Часть Прикладная
ШКОЛА ОДИНОЧЕСТВА
Боль души – это персональное испытание. Душевнобольной человек особенно чувствителен и тянется к красоте.Чеслав Чеслов
ПОСЛИК
Это самая печальная школа в мире. Здесь ученики не видятся даже с учителями. Уроки уединения не требуют специальной подготовки, так как причины одиночества чаще всего носят объективно природный характер. Одиночество – это не затворничество, это жестокое неосознанное испытание. Человек, готовый к одиночеству, чаще всего не ощущает его коварства.
Пока я несу несрочную службу на колокольнике, кое-кому приходится длительное время общаться со своей бессознательной собственностью в школе одиночества.
РЕЧЬ ИДЕТ О РАЗВОРАЧИВАНИИ
Зэй сидит за столом и пишет себе письмо. Он мог бы снять трубку и набрать знаковый номер, но в телефоне, как обычно, что-то свиристит. Зэй давно уже разговаривает с самим собой без каких-либо средств связи – напрямую. Письма же он пишет из чувства боязненной предусмотрительности на предстоящие дни заточений. Это своего рода барсучьи запасы на зиму. Зэй делит жизнь на четыре сезона – утро, день, вечер и ночь. Но у самого Зэя эти периоды перепутаны. На стене висит перекроенный календарь, в котором порой после завтрака опять наступает завтрак. В углу валяются вперемешку: парадные офицерские галифе и подгузники, железные сапоги и лыжные гетры, засохшие тюбики и окаменевшие конфеты.
Перед Зэем на столе стоит маленькая небьющаяся пепельница системы «маузер». У него бывают приступы безбдения, это когда он много спит, но продолжает все видеть и слышать. Тогда эти звуки и видения носят какой-то принудительный характер и обычно происходят от обыкновенной маяты.
. . .
Зэй сваливает всю свою неразбериху в мешки и чемоданы и, как в детстве, развешивает на чердаке, где раньше сушились связки недопустимых растений, из которых сворачивались самокрутки и заваривались горькие настои.
Дед Зэя, Герральдий, в дни дурмана, бывало, выпивал на досуге какого-нибудь снадобья из лысых хвостов, выкуривал козеногу и впадал в состояние узкой созерцательности. Он видел боковые пространства и, сидя с люлькой на берегу ручья Бука, наблюдал за волнами дыма, превращающимися в поблескивающих черно-синих рыб. Тогда наступало иллюзорное облегчение, которым Герральдий мог заблуждаться до заката. Его зеленый асбестовый плащ раскрывался и обнажал мельхиоровую грудь. Пятидесятисантиметровая фуражка воспаряла над головой, освещая собой лужайку с коровьими кизяками, над которыми поднимался голубой телепортационный пар.
Как только алхимическое солнце начинало превращать свое золотое плавилово в тяжкое олово, фуражка с пластиночным козырем возвращалась на голову, своей тяжестью выпрямляя рессоры надбровных дуг. Герральдий, скрипя связками, вставал, укладывал орудие ловли на плечо и скользил своими сапогами-скалолазами вверх по влажному травянистому склону. И пока он поднимался вслед закутывавшему себя в дымку закатывающемуся солнцу, от него оставалась лишь длинная клубящаяся полоска в сыром сером тумане.
Воздух вздрагивает.
У входа чирикает птичка, и Зэй возвращается в замкнутое пространство. Редко кому удается нарушить одиночество человека на краю света. Еще реже это оборачивается приятным сюрпризом. Неужели он ничего приятного от жизни уже не ждет? Посмотрим. На пороге стоит молодой, но лысый человек, ищущий общения, несмотря на то что он не один. Наверное, каждый человек в школе одиночества имеет хотя бы один шанс на успешную попытку разомкнуть круг своей печальной участи. Пока Зэй переодевает халат другой стороной, молодой человек извиняется и уходит. Какая странная благодарность за право нарушить одиночество незнакомца.
Письма свои Зэй пишет не один. Он размноживается и пишет под собственную диктовку, шагая по потолку, лежа на диване и глядя в окно для подбадривания мысли.
. . .
Когда Зэй родился и его принесли к матери, врач сказала:
– Этого мальчика нужно беречь.
И его берегли. Поначалу он не задумывался над этим феноменом, попросту не замечал в этом явлении ничего сверхъестественного. Со временем это для него обратилось в привычную беззаботность. А что может беспокоить человека больше, чем беззаботность? Только дурная привычка.
– Этого мальчика нужно беречь.
Его изолировали, и это был первый урок одиночества. Изгойство у него в крови.
