Юные годы капитана Сундуккера
1
За столом, похрустывая ореховым печеньем, Генчик спросил:
– Сундуков – это настоящая фамилия, а Сундуккер, – псевдоним, да? Как Кубиков и Кубриков?
– Ты прав.
– А название бригантины… Откуда оно такое взялось?
– Тут, Бубенчик, длинная и немножко смешная история. Началась она еще в давнем детстве капитана. В ранние свои годы Фомушка Сундуков то и дело повторял такие спасительные слова. И потом осталась у него эта привычка.
– Видать, круто воспитывали Фомушку, – посочувствовал Генчик.
– Как тебе сказать… Папаша его был торговец и владелец небольшого литейного завода. Но не какой-нибудь там пузатый и бородатый буржуй и купчина, а человек довольно просвещенный. Любил он всякие инженерные новшества, ездил набираться опыта за границей, библиотеку собирал… Одна беда, на сына Фомушку не оставалось времени. А матери у Фомушки не было, скончалась она, когда сын был еще совсем кроха… И вот для воспитания наследника пригласил Иван Никодимович Сундуков женщину иностранного происхождения. Как тогда говорили, «выписал из столицы». Это была пожилая незамужняя англичанка, мисс Кнопперинг… Давай подолью еще чайку.
– Спасибо, я внутри и так булькаю от перелива. Лучше я буду вязать выбленки, а вы рассказывайте.
– Труженик ты… Ладно… Мисс Кнопперинг, судя по всему, привязалась к мальчику, но внешне этого не показывала. Характер у нее был истинно британский, сдержанный. Гувернантка по всем статьям. И Фомушку держала в строгости.
– Драла небось… – поежился Генчик.
– Представь себе, нет, хотя в ту пору такая педагогика была повсеместна. Середина девятнадцатого века… Мисс Кнопперинг умела не только словом, но и взглядом так показать свое неудовольствие, что Фомушка мигом становился шелковым. Опускал виноватую, с рыжими локонами голову и жалобно говорил:
«Я больше не буду…»
«То-то же, – смягчалась мисс Кнопперинг. – Однако тебе придется за свою провинность выучить еще одно стихотворение по-английски…»
А провинности у Фомушки были самые обычные, мальчишечьи. То высадит стекло стрелой из лука, то штаны порвет на заборе, то сбежит со двора, чтобы погулять вдали от дома… Надо сказать, был Фомушка характера довольно смирного, с другими мальчишками играл редко, гулял чаще всего один, драк опасался. И все же сидел у него внутри этакий чертик. «Маленький рыжий бес», – говорила мисс Кнопперинг по-английски. Он-то и подзуживал Фомушку, разжигал в нем страсть к путешествиям. Сперва путешествия были по ближним переулкам, потом по шумному городскому базару, а затем и по дальним окраинам – где-нибудь у заброшенных мельниц или на старом кладбище. И жутко, и заманчиво…
Однажды на незнакомой улице изловила Фомушку ватага вредных мальчишек. Ну, дело обычное, ты знаешь…
– Да уж… – опять поежился Генчик.
– Прижали перепуганного Фомушку к забору, и старший – этакий атаман в холщовой рубахе и отцовском картузе – грозно спрашивает:
«Почему ты такой рыжий? А?!»
Фомушка перепугался, конечно. Хлопает глазами. Икнул он со страху, и сами собой выскочили привычные слова:
«Я больше не буду…»
Мальчишки со смеху взялись за животы. И отпустили пленника, даже пинка не дали на прощанье… И смекнул Фомушка, что эти слова в опасных случаях жизни могут стать спасительными. Особенно когда говоришь их искренним тоном и смотришь чистыми голубыми глазами… И стал он пользоваться этим средством так часто, что мисс Кнопперинг в конце концов заявила:
«Мне надоело, май бой. Чем постоянно выбалтывать эту заученную фразу, лучше звякай в колокол».
