Черный дым от многочисленных труб затягивал почти все небо. Заводы, обслуживающие Севастопольский порт и Черноморский флот, почти не останавливались. Тем более сейчас, накануне возможной войны с султанатом. На вокзале поезда свистели паром. Бригады рабочих трудились не покладая рук, разгружая сотни вагонов.

Грузовые перроны были оцеплены военными. Во-первых: из-за военного назначения грузов; но главным было второе обстоятельство. Рабочие были недовольны дополнительными сменами, ведь за них им никто не платил. Это считалось исполнением патриотического долга. А среди растущего недовольства, конечно же, ничего хорошего не зрело. Мгновенно активизировались политические элементы всех мастей. Нигилисты, анархисты, особенно усердствовали социалисты.

Тысячами печатали листовки, которые гуляли среди рабочих. И если раньше за одну такую листовку рабочего выпороли бы, а то и на недельку под арест отправили, то сейчас из-за нехватки рук подобные меры воздействия предпринять никак не удавалось. А никакие другие на людей, работающих едва ли не от зари до зари, да еще и практически бесплатно, попросту не могли принести результатов.

Все это мне поведал жандармский поручик, сопровождавший меня в порт. Тот был оцеплен, как и вокзал. Ведь обстановка в порту мало отличалась от железнодорожной. Те же недовольные тяжким трудом рабочий и шурующие среди них активисты разнообразных партий.

— Тяжело работать, ротмистр, — качал головой поручик. — Очень тяжело. И нет чтобы заплатить рабочим — всего-то дел. Но нет. По ведомству Лорис-Меликова пришел циркуляр об этом патриотическом долге, будь он неладен. А потому ни копейки не выделили под, так сказать, финансовую стимуляцию. Вот скажите мне, ротмистр, возможно ли что-то подобное в коалиции? Конечно, у азиатов в их альянсе — вполне. Там до сих пор используется практически рабский труд. Но мы-то на Европы глядим, не так ли? А чуть что — загоняем мужика под ярмо. Да еще и удивляемся, отчего он не испытывает острого патриотизма и не заходится от любви к родному отечеству.

— Не рублем же все на свете мерить, — философски заметил я, разведя руками. На самом деле, просто не знал, как мне вести себя с этим поручиком, ведущим столь либеральные разговоры. Быть может, это какая-то провокация или проверка перед отправкой за границу.

— Вы меня уже в провокаторы записали, — рассмеялся поручик, имени которого я не запомнил. — Я у нас в управлении числюсь записным вольнодумцем. Прямо-таки вольтерьянцем. Начальство меня терпит, но регулярно вызывает на ковер. Устраивает обструкцию по полной программе. Но выгонять меня, в общем, и не за что. Так что ограничиваются снятием тонкой стружки.

— И при этом отправляют встречать людей, которых отправляют за границу? — быстро спросил его я. — Да еще и в составе посольства к Левантийскому престолу.

Мы несколько мгновений глядели друг другу в глаза. А потом поручик взмахнул руками, как будто хочет улететь из пролетки, в которой мы сидели.

— Поймали вы меня, ротмистр. В самую точку попали. Вот только не думаете ли вы, что в сложившейся обстановке менее либерально настроенных по отношению к рабочим жандарма и отправили встречать вас. Проверенные люди как раз занимаются делом. И от этого дела их начальство не отвлекает.

Резон был просто железный. Поспорить тут я не мог никак.

— Вы, ротмистр, вот что, — откинулся обратно на сиденье пролетки поручик, — отцепите-ка лучше шашку. Мешает она.

— Чему это мешает? — не понял я.

— Дай-то бог, ротмистр, вам этого не узнать.

Работать в Севастополе было тяжело. Все же база Черноморского флота. Жандармы — просто звери. Но Альбатрос не боялся трудностей. Нет. Он их просто любил. Жизнь без трудностей для него была словно еда без соли и перца. А соль и перец Альбатрос очень любил.

Он собрал несколько верных людей и за две недели развил в Севастополе бурную деятельность. Благо царские сатрапы накануне войны только помогали ему, подливая масла в огонь рабочего недовольства. Но от листовок пора было переходить к реальным действиям. Показать зубы царским сатрапам. И пускай птицам — а Альбатрос предпочитал клички именно от их названий — зубов не положено вроде природой, это не останавливало отважного борца с режимом. Людей он подобрал себе под стать. Не боящихся ни черта, ни бога. Многие прошли с Альбатросом огни и воды, и царскую каторгу заодно.

Однако у него появился благодетель. Альбатрос не любил этого человека с механическим голосом, путающим местами слова во фразах. Этот благодетель, не расстающийся с металлической маской на все лицо, очень любил пересыпать речь истинно русскими фразочками. Вот только слова в них путал постоянно или употреблял не те, что должны быть, и это наводило на мысли о том, кто же он такой на самом деле.