В детстве ему снился один и тот же жуткий сон – надвигающийся невидимый поезд. Когда вслед за полной темнотой наступала полная тишина и он засыпал, навстречу ему выезжал тяжелый поезд, который сопел, раскачивался и постепенно раскочегаривался, выпуская невидимые клубы пара. Как только веки его смыкались, он без разгону срывался с места и мчался в сторону поезда. Его сковывал предательский испуг, он сжимался в холодный комок, и из него проистекала тонкая струйка стихийной жидкости. Сок жизни бесшумно сливался кем-то в светящийся сферический сосуд и в тот момент, когда он, отвлеченный приблизившимся вплотную локомотивом, вскакивал по стойке смирно, – коварная рука со сверхъестественной посудиной исчезала. Он оставался в мокром белье, и иногда приходила мама, почувствовавшая убыль жизненной энергии из семейного котла. Он не мог ничего объяснить, по инерции пребывая в состоянии оцепенения, а мама наугад пыталась его утешить, как могла. Иногда у него оставались несколько капель стихийной жидкости, и он отдавал их в виде пары слез. Левая предназначалась папе, а правая – маме. Когда он опять оставался один в комнате, его издевательски преследовала вонь раскаленного железа.
Теперь, спустя много лет, он чувствует временами, как через него протягивается бесконечный железнодорожный состав. Иногда быстро, иногда медленно, но по-прежнему вероломно.
. . .
У одиночества нет явных границ. Зэй идет выплевывать пороховую слизь. Ох, уж эти петарды. Он сутки наблюдал, как ночь пыталась угнаться за утром. Так бы Зэй и крутился, если бы его одиночество не нарушил человек в пустовизоре, заявляющий, что просыпается каждое утро с желанием петь. Зэй замирает с разинутым ртом. Это удивительное явление. Зэй помнит, как он раньше просыпался с подобным чувством. Странно, но впечатление сохранилось по сей день. Это было длинное, весеннее утро, не предполагавшее ни дождя, ни вечера…
Беззвучный щелчок. Щелчок уже здесь, а звук еще там.
…Это было чудесное весеннее утро, не предполагавшее ни дождя, ни вечера. Так к нам приходит счастье. Присаживается на край кровати и гладит нежной рукой по бархотиновым местам. Вот здесь-то и начинается параллельное сновидение, способное увести в одиночество.
Зэй призадумывается. Куда же он припрятал свои счастливые мгновения? Среди всего этого вороха хлама таятся крохи припасенного счастья.
Зэй перетряхивает все чемоданы. Пусто, если не считать пыли. Зэй пересчитывает пылинки и сметает их в совок. Ну и что делать с этой счастливой пылью? Из нее можно сделать брение и намазаться с ног до головы. Человек может не терять способность быть счастливым. Это здорово – видеть мир вооглазами. Зэй начинает ощущать пощипывание в глазах, поток чувств выливается в комнату и с волнением разбегается по разным уголкам.
Зэй снимает со стены хлыст, щелчком сбивает покрывшуюся паутиной муху, муха с лязгом падает в небьющуюся «маузерницу».
– Четко! – заявляет Зэй, обвязываясь кнутом.
Вот уж чего-чего, а счастья много не бывает. Зэй высыпает пыль на стол и разделяет на несколько холмиков. Проводит пальцем по поверхности стола. На пальце остается золотистая мука. Зэй облизывает палец и чихает. Ровные щепотки пыльцы разлетаются по комнате. Зэй сворачивается калачиком и укладывается на полу. Пусть это будет символом бесконечной замкнутости. Он берет в свои руки ноги, раскачивает пол колеблющимся кругом и выкатывается на лестничную клетку. Цок, цок, цок, и он уже на улице. Зэй останавливается перед деревом, размыкается и спрашивает:
– Береза, ты одинока?
И слышит сотни шелестящих голосков:
– Безмятежность, безмятежность, безмятежность…
. . .
Чтобы отвлечься от одиночества, Зэй распахивает грудную клетку и начинает осторожно раздувать свою любимую малюсенькую искорку.
– Уф-ф, как у вас тут сыро, душно и темно! Будьте любезны, откройте окна.
Зэй, со всей своей категоричностью, предлагает вывернуться наизнанку.
– Нет, нет, не стоит.
В большую дверь раздается стук. Зэй восхищенно мотает головой, не успел он распахнуть объятья, как кто-то явился в гости:
– Ну, надо же!
Зэй с несвойственным ему чувством любопытства отворяет дверь. На пороге стоит Радекка со свертком в руках и с улыбкой во весь рост.
– Привет, Зэй. Рада тебя видеть снова. Добро пожаловать!
Зэй выходит за порог своего одиночества и собирается исторгнуть приветствие, но вместо этого из него выбивается облачко пыли:
– Видишь ли, у меня уборка.
В разговор вмешивается мистическая искорка:
– За меня не беспокойтесь, меня этот визит не смущает.
Радекка протягивает Зэю теплый сверток:
– Это блинцы.
– Спасибо, – смущенно выдавливает Зэй, – я тебе напишу.
Принимает обеими руками тарелку с выпечкой, низко кланяется и закрывает дверь ногой. А про себя делает вывод: «Вот я и одичал вконец!»
Если он продолжит анализировать ситуацию, у него взорвется голова, а выращивать новую займет много времени. И зачем он только ввязался в этот дурацкий эксперимент. Знал ведь, что будет непросто. Потому и ввязался! Во всем виноват он сам, со своим раздвоением личности. Пока здесь хозяйничал Йэз, он порядком наломал дров. Неизвестно еще чего он наговорил Радекке, если она к нему с блинами пришла.