На литейном заводе папаши Сундукова как раз готовили небольшие колокола для станций. В ту пору начинали строить железные дороги. В доме было несколько таких колоколов – товарные образцы. Один из них мисс Кнопперинг попросила у хозяина и заказала мастеру надпись. Ту самую…
Генчик хихикнул. Зоя Ипполитовна покивала:
– Да… И повесила этот колокол в детской.
«Когда что-нибудь натворишь, май бой, звякай без лишних слов. Я буду знать, что, во-первых, ты виноват, а во-вторых, раскаиваешься. Но если не успеешь ударить в колокол, пеняй на себя…»
Фомушка был проворен и успевал. Вернувшись домой после лазанья по крышам или игры в Робинзона, он дергал спасительный конец колокола (называемый, кстати, «рында-булинь»). «Динь-дон, – слышалось в доме. – Я больше не буду…» Мисс Кнопперинг вздыхала и покачивала головой с седым валиком прически.
Надо сказать, что Фомушка был честный малый. Только раз в жизни он не исполнил свое «я больше не буду» – это когда обещал мальчишкам перестать быть рыжим. Тут уж ничего от него не зависело. Зато во всех других случаях твердо держал слово. Если речь шла о разбитой фарфоровой вазе, то, сами понимаете, обещание было железное – эту вазу Фомушка никогда больше не разобьет…
Генчик сочувственно хихикнул. Фомушка был ему симпатичен. Генчик представлял его себе так же ясно, как рыжего одноклассника Яшку Семухина.
– А дальше что было? Как он моряком-то сделался?
– Дальше… «Динь-дон», «динь-дон» – и мальчик подрастал. Появилась у него любимая книжка. Нашел он ее в отцовской библиотеке. Была она старинная даже по тем временам, напечатана еще при Екатерине Великой. И называлась: «Сказания о мореплавании. Как оное начиналось и возрастало, какие время от времени приносило пользы…» Ну и так далее. Перевел ее с французского мичман Российского флота Михайло Веревкин. Я тебе ее потом покажу, если хочешь…
– Конечно, хочу!
– Фомушка эту книгу прочитал вдоль и поперек. Говорилось в ней о морских путешествиях во все времена, даже в самой глубокой древности. И «маленький рыжий бес» начал, разумеется, подзуживать девятилетнего Фомушку: «Отчего бы тебе самому не попробовать?»
Первое плавание было недолгим – по речке Внуковке, похожей на обычный ручей. Кораблем стала широкая бадья, в которой кухарка Настасья замачивала для стирки тяжелые скатерти. Минут десять холодная весенняя вода несла бадью и храброго капитана довольно спокойно. Потом их закружил водоворот. К счастью, над речкой нависали густые ветлы. Фомушка ухватился за ветки и совсем не героически завопил.
От дома было уже с полверсты, но мисс Кнопперинг чутким ухом (а может быть, внутренним чутьем) восприняла отдаленный сигнал бедствия. Подобрав юбки, она кинулась к берегу, сквозь кусты и старый репейник. Потом храбро вошла в воду, зацепила изогнутой ручкой зонтика Фомушкин воротник и выволокла путешественника на сушу. Изрядно промокшего.
Дома, раздевая неудачливого мореплавателя и развешивая сырую одежду, мисс Кнопперинг хранила молчание. Ледяное и многообещающее. Фомушка же улучил момент и скользнул наконец к колоколу: «Динь-дон!»
– Поздно, господин Сундуков-младший, – заявила мисс Кнопперинг. – На сей раз это не поможет.
– Но я же правда больше не буду! – подтвердил Фомушка жалобными словами «колокольное обещание». И глаза его испустили голубой невинный свет.
– Негодный мальчишка…
– Но я в самом деле больше не буду! Честно слово…
И как всегда, Фомушка слово сдержал. Путешествовать в бадье он просто-напросто не мог – посудина уплыла вниз по Внуковке и, возможно, достигла дальних широт, о которых мечтал ее капитан. А он завел себе просторную лодку.
