Склейка разбитых сердец
1
Прекрасная Елена рыдала у себя за перегородкой. Ну, не совсем рыдала, однако шумно хлюпала носом и подвывала в подушку. Опять у нее случились неприятности. Какие именно, спрашивать было неразумно. В ответ услышишь: «Иди отсюда, дурак, не суйся не в свое дело!»
Генчик и не совался.
Свесив ноги со второго этажа, он сидел на подоконнике и постреливал из пистолета. По всяким случайным мишеням, что попадались на глаза: по пустой яичной скорлупе, валявшейся у сарая, по бельевым прищепкам на веревке, по мячику, который забыли в траве Вова и Анютка.
Мячик от каждого попадания подпрыгивал, как синий испуганный поросенок. Прищепки вертелись на шнуре, будто акробаты. А скорлупа – та вмиг разлетелась белым фейерверком. Длинный тяжелый пистолет бил без промаха. Плохо только, что «калибр» требовал лишь самых мелких «пуль». Приходилось их долго выбирать из рассыпанного на подоконнике гороха.
Удачные выстрелы радовали Генчика. Но больше ничего не радовало. Не будешь ведь целый день торчать в окне с пистолетом. А чем еще заняться, Генчик не знал.
Погода была так себе: теплая, но сырая, порой сыпал мелкий дождик. Зоя Ипполитовна уехала на два дня в деревню к какой-то своей знакомой. Возиться в игрушечном городе было не с руки – Генчик укрыл его от дождя широким куском полиэтилена. Да и не хотелось без помощников, а Вова и Анютка куда-то ушли с родителями.
Федя Акулов, Карасик, был, наверно, дома. Но после недавнего случая идти к нему Генчик не решался.
А случилось вот что.
Три дня назад Генчик и Карасик отправились в сквер у кинотеатра «Агат» попрыгать на батуте. Это такая резиновая площадка вроде громадного надувного матраса. А над матрасом – трехголовый дракон на растопыренных лапах – для развлекательности. Покупаешь билет (совсем не дорогой), снимаешь сандалии и целых пятнадцать минут можешь прыгать и кувыркаться от души. Вместе с десятком других счастливчиков. Вообще-то развлечение несерьезное, для дошколят, но почему иногда и не порезвиться?
И порезвились. И очень довольные вышли из сквера. И здесь Генчик услыхал:
– Эй ты, забинтованный! А ну, тормози!
Это были Буся и «одинаковые» Гоха и Миха (в своих нелепых, почти до колен, свитерах). Хорошо хоть, что без Шкурика!
Генчику и в голову не приходило, что «недруги» могут оказаться здесь в «несвоем» районе. Поэтому он был без маскировки, в прежней сине-горошистой рубашке. И даже коленка забинтована, как раньше. Не для какой-то хитрости, а чтобы все приметы были как в тот день, когда познакомился с девочкой у оврага.
Почему-то Генчик часто ее вспоминал. Ходить мимо ее дома стеснялся, но надеялся, что когда-нибудь встретит на улице. И сегодня подумал: «Вдруг она тоже придет поскакать?» И оделся так, чтобы узнала.
Но девочка не пришла, а узнали его Буся, Гоха и Миха…
Ну, а дальше – как всегда в таких случаях: прижали к забору, похихикали, подразнили, дали пару затрещин. Генчик хныкал и отбивался, но не очень. Потому что все равно без пользы, только еще сильнее их разозлишь.
Во время «разборки» Буся то и дело поправлял на носу темные очки. Очки были Генчика – те самые, что он потерял в толпе, когда смотрел выступление Шкурика. Но заявлять свои права было глупо.
Взрослые дяди-тети шли мимо и не вмешивались. Наверно, говорили себе для успокоения совести: «Мальчики просто играют». А громко кричать «помогите» Генчику было стыдно.
Помощь пришла с неожиданной стороны.
– М-ме-ерзавцы! – услышал Генчик. И трое врагов услышали. Оторопели. Видно, с говорящими козами они до сей поры не сталкивались. Козимода рыла копытом траву, глаза ее горели, как стоп-сигналы.
