Глава четвертая
— Интересная история, — кивнул я сосредоточенно. — Думаю, что моя эпопея тебе тоже понравится. Только ответь сначала на один вопрос.
— Да хоть на десять, — пожал плечами прапорщик. — Если буду знать ответ, конечно.
— Видишь ли, Коля. Я только что узнал, что если ты не станешь возражать против некоторого вмешательства в свою личность, то имеется шанс задержать тебя здесь дольше, чем на это рассчитывали те, кто твою личность сюда отправил.
Швед молчал.
Минуту, вторую…
— Ну что скажешь? Ответь что-нибудь. Не молчи, — не выдержал я затянувшейся паузы.
— А ты шо — уже спросил? — захлопал глазами Мыкола. — Извини, Влад. Я, наверно, задумался и не расслышал. Не обижайся, спроси еще раз.
Икнув, сдерживая неуместный смех, я изложил тему предельно просто.
— Если впустишь в свою голову на время постороннее, но дружеское сознание, то будешь жить еще очень долго. Пока не надоест. Согласен?
— Еще одного? — поскреб лоб Николай. — Да пусть себе. Что мне, места жалко? Мы с братьями, бывало, втроем на одной кровати и под одной периной спали. А он не буйный? — уточнил слегка озабоченно.
— Вроде нет, — усмехнулся я. — Меня не беспокоил.
— А не еврей?
— Ничего себе заявочка, — присвистнул я. — Коля, ты случайно не антисемит?
«Терпеть не могу расистов и негров», — не преминул съехидничать внутренний голос. Один из троицы… Наверняка мой собственный. Эммануил для таких шуточек слишком интеллигентен, а Владислав Твердилыч хотя и вполне подписался бы под расовую теорию, но живого негра точно ни разу не видел. Впрочем, и мертвого тоже…
— Не-а, — отмахнулся тот. — Просто бабушка сказывала, что они сильно неряшливые. А я, ты же знаешь, терпеть ненавижу бардак. Особенно в голове.
Интересно, был ли в нашей части хоть кто-то, кто об этом не знал. Я не о голове прапорщика, а о его нетерпимости к любому виду разгильдяйства.
— Не думаю, — успокоил я прапорщика. — Он сам из легионеров, так что с дисциплиной знаком не понаслышке. Споетесь.
— Тогда согласен. Пусть в тесноте, лишь бы не в обиде…
— Вот и славно. Заодно узнаешь все об этом мире, да и мою историю…
Я решил, что пришла пора ставить точку в подготовительной беседе, и поднялся. Проверить, на месте ли обещанный Эммануилом катализатор.
— Ты куда? — бдительно напрягся Швед, все еще находясь в сторожевом режиме. Ну правильно. Разводящего не было, а значит, прапорщик по-прежнему в карауле.
— Да тут рядом, буквально за углом, — кивнул я на сруб.
— Я с тобой, — начал движение Швед.
— Донести поможешь или только подержать? — Я ухмыльнулся, умышленно облекая вопрос в скабрезную двузначность.
Швед шлепнулся обратно.
— Ты только без глупостей, Влад… — попросил не слишком уверенно.
— Да не боись ты, Мыкола, — отмахнулся я. — Свалить в разгар такой задушевной беседы хуже, чем извиниться и слезть с кровати на пике удовольствия. За такое не только бьют подсвечниками, но и сапогами пинают. По морде лица… Что я поц какой?.. — И тут же не удержался от удивленного возгласа: — Ну ни фига ж себе фига!
— Гриб нашел? Или растяжку? — проявил понимание и заинтересованность прапорщик. — То не я…
— Амфору!
— Кого? — мгновенно вскочил на ноги тот.
Похоже, Швед не прикалывался. Я не стал переспрашивать, с чем столь неприязненным у хлопца из Краснодарского края ассоциируется это вполне безобидное слово, а просто нагнулся, ухватился за ручки и с некоторым усилием выставил на сруб историческую посудину. По весу и на глаз — явно больше двух ведер.
— Вот…
— Ух ты! — захлопал глазами Мыкола. — Никогда таких здоровенных глечиков не видел… Красивый. — Но врожденная хозяйственность и тут взяла верх над эстетическим воспитанием. — Полный?
— Судя по весу, под пробку.
— А чего в нем?
— Я тебе что, рентген? — возмутился я, продолжая играть взятую на себя роль. — Иди сюда, поможешь дотащить до нашего достархана. Там и исследуем: чего в него набухали?.. Очень надеюсь, что не оливковое масло.