Не нравился этот благодетель и Крабу. Несмотря на то, что тот сделал ему стальную руку взамен потерянной при побеге с сибирской каторги. Здоровила Краб тогда сцепился с хозяином тайги — голодным и злым медведем-шатуном. Он спас тогда и себя, и Альбатроса, носившего в те времена другую птичью кличку. А Альбатрос после этого тащил Краба, тоже носившего другое прозвище, на себе по снегу несколько суток. Пока они не выбрались к затерянной в тайге охотничьей заимке.

Благодетель в металлической маске привел Краба к одному из лучших подпольных инженеров-механиков. И тот сделал Крабу новую руку.

— Не хуже чем у генерала Радонежского, — похвалился тогда Краб, глядя на стальную конечность.

И без того не обделенный силушкой, запросто разгибающий подковы, Краб теперь мог завалить быка ударом кулака в лоб. Чем и пользовался во время акций. А акций в преддверии новой войны проводили много.

Альбатрос спал по два часа в сутки, не больше. На большее времени просто не хватало. Он планировал акции. Вел переговоры с благодетелем в стальной маске. Получал от него оружие и патроны. Взрывчатку. Собственно, только Альбатрос и вел дела с благодетелем в стальной маске. Лишь иногда привлекал Краба, когда нужна была его недюжинная физическая сила. Например, чтобы таскать ящики с винтовками, патронами или взрывчаткой.

— Едут, Альбатрос, — прогудел низким голосом Краб.

— Студент, — обернулся командир боевой группы к худосочному пареньку в шинели с петлицами Технического института. Тот постоянно ежился под ней, хотя на улице стояла жара. В руках он держал пачку, похожую на стопку книг, упакованных в оберточную бумагу и перевязанную бечевкой.

— Я готов, командир, — отчеканил Студент, как ему самому казалось, на военный манер.

— Кидай.

Студент выступил из проулка, где скрывалась боевая группа. Поднял связку своих «книг».

Взгляд Альбатроса на мгновение метнулся к крыше дома напротив. На ее скате притаился еще один член боевой группы с метким прозвищем Монокль. Он был лучшим стрелком, какого знал Альбатрос. С немецким маузером или любимым австрийским манлихером он просто творил чудеса. А уж если на винтовку нацепить снайперский прицел — так и подавно.

Вот только чего не мог понять Альбатрос, так это — для чего понадобилась благодетелю в стальной маске жизнь этого приезжего жандарма. Вроде бы всего лишь ротмистр — невелика птица, чтобы на охоту за ней отправлять всю севастопольскую боевую группу.

Я только успел отстегнуть карабины, держащие шашку на поясе, когда поручик крикнул мне нечеловеческим голосом:

— Прыгай!

И я послушался его. Сработали рефлексы, а может, инстинкт самосохранения. Я выпрыгнул из пролетки. Перекатился по мостовой. А следом раздался взрыв. Он разнес несчастную повозку на куски. Столб пламени рванулся в небо. Жар опалил мне спину. Над головой пролетели остатки пролетки.

Вот только незадолго до этого я услышал выстрел. Сухо щелкнула винтовка. Но меня спас поручик. Он толкнул меня за секунды до выстрела.

Я вскинул маузер, который каким-то чудом успел выхватить из кобуры. Повел его стволом по ближним крышам. Но там никого не было.

Монокль ругался. Страшно и грязно. Но только про себя. Ни единого слова вслух. Шуметь стрелок не привык.

Подвел его, кажется, чертов снайперский прицел. Или жандармы оказались слишком уж внимательны. Заметили блеск линзы. Такое тоже возможно.

Монокль снял переданную Альбатросом игрушку. Без нее теперь сподручней будет. Хоть одного жандарма, а застрелит. Аккуратно закрыв оба окуляра, Монокль сунул прицел в карман.

Теперь поиграем по старинке. Настоящая дуэль. Как в Европах, конечно, шагов с двадцати, но сойдет и так.

Монокль вдохнул. Медленно выпустил воздух из легких. И рывком перегнулся через конек крыши.

Лишь чудом можно назвать то, что я опередил вражеского стрелка. Тот высунулся из-за конька крыши на секунду. Вряд ли ему нужно больше, чтобы прикончить меня. Но я успел выстрелить раньше него. Я трижды нажал на курок. Голова стрелка и ствол манлихера исчезли.

За спиной у меня звучали выстрелы. Трещало пламя — это догорала пролетка.

Просидев еще несколько секунд на мостовой, я решил, что пора помочь поручику. Вряд ли мне что-то угрожает здесь. Я видел, как пара моих пуль пробила голову врага. Видел брызги крови и осколки черепа, разлетающиеся в разные стороны.