Гоха и Миха отвесили челюсти. Буся помигал и быстро сказал:
– Айда, парни, отсюда, ну их. Тут все какие-то психи, шуток не понимают.
И они пошли прочь – все скорее, скорее…
– В м-ме-елицию вас…
– Спасибо, Козимода, – грустно сказал Генчик. – Ты меня который раз выручаешь.
Он стер со щек слезинки, перемотал съехавший бинт, заправил вывернутые карманы. Погладил Козимоду по хребтистой спине и пошел домой.
На углу Кузнечной он услыхал:
– Бубенцов, подожди…
Из-за кустов желтой акации появился Карасик. Весь такой… будто побитый больше Генчика. Когда Генчика схватили, Карасик сразу рванул в сторону, с глаз пропал. Генчик думал, что он уже дома сидит.
– Я… понимаешь, я хотел кого-нибудь позвать. Больших… А никого нету… А я…
– Да ладно… – Генчику было неловко, словно это он, а не Карасик драпанул с поля битвы.
– Я… видишь ли… все равно я драться не умею… поэтому…
– Ну и правильно сделал, – поморщился Генчик. У него вдруг запоздало заболело плечо, по которому крепко стукнули. – Что тебе оставалось-то? Я бы тоже драпанул, если бы успел…
– Ты – другое дело. Тебя держали. А я хотел…
– Раскокали бы тебе очки, вот и все, – сумрачно сказал Генчик.
Карасик снял очки, стукнул себя ими по щеке. Он волочил ноги, и его просторные джинсы цеплялись за головки подорожника.
Совсем тихо Карасик проговорил:
– Ничего я не хотел… и не думал. Трус я, вот и все. Бросил тебя…
– Ну, хватит тебе… – опять поморщился Генчик. – Подумаешь. Всякое бывает с перепугу…
– Нет, не хватит, – уже решительно сообщил Карасик. – Я понимаю. Я хотел с тобой как следует подружиться, но зачем тебе такой друг…
– Карасик, да брось ты!
– Нет, не брошу… Ты только никому не говори про этот случай, ладно?
– Ладно, – пошептал Генчик. А что ему оставалось?
– Может быть, я когда-нибудь сделаюсь… храбрее. И тогда мы опять… А теперь прощай. – Карасик снова надел очки и смотрел сквозь них горько и твердо. Потом нагнул голову и быстро пошел от Генчика.
А тот стоял и окликнуть не решался.
Нет, Генчик не осуждал Карасика. Потому что сам – тоже не храбрец. Еще неизвестно, как бы он вел себя на месте несчастного Феди Акулова. Может быть, тоже стреканул бы в кусты. Да еще потом придумывал бы всякие героические оправдания. Карасик – тот хоть честно признался…
Жаль Карасика. И себя почему-то жаль… Ох и запутанная эта штука – жизнь!
А тут еще Елена действует на нервы.
– Может уж хватит выть? Москва слезам не верит…
– Замолчи, дубина! Тебя не спросили!..
– Я – дубина, ты – бревно. И притом давным-давно… С Петей, что ли, поругалась? – наконец осенило Генчика.
– Больно он мне нужен, твой дурацкий Петя!
Ну, все ясно! Генчик крутнулся на подоконнике, прыгнул в комнату. Взял со спинки стула любимую рубашку.
– Пойду выяснять обстоятельства…
– Не смей! Кому сказала!
– Ладно, ладно. Я к Зое Ипполитовне…
Про Зою Ипполитовну Елена, мама и папа уже знали. Однажды она подвезла Генчика до дома и встретилась с родителями. Отец и мать одобрили знакомство Генчика. Совсем даже не плохо, что сын помогает по хозяйству пожилой женщине. Это лучше, чем болтаться по улицам или плести бесконечное число пружинчиков.
Папа сказал:
– Она, видать, дама образованная. Глядишь, и научит чему-нибудь полезному.
Мама, правда, заметила, что лучше бы Генчик побольше помогал ей, а не какой-то родственнице непонятного капитана. Но это так, для порядка.