– И далеко он на ней уплывал? – спросил Генчик.
– Не очень далеко. Не следовало сердить мисс Кнопперинг… Но однажды Фомушка отважился на очень серьезное путешествие. Прямо скажем, отчаянное. Потому что сидеть дома ему не позволяла совесть.
Было Фомушке Сундукову в ту пору одиннадцать лет. Он уже учился в гимназии, но мисс Кнопперинг оставалась его домашней воспитательницей.
– А при чем тут совесть-то?
– Фомушка считал, что всякий, кто любит русский флот и море, должен сражаться на бастионах Севастополя. В ту пору как раз шла Крымская война. Англичане, французы и турки осадили Севастополь с моря и с суши. А нашей обороной командовал адмирал Нахимов… Радио и телевизоров тогда еще не было, но первобытный телеграф же существовал: этакие мачты с семафорными перекладинами. И газеты с боевыми сводками выходили довольно регулярно. В сводках сообщалось, что дела у севастопольских защитников идут неважно. И Фомушка наконец понял, что без него нашим солдатам и матросам бастионы не отстоять.
В губернском городе в ту пору, летом тысяча восемьсот пятьдесят пятого года, собиралось в помощь Севастополю ополчение. И Фомушка решил, что его место – там. Если не возьмут в стрелки, можно стать хотя бы барабанщиком. О мальчишках-барабанщиках, которые принимали участие в разных войнах и совершали всякие подвиги, Фомушка не раз читал в исторических романах…
И вот, Бубенчик, хочешь верь, хочешь нет, но этот рыжий сорванец ухитрился на своем дощанике за неделю добраться до губернской пристани. Сперва вниз по Внуковке, затем уже по большой реке… Ночевал у костра или под лодкой, питался прихваченной из дома провизией. И наконец предстал пред очи замотанного тысячей забот начальника ополчения. И отрапортовал. Так, мол, и так, ваше высокоблагородие, прибыл для защиты славного русского города от басурманов…
– Тут-то бедняге и досталось, – опять посочувствовал Фомушке Генчик.
– Представь себе, нет. Полковник хорошо знал Фомушкиного отца. У того на заводе отливали чугунные кожухи для пушечных бомб и гранат. Полковник сказал, что ценит мужество юного радетеля за Отчизну, однако взять его на войну не может, ибо на сей счет существуют суровые запретные инструкции. И если он, начальник ополчения, инструкции эти нарушит, отвечать придется перед высшим военным командованием, а то и перед самим государем императором.
Короче говоря, храброго беглеца умыли, накормили и в тот же день отправили обратно – с чиновником, который как раз ехал на Сундуковский завод по делу, касаемому военных заказов. В письме к папе Сундукову начальник ополчения просил учесть благородство Фомушкиных порывов и не наказывать его слишком строго.
Иван Никодимович, изрядно потрепавший себе нервы за ту неделю, облегченно перекрестился, увидевши наследника живым и невредимым. Письмо прочитал, но благородных порывов Фомушки во внимание не принял и жалобно сказал:
– Мисс Кнопперинг, оставили бы ваши идеи гуманного воспитания и выпороли бы наконец этого паршивца. Это ваша прямая обязанность. Таких негодных мальчишек дерут не только в России, но и во всей просвещенной Европе. И ничего, кроме пользы…
– Я обдумаю ваше предложение.
– Обдумайте, сделайте милость. А то у меня руки не доходят, голова кругом от работы…
Мисс Кнопперинг увела обмякшего от дурных предчувствий Фомушку из отцовского кабинета. Причем не в детскую увела, а в свою комнату. Чтобы хитрый Фомушка не добрался до колокола.
И вскоре из открытого окна донеслось:
– Ой! Не надо!.. Что вы делаете! Хватит! Больше не буду! Ой-ей-ей, хватит уже! Ай!..