— Почему? — не въехал прапорщик. — Оно ж страшенно дорогущее?
— Да? И кому ты его здесь продавать собрался? Гоблинам?
— Тьфу, — сплюнул Швед. — Совсем запамятовал. Никак не могу привыкнуть, что я уже… того…
— Не знаю, при чем здесь японский адмирал, — притворно возмущенно повысил я голос, — но если ты, япона мать, не соизволишь переставлять свои ходули шибче, то я могу и уронить находку. Амфора тяжелая, а бревно округлое и скользкое.
Такого безобразия прапорщик допустить не мог.
Вовремя. Уж не знаю, кто там наверху решил в очередной раз подшутить, но мои ноги вдруг поехали вперед, словно я стоял не на лесной почве, а на зимнем катке или в луже масла на бетоне. И если бы не проворство Николая, то, вполне возможно, хлебать вино нам пришлось бы прямиком из сруба. Утешало, что колодец был неглубокий и пересох давно. Но, хвала спецназу в лице его достойных представителей, обошлось легким испугом и громким матом.
Эммануил не поскупился. Чтобы понять это, достаточно было всего лишь сколупнуть печать. Никакого намека на дрожжи, а только густой запах винограда и… знойного лета.
— Вино? — оживился Николай. — Или духи?
Второй вариант он предложил менее воодушевленно, но и не так чтоб сильно опечаленно. Заморский парфюм, конечно, не «Шипр» и не «Тройной», ну так и мы — не Ален Делоны. Плавали, знаем. Однажды после суток, проведенных под проливным дождем в одном хлопчатобумажном обмундировании, личный состав отделения только благодаря бритвенным принадлежностям избежал воспаления легких. Вовремя прогрев организм изнутри «Огуречным» лосьоном.
Так что нас голыми руками не возьмешь и отсутствием мелкой посуды не смутишь. Душа меру знает. Даже если определенно имеется некий излишек этих самых душ в одном отдельно взятом индивидууме. Ну так зато и вина много.
— Если душевно ранен,
Если с тобой беда.
Ты ведь пойдешь не в баню,
Ты же придешь сюда…
— Ой, чий-то кинь стойить? Що била грывонька…
— Где? — Я попытался тоже узреть упомянутого Николаем коня, но в обозримом пространстве, кроме нас двоих и лежащей на боку амфоры, не было никаких посторонних объектов. — Ты чего, Мыкола? Откуда здесь лошадям взяться? В этой Мрачной роще? В лесу заколдованном?..
— В заповедном лесу, где трепещут осины… — сменил тему Швед.
— Где с дубов-колдунов опадает листва, — согласился я с товарищем. — Зайцы в полночь траву на поляне косили…
— Щэ нэ йдэ… — наставительно покивал пальцем Николай и прилег рядом с амфорой, присосавшись к горлышку, как к титьке.
Какое-то время я добродушно глядел на него, но потом гены, унаследованные от деда, активного борца против индивидуализма на отдельно взятом подворье, возмутились, и со словами: «Э-э! Хорош! Оставь и мне глоточек» — я провел насильственную рокировку и сам занял место у горлышка.
Процесс подготовки объекта к нужной кондиции, необходимой и достаточной для переселения сознания, переходил в завершающую фазу.
* * *
— Хорошо, что мы отключились раньше, чем успели все вылакать… — вернул меня к реальности исполненный радостного оптимизма голос Шведа.
Вообще-то мог и подождать. Призванная в мой сон его воспоминаниями Анечка Семенович как раз согласилась исполнить скромный стриптиз с вполне возможным продолжением. Тем более утро после попойки совсем не то событие, приход которого хочется ускорить. Хотя, если отбросить эмоции и вычленить суть, не все так плохо в Датском королевстве…
Я открыл глаза и, стараясь не делать резких движений, сел.
— А вы, батенька, оказывается, перестраховщик у нас… — засмеялся Швед, который как раз исследовал содержимое амфоры на предмет наличия переходящего остатка.
— Да, выдержанное вино — это не бакалейная бормотуха.
Кроме вполне понятного и ожидаемого сушняка, никаких отрицательных ощущений в организме не наблюдалось. Голова казалась легкой и вполне вменяемой.
— Но там же почти тридцать литров было. Скажи, тебе приходилось когда-нибудь присаживаться к столу, имея три ведра вина на двоих?
Швед призадумался.