Только Елена отнеслась к Зое Ипполитовне без одобрения. После рассказа Генчика о коллекции капитана Сундуккера сестрица выразила мнение, что «бабка явно чокнутая». Под стать Генчику. Тот показал Елене язык. Лопатой…
Сейчас Елена не знала, что Зоя Ипполитовна в отъезде. И поверила:
– Ну и ступай к своей сумасшедшей капитанше…
– Сама такая!
– Замолчи, дубина!
– Я – дубина, ты – бревно. Я – глина, ты – …чисто золото!
– Я маме скажу. Она тебе даст «золото»!
– Скажи, скажи. Только больше не реви.
2
Старшего спасателя Петю Кубрикова Генчик нашел на рабочем месте – на причале водной станции номер два. Петя разложил на газете детали разобранного мотора и тупо смотрел на них, сидя на корточках.
Генчик обошелся без предисловий.
– Поругались, что ли? – спросил он у обтянутой тельняшкой спины.
Спина дрогнула, Петя повернул похудевшее лицо. Глаза у Пети были скорбные.
– Все ясно, – кивнул Генчик. – Наверняка это она виновата. Что за поганый характер!
– Нет, я виноват…
– Ты?! Да ты же в нее по уши… А она небось это… – Генчик артистически повертел задом. – Мисс Простоквашино… А теперь лежит и подушку пропитывает. Иди к нам, мириться будете!
Петя трагически мотнул головой.
– Она мне никогда не простит…
– Что не простит?
– То, что я ей все врал про себя… И тебе врал… Никакой я вовсе не курсант, меня в училище медицинская комиссия не пустила. Я окончил курсы мотористов и вот… тут…
Генчик присвистнул.
Потом сел рядом на корточки.
– Значит… и дуэли не было?
– Не было… – вздохнул Кубиков-Кубриков. – Ничего…
– А зачем ты про все это… сочинял?
Петя съежил плечи. Суетливо переложил на газете железки. Признался шепотом:
– Сдуру… Хочется ведь красивой жизни-то. Вот и придумывал… А вчера признался ей. В порыве искренности…
Генчику стало жаль Петю. Так же, как обиженного судьбой Карасика. Даже сильнее.
– Но так рассказывать… Это ведь тоже талант… – Генчик хотел его чем-то утешить. Подумал и бухнул: – С таким талантом ты, может быть, станешь писателем!
Петя позвенел железками. Пробурчал:
– Черта с два я им стану…
– Главное начать! Ты попробуй!
– Да я уже… пробовал…
– Правда?! – изумился Генчик.
– Ну… вот… – Петя, ежась и не глядя на Генчика, переложил шестеренки и пружинки с газеты на голые доски причала. А газету – рваную и промасленную – сунул Генчику.
Это были «Белорыбинские ведомости».
– Вот… – Петя стеснительно ткнул ногтем в верх страницы. Там было написано: «Творчество молодых. Петр Кубриков. Лепестки ромашки. Рассказ».
– Ух ты!… – И Генчик уткнулся носом.
Рассказ был про любовь. Про то, как двадцатилетний шофер Вася встречает девушку, как по вечерам кладет на ее крыльцо ромашки. Ну и так далее… Вообще-то всякие сочинения про любовь Генчик терпеть не мог. Но Петин рассказ показался ему прекрасным. Тут не в содержании дело! Дело в том, что он именно Пети Кубрикова! Того самого, который сидит рядом на корточках!
До этой минуты Генчик и помечтать не мог, что у него будет друг-писатель. Такой, чья фамилия набрана в газете крупным шрифтом!
– Я же говорил! У тебя же талант!
– Да ну… – зарделся Петя. – А вот еще… Вот здесь.
В углу страницы опять была фамилия: П.Кубриков. А под ней стихи.
Паромщик
Во сне я видел гулкие шторма,
Я бредил в детстве книжкой Стивенсона.
Звала в дорогу штормовая тьма,
Будили душу сладкие муссоны.
Я был уверен: буду жить всегда
В крутых волнах и океанском громе…
Но вот прошли все юные года,
И я служу тихонько на пароме.