Дети прислуги, сидевшие во дворе на дровяном штабеле, сочувственно завздыхали и запереглядывались.
– Крапивой небось… – поежилась маленькая Катя, дочка кухарки Настасьи.
– Не-е, когда крапивой, так не вопят, – со знанием дела вздохнул Прошка, сын кучера Архипа. – Это хворостина. Из того ивняка, что на берегу…
Но они ошибались. Мисс Кнопперинг и на этот раз осталась верна своим принципам, не послушала Сундукова-старшего. С точки зрения Фомушки, она поступила более жестоко. Положила перед ним толстый том с английской поэзией восемнадцатого века и стала отмечать карандашом те стихи, которые в наказание за свой «легкомысленный и безответственный поступок» должен был выучить несчастный беглец.
Английский язык Фомушка вообще не терпел. А зубрить в таком количестве – это же страшнее смерти! Он пытался остановить беспощадный карандаш:
– Ну, хватит уже! Я столько не вынесу! Ой-ей-ей!..
– И еще вот эти две строфы… И эти…
– Ай, больше не надо!..
– И еще вот это прекрасное стихотворение, где говорится о пользе хорошего поведения и уважении к наставникам и родителям…
Потом Фомушка несколько дней сидел над книгой. И копилась в нем злая досада. И наконец она сделалась сильнее привычной робости перед непреклонной мисс.
– Это вы нарочно надо мной издеваетесь, – заявил он своей мучительнице. – Потому что я хотел воевать против ваших англичан, которые нахально лезут на Севастополь!
– Глупый мальчишка! – Мисс Кнопперинг, кажется впервые в жизни, растеряла свою сдержанность. Она отвернулась к окну, прижала к глазам кружевной платочек и стала говорить, что приехала в Россию маленькой девочкой и считает эту страну своей. И что лично ей Севастополь совершенно не нужен. И что всякая война – это вообще дело, противное Божьим заповедям. Непонятно, как здравомыслящие люди могут им заниматься. А еще ужаснее, когда в войну пытаются влезть бестолковые мальчишки. И если бы одного из них – негодного рыжего неслуха – на этой войне настигла пуля, зачем бы ей, одинокой старой мисс, жить на свете?..
В душе у Фомушки зацарапалось раскаяние. Он подошел, потоптался рядом, подержал мисс за шлейф на платье.
– Я больше не буду…
– Глупое дитя. Если бы ты знал, что я пережила за эту неделю… Можешь оставить книгу и ничего больше не учить, раз тебе ненавистны англичане и их язык…
– Ага, «можешь не учить», когда я уже все вызубрил…
– И очень этим огорчен, да?
– Я больше не буду…
– Что не будешь? Заниматься английским?
– Бегать в Севастополь…
И Фомушка сдержал обещание. Тем более что скоро пришло известие: севастопольские бастионы, к сожалению, пали и близилось окончание войны.
А к мисс Кнопперинг Фомушка стал относиться несколько иначе. Оказалось, что в глубине души он даже любит ее. Оно и понятно: по сути дела, никого на свете у Фомушки больше не было. То есть были еще отец и старший брат, но, вечно занятые своими делами, о Фомушке они вспоминали лишь изредка.
И, пожалуй, о мисс Кнопперинг только и жалел юный Фома Сундуков, когда через год снова пустился в дальний путь. Было ему тогда двенадцать с половиной…
– А куда он пустился?