— He-а. С ведром самогона — было однажды. С канистрой пива — тоже, а вот вина больше трехлитровой банки никогда не набиралось. У нас в селе его тоже неплохо делают, да бабы от мужиков прячут.
Можно было продолжить эту занимательную тему, но поскольку в большой семье клювом не щелкают, а Николай Шведир именно в такой и вырос, — значит, мне следовало поторопиться.
— Я понимаю, что инстинкт прапора могуч, но заповедь «делиться с ближним своим» гораздо древнее.
Не отрываясь от амфоры, Швед что-то невнятно пробормотал. А потому мне, как и вчера, пришлось применить силу. Кстати, а вчера ли? Что-то я потерялся во времени. Да уж, неплохой довесок к пространственному переносу.
Какая только чушь не лезет в похмельную голову. И совершенно правы были древние, утверждавшие «In vino veritas». Ну вот — еще пара глотков и можно будет вслед за киношным Гамлетом вскричать: «На кой нам ляд сосуд, коль нет вина в сосуде?».
— Слышь, Николай, а ты вообще себя как чувствуешь? — вспомнил я причину, по которой, собственно, и затевалась вся эта пьянка.
— А что?
— Дружище, я понимаю, что прямо ответить на поставленный вопрос как бы ниже собственного достоинства. Но очень тебя прошу, не виляй.
— Да шо ты ко мне прицепился? — возмутился прапорщик. — Кто здесь со звездочками на погонах? Может, мне еще смирно стать и по всей форме доложить?
«Горбатого и могила не исправит. Тем более что „концы поэтов отодвинулись на время“».
— Хорошо. Я напомню, если у кого-то ранний склероз или иное умственное недомогание. Прежде чем начать пить, мы договаривались, что ты впустишь к себе чужое сознание. Не забыл?
— Так это когда было, — отмахнулся Швед. — Я думал, ты о чем-то другом спрашиваешь. А с Владом Твердилычем у нас полное взаимопонимание. Он хлопец правильный и субординацию чувствует. Не то что некоторые… Кстати, а если нас теперь двое, то чтобы коллективный разум задурманить, сколько выпить придется? Тоже в два раза больше?
— Сейчас, размечтался… — пырхнул я в отместку за субординацию. — В лучшем случае полуторная норма. Это если я в своем тезке не ошибся и у него мозги не того же, положенного по штатному расписанию прапорщикам, облегченного полевого образца.
И пока Швед переваривал информацию, поспешил отвлечь его обходным маневром.
— А что у тебя из снаряжения имеется?
— В общем-то ничего. Видимо, с оружием в рай не пускают. Сам думал у тебя разжиться…
Но я упрямо продолжал смотреть ему чуть выше правой брови. Самый раздражающий взгляд. Ты как бы и в лицо человеку смотришь, но глазами не встречаешься. Вроде подозреваешь его в чем-то…
Швед тотчас заерзал на срубе, а потом хлопнул себя по лбу.
— Только одна динамитная шашка в вещмешке была припрятана. Думал, рыбки глушануть.
Я ждал.
— Е-мое. Не, ну ты точно как моя матушка. Та пока с отца всю заначку не вытащит, нипочем не отстанет. Есть еще две «синеглазки» во внутреннем кармашке. Они там уже с полгода лежат, я их и не выкладывал ни разу.
— Да, весь мир стоит на пути разоружения и за отказ от химического оружия, а прапорщик Шведир конвенцию не подписывал, — хохотнул я и запел: — Медленно ракеты уплывают вдаль, встречи с ними ты уже не жди. И хотя Америку немного жаль, у Китая это впереди…
— Скатертью, скатертью хлорциан стелется, — подхватил Николай. — И забирается под противогаз.
— Каждому, каждому в лучшее верится. Медленно падает ядерный фугас.
«Влад, что это за ужасная песня?» — совершенно неожиданно возник в моем сознании голос Эммануила. Обычно молчаливый и скромный, сейчас он явно был не на шутку взволнован.
«Да так, обычная шуточная обработка детского стишка. А что?»
«Но ведь там погибнут многие миллионы. Как же можно шутить такой жутью? Неужели подобное возможно на самом деле? Это же ужасно».
«Видишь ли, — я попытался собраться с мыслями и объяснить максимально доступно, — те, от кого зависит, начать ядерную войну или нет, прекрасно защищены и уверены, что уж они-то уцелеют при любых раскладах. А остальные люди, от которых как раз ничего не зависит и именно им суждено погибнуть в первую очередь, чтоб не сойти с ума от ужаса, стали смеяться».