. . .
Зэй открывает заслонку очага и слышит в трубе рев аэроплана. Он поворачивает рукоятку, звук ослабевает.
– Самолеты над нами, – тихо говорит искорка.
Звук замолкает.
– Можно открывать.
Зэй разжигает огонек от искорки и садится на пол писать письмо Радекке:
«Ты еще открыта?»
«Ты же знаешь, я всегда открыта».
«Да, это верно. Ты встречалась с Йэзом?»
«А как мне знать? Вы ведь так похожи внешне».
«Ты знаешь то, чего не знаю я, значит, это был он».
. . .
Разнузданный стук в дверь. Уже подходя к двери, Зэй чувствует запах кунсткамеры. Перед ним возникает Йэз, с оттопыренными карманами.
– Дзинь удалась?
– Жизнь прекрасна. Послушай, Йэз. Нам пора договориться. Мы живем в одно и то же время, в одном и том же пространстве, и делить нам нечего.
– А кто сказал, что я собираюсь что-то делить? Чепуху ты болтаешь! – Одержимо размахивает карманами симметроид.
– Сейчас все объясню. Присаживайся.
– Да ну ее, – отмахивается Йэз от мерещащейся табуретки.
Тем не менее всей своей противоречивой натурой плюхается на пол:
– Значит, хочешь сказать, что я плохой, а ты хороший, и если мы объединимся, то… что?
– Я всего лишь предполагаю, что мы части одного целого. Может быть, помимо нас есть еще кто-то. Не знаю, что произошло, но нас раскидало.
– Прямо детектив какой-то. Ты говоришь о Радекке?!
– Я в курсе, что ты циник, но не забывай – она нам обоим приходится кровной родственницей.
– Я не то чтобы очень глупый, но иногда робею перед неведомыми обстоятельствами. Объясни мне со своей стороны, как это – соединимся? А то я утомился воображать, что все понимаю.
. . .
Сегодня на улице Зэя похвалила девочка в сопровождении большой собаки. Она назвала его «молодцом». Зэй был настолько поражен, что не нашелся, как ответить. Он всего лишь помог девочке сделать то, что она могла бы сделать и без его помощи – надеть седло на собаку. Поведенческая формальность. И эта недетская похвала продемонстрировала Зэю его нынешнее состояние.
Зэй стоит на подоконнике, к которому ведет небольшая каменная лестница. Из окна прекрасный вид. Далеко внизу опять проехала девочка на большой собаке и снова похвалила Зэя. Он прочел по ее губам: «Молодец». На сей раз он не узрел никакого умысла, напротив, его это приободрило.
«В конце-концов это становится символичным», – размышляет Зэй, опершись на фарфоровый подсвечник.
РЕЧЬ ИДЕТ О РАВНОВЕСИИ СОЗНАНИЙ
Эйз читает статью про человека, сложившего из песка грандиозную геометрическую конусообразную фигуру, стоящую на песчинке, возглавляющей вершину. К статье прилагаются справка, указывающая общее количество крупинок, и чертеж этой, весьма антитектонической конструкции. Между документом и иллюстрацией проскальзывает мысль о собственной логике вещей и положений во вселенской согласованности.
Эйзу вспоминается человек с перевернутой головой. Такому человеку под силу подобное рвение. Но зачем? Скорее всего, это произошло по воле стихий.
Щелк! Эйз включает навесную граненую лампу и отбрасывает тень на чертежную доску кульмана. Обводит карандашом каждую из трех теней и внимательно сравнивает между собой. В целом они похожи. Под левой тенью, с носом справа и без ушей, Эйз делает подпись «Эйз». Под правой, с левым носом, – «Йэз». И наконец, под центральной, с ушами, – «Зэй».
Под солнцем такого не увидишь. Под солнцем видно только одну тень – Зэю. А Эйзу и Йэзу не видать. Они блекнут на фоне Зэи или сливаются с ней.
Стук в дверь.
– Смена караула!
. . .
Океан Виргостана знаменит своими многочисленными островами: небольшими, маленькими и совсем крошечными, покрытыми белой пушистой кудрявой растительностью. Сам океан издает смиренное свечение, от которого поднимаются размытые мягкие лучи. Поэтому все над водой светится чудесным внутренним светом, даже люди. Внизу на дне океана виднеются темные горы и поля, озера, с тяжелой, железной водой, блистающие стальные змеи, неимоверной длины и извилистости.
ХРАНИТЕЛЬ ЗВОНА
Пока Зэй изнывает в школе одиночества, я усердно несу свою нехитрую службу на малообитаемом островке.
Пространство передергивается.
Наш колокольник – самый грандиозный из всех островных в близлежайших семи морях. Его колокол слышен на много миль, кругом, поэтому нам не угрожает опасность затеряться в тумане. Чем сильнее я бью в колокол, тем больше волны на море. А свет маяка, идущий широким лучом от земли в небо, виден настолько далеко, что нашему острову не грозит опасность столкновения. Я не знаю, кто строил нашу башню, но этот кто-то явно подразумевал свои сигналы не столько для кораблей, сколько для птиц, потому что вышка уходит своей высотой намного за уровень облачного слоя. Может, это дело рук мастера, с перевернутой головой?
