Пролог

Когда рядом Ницца, у вас хорошее настроение, постоянно хочется петь, а всюду, даже зимой — цветы, и над морем возвышается лес мачт — не сомневайтесь, вы в Сан — Ремо! На той самой Цветочной Ривьере у подножия Альп, на берегу Лигурийского моря в итальянской провинции Империя. В маленьком курортном городке, где жителей всегда меньше, чем праздных отдыхающих. В котором казино, концертных холлов, отелей и съемных вилл едва ли не больше, чем жилых домов. В том самом Сан — Ремо, что очень похож на Сочи — запахом моря, горами, загорелыми лицами, но вместе с тем гораздо меньше, ухоженней, уютней и дороже — настоящий рай для тех, кто может платить много.

А если вам посчастливилось оказаться там в феврале или начале марта, то появляется большая вероятность стать свидетелем события, которое каждый год (ну или почти каждый) ждет вся Италия — знаменитый песенный фестиваль.

В 1987 году он был 37–м по счету и по большей части запомнился русскоязычной общественности тем, что на него впервые была приглашена эстрадная звезда из далекой России. Нет, разумеется, выступали и итальянцы — в конкурсной программе, исполнившие немало красивых, лиричных песен (правда, победил в этот раз — в первый раз! — любимый в Советском Союзе Джанни Моранди с очередной пафосно — гражданской песней "Si puo dare di piu" — Можно дать еще больше!). Но и кроме итальянцев выступило немало достойных талантов — шведская Europa со своим "Финальным отсчетом", Уитни Хьюстон и Simply Red отметились очередными хитами, но подлинным открытием стало выступление Аллы Борисовны Пугачевой, притащившей на знакомство с Италией своего очередного "бой — френда" Владимира Кузьмина. Зал рукоплескал парочке три минуты — от объявления исполнителей до первых звуков фонограммы. Но исполненная экзотическим — для привыкшей к бельканто публике — дуэтом песня "Надо ж такому случиться" залу не очень понравилась: аплодировали по большей части как странной и не очень понятной диковине. Наверное, так же хлопали бы итальянцы говорящему медведю. И песня очень быстро забылась. Во всяком случае, никто ее в Италии не напевал.

И тем бы лишь и запомнился 1987 год в Сан — Ремо, если бы спустя еще пару месяцев в город вдруг не начали съезжаться из Ниццы и Генуи — от ближних аэропортов — большие представительные лимузины. На дорогах Лигурии было замечено необыкновенное количество "V-126 Pullman" в сопровождении обязательных "Gelendwagen". Городок наводнили люди в штатском с такими документами, от которых шарахались даже наглые итальянские карабинеры. Все произошло так же быстро, как продолжалась англо — занзибарская война, длившаяся, как известно, тридцать восемь минут. Если бы кто-то из журналистов, пишущих на околополитические темы, оказался в те дни вблизи Сан — Ремо, он бы очень удивился, увидев весь цвет мировой политической элиты в одном месте. И те, кто мелькали в заголовках журналов, и другие — предпочитавшие лишний раз не светить свое лицо под лучами софитов и фотовспышек, перед камерами вездесущих репортеров — на итальянский берег съехались все. Это были не выборные калифы на час — таких было в собравшемся обществе очень немного, нет, по большей части это были матерые чиновники, без которых не обходится ни один президент, это были уважаемые банкиры, страховщики и финансисты, это были солидные ученые от экономики и политологии. Могло бы показаться, что зреет какой-то заговор. И тот, кому так могло показаться — был бы совершенно прав!

Заговор — это не всегда что-то противозаконное. Договоренность о тайных действиях, не нарушающих никакие законы — это тоже заговор. Как бы он не назывался в прессе — конференция, саммит или фестиваль — но если в договоренности не посвящают никого, кроме участников собрания, вы имеете дело с самым обычным заговором.

Тринадцатое собрание "Бильдербергского клуба" состоялось.

Формально посвящено оно было насущному вопросу — что делать с Восточной Европой, когда она сбросит оковы коммунизма? До сброса оков было еще два года, еще люди в социалистических странах ходили на парады и клялись своим коммунистическим партиям в преданности, а победители собрались в Сан — Ремо делить сферы влияния — перезревший плод уже готов был сам упасть в руки. Да и главный прораб "Перестройки" недвусмысленно давал понять своим бывшим сателлитам, что добровольно передает свое на них влияние в руки более достойных господ.

И этому вопросу на самом деле было посвящено немало докладов, так и оставшихся для широкой общественности тайной за семью печатями — и не помогла никакая "свобода слова", демократия или какой иной популярный фетиш, которыми так любят пугать отцы либерализма всяких "тоталитарных правителей". Никто не вел стенографических записей, никаких камер и диктофонов — эти люди обсуждали не те проблемы, которые можно было выносить на суд общественности. Да и не ее это вообще собачье дело — знать об уготованной ей судьбе.

Однако, собираясь по утрам на общие заседания, члены клуба иногда договаривались о личных встречах вечером, где-нибудь на веранде роскошной виллы или на теннисном корте, а, может быть, и на борту стометровой яхты, которых собралось на траверзе Сан — Ремо в избытке.