«Но почему смех. Разве молитва хуже?»
«Как тебе сказать, VIP-дух ты мой, чтобы не обидеть. За две тысячи лет победившего христианства только в религиозных войнах погибло более ста миллионов. И далеко не все они были грешниками… Вот и разочаровались внуки и правнуки тех, кому повезло уцелеть в последней всемирной бойне, в силе молитвы. Даже пословицу придумали: „На Бога надейся, а сам не плошай“».
«Но ведь это… это…»
«Ты-то чего разволновался? Мы же сейчас здесь, а не там. И этому миру до ядерного синтеза еще тысяча верст и все лесом. А уж мы со Шведом, будь надежен, о реакции полураспада забудем напрочь. Обещаю…»
И постарался подумать как можно убедительнее, что оказалось довольно сложно проделать на фоне распевшегося прапорщика.
— Над Берлином взрыва гриб качается,
Под ногами плавится бетон.
А все, что после Запада останется,
Мы погрузим в голубой вагон…
Скатертью, скатертью…
* * *
Часы — главнейшее изобретение человечества. Только научившись тыкать пальцем в циферблат и елозить им же по листкам календаря, люди стали пытаться хоть как-то планировать будущее. Но, как я теперь все отчетливее понимаю, единственно с целью развеселить богов.
Швед все-таки потребовал озвучить мою историю и, выслушав ее, призадумался. А думать он умел. Это только тем, кто не знал товарища прапорщика достаточно близко, маска расчетливого и прижимистого куркуля, с удовольствием носимая кадровым военным, могла показаться истинным лицом Николая Шведира.
— Занятно, — пробормотал он чуть погодя. — Значит, ты теперича у нас настоящий помещик. Вот здорово!.. Всегда мечтал иметь много земли. Это ж как развернуться можно, какие урожаи выращивать. И все натуральное, экологически чистое. Без ГМО! Да что там ГМО, они тут, поди, даже о колорадском жуке еще не слышали!
— И о картошке тоже, кстати…
— А вот это плохо… — Швед загрустил. — Как же можно без картошки-то? Без вареников? Без дерунов…
— Увы, — развел я руками. — Не сподобились тута еще Колумба в Америку отправить, вот и нету картошки.
— Не понял? — Николай посмотрел на меня как на ненормального. — При чем тут Америка? Я о картошке говорю, а не о бананах.
— Я тоже… Погоди, Мыкола. Ты что, не знаешь, откуда к нам картофель завезли?
— Ниоткуда, — уверенно ответил тот. — Он всегда тут был.
— Понятно… — Разубеждать друга в его фанатической вере, что родина корнеплодов — Украина, в крайнем случае — Беларусь, мне не захотелось. Разве это так важно?
— О, у меня идея! — воскликнул Швед. — Как заработать и людей осчастливить.
— И?
— Как только выполним твое задание, попросим нанимателя, чтобы в награду сюда пару мешков картошки подбросили. Если они тебя со всем снаряжением переправить сумели, то и с этим справятся. Нет, ты прикинь, Влад! — оживился прапорщик. — Монополия на картошку во всем мире! Да мы с тобой на золоте спать и есть будем! Все, я в доле!.. Какая у нас вводная?
— Ты сейчас о чем?
— О ближайших задачах и целях. Или ты хочешь сказать, что тебя изъяли из нашего мира и перебросили сюда шутки ради? А меня подогнали для компании. Типа, чтоб не скучал…
— И рад бы дать внятное объяснение, но увы… — развел я руками. — Никто со мной на связь не выходил и пароль не спрашивал.
— Странно… Зачем же тогда весь этот спектакль? Во всем и всегда есть какой-то смысл. Пусть и неочевидный…
— Мыкола, а ты какую книжку в последнее время читал?
— Коричневую, — ухмыльнулся прапорщик. — Не передергивай. О законе сохранения энергии знаешь?
— Это в том смысле, что уходя, гасите свет? — сделал я еще одну попытку уйти от серьезного разговора. Инстинктивно. Очень уж нехорошая мыслишка высунула голову в конце туннеля.
— Можно и так, — не поддержал шутки Швед. — Лампочка, светящаяся в пустой комнате, отличный пример бессмыслия вообще и пустой траты энергии в частности.
— Философ, блин… — Мыслишка вылезла на означенный свет полностью, и призрачная дымка подозрения стала принимать достаточно понятные очертания. — Ты хочешь сказать, что если нет смысла в моем пребывании здесь, то он может быть — в моем небытии там?