Находясь в верхней рубке, порой ощущаешь себя воздухоплавателем, особенно если есть облака над морем и рядом реют исполинские абсолютные альбатросы. Со стороны это выглядит так. Ультрамариновый фон. Черный силуэт острова. От середины его вниз тянется прерывающаяся желтая полоска. А выше черной горы светится белое круглое пятно. На фоне этого белого пятна четкий силуэт быка. Слышно только, как скрипит его могучая шея, когда он поворачивает голову в нашу сторону. Если перевернуть картинку, то получится восклицательный знак.
. . .
На острове вместе со мной живут мальчик и собака. Мальчик умеет разжигать огонь, а собака непрестанно удивляет нас. Она демонстрирует нам вещи из того удивительного мира, который доступен лишь взору души. Но у Фиу нет души и, тем не менее, она живет в ладу с собой. Ей не страшны обстоятельства. Она даже не мерзнет. У Фиу очень хороший слух. Очень хорошее зрение и очень хороший вкус. Она хранит спокойствие, возложенное островом, и никому не дано потревожить это спокойствие. Ни при большом, ни при малом течении. Глаза у собаки странные. Белки блестящие, а зрачки матовые. Фиу из тех, кто добивается всего собственным усердием. У этой собаки есть один преимущественный дар, именуемый нами преданностью. Она предана острову до такой степени, что в ней совершенно отсутствуют стервозность, самодурство и вспыльчивость. Фиу знает все, что ей требуется. Хотя иногда мне кажется, что она могла бы знать больше.
. . .
Мальчик терпеливо ждет птиц. В душе он любит путешествовать, освоил принцип перспективы птичьего полета, ищет золотое сечение, а также видел падение близкого человека.
Камень, из которого сделан наш остров, называется леонардитом. Если маяк останется без света, остров все равно будет светиться. В эти периоды мы лежим в тишине, без надземного огня. Но это бывает редко. В среднем – раз в столетие. Когда остров всплывает, он поистине великолепен, в лучах единого солнца блистая свежей умытостью. Леонардит не впитывает воду, он ее достаточно содержит. Когда солнечные лучи упираются в поверхность острова под прямым углом, он останавливается. И даже сильный ветер не в состоянии сдвинуть нас с места.
На острове мало растений. Рядом с нашей факеловидной башней есть небольшое деревце – низкое, крепкое, с узкими длинными листьями. На дереве и под ним водятся насекомые и мелкая живность. Летающие улитки, усатые бабочки и четверокрылые птицы. Ветви усеяны скоромными ягодами, косточки от которых усыпали каменные тропинки и ступени к воде. Ягоды бывают двух цветов – черные летом и зеленые зимой.
. . .
У всех сторон острова есть свои поветрия. Независимо от времени года, у каждого из восьми ветров свое направление. Они несут разные запахи, и Фиу умеет их читать. Есть ветер колючий и громкий, а есть мягкий и свободный. Когда ветрики встречаются, они начинают свои игры. Из-за этих шалостей порой запутываются направления света, но за этим строго следит Фиу. Иногда маленькие ветры сдуваются большими в океан. Там их подхватывают птицы и рыбы. На острове остались только крупные и тяжелые камни.
Мое дело смотреть вперед, но я все равно иногда поглядываю по сторонам. Все, что я вижу, – море, горы и звездочки на далеком берегу, очень меня радует. Я неотрывно смотрю в далекую темноту, где много-много маленьких огоньков. А это значит, что около каждого огонька есть люди, и их тоже очень много.
Тот остров, на котором я нахожусь, намного меньше, чем остальные доступные острова. Его легко можно обогнуть пешком за двадцать минут. Здесь, в вытянутой части острова, расположена достопримечательность острова – книга на леонардите. По описаниям мальчика, читавшего ее сверху, книга не содержит ни одной цифры. Остров напоминает рыбку, только без хвоста. Как будто она выплыла на поверхность левым боком. Выплыла и застыла. Но это только кажется. Наша рыбка все-таки плывет.
Здание маяка очень простое. Башня в виде перевернутого конуса, со светящимся плафонообразным основанием, над которым подвешен здоровенный колокол. Под колоколом – стеклополопотолок маяковской обсерватории, на прозрачной поверхности которого написаны имена звезд, не видимых в дневное время, когда они объединяются с общим светом.
Включается маяк вечером, в момент, когда солнце макушкой еще касается нижней части горизонта. Когда сверху вниз или снизу вверх проходят корабли, они сигналят нашему маяку.
Фиу соревнуется с ящерицами в ловле крабов. Побеждают крабы. Они ликующе поднимают клешни вверх и дирижируют музыкой сфер. Когда они застывают, музыка все равно продолжается.
. . .