Перехватив маузер, я, мысленно перекрестившись, прыгнул прямо в огонь. Меня снова обдало жаром. Но уже не так сильно. Пламя догорало. На чем, собственно, и строился мой весьма авантюрный расчет.

Я выскочил в прямом смысле из огня да в полымя. Поручик лежал ничком, отчаянно отстреливаясь из револьвера. Из переулка по нему палили сразу несколько стволов. Я припал на колено. Принялся стрелять из маузера в темноту проулка.

— Вот же черт! — ругался в голос Краб. Пули рикошетили от его гренадерской кирасы и искусственной руки. Он стоял на колене, паля в жандармов почем зря.

Альбатрос предпочитал стрелять из-за угла ближайшего дома. Перезаряжал свой мощный веблей — и снова палил. Краб пользовался укороченной драгунской винтовкой. Пристроив ствол на железную руку, он ловко перезаряжал свое оружие и посылал пулю за пулей в чертовых жандармов. Вот только меткостью Краб никогда не отличался — ни один выстрел еще не достиг цели. Более того, Краб своим телом, закованным в кирасу, не только защищал Альбатроса от вражеских пуль, но и основательно мешал тому прицелиться как следует. Руководителю боевой группы надо было не только не промахнуться по жандармам, но еще и не попасть в товарища.

Из-за этого ли, а может потому, что Студента разорвало его же бомбой, а от Монокля не было никакой помощи, Альбатрос крикнул Крабу, перекрывая грохот выстрелов:

— Уходим!

Краб услышал его. Начали быстро отступать к углу здания, за которым нашел себе укрытие Альбатрос. Нырнул туда, напоследок пару раз пальнув в жандармов.

— Руку мне повредили, — пожаловался каким-то по-детски обиженным голосом Краб. — Толку от нее теперь мало. Пальцы вот не сгибаются совсем.

Альбатрос только тяжело вздохнул. Это был полный провал. Неизвестный благодетель в стальной маске будет очень недоволен.

Как только стрельба из переулка прекратилась, поручик вскочил на ноги. В считанные секунды перезарядив свой револьвер, он заорал, словно фельдфебель на плацу:

— Унтер! За мной!

Залегший за лошадиными трупами унтер вскочил на ноги. В руках он держал драгунскую винтовку, из которой поддерживал нас огнем. До нападения унтер, собственно, правил лошадьми нашей пролетки.

Я последовал за поручиком. Командовать мной он, конечно, не мог. Но в тот момент мне было не до субординации. На нас напали — и надо было взять хоть одного террориста живым. А у троих шансы на это куда больше, чем у двоих.

Перепрыгнув через останки несчастного бомбометателя, мы бросились в проулок, откуда в нас стреляли. Но там, конечно же, нас ждала пустота. И лабиринт улиц и улочек, разбегающихся в разные стороны. Найти среди них кого бы то ни было не представлялось возможным.

Однако поручик и не думал опускать руки. Развернувшись, он пронесся мимо нас со скоростью курьерского поезда. Ничего не говоря, побежал обратно. Едва не вляпавшись сапогами в останки бомбометателя, ворвался в аптеку. Прямо через разбитую взрывом витрину. Под каблуками его скрипело битое стекло. Мы с унтером едва поспевали за ним.

— Телефон есть?! — заорал поручик на старика, высунувшего голову из-за прилавка. — Отвечать!

Он ухватил старика за шиворот. У того явно перехватило дыхание. Он мог только кивать головой, словно китайский болванчик.

— Где?! — рычал ему в лицо поручик.

Старик указал дрожащей рукой на дверь в дальнем конце аптеки. Поручик отшвырнул его. Ринулся к двери. Не прошло и минуты, как он уже кричал там.

— Теракт! На углу улиц… и… Оцепить все прилегающие кварталы! Прислать сюда врачей! И шевелитесь! Шевелитесь там!

Исполнив свой долг, поручик немного успокоился. Выйдя из комнаты с телефонным аппаратом, он уже напоминал того язвительного молодого человека, с которым я разговаривал в пролетке.

— Вот так и живем, ротмистр, — усмехнулся он, только как-то совсем невесело.

Благодетель, как всегда, выглядел безукоризненно. В несколько старомодно выглядевшем плаще с пелериной. Высоком цилиндре. Горло замотано легким шарфом, однако видно, что шея у благодетеля как-то странно раздута. Что наводило мысли о какой-то неприятной болезни. Стальная маска глядит на Альбатроса черными провалами на месте глаз. И опытный революционер, начинавший еще с нигилистами при отце нынешнего самодержца, чувствовал себя под этим взглядом набедокурившим гимназистом. Девятилетним Алешей из сказки Антония Погорельского.