— Вот уж действительно, заставь дурня Богу молиться. Это ж надо, до чего додумался!
— Нет, нет, все сходится… — Вцепившись в новую идею, я стал раскручивать ее до упора. — Скажи, какой походный ордер нашей группы?
— Это что, тест? — удивился Швед, но ответил: — Мишка-сапер, потом ты, потом Князев, потом радист, потом я, потом…
— Вот! А теперь скажи, кому досталось бы все удовольствие, если бы в тот день ты вдруг вперед меня не полез? Ну что? Теперь понимаешь, на кого ловушка была поставлена?
— Да, — вынужденно согласился Николай. — В целом твое предположение сходится. Но и ты мне ответь. Какой будет твой фамилий? Ась? Не на «П» случайно? А сам ты, Влад, на самом деле не «слав», а «мир». Так что не пыжься, мелковат калибр для всемирного заговора. Отсюда и диагноз: паранойя плюс мания величия, но к строевой службе пригоден без исключения.
— Я серьезно.
— И я. — Швед не отступился и тон не сменил. — Извини, Влад, но что такое в масштабах нашего мира ты, я, да хоть весь наш разведбат? И потом — даже если на минуточку согласиться, что ты прав — грохнуть куда проще и экономнее, чем такой цирк устраивать.
— Так ведь не получилось… грохнуть, — резонно заметил я.
— Случайность, без которой никак. Или не тому ликвидацию поручили… — отмахнулся Николай. — Президентов бьют, как уток, а тут сержант какой-то, да еще в горячей точке. Вали — не хочу. Удивляться следует другому: почему ты еще жив с таким счастьем?
— Тогда, — мне упорно не хотелось распроститься с мыслью о своей значимости, пусть и с риском для жизни, — может, потому меня сюда и выдернули?
— Те же яйца, только в профиль, — хмыкнул Швед. — Паранойя, батенька, паранойя. И — мания величия… Хорош бронзоветь. Все равно бюст в полный рост на малой родине героя тебе не светит. Ни при жизни, ни после…
— Ты сказал: при жизни? — Слово зацепилось за слово и потащило наружу очередное подозрение. — А ведь ты прав, Мыкола.
— Да, — согласился Николай. — Обычно я всегда прав. А в чем именно, не уточнишь?
— Насчет жизни. Вот мы и проконсультируемся сейчас…
— Я не понял?
— Ничего сложного. Ты ведь погиб?
— Вне сомнений. Если только все эти видения у меня были не от наркоза. Но нет, — мотнул головой Швед. — Шрамов ведь не осталось.
— Вот-вот, — продолжил я. — А меня, если припомнить подробно, при аварии сквозь лобовое стекло выбросило. Случай, вообще-то, не факт даже, что смертельный. Но чем черт не шутит? Или кто там у них всем этим дерьмом заправляет? Может, меня на Родине и похоронили давно, вот только в очереди в рай постоять не дали. Сразу сюда замели…
«Эй, господин Эммануил, вопрос мой вам адресован вообще-то!»
«Да я понял, Влад, — отозвался дух. — Ответ неоднозначен. Ведь в мире и в самом деле все относительно. Где-то живешь, где-то уже нет, а в иных местах и не родился вовсе пока…»
«Ну обо всем мироздании помолчим. Меня конкретный ответ на совершенно конкретный вопрос интересует. И не делай вид, что ты не понял!»
«Ладно, не горячись. Если хочешь конкретики, то ее и в самом деле пока еще нет. А умрешь ты окончательно и везде или продолжишь свое существование как-то иначе, от многого и разного зависит. В частности и от того, как здесь себя проявишь. Чего добиться сможешь… Понятно излагаю?»
«Не слишком».
«Почему? Кажется, я уже упоминал о неоднородности времени. Нет? Ну хорошо, могу напомнить…»
«Не надо. Это твое „бить или не бить“ вопрос будущего, а я о настоящем говорю… Сейчас сформулирую четче. Значит ли это, что в своем мире я все еще падаю?»
«Ты же момент удара помнишь? А все то, что уже произошло, отмотать обратно нельзя. Но сообщат ли об аварии вовремя и поспеет ли скорая помощь на место — тут возможны варианты. Так что, Влад Твердилыч, не рекомендую рассиживаться, время не стоит на месте, даже если идет очень медленно. И чем больше успеешь сделать до момента, когда судьба войдет в точку невозвращения, тем реальнее шанс выжить в любой действительности».