– В плавание… Сперва он с торговцами, которые спешили на ярмарку, вновь добрался до губернского города. А там проник на пароход «Святой Гавриил» – тот со всякими товарами собирался идти вниз по рекам. Все дальше и дальше – по одной реке, по другой. Так Фомушка оказался на Иртыше, а потом и на Оби…
Конечно, когда рыжего незаконного пассажира обнаружили под тюками на палубе, капитан надрал ему уши. И хотел ссадить на ближайшей пристани. Но потом задумался. Фомушка бессовестно сочинил, что он круглый сирота, деваться ему некуда. И умолял взять в юнги. Расторопный малец, готовый без всякой платы, за одни харчи, делать всякую работу, был на пароходе весьма кстати. К тому же он знал английский язык. Хотя и не любил его Фомушка, но выучил досконально – попробуй не выучить, когда над душой стоит мисс Кнопперинг. Капитан смекнул, что мальчишка будет полезен в переговорах с английскими купцами – те иногда на своих парусниках добирались до Обской губы: за пушниной, икрой и русским скобяным товаром.
С одним таким купцом Фомушка сговорился, что пойдет к нему подручным кока. И перебрался на шхуну «Блэк перл», прихватив с парохода на память спасательный круг. Надо сказать, у Фомушки уже тогда проявилась склонность к собиранию сувениров и редкостей…
– А дома-то у него небось все на ушах стояли, – озабоченно заметил Генчик. – Искали, наверно.
– Сначала да… Однако вскоре Фомушка с пути прислал одно письмо, потом другое: не тревожьтесь мол, начал самостоятельную жизнь. Но писал он с таким расчетом, чтобы его не догнали и не вернули… Сперва письма были с российскими штемпелями, потом с британскими и американскими…
– С американскими?
– Да… Сначала Фомушка плавал на английских парусниках и пароходах. И надо сказать, везде мальчишку брали с охотой. Потому что большой платы он не просил, хотел лишь как можно больше познать толк в морских делах. Скоро он умел не только драить палубу, чистить посуду на камбузе и заплетать пеньковые концы. Порой доверяли ему и вахту у штурвала. А среди штурманов находились неплохие люди, рассказывали любопытному пареньку кое-что о хитростях навигации…
В постоянных плаваниях Фомушка окреп, раздался в плечах. И выглядел года на два взрослее, чем был на самом деле. Но забиякой не сделался. Осталась у него привычка в трудные моменты смотреть чистыми голубыми глазами и самым искренним тоном обещать: «Я больше не буду». Надо сказать, это часто помогало ему выпутаться из трудных положений.
Однажды, когда оформляли судовые документы, строгий портовый чиновник придрался: почему русский юноша оказался за границей без нужных бумаг? Кто он такой? И не удрал ли из дома?
«Я больше не буду…» – жалобно сказал Фома. Чиновник махнул рукой. А чтобы у парня больше не было неприятностей, в свидетельство записал не «Фома Иванович Сундуков», а «Томас Джон Сундуккер». Фамилия получилась на голландский манер. Фома не спорил. Лишь бы не списали с корабля! На этом корабле Фома собирался плыть в Америку…
Можно сказать, что здесь и кончаются детские годы Фомушки Сундукова. Дальше начинается история матроса и капитана Сундуккера, мореплавателя, искателя приключений.
– А вы про них расскажете, про эти приключения?
– Тебе еще не надоело слушать?
– Нисколечко! Вы будто книжку вслух читаете!
– Гм… немудрено. Я ведь так подробно копалась в прадедушкиной биографии, даже записи делала. Потому и говорю как по писаному… Но давай-ка сделаем перерыв. У тебя небось пальцы онемели и спина затекла.
– Маленько… Зоя Ипполитовна, а можно я еще посмотрю те… всякие морские вещи? И портрет…
– Конечно, Бубенчик…
2
Теперь Генчик разглядывал капитанские редкости не спеша и со вкусом. По очереди рассмотрел все гравюры и фотографии со старинными пароходами и фрегатами. Полистал толстую книгу «Лоцiя Балтiйскаго моря». На ее титульном листе был оттиснут штамп:
«Captain Thomas J. Sunducker»
Потом Генчик покрутил скрипучий такелажный блок, постоял перед сухой от старости картой Атлантического океана (на ней были корабли с пузатыми парусами и колючая роза ветров); посмотрел в открытое окно сквозь медную раздвижную трубу. В старинных стеклах трубы дрожали радужные блики, но приближала она здорово! Листья на верхушке дальней яблони качались будто у самого носа Генчика.