Сегодня шестой братец-ветер принес на наш берег платье, предназначенное для высокого человека, с одной ногой. Я видел русалок, но этот костюм собран не из чешуек. Материал настолько мягок, что больше напоминает тонкие волокна ручейковых водорослей. И эта одежда не пахнет морской солью. Ветер сказал, что платье с соседнего острова, чуть ниже к западу. Мы все глядим в ту сторону. Неужели там есть сухопутные русалки?! Неужели там есть собаки?! Но кто же разжигает свечи? И почему у них нет маяка? Может, они не боятся ничего?
Нам еще предстоит найти ответы на эти вопросы.
. . .
Мальчик рассказывает, что остальные суши намного зеленее.
Дёрг.
Когда я сплю, не спит мальчик. Он смотрит за большим огнем. Если мальчик засыпает, собака будит меня.
Ночью я вижу звезды. У каждой из них есть имя. Эти имена написаны на круглом покрытии маяка, которое тоже движется. Здесь все движется. Ползет, но движется.
Вчера собака нашла ядовитую рыбу. Наверное, если русалок так же много, как и рыб, то среди них есть и ядовитые.
Жаркий полдень. Жизнь в это время суток наиболее активная. Шныряют ящерицы, порхают бабочки, плещутся улитки. В это время опасаться нечего. Все всё видят.
Наше неуловимое движение продолжается. Интересно, что так отвлекает наше внимание более, чем прежде? Может быть, ожидание возвращения шестого братца-ветра? Там, куда мы так часто смотрим последнее время, есть то, чего нет у нас. Там нет нас самих.
Если подводный ветер нам поможет, мы сможем навестить соседний остров. Но лучше пусть все произойдет своевременно. Во времени всему есть свое место.
Птицы родом из воды и воздуха парят над нашим леонардитовым островом. Они принесли нам влагу и тень.
Нашествие волн оставило раковины. Раковины поют различными голосами. Русалки ловят музыку открытыми ртами. Море перебирает волнами. Сферы открываются и источают мелодию бесконечного круга.
Наша «рыбка» приближается к мариинитовому острову. Мы представляем себе, как будем переодевать Фиу в платье. Вот мы причаливаем к берегу. Нас встречают радушные девушки…
Нагретый воздух плавно всколыхивается.
…Мы благодарим островитянок за гостеприимство. Они машут нам руками на прощанье, но остров не желает отчаливать. Подводные ветры нас не отпускают. И мы бы рады остаться, но уже близится вечер. И мы отчаливаем мануально. И опаздываем. А когда мы приближаемся к нужному месту, то обнаруживаем, что здесь уже есть один остров.
. . .
Чем больше воды, тем она солонее. Говорят, что снег несоленый. Но и не сладкий.
Мы встретили остров изо льда. Вокруг него плавают обломки кораблей. Сверкающий остров практически пустует. Крайне редко на него высаживаются колонии птиц-амфибий.
Этот остров никогда не останавливается, но и плывет тоже не быстро. Нам тоже торопиться некуда. Мы дышим холодом. Наше дерево пользуется популярностью. Его плоды стали совсем зелеными. Это значит, что они созрели и скоро путешествующие птицы растащат новые косточки по разным местам. Какими вырастут новые деревья? На ледяном острове сохранился домик первого смотрителя. Значит, раньше здесь был маяк. А может, он был не смотрителем и маяка все-таки не было. Среди личных вещей отважного господина сохранился сундук, в который свалено всякое тряпье. Там есть необычная для этих мест шляпа с широкими полями. Есть подзорная труба, надводное ружье, большая лупа, тулуп и расческа. Еще есть слепок большой ноги.
. . .
Завтра мы будем смотреть грандиозное северное сияние. Значит, дальше будет теплее. Интересно, что северный ветер рано или поздно переходит в южный. Может случиться, что мы увидим чудесные зеленые острова. Я зажигаю свечу и уже представляю себе, как мы причаливаем к зеленому острову – наш леонардитовый, ледянистый и мариинитовый. Может, этот зеленый чудоостров и есть вожделенный остров Ответов? Наверное, нужно расстаться с привычкой задаваться вопросами. Будет время, будет ответ.
Ну что, нас уже заметно?
дёрг…
Наш маяк – самый высокий из всех островных в близлежащих семи морях. Его видно издалека, а это означает, что нашему острову гарантирована безопасность. Я не знаю, кто строил нашу башню, но он явно подразумевал свои сигналы для летающих объектов, потому что расклешенный луч маяка высотой своей уходит далеко за уровень облачного слоя. А находясь в верхней вахтовой комнате, порой ощущаешь себя воздухоплавателем, если есть облака над морем.
Ультрафиолетовый фон. Черный силуэт острова. От середины его вниз тянется мелькающая светлая полоска. А выше черной горы висит белый круг. На фоне этой лунной лепешки четкий силуэт быка. Если перевернуть картинку, то получается вопросительный знак. Минуточку! А где луна? Сегодня нет никакого вопросительного знака. Куда могла исчезнуть луна ясной летней ночью? Звезды есть, а луны нет.
А этого лежащего вниз рогами быка я где-то уже видел. Он откликается на свист, а когда двигает челюстью, слышно, как скрипит его могучая шея.
