился, что хоронят тут часто… А Цитадель, она от врагов поставлена. Только вот, от каких именно, мне до сих пор не объяснили.
— Если бы Отечественную войну проиграли, то никому не понадобилась бы наша Цитадель. Поэтому и пошли. Здесь мы тогда потеряли почти все. От двадцати пяти крепостей — только наша Цитадель осталась. Но выстояли. Отстраивались, врага выбивали. Из прежних крепостей только пять восстановили. Людей почти не оставалось. Спасло то, что в сорок четвертом в Грязовце лагерь устроили. Вначале там только немцы да поляки были. Те сидели ровно. Нам от них никакого проку не было. Ну а потом, когда военнопленных начали возвращать домой, в их лагеря своих арестантов стали помещать. А наши-то зеки сбегали и группами и поодиночке. Те, кто понастырней — сюда сами попали. Брясло в лесу полгода просидел, пока к нам не попал.
— Мышей ловил? — вспомнил я уроки выживания.
— По деревням подворовывал. Борис его у вдовой солдатки увел — еле отбил. Но пришлось отдавать, а иначе бы другие нашли да срок добавили. Ну и бабе заодно.
— Вот гад, — искренне возмутился я. — А мне-то как заливал! Мыши… Вкусно, мол!
— Ну почему же заливал? — укоризненно посмотрел на меня Ярослав. — В лагерях-то ему не сладко приходилось. Ему десять лет вломили за то, что в окружение попал, а документы не сохранил.
Мне стало стыдно. Вспомнил знакомых лагерников сталинской поры, которые рассказывали о мерзлых или сгнивших тушах лошадей, считавшихся деликатесом, о людоедстве. И как-то не пришло на ум, что Брясло годился мне в отцы, а то и в деды.
— Ладно, не терзайся. Все в прошлом. Кое-кого Борис у охраны откупал. С хлебом-то и у конвоя плохо было. Менял — десять пудов на человека. В сорок седьмом — помнишь, что творилось? А, откуда ты можешь помнить… В те годы — полпуда за душу шло. Начальству лагерному пришлось срочно эпидемию придумать — почти половина лагеря ушла!
Я невольно притих. Сколько еще открытий мне предстоит сделать? По сути, я до сих пор не знаю — что такое «Цитадель». Для чего она нужна. От каких врагов бережет наш гарнизон мой мир? Но вместо этого задал майору-фронтовику совсем другой вопрос: Скажи, а как там было, на войне?
— Страшно там было, — честно ответил Ярослав. — Сначала — страшно от того, что могут убить, а потом мне было страшно от того, что начал привыкать к этому страху.
— А еще… — начал я, но отставной майор меня перебил:
— Ты домой хочешь? К жене, к дочке?
Так, сразу, на этот вопрос я ответить не мог. Конечно, ужасно хотелось домой. А еще — ужасно хотелось остаться.
— Не хочется терять этот мир…
— А кто тебе сказал, что ты его потеряешь? — удивился вождь. — Теперь ты от него, этого мира, уже никуда не денешься. Ты можешь вернуться к нам в любой момент. Если один раз прошел, то и впредь получится.
— С семьей? — обрадованно спросил я.
— Вот этого не знаю. Это зависит от девушек твоих.
— Это как?
— Так же, как с тобой. Пропустят — будешь жить с семьей. Не пропустят, увы и ах. Чтобы сюда попасть, нужно либо очень захотеть, либо чем-то удивить. Тебя, например, пропустили.
— А ты ведь тогда говорил, что я попал случайно?
— Случайно ничего не бывает. Ты должен был либо сразу проход найти, либо никогда. Мы за тобой наблюдали. Проход не нашел. Ну думаем, скоро парень уберется. Не убирается. Тогда и решили тебя подтолкнуть.
— Это когда собаками травили и продукты сперли? — укоризненно произнес я.
— Ну да, — подтвердил Ярослав без малейшего угрызения совести. — Ты так говоришь, словно мы тебя на льдине оставили. А тут до шоссе и идти-то всего ничего. Намеков не понял или гордость взыграла? Уперся рогом да дрянь всякую принялся есть, а потом еще и ногу зашиб. Машке тебя жалко стало. Говорит — молодой еще, дочка-умница растет.
