ВИРГОСТАН
Житейский клочковый роман
Часть Верхняя
НЕИССЯКАЕМЫЙ ВИРГО
Вишьювахиа!
Хипповское пожелание
ЧУДОМ СПАСЕННЫЙ
Я болтаюсь над землей, обхватив руками самую обыкновенную луковицу. Прозрачный воздуховорот гипнотизирует и утягивает меня в спираль воронки. Я закрываю глаза, но передо мной по-прежнему плывут наклонные верхушки неботрогов, поднимающихся над небесной тайгой. Я стекаю по гладкой скользкой поверхности. И в тот самый момент, когда я с замиранием сердца соскальзываю в безнадежный низ, я вдруг вижу силуэт исполинского человека, голова которого заслоняет солнце, но, вопреки законам человеческим, лицо его продолжает оставаться освещенным. Мои мышцы теряют материю, и я лечу, как тонкий хлопчатобумажный лист, то вниз – то вверх, повторяя размытые очертания воздушных волн благовидного океана.
«Почему все купола вокруг покрыты кровельным железом, а этот позолоченный?» – рассуждаю я чуть позже, чудом спасенный.
Мы сидим с Зэем в металлической гостиной гостиничного номера «Гиганцлер», ожидая свою утлую лодчонку из ремонта, и вспоминаем Радекку. На стене висит картина с морским пейзажем. Я не успеваю договорить, как вижу перед собой выходящую из пены волн девушку. Эта картина мне знакома, я видел ее в музее. Обнаружив в ванной мыльницу с надписью «торк», я продолжаю болтать о своих мытарствах. Зэй поет фальшивым голосом. За окном раздается звук, напоминающий столкновение двух кастрюль. В раздвижной проем заглядывает голова дежурного в гофрированном шлеме:
– Поехали?
Мы оба утвердительно киваем в ответ, у девушки с картины красиво развеваются волосы.
Это очень хороший знак – увидеть перед взлетом арки небесного свода. Почему в последнее время, когда я вижу воздушный порт, у меня в голове начинает звучать бодрая энергичная музыка? Может, это потому, что я постоянно кого-то ищу? С того самого момента, как я потерял из виду загадочного виргостанца, взвалившего на меня нелегкую ношу, прошло немало времени. Теперь я вновь обрел равновесие и испытываю такое облегчение, что у меня происходит подкос ног, как в детстве, – когда я попытался расколоть сознание поперек.
Неиссякаемый триллиард. Я точно знаю, как выглядит тот человек, которого я ищу. Потому что я знаю его, как свои двадцать пальцев. Ни высокий – ни низкий, ни толстый – ни худой. Одним словом, настоящий биоксарь! Его зовут Зэй. И если он жив, то я его найду, как находил многие сотни раз.
Линия горизонта разделяет низ и верх. Мой внутренний горизонт находится на уровне глаз. Я стараюсь поднять глаза как можно выше. Мой мистический горизонт колеблется где-то между небом и землей. Нижнее послешествует верхнему и настырно вытесняет. Надо бы поскорее выбраться в светлые слои.
Передо мной на чехле впередистоящего кресла начертано крупноразмашистое послание. Я его стараюсь разобрать, но из всего письма смог выделить только одну фразу «h-ойгрэ есть ничто». Интересно, что такое это «эйч-ойгрэ»? Зэй попусту голову морочить не станет. Остается терпеливо ждать, что скоро все выяснится.
НЕБЫВАЛАЯ ИСТОРИЯ РЕКИ ВОИ
Если я чего-то не вижу – вовсе не означает, что этого нет.Геогриф IV
Это произошло давно, когда Зэй разрубил кольцо Вои, и у реки появились начало и конец. Поскольку течение крутилось против общего направления, то река Воя двинулась прямиком вверх и хвостом вперед. И это неожиданное движение чуть не сбило нас с толку, пока мы не сообразили, что это знак возможности. Это был вселенский прорыв, переворот космического сознания. А теперь, спустя сотни миллионов неиссякаемых тривиардов кажется забавным пустяком.
. . .
Терминал – Земля. Аэрофаг заметно качается. Зэй выглядывает в окно. Там, в утреннем туманчике, проплывает тяжелый, бесконечный состав из чередующихся грязнокоричневых цистерн с надписями «Кофе» и «Земля».
Немыслимо, но правда. Мое нынешнее место внизу слева. Никакой мистики. Никаких мутатисов и мутандисов.