Уже известно – остров Ответов не дал нам ничего. Он просто вернул нам вопросы, на которые мы знали ответы.
Дё…
…рг
Наш колокол – самый грандиозный из всех основных семи, лежащих за пределами сознания. Его звон слышен на много миль кругом. Первый удар сдвигает остров на полчашечки. Второй на чашечку, третий – на две, четвертый – на четыре и так дальше.
Итак:
– Бомм! Бомм! Бомм! Бомм! Бомм! Бомм!
Ну что, нас уже слышно?
ЧЕЛОВЕК, С ПЕРЕВЕРНУТОЙ ГОЛОВОЙ
Я его увидел на улице при обычных обстоятельствах, он шел, как обычный прохожий. И для него было обычным делом видеть все вверх ногами. Когда я осознал, что именно я увидел, меня прошиб моментальный холодный пот, я лишился дара мысли и, сделав еще несколько шагов, прислонился к столбу.
Вот кафе, перед ним висит чашка с кофе, приклеенная донышком к столу, и, чтобы его попробовать, нужно перевернуть чашку или самому встать на голову. Он берет чашку и, не переворачивая, начинает пить мелкими глотками. И выглядит это вполне естественно.
Человек, с перевернутой головой, без подсознания. Он смотрит на меня, перевернутого, и сочувственно улыбается. Мне его улыбка кажется грустной, но глаза дружно улыбаются. Похоже на своеобразную трагикомическую маску. Наверное, ему снятся легкие сны, этому человеку с тяжелой судьбой.
НЕБО КОНЦА ОКТЯБРЯ
30 дней до конца октября.Запись в дневнике
Взлетаем над ржавой поверхностью планеты. Пристраиваемся в хвост космическому дракону. Он делает профилактический сброс стихийной жидкости в межзвездное пространство.
– Как обтекаемость? – выясняет Зэй.
– Наибольшая, ком! – рапортую я.
Я не знаю, выдумка это или нет, но я видел однажды не во сне, как большая красивая птица аккуратно взяла своими когтистыми лапами земной шар, словно круглый камень, и унесла к себе в гнездо.
Зэй выглядывает наружу. Там, в утреннем туманчике, проплывает тяжелый бесконечный состав из грязно-коричневых цистерн с надписями «Кофе» и «Земля».
Мы попали в скрупулезный слой. Над нами проносится какой-то сверхаэроносец, и нас буквально накрывает волной стремительного воздуха. Звучит сигнал к укрытию, но нас так трясет, что мы не можем войти в защитный пояс. Настоящий, воздушный шторм, вдобавок за «витриной» непроглядный туман. Но вот мы выныриваем на поверхность, и над нами только остатки тощих растрепанных хлопьев пара. Я обычно в таких случаях читаю «У Лукоморья…», чтобы избежать суеверия.
Пролетая над поверхностью мирового мозга, мы с Зэем прежде всего обращаем внимание на восходящее солнце, магически всеокутывающее своим прозрачным светло-красным газом курчавые дымящиеся извилины. Сейчас там, внизу, наступает очередное просветление. Зэй обращает внимание на факт проявления сверкающей полоски.
Автостюард меняет тарелочку с орехами, Зэй, как всегда, шутит:
– Бесполезно, все равно съедим!
Я расстегиваю допотопные золотые пряжки на ремне безопасности: «Наверное, часто гнутся при нагрузках?»
Дёрг.
Поскольку движение перекрыто на время воздушной тревоги, мы висим в укрытии и играем в нашу обычную игру.
На этот раз черед Зэя начинать. Он недолго думает и произносит:
– Белая птица – черный клюв. Белую птицу с черным клювом видно издалека.
Пока что все довольно просто, и я отвечаю, не задумываясь:
– Черная птица – белый клюв, черную птицу с белым клювом видно ночью.
– Белая птица – белый клюв.
– Черная птица – черный клюв.
Подразумевается, что белую птицу с белым клювом видно всегда, а черную птицу с черным клювом иногда не видно совсем.
Далее, белая птица – черные крылья, черная птица – белые крылья, белая птица – белые крылья, черная птица – черные крылья.
Белая птица, черный клюв – альбатрос. Зеленая птица, красные лапы – попугай. Черная птица, черные крылья, черный клюв, черные глаза, черные лапы – ворон.
Я пытаюсь рассуждать логически: «Нужно бы придумать что-нибудь такое, чего в природе вообще нет!»
Белая птица – черный клюв, большая. Километровая. Есть.
Красная птица – зеленые лапы, очень маленькая. Меньше мухи. Есть.
Черная птица – черные крылья, без клюва. А? Один : ноль в мою пользу.
Теперь перейдем к более сложным сочетаниям. В природе их существует невероятное количество.
– Белый фронт – черный тыл!
«Ну это понятно!»
– Белый верх – черный низ.
– А, вот и попался! Пингвины не летают, тем более животом кверху.
– Зато плавают и катаются по льду.
– Дальше!
– Желтый клюв и два маленьких перышка – черное и белое.
– Декорация к Стравинскому?
– Допустим, – задумчиво опускает Зэй шторку иллюминатора.