— А это откуда узнали?
— Узнали, — откинул назад голову Ярослав. — Не весть какая тайна. Из-за дочки и нам тебя стало жалко. Ну думаем, надо попробовать — втащить на своем горбу. Вдруг не застрянешь?
— На носилках, — уточнил я, хотя и сам не знал — на чем меня тащили.
— А хоть бы и на носилках. Подумали — что мы теряем? Мы-то бы в любом случае прошли, а ты бы мог застрять. Даже не застрять, а так, раствориться… Но повезло…
— Значит, мог бы раствориться? — загрустил вдруг я.
— Мог, — спокойно отозвался Ярослав. — Не ты первый, кого мы без сознания проносили. Но обычно они застревали, а двое — те просто растворились. После второго случая перестали вносить. Сюда человек на своих ногах и в здравом уме войти должен. Ну а тебе уже терять было нечего — двустороннее воспаление легких. День-два — и никакой пенициллин не спас бы. Только не кричи сейчас — что оно, мол, по вашей же милости и было. Согласен — по нашей. Ну и что? Обижаешься?
— Даже не думаю, — совершенно искренне ответил я. — Действительно, — кто меня сюда звал? Ты ведь это хотел сказать?
— Обижаешься, — утвердительно повторил Ярослав.
— Да нет, правда, не обижаюсь. Просто, стало как-то… — не договорил я, пытаясь подобрать нужное слово.
— Противно! — договорил за меня отставной майор. — И знаешь, ты прав. Мне самому иногда становится противно за то, что я делаю. Только — это все эмоции. Давай исходить из того, что ты — жив и здоров. И, уж коль скоро ты здесь, то теперь ты один из нас. А это, поверь мне, не так и мало.
— Надеюсь, попал не в масонскую ложу, — попытался я вернуть себе настроение не особо удачной шуткой.
— Масоны, дружище, по сравнению с нами — тьфу!
— А госбезопасность?
— Вот это уже серьезнее, но…
Ярослав сделал многозначительную паузу, в ходе которой он слазил в письменный стол и вытащил на свет божий не очень толстую папку.
На «Большой земле». За два дня до выезда…
Унгерн «выцепил» меня, когда я подходил к КОНТОРЕ. Господин полковник не спеша прогуливался в скверике, из которого какая-то добрая душа убрала все скамейки.
— Здравия желаю, — дурашливо поприветствовал я начальство.
— Здоровей видали, — в тон мне отозвался шеф.
— А что это вы тут?
— Вас жду, Олег Васильевич. Есть новости…
— Которые, лучше узнавать на улице, — продолжил я, а Унгерн кивнул, довольный, что не нужно объяснять про «глаза» и «уши», поджидающие московских начальников в провинциальных кабинетах.
— Значит, новости плохие, — резюмировал я. — Неужели «турне» отменили?
— Да нет, с этим-то все в порядке, — двинул полковник бровью.
— Урезают командировочные расходы? — забеспокоился я, прикидывая — не заставят ли возвращать аванс.
— Нет, не это, — засмеялся начальник. — То, что выдано и обещано, все в силе. Подумайте еще.
— Попробуем мыслить логически, — сделал я умный вид. — Если шеф начинает «выгуливать» подчиненного, он хочет ему сообщить что-то важное. Единственное, что остается — моя миссия кем-то раскрыта.
— Теперь правильно, — кивнул Виктор Витальевич. — Сегодня ночью кто-то забрался в сейф и вытащил все материалы.
— Неужели мои расписки? — помертвел я.
— Олег Васильевич, да кому они нужны? — укоризненно покачал головой шеф. — Вы же не депутат Госдумы, да и кому это сейчас надо? «Сексоты» журналистам были интересны в начале девяностых. Теперь близость к определенным структурам добавляет романтики. Да и скажу вам по секрету, расписки агентов я в чужих сейфах не храню. Правда, — посерьезнел полковник, — пропало еще ваше личное дело.
— Весело, — совсем не весело хмыкнул я.