– Зоя Ипполитовна, а кирпич этот откуда?
– О! Кирпич от фундамента дома, где Фомушка провел свое детство. К сожалению, дом не сохранился… А вот эта развалюха, в которой я живу… и которую, по правде говоря, очень люблю… принадлежала моему деду. Сыну Филиппа Ивановича Сундукова, старшего брата Фомушки… Филипп Иванович был совсем не такой, как Фома: о дальних странах не мечтал. Он после кончины отца своего Ивана Никодимовича унаследовал завод и продолжал дело. Характером он отличался добрым, жадностью не страдал, брату-путешественнику всегда старался помочь…
– А капитан Сундуккер бывал в этом доме?
– Один раз. Навещал племянника, Арсения Филипповича, моего деда. Тот тогда только женился, дом получил от отца в подарок. Была здесь целая усадьба… Но, к сожалению, фабрикантом Арсений Филиппович оказался никудышным, после смерти отца разорился. Только и осталось у него, что этот дом – почти пустой после распродажи имущества. Поступил дед на службу и кончил свои дни мелким чиновником железнодорожного ведомства. Было это перед русско-японской войной, когда моему папе Ипполиту Арсеньевичу шел всего пятый год. И осталась моя бабушка вдвоем с четырьмя ребятишками. Кроме Ипполита были десятилетний Федор да совсем маленькие близнецы: Костя и Лизочка… Как жить? Пенсия за мужа – крохотная. Стала бабушка сдавать комнаты небогатым дачникам, так и тянула семью до семнадцатого года.
Когда случилась революция, старшему, Федору то есть, было уже двадцать два. Из-за близорукости на фронт его, на Первую мировую войну, не взяли, служил он чертежником в литейных мастерских – это бывший завод его дедушки. И был там в подпольной организации, революционер, значит. И после переворота сделался у красных каким-то начальником… Поэтому, наверно, и дом у бабушки не отобрали. А еще, может быть, потому, что детишек много, да и бедность – пожалели. А кроме того, на отшибе дом-то, никому не нужен. Это уж потом дорогу проложили, а тогда было не подобраться… Ох, да что это я тебя своей родословной мучаю!
– Ничуть не мучаете. Это интересно, – вежливо сказал Генчик. И стал крутить большой глобус. Это был не простой глобус, а звездный. С белыми контурами созвездий на черном шаре и с латинскими названиями: «Centaurus», «Perseus», «Andromeda».
– Он тоже морской, да?
– Разумеется! Штурманский. С его помощью определяли, где какая в небе звезда, а по звездам – координаты судна в открытом море…
Генчик сел на корточки, щекой прислонился к лаковой, немножко липкой поверхности шара: не сохранился ли в глобусе запах соленых волн и тропических берегов? Нет, пахло только сухой краской и медью от широких колец с градусными делениями. Но зато…
– Зоя Ипполитовна, это что?!
За подставкой глобуса, в пыльном углу лежал длинный пистолет! С деревянной изогнутой ручкой, с поржавевшим граненым стволом.
Генчик вытащил оружие на свет. Обтер пистолет о рубашку.
– Ох, вот он где! – обрадовалась Зоя Ипполитовна. – А я искала, искала… Пора наводить здесь генеральный порядок. Да все руки не доходят…
– Зоя Ипполитовна, он настоящий?
– Нет, Бубенчик. Это игрушка Фомушки Сундукова. Он ее смастерил в десятилетнем возрасте. Вырезал из березы ручку, на свалке у отцовского завода отыскал трубку для ствола… А курок делать не стал, это ведь не огнестрельное оружие. Видишь, тут стерженек. На него надевалась резинка, он цеплялся головкой за этот выступ. Нажимаешь крючок – и щелк!.. Фомушка стрелял из него мелкими бусинами и дробью из отцовских охотничьих припасов. И маленькими горошинами…
Да, курка – такого, как у кремневых пистолетов – не было. И спусковой крючок – явно самодельный, из толстой проволоки. Но все же пистолет был очень похож на боевое оружие пиратских времен.