Что-то изменилось. Что-то сдвинулось. Что-то шевельнулось.
Мы куда-то едем, преодолевая плотный туман. Я знаю, куда мы едем, но сейчас не видно ни неба, ни земли. Наша заснеженная будка держит курс на Виргостан, да так, что старинная обшивка потрескивает. Становится тепло. Предполагается, что когда-нибудь и мы выйдем из оцепенения и вольемся во вселенское содружество.
Мы мчимся над воздушной пропастью. Я лежу на спине, надо мной Зэй. Мы встретились необычным образом. Сначала он нашел меня. Затем мне пришлось его искать, ввязавшись в путаную эпопею. Вся эта затея с комбинациями людей и мест в пространстве вылилась в то, что мы теперь здесь и сейчас. Это фрагмент вечного настоящего.
. . .
Скорость у нас крейсерская, но невысокая. Связь работает сносно, прослушиваются сигналы к отбою. В узкую щель между тканью и кожей просматривается черное небо. По шпагелю, гнущемуся на ветру, можно определить уровень вибродрожи, который сейчас составляет один к трем. Вода пока еще не расплескивается.
С тех пор как я в очередной раз обнаружил Зэя в школе одиночества, произошло такое количество последовательных и параллельных событий, что теперь нам приходится заново узнавать друг друга. Сейчас мы вырабатываем новый язык общения. Став вселителями, как и многие наши сверстники, мы немного владеем техникой Воо.
– Видишь вот эту звезду? – Зэй обводит кружочком светящуюся точку.
– Вижу, – отвечаю я.
– А видишь рядом с ней меня?
– Да.
– И я тоже вижу.
Зэй так загадочно улыбается, что все воздушные дивы начинают радоваться нам вслед. Вибродрожь охватывает все тело, и шпагель стальным «дождем» осыпается в туман.
. . .
Пролетаем над заснеженной военной тарелкой. Я краем правого глаза поглядываю на Зэя, он отрицательно качает головой. Летим дальше. Большой туман опустился на землю. Не видно ни неба, ни моря. Наша «Верика» мчится через дебаркацию на всех парусах, а мне кажется, что она стоит на месте. Сегодня Виргостан приблизился вплотную. Рано или поздно он вселит нас в себя, и не будет больше никакой разделяющей полосы, никакой видимой и невидимой границы. По старой доброй привычке мы прощаемся с Зэем до следующей встречи.
Мои ноги еще видны, а голова уже нет. Через несколько мгновений моя голова покажется в другом мире, где под ненужными ногами человека стелется воздух. Пупок начинает вытягиваться, как это обычно бывает при возрождении. Я знаю одного человека, у которого одна из спиралей вселенной закручена против часовой стрелки. Его зовут Зэй.
. . .
Дивы вблизи оказываются неописуемо строгими. Эти девы настолько сильны духом, что их не страшит даже собственная угрожающая чудовидность. На треть в чешуе и в перьях они удаляются в свой микромир, где не принято пьянеть от любви. Их головы украшены коронами, свитыми из золотистых волос, в которых растут болезненно-нежные цветы, не рассчитанные на наши нагрузки. Они сгорают в этой атмосфере. Я вспоминаю Радекку: «Как у людей есть ангелы, так и у цветов есть бабочки!»
На улице минус пятьдесят. По нашим меркам – не очень зябко. В арке дома-корабля напротив стоят две медленнокрылых и плавно танцуют. Здание пружинисто покачивается. Соперницы смотрят друг дружке в глаза. Одна молода, другая в годах. Одна обнаженная, другая одетая. Основной особенностью этих креатид является то, что они имеют свойство соединяться.
И все-таки Радекка была права. Радекка опять оказалась права. Здесь нет одиноких.
Проезжаем куст номер двадцать один. Дорога по компасу строго на север, Скорость – одна белая полоска в секунду. Воздух такой сухой, что хочется набрать воды в рот. За корпусом, по данным приборов, уже потеплело – неглубокий минус.
ПЕРВОСТРАХ
Я хочу быть каплей росы для тебя.Из стихотворения виргостанки
Без крови и имени он дикий», – читаю я подпись в уголке холста с остатками воображаемой пыли. Я чихаю, и у девушки взвиваются косы к потолку. Она изображена верхом на белом боевом единороге. Единорог вздрагивает и уходит в гору. Он спасает девушку от гигантской волны, которая накрывает остров.
