Герральдию снится враждебный сон. Он пытается оградить себя от всякого зла, но для этого требуются дополнительные ресурсы. Герральдий вынужден черпать недостающее время авансом из предстоящих рождественских каникул, под свою личную ответственность. «Ох уж мне эти игры!» – с явной неохотой успевает подумать обезсилевший в ветре. Сонная охота продолжается.

И вот, прямо перед ним, на поле, разворачиваются самокатные установки, больше похожие на гигантские передвижные мясорубки, вывернутые наружу. Треск стоит нестерпимый, в разные стороны со свистом разлетаются обломки изуродованных бензокриков – крючья и ножи, тросы и траки. Вверх – вниз, влево – вправо, снизу – вверх, справа – налево. Атмосфера насквозь пропитана взвесью древесного сока и запахом перцедоловой смолы. Одна из привидевшихся очумевших махин прется прямо на Герральдия. А Герральдий то ли остолбенел, то ли обессилел вконец, только с места не двигается, хотя и пытается. И уже в последний момент, когда винт смертоносного пропеллера слизывает с Герральдиевого носа капельку пота, он немыслимым усилием воли обращается в пар и чувствует, как холодный воздух сковывает его движения на недосягаемо безопасной высоте птичьего полета. Скованный Герральдий видит перед собой вставшее дыбом золотое море, волны которого раскачивают на руках младенца, и врезается в плещущуюся колыбель.

Близится час восстания…

. . .

Герральдий отклеивается от постели. Недремлющая книга начинает свое традиционное кропотливое чтение:

– Лето! Глава третья…

«Опять что-то напутали!» – думает Герральдий и вглядывается в окно, ожидая увидеть зиму. Но за окном сквозь плотные кружева акации заговорщически подмигивает крупное краснощекое ярило.

– Все равно напутали, потому что третья глава будет следующей.

– Так, так, так! Минуточку! Ну надо же?! Так оно и есть. Да, что тут у нас происходит? – слышатся возмущенные голоса недовериков, роющихся в скомканной второй главе.

Герральдий выныривает из волн одеяла и, шурша поясом халата, спускается в ванную комнату, по ходу стряхивая с себя налипшие щепки. Принимает контрдуш, умывается перед самим собой и внимательно изучает сегодняшнего Герральдия: «Тэк-с! Брови на месте, ушки на макушке…» Герральдий отработанным движением разводит брови по местам влево-вправо, прочесывает шевелюру и оценивает результат:

– Три балла!

Очень уж нелегко быть обьективным в такие интимные моменты: с глазу на глаз. Зеркало подстрекает на кривляние. Герральдий выполняет несколько классических гримас.

У теперешнего Герральдия на правом плече обнаруживается рисунок весьма загадочного происхождения. Первое, что приходит ему на ум, – это искреннее удивление. Зачем ломать себе голову спозаранку из-за всяких пустяков?

. . .

– Кофе? – с готовностью обращается Хопнесса к Герральдию.

– Светлогорькосладкокрепкий! – отстреливается умеющий распоряжаться временем Герральдий.

Между блинами продольными и блинами поперечными успевает втиснуться взмыленная рекогносцировка. Герральдий обстоятельно изучает ситуацию на втором правоверхнем и принимает кратчайший план действий:

– Допустим, так!

Вжжжик! За окном падает разрубленная веревка, мелькает крыло с дудкой и, наконец, слышится ржание трофейного коня.

– Твой кофе, как просил. Двойной с хреном.

– Благодарю! – молниеносный Герральдий скидывает амуницию, складывает под стол электрическую стрелу и двигает к стойлу кормушку с рукоплещущими ржаными хлопьями. Трофейный конь умолкает.

– Вы только полюбуйтесь на это зрелище! – Герральдий указывает на удаляющуюся вслед за Верикой процессию выпечных изделий, крадущихся гуськом из кухни. На полу остаются треугольные мучные следы. Птица Очевидия, склонив хохолок, подозрительно наблюдает за ними одним только глазком, в то время как другим она поглядывает в сторону Герральдия, надеясь уловить суть происходящего.

А суть происходящего в том, что близится час наслаждения…