Фомушка постарался: вырезал на ручке узоры-завитушки, отшлифовал ее. Теперь дерево было темным от старости.
Генчик нацелился пистолетом в окно – за окном, на заборе, сидела ворона – растрепанная и пыльная. Каркала. Увидев пистолет, ворона затрепыхалась и рванула прочь.
– То-то же, – сказал Генчик.
– Кстати, капитан Сундуккер был отличным стрелком… Однажды он дрался на дуэли с другим капитаном и демонстративно отстрелил с его груди три пуговицы…
– А почему они поссорились?
– Не знаю, с чего началось. Может быть, поспорили, чье судно лучше… Это случилось в Китае, в португальской колонии Макао. Противником капитана Сундуккера оказался владелец бригантины «Лакартера», знаменитый в ту пору Чарльз Роберт Румб, которого кое-кто обвинял в пиратстве… В общем, слово за слово, и Румб обозвал Сундуккера рыжей шваброй, а тот своего собеседника – визгливой коротышкой. Видимо, перед этим не обошлось без хорошей порции мадеры, которой славились местные таверны… Ну, и как водится в таких случаях, взяли секундантов и отправились на пустынный берег. Условились стрелять три раза с двадцати шагов. Из американских барабанных «кольтов», которые в ту пору только вошли в моду…
На морском воздухе оба капитана слегка остыли. К тому же, они вовсе не были кровожадными и не считали за геройство без нужды палить по живым людям. Это ведь не ковбои в нынешних фильмах. Каждый сообразил, что дырявить из револьвера своего коллегу-капитана из-за глупой перебранки – дело нехорошее… Но как быть? Отступать гордость не позволяла.
Капитану Румбу по жребию выпало стрелять первым. Он хмыкнул и почти не глядя тремя выстрелами продырявил на противнике высокую морскую фуражку. Она не слетела, потому что держалась на подбородочном ремешке.
«Ах, вот что! – сказал капитан Сундуккер. – Ладно же…»
Капитан Румб на всякий случай встал боком и закрылся пистолетом. Так часто поступают дуэлянты. Но это как раз и нужно было Сундуккеру. Бах-бах-бах! – он навскидку отстрелил на сюртуке Чарльза Роберта Румба три медные пуговицы. И тогда… храбрый капитан Румб зарыдал.
Дело в том, что одна из пуговиц была очень редкая. С мундира то ли Лаперуза, то ли Кука. Румб пришил ее на сюртук для своей морской удачи, как талисман. И вот…
– Ой, я знаю! – подпрыгнул Генчик. – Я читал книжку про этого Румба! Он собирал коллекцию морских пуговиц и возил ее в своем портфеле! А потом зарыл клад на острове…
– Совершенно верно! Представляешь, какая была для него утрата?
«Как вам не стыдно, капитан! – всхлипывал Румб и отворачивался, когда его утешали. – Вы имели право застрелить меня насмерть, но при чем тут пуговица! Она была украшением моей коллекции… Это совершенно бессовестно с вашей стороны, Томас Джон Сундуккер!
Капитан Сундуккер топтался рядом и виновато вздыхал. Он сам был коллекционером, любил морские редкости и понимал горе своего недавнего противника.
«Честное слово, я больше не буду…»
Конечно, он говорил правду. При всем желании он не смог бы еще раз отстрелить такую знаменитую пуговицу: где ее возьмешь-то? Она от удара пули улетела неизвестно куда. Но капитану Румбу от этих обещаний было не легче.
Наконец капитан Сундуккер понял, что делать. У него тоже был старинный морской мундир. Сундуккер повел Румба к себе в каюту и торжественно срезал с мундира пуговицу.