Я выхожу через светящуюся подковой арочную галерею на террасу, обрывающуюся над привокзальной площадью. Настала пора надевать новые ботинки, пахнущие истинным назначением. Завязываю шнурки покрепче, и девушка на стене хватается за сердце. По бархотиновой вышивке платья, унизанного стрелами, пробегает сверкающее имя – Сенсора. Вполне возможно, что так будут звать ту самую чувствительную незнакомку, с сумочкой для космоса. От Радекки у нее останется неподражаемая манера улыбаться.
Однажды в жизни у каждого мужчины наступает момент, когда ему предстоит отвратить унижение женщины. Спасти от позора в таком случае может только любовь:
Я хочу быть каплей росы для тебя,
Чтоб ты выпил меня с лепестка,
Я хочу быть росой на щеках твоих,
Когда ты заночуешь в лесу,
Незаметно скатиться к губам твоим,
Когда солнце разбудит тебя,
И опять я собой тебя напою,
Чтоб не мучила жажда тебя.
Я сижу над заснеженной площадью. Сверху отчетливо видны следы на снегу – правильные четырехугольные отпечатки. Тяжело смотреть на себя со стороны. А вот на других приятно, особенно если они ничего не стесняются.
. . .
Когда сестра с милым сердцу именем Радекка впервые принесла меня к маме, она сразу же предупредила:
– Этого мальчика нужно беречь.
Для этого меня на некоторое время увезли из дома. По прошествии нескольких лет я начал чувствовать свою беззащитность. В поисках всеизвестной трости, упоминаемой в книге книг, мне понадобилось просеять целое море песка, прежде чем я осознал пустоту своего замысла.
Теперь у меня очень вяло открывается рот. Иногда в моменты воссоединений в моей памяти всплывают дремучие лабиринты, по которым меня водили за руку люди, оставшиеся в памяти на фоне небольших белых строений, с черными поганками.
Высота – около десяти тысяч метров. На этой высоте можно увидеть чистое небо, что само по себе является редкостью в подобное время года, когда внизу слякоть, пасмурность и промозглость. Между небом и землей – гигиенический щит. Обыкновенные меры безопасности. Я лечу над внутренней стороной щита. Из маленького прямоугольного оконца видна крепкая железная лапа, держащая снаряжение.
Напряжение за бортом передается пассажирам в виде непрерывной болтовни и расплющенных тревожных снов.
Когда я путаю день с ночью, происходят дурные видения, навроде вчерашней истории с кражей ящика, когда я неожиданно для себя оказался застигнутым на месте преступления. Задержание произошло около полудня, а перед этим я всю ночь пересекал границу. Заселился в гостиницу около девяти, в комнату на четвертом этаже. Когда проходил по пустынному коридору, то ненароком обратил внимание на маленькую квадратную дверцу с надписью: «Будешь на Земле – заходи».
По логике вещей я должен был украсть этот ящик в период с десяти до двенадцати, потому что, возвратившись в номер, начал набирать ванну с еле теплой водой, и это заняло времени не меньше часа. Когда меня попросили оставаться на месте, в комнате административного этажа с открытой дверью и распахнутым окном, я обратил внимание на то, что на улице была середина лета. Но в тот момент меня это ничуть не удивило, так как я был очень взволнован поворотом событий. За те два часа, что я упустил из виду, успело наступить лето, минуя конец осени, зиму, весну и начало лета. За два часа прошло восемь месяцев, и это обстоятельство не дает мне покоя.
Я лечу над морской долиной. За прямоугольным оконцем свесилась огромная лапа птицы, соблюдающая спокойствие.
Таким образом, выехав из одной страны и проехав через другую, я попал в третью страну чуть более чем через год. Значит, время Виргостана способно сжиматься и разжиматься.
Нерешительность Радекки привела к печальным последствиям. Сначала заиграла неоправданно громкая музыка, а затем произошла драка на корабле.
БИОКСАРЬ
Эта звезда слишком велика, чтобы разглядеть ее вблизи.Герральдий
Я шевелю озябшими пальцами так, будто играю на гармошке. Поэтому я похож на крокодила в шляпе, попавшего в воздушный порт рано утром и коротающего время в ожидании разрешения на вылет. По всей видимости, впереди меня ждет встреча с Радеккой, которая всегда так мило улыбается, что хочется ее стиснуть в объятиях и выжать на себя. Но я сдерживаюсь, и воодева остается целой-невредимой.