Воздушная пробка в действии, здесь это называется «фистулла». Движение возобновляется, корабли начинают двигаться.
Пролетаем заснеженный пуп земли. Вокруг пустынно и одиноко.
– Белые пятна, без глаз и без лап!
Дальше обычно следует тур про собак с полумесячными хвостами. А за окном небо изумрудного цвета, это достойная награда за полуторасуточное ожидание.
. . .
– Ты когда-нибудь видел вечернее небо конца октября?
– Пятьсот тысяч раз.
– Какого оно было цвета?
– Каждый раз разное.
– Неправда! Оно всегда одного цвета. Я наблюдаю за ним сорок три года. Это цвет небесной эмали.
Зэй выпрыгивает из унилёта, проходит мимо санитарного пункта, останавливается около меня и прикуривает. Я его спрашиваю:
– Ты не будешь дезинфицировать руки?
Зэй нанизывает кольца дыма на пальцы:
– Я ни к чему не прикасался.
Вот так всегда. Сразу и не сообразишь, как реагировать. Стоишь столбиком, как байбак, несколько минут, потом идешь к механикам за структурированным спиртом.
. . .
Ватзахеллы называют это черным золотом. Оно у них жидкое, вонючее, липкое, темно-мутного цвета. Но они без него почему-то жить не могут. У них свет клином сошелся на этой гнилой жидкости. И там, где она есть, – люди света белого не видят. Регулярно урезают нормы, делают световые запасы, понимая, что свет в этих контейнерах не сохранится ни секунды. Запасы мертвой энергии черпаются чрезмерным образом, и она не успевает накапливаться, потому как из живых организмов мертвая энергия не происходит. А тонны трупов служат сырьем для переработки донной биомассы. Все это оседает на днищах океанов и стекает в подводные трещины, где варится веками. Но что парадоксально, с годами эта субстанция становится легче воды, однако не имеет свойства испаряться и таким образом, попадая на поверхность планеты, закупоривает водное тело. Наша планета уже обратилась в межгалактический реабилитационный центр к специалистам вселенского масштаба. Они провели обследование и, получив результаты анализов, вынесли безоговорочный вердикт: «Метафизировать безотлагательно!»
БАРХОТИН
Бархоть – тонкий защитный слой у младенцев, образующийся между воздухом и кожным покровом.
– Он кто?
– Кто-то навроде алхимика. Преобразовывает материю во что-нибудь более тонкое. Например, в музыку. Людей оживляет. Попал к нам из соседнего измерения. Так бывает, когда измерения соприкасаются.
– Никакой он не алхимик! Он чокнутый.
Воздух сотрясается.
Свершилось! Я держу в руке долгожданный билет. Вот что здесь написано – «Возвышенные Линии Виргостана», воздушный порт Недра, посадочный талон, мое имя, штрих-код, номер рейса, партнеры по вылету, дата, время вылета, откуда и куда, ворота, класс и, наконец, – место «1В». И вот я уже сижу в этом самом кресле и, никаких сомнений быть не может, я лечу в сторону дома, а рядом со мной растягивается в тонкой обворожительной улыбке Радекка. И вдруг подходит Зэй в унилётной форме и протягивает мне самокрутку из билета.
– Не может быть! – говорю я, глядя в графу с указанием номера места.
Радекка как ни в чем не бывало продолжает читать свои нескучные свидетельства о любви и мире.
– Что ты на это скажешь? – показываю я ей два одинаковых билета.
А она, не отрываясь от книжки, цитирует вслух:
– «Что-то нарушилось, любовь уже который раз идет по кругу, а мы никак не поспеваем за ней».
Я же этим временем, пытаясь конвертировать ее ответ применительно к своему вопросу, олигофренически разглядываю на красных волосах отметки, означающие необходимую длину. Вроде бы все по отдельности говорят верно, но вместе это почему-то не складывается.
. . .
У меня между лопатками почесывается, и я могу часами подставлять себя струям водопада. Как это ни странно, но теория о том, что Виргостан существовал задолго до возникновения нашей планеты, является заблуждением. Я заметил, что у Радекки в сумочке для космоса довольно много излишних, на мой взгляд, предметов. К примеру, четыре гребешка: золотой, деревянный, костяной и щетинистый. Затем эта пресловутая плетеная ложка, с вычурной резьбой.
Не получив поддержки, уступаю место Зэю, а сам пересаживаюсь на «2А». Машинально беру бортовой журнал и рассматриваю картинки. Фокус сознания где-то далеко впереди диспетчерского радара – вижу на экране изображение единорога. Он белый, пушистый, с матовым изогнутым рогом на взъерошенном затылке, лапы мохнатые, и не видно, есть ли на них копыта.
– Дьзенки! – говорит он, и рот его открывается по диагонали.
Наверное, кушать хочет. На шее оловянный жетончик с гравировкой – «VIR / ЯIV». Всего лишь четвертый, кроме того, сейчас находится в тени собственной звезды. Свернулся калачиком и раскаивается в сырой промозглой глуши.