«Это пуговица русского адмирала Лазарева, который прославился во многих плаваниях и сражениях. Берите…»
«О-о!» – гость обрадованно сжал подарок в ладони.
Не исключено, что наш капитан Сундуккер присочинил насчет пуговицы. Но если и так, то исключительно чтобы утешить Румба. А тот был доверчив и радовался от души. После этого капитаны стали друзьями и участвовали в нескольких совместных рейсах…
– Зоя Ипполитовна, а у вас тут нет еще какого-нибудь капитанского оружия? Настоящего! «Кольта» или кортика?
– К сожалению, нет… Кортики носили только военные моряки, а Фома Иванович был торговый капитан. А всякие «кольты» и «смит-вессоны»… я и не пыталась их раздобыть. С милицией неприятностей не оберешься.
– Ну, ничего. Такой пистолет тоже хорош… – Генчик опять нацелился в пространство. – Ой, а это кто? – Поверх ствола Генчик увидел на стене фотографию мальчишки. В рамке под стеклом. Размером с тетрадку. Раньше он этот снимок – в углу у окна – не замечал. – Фомушка Сундуков, да?
– Что ты! Тогда и фотографий таких не было. Это… Тима Ревва. Тот самый Ревчик, о котором я рассказывала…
Генчик теперь и сам видел, что сморозил глупость. Снимок был, конечно, старый, но не девятнадцатого же века. И надпись «Варяг» на бескозырке мальчика – без твердого знака на конце.
– Здесь ему, наверно, столько же лет, сколько тебе, – тихо сказала Зоя Ипполитовна. Генчик почему-то смутился.
Курносый, со светлой челкой, Ревчик смотрел со снимка чуть напряженно и вопросительно: «А ты что тут делаешь?»
Генчик почесал пистолетом коленку и стал глядеть в сторону.
– Зоя Ипполитовна, а он… Ревчик знал про капитана Сундуккера?
– Конечно! Мы вместе все это и придумали!
– Что придумали?!
– Ой… Я хотела сказать, что мы часто играли в капитана Сундуккера. Будто мы матросы на его бригантине. Придумывали всякие новые приключения.
Генчик опять посмотрел на снимок. Теперь лицо Ревчика было не таким напряженным. Даже с капелькой улыбки.
– А у меня тоже бескозырка есть! Только я ее давно не ношу… Ха! Я ленточку с нее хотел Ленке, сестре, подарить, чтобы она юбку сшила. А она меня босоножкой… У нее, у Ленки, сегодня конкурс красоты. Сейчас небось весь дом на уши поставила, наряд свой доделывает…
Вспомнив про дом, Генчик спохватился:
– Мне ведь давно уже пора! Еще на трамвае целый час пилить…
– Никаких трамваев! Сегодня мой «Мерседес-Бенц» на ходу! Я мигом домчу тебя к родным пенатам.
– Да что вы! Я и так…
– Никаких «так». Не рассуждать.
– Есть не рассуждать!.. Зоя Ипполитовна, пружинчик пусть еще на палубе поживет, ладно?
– Я думаю, пусть он живет там всегда. Сперва будет матросом а потом, глядишь, дослужится до капитана.
– Будет капитан Пружинкер!
– Да. Поехали…
Поездка получилась прекрасная. Одно ее только подпортило: На улице Зеленой Генчик увидел из окошка машины вчерашних врагов. Круглого, Бусю и еще двух – в развесистых свитерах. Буся нес клетку, в которой – бр-р! – возился гадостный зверь Шкурик.
Генчик торопливо осел на сиденье, чтобы злодеи не разглядели его. Очень уж приметна его синяя в белый горошек рубашка…
Зоя Ипполитовна, кажется, ничего не заметила. Подвезла Генчика к самому дому.
– Ну что, Бубенчик? Ждать мне тебя завтра?
– Обязательно ждать!