— В деле не было ничего, чего нельзя узнать в отделе кадров — когда, родился, где крестился. Список публикаций. Вот и все.
— А компромат? Неужели у вас на меня компромата не было? Не поверю!
— А что вы считаете компроматом? Фотографии с голыми девками? Заявления изнасилованных студенток? Объяснительные из-за пьяных прогулов? Взятки?
— Ну такого быть не должно, — повеселел я. — Взяток не беру, потому что никто не дает. По девкам не шляюсь — на них деньги нужны. Объяснительных не писал, потому что никто не просил. Да и на фоне некоторых, которые неделями «квасят», я просто трезвенник. Чист, аки голубь.
— Эх, голубь вы мой, сизокрылый… Было бы нужно — нашлись бы и девки, и школьницы. А на вас компромат найти — так это, как два пальца… э-э… на два умножить. Вы же следователем работали — думаете «хвостов» не оставили?
— Еще каких, — нехотя согласился я. — Кто из следователей подписи на «глухарях» не подрисовывал? А если поискать — так и другое сыщется.
— Например, что вы впечатали в обвинение дополнительную статью и не предупредили об этом подследственного, — почти весело закончил список моих прегрешений полковник.
— Было, — повел я плечами. — А я и не отпирался. Предъявлять было некогда, дело в суд шло. В суде всё и всплыло. Сам же потом по шапке и получил… До выговора не дошло, но неприятно.
— Вы даже не удивляетесь, что мне об этом известно? От кого, например, я мог узнать?
— А чему удивляться? Если интересовались, так просто заехали в управление. Там народ меня еще помнит. Или — от моего бывшего начальника. Адвокат теперь…
— Он о вас хорошо отзывался.
— Ну еще бы плохо, — усмехнулся я.
— Потому что сам и подсказал, как впечатать лишний пункт? Так ведь? А потом сделал вид, что ничего не знает.
Я пожал плечами. У каждого из нас — свои скелеты в шкафу. И вспоминать о них неприятно.
— Знаете — это ведь тоже сыграло свою роль, когда искали кандидата. И то, что вы не «вложили» начальника, а могли. И был ведь еще случай, когда вы попали в аварию по вине сослуживца, но не стали его «сдавать»…
— В обоих случаях — моя вина. Сам виноват, что послушался. Есть правила… Следователь обязан предупредить подследственного и адвоката, что кроме двух статей ему еще и третью вменяют. А кто меня просил садиться в машину с нетрезвым водителем? Но я думал — вы, господин полковник, не тот человек, чтобы грязное белье ворошить.
— Зря, — усмехнулся полковник. — Приходилось не то что в грязном белье, а на помойке рыться. На настоящей, между прочем. Было бы нужно — достал бы на вас тонну компромата. Только — зачем он нужен? Шантажировать можно только тех, кто этого боится. Кто боится потерять власть, деньги. У вас же, дорогой мой, ничего этого нет.
— Эт-то точно, — кивнул я. — Пролетариату терять нечего, кроме цепей. А меня дальше школы не сошлют, меньше класса не дадут. В худшем случае — пойду дворником работать.
— Вот поэтому и не было на вас никакого компромата.
Виктор Витальевич задумался. Опустил голову, засунул руки в карманы плаща и стал чем-то похож на молодого Баниониса в роли советского шпиона. Правда, коли бы Унгерн сыграл эту роль, то зритель увидел бы на экране не интеллигентного разведчика, а матерого убийцу. Мне даже стало как-то не по себе.
— Знаете, Олег Васильевич, — сказал полковник после паузы. — Я с людьми работаю очень давно. И, пожалуй, в них редко ошибаюсь. Мне почему-то сразу показалось, что если на вас заготовить компромат, то вы могли бы меня и подальше послать. Я не прав?
— Подальше — так это вряд ли. Ссориться с полковником госбезопасности… Я своему здоровью не враг. Вот только…
— Постарались бы «завалить» операцию? Кто проверит — был ты в лесу, или нет?
— А что же еще пропало? — ушел я от прямого ответа. — Вряд ли бы вы пошли меня встречать только из-за моих анкет.