Возвращаюсь на прежнее место, где терпеливо продолжаю ждать приглашения на посадку, потому что объявлена двадцатиминутная заминка. Мимо проезжает длинный аэропоезд и останавливается последней дверью последнего вагона напротив выхода на посадку. Из вагона появляется Зэй и входит в «выход на посадку». Пассажиры продолжают болтать, как будто ничего не происходит. Ксарь проходит сквозь стену ожидания и удаляется в сторону заснеженного города. За это время атмосфера успевает отстать на ноль целых и одну сотую.
. . .
Из голубого золота я ныряю сквозь туманный слой и под ним обнаруживаю черно-белый мир.
– А что это за деревья такие нарядные?
– Которые наполовину белые – снегозаслон, а те, что в диагональную черно-белую полоску, так то – спирали развития.
«Ну надо же! Как стремительно все меняется». Мои впечатления рябят как пуантель импрессионистов. Чем ближе, тем непонятнее.
Теперь, когда я снова увидел Радекку, но не узнал ее, она показалась мне почти родственницей, о которой мне много рассказывали близкие. Все так же взглядом она держит за руку, а голосом водит по волосам. Она будто выплавлена из сотен таких, как она. И из каждой сотни взята только одна сотая часть – самая ценная.
Скажите, пожалуйста, сестра милосердия, что происходит со мной? Я вижу себя в третьем лице.
ГЛАЗАМИ ВОО
Прекрасно. Можно в воображаемой жизни кого-нибудь представить и даровать ему воображаемую радость. Для этого нужно принять все в себя. Наполниться внешним и слиться с окружающим. Я стал столом, и вижу перед собой себя сидящим в себе. Я – кресло, и я чувствую тепло сидящего во мне человека. Я человек, и я вижу собственные ноги. Мои ноги находятся выше уровня моего сознания. Нужно быть внимательным. Бдительность – это такое возвышенное состояние.
Ко мне пришли нежданные гости. Их нужно убедить в том, что они меня видят, чтобы они перестали разговаривать друг с другом обо мне в третьем лице. Они переполнены каким-то возмущением. И то, как они выплескивают его друг на друга, напоминает систему сообщающихся сосудов, поочередно возвышающихся друг над другом.
– Э-эй! Будьте любезны.
Но они даже ухом не поведут. Странные люди.
– Зачем вы ко мне явились? – спрашиваю я громоподобным голосом.
Они накрываются капюшонами и кричат, что ничего не слышат. Я терпеливо им объясняю, что они не правы. Слышат ли они то, что им говорится? Они вдруг шарахаются и разбегаются в разные стороны. Так и подмывает смешать все направления, но я не имею на это права.
– Счастливого пути! – говорю совершенно спокойно.
Терпение, терпение. Я есть источник терпения. Мое терпение неоскудеваемо.
Если попросить Радекку закрыть чудесные изогнутые глаза, то ничего не изменится. Это внутреннее зрение.
Я выныриваю на поверхность. Яркие солнечные лучи мягко останавливают меня. По щекам струятся приятные теплые слезы.
. . .
Формула человека проста – дух, обитающий в теле. Загребая под себя теплый песок, я думаю о Радекке, и пока я беспомощно болтаю ногами в воздухе, она подчиняет себе весь мир, чтобы сделать его счастливым.
В каждом новом месте, где я останавливался, я складывал алтарь из подручных материалов – ракушек, растений, камней.
Однажды я попытался перехитрить самого себя, встав на голову. Но через некоторое время почувствовал, как тяжело держать на себе Землю и искренне восхитился дивами, с легкой изящностью носящими на своих головах полные доверху планеты.
Я начинаю собирать цепочку из различных колец. Звено первое. Я снова вижу коралловое дерево, по которому можно сверять часы. Черный ствол, с белыми растопыренными ветками, между которыми плавают маленькие и спокойные рыбки. В центре управления наступает всеобщее ликование и жизнерадостный переполох.
– Эй, полегче, полегче! – звучит чей-то недовольный голос.
– Кто-нибудь объяснит мне, что происходит?
– А я что, лысый, что ли? – возмущается все тот же голос, – дайте мне какое-нибудь поручение.
Тумблер селекторного совещания демонстративно громко отключается. Открывается занавес, на сцене стоят нарядные пингвины. В блюдечко софитного молока вплывает ведущий и торжественно произносит:
– Представляем вашему вниманию чудофон! Хотите подарить ближним радость? Самый простой способ – это заказать чудо на дом…
«Ну, что ж, очень мило», – рассуждает Радекка, поглядывая на меня без раздражения.