Жду пассажиров, трубочку курю
(Все старые матросы трубку курят)
И корабли мальчишкам мастерю
Ножом, приобретенном в Сингапуре.
Стихи понравились Генчику еще больше, чем рассказ. Правда, чересчур грустные, зато такие, что…
– Прямо за душу берут, – сказал Генчик.
Петя зарделся сильнее.
– Значит… не совсем плохо?
– Что ты! Наоборот!.. А Елена что говорит?
– Да ничего. Она и не знает…
– Не знает?! Ты совсем без головы, да? Почему ты ей это не показал?!
– Не успел я… Понимаешь, я хотел ей все про себя… по-честному. И признался, что не курсант. А она как взвилась!.. «Ты, – говорит, – такое же трепло, как все остальные. Пустая, – говорит, – и никому не нужная личность! Я тебе верила, а ты… ты вероломно эксплуатировал мое доверие…» Ну, может, не совсем так, но в этом смысле. И бегом от меня. Прыгнула в трамвай…
– А теперь лежит и воет, – со сдержанным злорадством сообщил Генчик. – Ладно, пойду.
– Куда?
– Такое мое дело: склеивать ваши разбитые сердца… А ты сиди тут и не вздумай топиться с горя. А то знаю я вас, влюбленных…
– Все равно она меня больше видеть не захочет.
– Потерпи до завтра… В крайнем случае, если очень страдаешь, сочиняй пока стихи про несчастную любовь…
– Издеваешься? – жалобно сказал Петя.
– Да ничуточки! Просто поэтам страдания иногда полезны. Это мне Ленка говорила, когда про Лермонтова учила для экзамена… Может, и тебя когда-нибудь будут изучать в школе.
– Иди ты… – сказал Петя. С грустью, но и с капелькой надежды. Не в том смысле, что будут изучать, а что Генчик устроит примирение.
– Иду, – хмыкнул Генчик. Похлопал Петю по крепкому полосатому плечу, сунул под резинку на поясе газету и пошел. Домой. А по дороге думал о странностях любви, которая так осложняет людям жизнь. А что, если и он, Генчик, попадется когда-нибудь в эти сети? Чем черт не шутит! Вот ведь вспоминается почему-то чуть ли не каждый день та девчонка, что живет в доме над оврагом.
И она словно отозвалась на его мысли:
– Эй, Чайник!
3
Генчик не обиделся. Обрадовался.
– Если я Чайник, ты Поварешка!
Она тоже не обиделась:
– Здравствуй!
– Привет!
– Я иду и вижу: кто-то знакомый шагает, синий с горошками.
– А я нарочно это рубашку не снимаю. Чтобы ты издалека разглядела!
Это была такая отчаянная правда, что, конечно же, звучало как шутка.
– Нога-то все еще не вылечилась? – Девочка посмотрела на бинт.
– Это не для лечения! Просто способ, чтобы тетки в трамвае с места не сгоняли!
– Какой ты находчивый! – Не поймешь, с подковыркой она это или с уважением. Наверно, с тем и с другим.
– Ага, я такой! – дерзко согласился Генчик. И вдруг опять засмущался. Завздыхал, глядя в сторону.
– А почему не заходишь? – совсем по-свойски спросила девочка. – Обещал ведь…
– Да все как-то… времени нету.
– Значит, уже не хочешь летать с берега?
– Но там же колючки!
– Да нет никаких колючек! Ты разве не слышал? На той неделе на откос летающая тарелка хлопнулась! А когда улетела – на склоне ни одной травинки. Чистая глина и песок!
– Вот это да!
– Конечно «да»! Я там уже сто раз прыгала… Хочешь?
– Я… хочу!
Девочка взяла Генчика за руку. И он сразу перестал стесняться. И они побежали сперва по Кузнечной, потом через дамбу и вниз по Кошачьему переулку. Желто-малиновое платьице девочки трепетало, как маленький костер.
Скорей, скорей… И – ура! Радость полета, счастливое замирание в груди!..