— Это точно. Из сейфа вытащены все материалы — рапорта участковых, справки и донесения о пропажах заключенных с одна тысяча девятьсот сорокового по тысяча девятьсот пятьдесят третий, сведения об аномалиях. Поступили они ко мне вчера вечером. Положил в сейф. Думал — ознакомимся вместе.
— А нельзя дополнительные копии снять?
— А когда? Эти-то собирали несколько недель. Что-то в наших хранилищах было, что-то — в ментовских. Даже в архиве Министерства обороны заказывали.
— И что же теперь делать?
— Оперативной ценности эти документы не представляют. Их и собирали-то лишь потому, что ничего другого не оставалось. Но самое нелепое — это то, что коридор и дверь моего кабинета находятся под наблюдением видеокамеры.
— Камера, разумеется, ничего не зафиксировала…
— Только уборщицу, которая моет полы ровно в двадцать ноль-ноль. Правда, — слегка замялся полковник, — вместе с уборщицей из кабинета вышел черный кот. Кто его туда впустил — неизвестно…
— И что? Шмыгнул себе, сидел себе в уголке, а потом вышел…
— В зубах у кота была папка…
Здесь и сейчас
— Кот — это ваш человек? Тьфу ты, с вами заговариваться начнешь. Как он в кабинет-то попал? Или вы уже сквозь стены проходите…
— Неужто чекисты не побоялись рассказать? — слегка удивился Ярослав. — А кот попал просто — заскочил и спрятался. Целый день в засаде сидел. Подсмотрел код, перекинулся в человека, открыл дверцу.
— А почему обратно через норку не вылез? А, папка не пролезала, — догадался я. — Надо было еще примус подкинуть. Сижу, примус починяю… Почти по Булгакову.
Я представил, какие сейчас страсти кипят по поводу кота с папкой в зубах, и мне невольно стало смешно. Наверное, Унгерн уже изъял все диски с камер наблюдения, и теперь какая-нибудь хитрая «шарашка» изучает — не монтаж ли это? И если, да — то кто вставил? А уж что сотворили с дежурным — подумать страшно…
— Бумаги будешь смотреть? — предложил Ярослав.
— Не хочу. Мало ли, что там на меня накопали. Зачем мне лишние переживания? А статистика беглых зеков, рапорта участковых — так что она мне даст? Страшную военную тайну Застеколья?
— Застеколье? — удивился Ярослав. — Это ты так наши края обозвал? Застеколье… — проговорил он, как будто пробовал на вкус новое слово. Кажется, оно ему понравилось. — А почему не Зазеркалье?
— Классики говорили, что «Зазеркалье» — это вотчина дьявола.
— Хм… А может — мы и есть Зазеркалье?
— Все может быть. Я ведь до сих пор не понимаю — где нахожусь.
— Ишь, «он не понимает», видите ли… — фыркнул Ярослав. — Мы и сами-то до конца не все понимаем.
— Не понимаете, в каком месте вы живете?
— А сам-то ты, когда жил на Большой земле, то понимал — где живешь?
— Не до конца, — был вынужден согласиться я.
— Вот видишь. А здесь все сложней. Ты здесь живешь почти полгода. Что скажешь?
Излагать соображения, писанные вилами на песке, не хотелось. Да и, по большому-то счету, мне до сих пор не верилось, что я попал в какой-то чужой мир.
— За семью переживаю, — сказал я чистую правду. — Наверное, все глаза проплакали. Я ведь обещал вернуться через месяц…
— Так ты и вернешься. Ровно через месяц, с того момента, как вышел из дома.
— ??
Глядя на мою физиономию, Ярослав слегка самодовольно улыбнулся:
— Время у нас идет иначе. Можем выйти в Большой мир в ту минуту, которая нам нужна… Тебе нужно попасть туда, откуда пришел. Тем более что, когда ты покинул свой мир, твое будущее там еще не наступило. Значит — оно еще не стало прошлым. Завтра и сходишь, прикинем что к чему. Только в обморок не падай от счастья. Ну еще кофе? Или покрепче?
…Завтра сходить не получилось. Зато я начал понимать, что это за цитадели и для чего они нужны.