Звено второе. Почему это облако за окном сегодня такое недосягаемое? И что это за войлочная гора стоит в прихожей?
Глаза большие и тяжелые, держатся на упругих тоненьких ниточках. Солнце такое настырное, что проникает даже сквозь закрытые веки.
Я вижу кругом воду. Всё из воды. Стены, стол, стулья, пол. И даже свои руки, которые перетекают из стороны в сторону. Я беру огромную ложку, но ложка растекается по столу. А я так хочу что-нибудь съесть, что падаю без сил, прямо на пол, лицом вниз. И очень хлестко ударяюсь о каменную плиту. Это именно то, что мне сейчас нужно.
Звено третье.
– Эй, на носу! Как там у вас дела? Помощь нужна?
– Опускай тросы! Поднимаем над раковиной, надо осмотр произвести. И посыпьте чем-нибудь гигроскопичным.
Так, что мы имеем. Два тусклых глаза с приспущенными веками, распухший лоб и сломанный незакрывающийся рот. Постельный режим! Меня кладут на диван. Я принимаю форму дивана. Меня накрывают теплой стороной пледа, и я начинаю кристаллизоваться. Подходит домашняя собачка и начинает меня лизать. Ей нравится. Она радостно поскуливает. Я хочу ее остановить, сказать, что не надо меня слизывать, но собачка меня не слышит. Я вижу ее розовый язык. Интересно, что происходит с водой внутри собачки. Куда она девается?
Вернемся к дереву. Не такое уж и простое это дерево. Ветки, как руки, к небу подняло. Это ведь неспроста. Дерево живое, и оно так же, как я, отображает своими действиями окружающую действительность.
На сей раз никакой воды. Все каменное. Пол, стены, стол, стулья. Мне приносят каменный чай, и я пытаюсь взять его каменными пальцами. Главное, чтобы не было землетрясения.
СУМОЧКА ДЛЯ КОСМОСА
Летит чайка, спотыкаясь о ветер, падает, протыкая песок насквозь.Цитата
Я лечу местом «1Е», и мне попадается на глаза официальный бортовой журнал со статьей про Виргостан, которая начинается так: «Только в первый раз к нам попадают случайно».
Последний солнечный луч нагревает одно мое ухо и выходит из другого маленьким горячим облачком. Справа по борту сияет Виргостан. Наша лодка стремительно несется над океаном. Я смотрю на далекую поблескивающую звезду и чувствую, как она приближается ближе и ближе. И вот она у самого моего носа, и я понимаю, что она ни на толику не увеличилась.
В Виргостане тоже бывает ночь, и она необыкновенная. У меня всегда такое ощущение, будто меня погружают в черный бархотин, с плавающими, изысканными драгоценностями.
. . .
– Ой, икскюзи! – восклицает хозяйка необыкновенной сумочки, зацепившись за мое кресло, и сразу становится земной и доступной.
Однако нет. Стоит только незнакомке подхватить сумочку и ловко закрыть ее на лету, как все становится на свои прежние места. Mutatis Mutandis. Близкая несколько мгновений, незнакомка снова недосягаема, как схема реки Вои в правом глазу.
– Вы отлично говорите по-воо!
– Не совсем так, – согласно кивает незнакомка, поправляя сумочку на бедре, – я хорошо понимаю то, что говорю я, но не совсем понимаю то, что говорят другие.
Я видел, как на контроле ей сказали не глядя:
– Проходите.
Решаюсь незаметно приглядеться к незнакомке и начинаю внутренним зрением изучать ее особенности. Когда я мысленно «приподнимаюсь», то обнаруживаю, что она очень мило улыбается, глядя в окно:
– Каждый раз, как только я пересекаю эту границу, меня охватывает неописуемый восторг, и рот растягивается до ушей, – признается она.
. . .
Наша «Аврорика» по-прежнему тонко стелется между стальной водой и стальным небом. По реке ползет кажущийся нескончаемым грузовой аквапоезд. Чайка летит, спотыкаясь о ветер, падает, протыкая песок насквозь. Между небом и водой – только мы и залетный остров. Он не похож на Лапуту, он вытянутый, как рыбный пирог. И вдоль всего пирога тянется лохматый гребень лесных посадок.