Девочку звали по-мальчишечьи – Саша. И этим она еще больше понравилась Генчику.
Они раз пять прыгнули с откоса. Потом покачались у нее во дворе на больших качелях. Затем Саша показала коллекцию пластмассовых африканских зверей (такое у нее было увлечение), а Генчик рассказал про город и пружинчиков. Чуть не начал говорить и про капитана Сундуккера, но спохватился: может быть, это нельзя. Ведь капитан – не его тайна, а Зои Ипполитовны.
После этого они еще несколько раз прыгнули с откоса – несмотря на то, что глина была влажная после дождика и прилипала к ногам и одежде.
– Ох и перемазались мы, – сокрушалась Саша, очищая Генчика сзади.
– Ничего, глина сама осыплется, когда высохнет… Плохо только, что в глине какие-то твердые крошки, раньше их не было.
– Это не крошки! Посмотри, это шарики такие, оплавленные! Я же говорю, здесь посадка летающей тарелки была, от нее они и остались! Такие же шарики находят, где Тунгусский метеорит грохнулся, я читала…
Генчик взял в ладонь смесь влажной глины и песка. И правда, в ней попадались гладкие, будто из черного стекла, шарики. Величиной с крупную дробину!
– Ух ты! Мне такие и нужны!
Генчик набрал столько «боеприпасов», что шорты поехали вниз от тяжести в карманах. Генчик подхватил их, поправил под резинкой газету и вспомнил:
– Пора домой. У моей сестры душевная травма, надо лечить…
– Несчастная любовь? – с пониманием спросила Саша.
– Вот именно.
– Тогда иди… Придешь еще?
– Обязательно!
Елена уже не ревела, сердито возилась на кухне с посудой.
– Припудри нос. Он у тебя как стручковый перец.
– Сам ты… стручок недозрелый. Убирайся.
– Пожалуйста… Между прочим, я был у Пети.
– Катись со своим Петей… Оба трепачи бессовестные…
– Ты все-таки совершенно неисправимая дура, – грустно сообщил Генчик. – Прямо как в глупой кинокомедии. Вместо того, чтобы нормально поговорить с человеком, разобраться спокойно, сразу истерика. Что за безмозглые курицы эти старшие сестры…
– Иди отсюда, пока не получил теркой по загривку!
– Лучше сядь на нее и успокойся.
– Ты такой же болтун, как твой друг Петенька.
– Да не болтун он! Бестолковая… Думаешь, почему он тебе эти истории рассказывал? Понравиться хотел? Больно ему это надо! Тут совсем другое… Это знаешь как называется?
– Бессовестное вранье, вот как!
– Никакое не бессовестное! Наоборот!.. У него это плод творческой фантазии, вот! Потому что он писатель!
– Че-во? – Елена уронила в кастрюлю с водой дюжину ложек.
– Да! Его, может потом будут в институтах изучать! Как Пушкина и Лермонтова! И Горького! А ты будешь локти грызть… что проглядела такого жениха… – Он увернулся (вот они, настоящие-то летающие тарелки!) и прыгнул за дверь. Захлопнул, потом опять приоткрыл.
Елена заметала в совок осколки.
Генчик сунул в дверную щель газету.
– Почитай, а потом уж бей посуду… – И ушел заниматься пистолетом.
Шарики были – ну как по заказу.
Генчик пальнул из окна по спичечному коробку, что валялся на тропинке у калитки. Коробок взвился в воздух!
Ну и ну! Генчик и раньше стрелял метко, но сейчас получился просто чемпионский выстрел. Ведь до цели метров двадцать, и к тому же Генчик вскинул пистолет почти не целясь.
– Ай да я, – сказал себе Генчик. И погладил пистолет: – Ай да ты!..
Прекрасная Елена возилась за перегородкой. Натренированным ухом Генчик определил, что она перед зеркалом пудрит нос. И надевает свои самые лучшие сережки.
Потом она ушла из дома, бросив на ходу:
– Я к Анжеле…
– Иди, иди к Анжеле…
Генчик знал, что Елена идет к Пете. Мириться. И она понимала, что он это знает.