ИЗУМИТЕЛЬНЫЕ ЛУЧИ ВИРГО
Отчего происходит мое такое странное поведение? Я вхожу в пустой салон, и бортпроводница доброжелательно предлагает мне занять любое понравившееся мне место. И я по привычке устремляюсь на место «2А», в то время как в талоне у меня указано «1Г». Когда я соображаю, что у меня есть возможность оккупировать «1В», появляется гражданин, который выбирает именно это место. Умно сказано – всему свое время, и всему свое место.
. . .
Аэрофаги стартуют один за другим. Справа от нас отрывается от земли внесистемный лайнер. Эти люди солидные, в очередях не состоят. Да и летают быстро.
Уважаемая «папироса» взлетает, и за ней тянется медленная вереница снегоуборщиков, сгребающих виргостанскую манну в бесполезные груды. Весной это все растает и уйдет под землю, чтобы вытолкнуть хлорофилловую фабрику наружу для пополнения ресурсов кислорода.
Трудно представить мне что-либо более прекрасное, чем завтрак с видом на Виргостан, с высоты птичьего полета.
Завораживающие своим простым великолепием бесшумные водопады, плавно стекающие в воздушные дворцы и испаряющиеся оттуда большекрылыми, ажурными птицами, со спокойными, бесчувственными глазами, опустошающими небо до самого горизонта. Широкая клубящаяся река в свете радужного нимба. И непонятно: то ли она вокруг меня проистекает, то ли я в ней стою.
Временами Виргостан чёрен, но не менее красив – как с одной, так и с другой стороны. Все черно. Небо черное, с черными очами, покрытое многочисленными слоями мерцающих вуалей.
Все это Виргостан – видоизменяющийся и преображающийся из мгновения в мгновение, приближающийся и удаляющийся, словно перышко в потоках нагретого воздуха.
Иногда Виргостан незаметно опускается на землю. Рядом с ним многое остальное кажется игрушечным и даже небрежным. Большой Лео в одно прекрасное утро, увидев Виргостан, попытался запечатлеть его, но остался недоволен. После нескольких лет старательных попыток ушел в затворничество и остаток дней на земле провел в укромном одиночестве, пытаясь обрести равновесие души в чтении священнописаний.
. . .
На месте «1В» сидит симпатичный принц, с ресницами, как у экзотического ядовитого цветка, не воспринимающий в качестве жертвы никого, кроме себя, непроливаемого. Лицо его выглядит странно. То ли родился уродлив и стал красавцем, то ли родился красивым и стал уродцем.
Пока его высочайшество после взлета разминает затекшие чресла в проходе, я юркаю в его кресло. И вот сижу я на «1В» и ничего особенного не ощущаю. Место не удобное, а даже совсем наоборот – у прохода, перед тамбуром, из двери дует, на улице холод, мимо снуют бортпроводники и туалетные пассажиры. Наверное, я не готов еще к этому месту. Тем временем мое кресло ловко оккупирует какойто гражданин из внешней системы, плохо ориентирующийся в пространстве. Между тем первый салон почти пуст.
Передёрг.
И кого же, вы думаете, я встречаю через некоторое время в Виргостане? Бабушек с дедушками! Вот ведь как удивительно все складывается. Мы мило беседуем, вспоминаем многое и молча киваем головами. Приходится признать, что довольно быстро утоляем жажду общения. А напоследок притихаем и задумываемся о чем-то близком.
Над нами кружатся огромные яркие светила, и я наблюдаю, как руки бабушки, сидящей справа, покрываются сияющей золотой влагой.
НЕОУМ ИНТЕРВСЕЛЕННОЙ
Изобретательность возникла между людьми в процессе попытки вновь обрести общий язык внимания. Отсюда возникли шампуни, открываемые вилками, и сапожные йогурты. То, что человек не в силах обрести естественным образом, он рисует в воображении. Это персональный мир каждого, который находится в непрерывном контакте с окружающей средой. Среда обитания может быть активной и пассивной, мирной и агрессивной.
. . .
Я нахожусь в окружении оживленных пассажиров в шумном здании космопорта и невольно слушаю разноязыкую мешанину. Слева:
– Как поживает твоя звезда?
– Спасибо, остывает потихоньку.
– Ну и слава Богу. А моя плодоносить начала.
– Поздравляю.
Справа:
– У вас деревья на медленном атоме выпадают.
– Да это чепуха, вон у соседей вообще перестали расти.
Впереди:
– Ну как там, на планетарном уровне?
– Всё по спирали!
Сзади:
– Знал я одного коллекционера, который разыскивал вселенную, закрученную против часовой стрелки.
И вдруг мое внимание привлекает знакомая тема о неиссякаемом триллиарде:
– …И вот теперь имею самое большое искушение за всю свою историю.
– Э-э-э! Да ты никак захотел улизнуть в будущее? Не выйдет, голубчик. Время не подчиняется экономическим законам. Все эти средства могут принести только пользу, но никакой выгоды.
Вы можете скачать «Виргостан» на странице автора. Спасибо за интерес к этой книге!
notes
Назад: Часть Нижняя РЕКА ВОЯ
Дальше: 1