На второй день, когда основные докладчики уже были заслушаны и оставалось, взвесив аргументы и пожелания сторон, приступить к разделу областей и сфер влияния на посткоммунистические образования, один из столпов клуба — семидесятипятилетний старец по имени Дэвид обратился к другому отцу — основателю — более молодому, но не менее, а, скорее, даже более уважаемому господину Джейкобу:

— Здравствуйте, сэр Джейкоб, — сказал пожилой своему давнему партнеру по глобальным играм. — У меня есть к вам небольшое дело.

— Рад это слышать, Дэвид, — радушно улыбнулся тот, что был помоложе. Они оба уже давно называли друг друга просто по именам. — К вашей мудрости всегда приятно прикоснуться. Нам следует еще кого-то пригласить или нас двоих вполне достаточно?

— Да, Джейкоб, если вас не затруднит, то мне хотелось бы обсудить возникшие сомнения с монсеньором Ортинским из Istituto per le Opere di Religione и мистером Брауном.

— Что-то на самом деле серьезное? — седеющие брови на рано полысевшем черепе сэра Джейкоба поднялись домиком.

— Не знаю, Джейкоб, пока не знаю. Это и хотел бы обсудить. Если это возможно, то на проверенной территории.

Уже после заката четверка заговорщиков собралась в полусотне километров к западу от Сан — Ремо на вилле Эфрусси Ротшильд, принадлежавшей сэру Джэйкобу, где и расположилась в японской части парка.

Епископ Пол Марцинкус Ортинский, больше похожий на боксера — тяжеловеса, чем на священника, участник многих околоватиканских скандалов и сплетен, подозреваемый в убийстве Папы Римского и русского Метрополита Никодима, громадной скалой возвышавшийся над собравшимися, пил разбавленное родниковой водой вино. Он всю жизнь много курил, и в правой его руке постоянно тлела сигарета "Marlboro" — он ценил только эту марку в память об оставленном давным — давно Чикаго.

Сэр Джейкоб сидел в садовом плетеном кресле и задумчиво поглаживал седоватые виски, раздумывая, следует ли сделать замечание епископу и потребовать стряхивать пепел в пепельницу?

Третий из приглашенных — мистер Браун — невыразительный человечек с ровным пробором тонких волос и оттопыренными ушами, глядя на которого каждому захотелось бы прослезиться — такой он был невзрачный и даже жалкий. Если, конечно, не принимать в расчет его костюма стоимостью в полторы тысячи фунтов стерлингов, запонок с небольшими бриллиантами (по пол карата, но зато пять штук на каждой!) и туфель по триста фунтов вместе с обязательными к ним тонкими резиновыми калошами. Мистер Браун закидывал в рот один за другим орешки из стоявшей на столе вазочки.

Все трое приготовились внимать патриарху собрания.

И старый Дэвид, внешне немного похожий на сэра Уинстона Черчилля — той же бульдожьей основательностью, квадратным лицом и общей тумбообразностью, не стал затягивать ожидание:

— Господа, у меня есть сомнения в честности наших друзей из Кремля. Мои люди обнаружили доказательства перемещения капиталов вопреки установленным договоренностям. Джейкоб, я не очень люблю вести дела с вашим дядюшкой Эвелином, да и вас он не жалует, однако знать об инициативе "товарищей" он должен.

— Королева будет недовольна, — унылым голосом сообщил собранию мистер Браун.

— Закройте большевикам кредитную линию, чтобы не мнили о себе лишнего, — посоветовал епископ Ортинский, пыхнув табачным дымом.

— Я найду способ известить об этой самодеятельности дядюшку, — обнадежил Рокфеллера Джейкоб. — Он надавит на Горби и все образуется.

— Пусть надавит. В прошлый раз все хорошо получилось. Генеральный секретарь оказался очень сообразительным человеком, не то, что этот тугодум Брежнев — семнадцать лет рассуждал и так и не решился. Горби взялся за экологию с такой энергией, которой от него даже я не ожидал. Результат хорош — русские совершенно перестали выращивать свою птицу — неэкологичную, и теперь везут к себе нашу, на которую, честно сказать, даже собаки не всегда смотрят благосклонно. Мои псы такое точно есть не станут.

— Это совсем немного, — скривил рот отец Марцинкус.

— Это всего лишь начало, — поправил его Дэвид. — В прошлую нашу встречу мы обсуждали экологию, и сегодня мы видим, что вопрос был поднят не зря. Сейчас нам предстоит решить, как и куда двигаться дальше. Но важно, чтобы со стороны других центров интересов в КПСС, а они, я вас уверяю, есть, не началось противодействие нашим усилиям. И в этом, Джейкоб, я полагаюсь на вашего дядюшку Эвелина.

— Мы чем-то можем помочь? — спрашивая, Епископ Ортинский прикурил очередную сигарету.

— Посмотрим, что ответит дядюшка, святой отец. — Вместо Дэвида ответил сэр Джейкоб.

— Королева будет недовольна, — то ли угрожал, то ли брюзжал мистер Браун.