— И что же вы можете сказать в свое оправдание? — механическим голосом спросил у него благодетель.

— Монокль убит, — пожал плечами Альбатрос. Ему стоило известных усилий не опускать глаз — и смотреть прямо в черные провалы в маске. — Студента разорвало его бомбой. Все с самого начала пошло не так, в общем.

— Жандармы оказались для вас слишком непростым орешком, — резюмировал благодетель.

Альбатрос поморщился от неверно произнесенного крылатого выражения. Почему-то именно это сейчас его раздражало особенно сильно.

— Возможно, — пожал он плечами. — Особенно этот чертов ротмистр. Он умудрился прикончить Монокля из своего маузера. Да и поручик непрост оказался. Как будто почуял что. Успел и сам выпрыгнуть из пролетки. И предупредить своих тоже.

То ли из-за чувства вины, то ли из-за общения с благодетелем, но обычное красноречие изменило Альбатросу. Его самого едва не тошнило от поразившего его косноязычия.

— Вы весьма виноваты перед делом революции, — выслушав его, заявил благодетель, — и свою вину вы должны искупить.

Иногда из-за чертовых ошибок речь его становилась похожа на какую-то опереточную арию.

— Каким образом? — мгновенно перестроился на деловой лад Альбатрос.

— Я знаю, что рука вашего товарища Краба повреждена. Пускай завтра приходит по тому же адресу, что и в прошлый раз. Ему исправят руку. А вы получите четыре ящика винтовок Пибоди. Надеюсь, один вы сможете перенести их, верно ли? Эти винтовки следует распределить среди революционных рабочих порта. Когда в порт прибудет броненосец «Император Александр Второй», они должны поднять восстание. Порт должен быть парализован хотя бы на несколько часов. Вся работа в нем должна остановиться.

— Нет, — рубанул ладонью воздух перед собой Альбатрос. — Это совершенно невозможно. И что бы вы ни сказали, возможным это не станет. Никак. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

— Это еще почему? — никаких эмоций в механическом голосе благодетеля, конечно, не было слышно, однако Альбатросу показалось, что он возмущен.

— Сегодняшняя наша акция уже вызовет массовые репрессии в городе. Заводы, вокзал и порт оцепят дополнительными кольцами солдат. Туда и мышь не проскочит. Не то что я да еще и с ящиками с оружием. Да и если бы удалось, все равно этого нельзя было делать.

— Почему?

Теперь Альбатрос то ли додумал, то ли на самом деле услышал в металлическом голосе изумление.

— Потому что власти начнут искать виновных, и они их найдут. Я давно уже не боюсь ни смерти, ни каторги. Но меня-то как раз жандармам и полиции не поймать. Вместо этого они назначат виновными рабочих из числа тех, кого считают неблагонадежными. Человек пять-шесть показательно повесят. Еще с полсотни показательно выпорют. Порку переживет только половина. А ведь у них есть семьи, которые надо кормить. Есть дети, которым нужны родители. Я борюсь за свободу для народа. За свободу, но не такой ценой. Не ценой жизней тех, за кого я сражаюсь! Не ценой жизней их детей, которым предстоит или продолжить нашу борьбу или унаследовать отвоеванный нами у самодержавия мир!

— Браво! — похлопал в ладоши пару раз благодетель. — А вы не боитесь остаться без моей поддержки? Что вы будете делать без ружей, патронов, взрывчатки?

— Бороться, как и раньше, — отрезал Альбатрос. — Или вы думаете, что облагодетельствовали нас и теперь мы стали вашими рабами? Я ведь могу прикончить вас из вашего же револьвера. Запомните один раз и навсегда, господин, мистер, мсье, герр, не знаю уж как к вам правильно обращаться. Я принимаю вашу помощь — оружием или информацией. Но служить вам и вашим интересам моя боевая группа не будет. Мы боремся с царизмом, с самодурством и самодержавием, но ради будущего. Ради наших детей, чтобы они жили в свободном от всей этой грязи мире. Помогаете нам — спасибо. Отойдете в сторону — помните, что такая же боевая группа может устроить покушение на вас в вашем Париже, Лондоне или Берлине. Или где бы то ни было!

Выдав эту длинную тираду, Альбатрос перевел дыхание. Теперь он без страха глядел в черные провалы маски благодетеля. Черт побери, пусть он его боится!

— А теперь, где ваши винтовки Пибоди. Я заберу их — и использую по назначению. Может, не сегодня и не здесь. Но могу вам гарантировать, что ваш подарок будет использован в нашей борьбе с самодержавием.

— И самодурством, — голос благодетеля звучал совершенно механически. Он показался Альбатросу в тот момент заводной игрушкой, которая только и может что повторять чужие слова.