У моей соседки приятный кондитерный голос. Мы стараемся держаться просветов. Она читает мне стихи наизусть:
– Летит чайка, спотыкаясь о ветер, падает, протыкая песок насквозь…
Я киваю головой в такт двигателям. Сегодня у нас нет попутчиков, и мы в беззащитном одиночестве взираем на раннеутренний Виргостан, когда еще не ослеплена солнцем бледно-серая поверхность витающих вечных селений. И над этой матовой серебристой пеной открывается перламутр поднимающейся аэроауры, с ослепительной улыбкой от запада до востока. Вся грубая материя измельчается в невидимых жерновах дебаркационной зоны, задача которой опустошить и стерилизовать место вселения.
Так или иначе, через Виргостан лежат все дороги.
ПЕРСОНА «1В»
Оплачиваю налог на воздух и переныриваю из голубого золота в оловянную лужу. За окном – темный круглый провал. И если бы не сила притяжения, я бы не догадался, где низ, а где верх. Мой сосед спит лицом вниз. Он невероятно гибок и способен принимать очертания любых предметов.
В кресле под номером «1В» должен был находиться я.
Чтоб не мучила ревность меня
Когда ты черпнешь из колодца
И не вспомнишь привкус любви
С видом подавленного клопа поворачиваю голову в сторону соседа «1В». Произвожу рекогносцировку в масштабе 1 : 100. Счастливец безмятежно спит. А это означает, что по прилете в Виргостан мысли его будут чисты, как снег на шапке старицы, живущей без смерти на вершине пика Простодушия.
Терпеливо жду сообщения и уже начинаю было подремывать, глядя в темное окошко с застывшими симметричными руками, отличающимися только цветом колец, как вдруг вспоминаю, что мне передали письмо.
А персона «1В» в этот момент спокойно наблюдает, как красное превращается в синее. Теперь он «обречен» любоваться этой картиной. Ее начинал писать еще Брейгель-старший. Мы движемся в направлении «оттуда-сюда». Это означает, что спустя несколько мгновений мы пересечем границу и окажемся в плоском черно-белом мире, прижатом к поверхности планеты.
И вот я вскрываю конверт, в котором посадочный талон на место »1В». Но мое кресло уже занято безобидным гражданином. Я сижу рядом. Таковы правила. Пока я соображаю, как действовать дальше, мое внимание привлекают картинки на стене. Поначалу я воспринимаю эти изображения как ничем не примечательный орнамент, но вдруг из переплетения загогулин поочередно начинают появляться маленькие человечки, и даже группы человечков. В четвертом снизу от стола ряду выделяется колоритный многоподвижный персонаж, в колпаке и с баклажанообразным носом. Он, весело прыгая, несет в поднятой над головой руке поднос с холодными закусками. На подносе лежат миниатюрные приборы – кривая вилочка и плоский ножичек. Я невольно подаюсь навстречу, пытаясь скрыть свою порывистость, но поднос уходит к моему соседу. Сосед оказывается очень энергичным едоком. Его длинные руки молниеносно мелькают над проходом.
Мне в голову приходит стихийная мысль. А как вел бы себя я на месте «1В»? И вдруг меня осеняет – да это ведь место не «1В», а «1Б»! Буква-то латинская. Так оно и есть, «1В» – через проход. Я же располагаюсь у окна, и вид у меня совсем растерянный, как вид человека, заблудившегося в четырех креслах.
. . .
Я пытаюсь вообразить, каким предстанет предо мной прекрасный Виргостан на сей раз. Рисую в своем воображении энергичные горы, чистые неглубокие озера и солнечные пятна в пестрых долинах. По высокой колышущейся степной траве пружинисто передвигается человечек в колпаке. Он приближается ко мне, держа в вытянутой руке надорванный конверт. Я получаю послание. В конверте лежит посадочный талон. На талоне написано «1В».
В этот момент самолет резко накренивается и начинает падать под прямым углом. Я вспоминаю бесплатное предсказание колдуна, гадающего по морщинам. Застегиваю ремень безопасности, привожу спинку предстоящего сиденья в вертикальное положение. С таким алгоритмом событий я долго буду добираться до места «1В». Но всему свое время, а пока нужно заняться чем-нибудь отвлекающим. Например, посмотреть, как мы пикируем…
ЧЕРНО-БЛЕДНЫЙ ДУХ
Куда путь держите?
– Хочу забежать немного вперед и взглянуть на себя с другой стороны. Я уже десять лет безрезультатно пытаюсь отыскать человека, который меня озолотил.
– Звучит интригующе.
– Без труда могу пересказать эту маловероятную историю в тысячный раз, поскольку испытываю надежду именно в этом обнаружить хоть какие-то следы таинственного моего благодетеля…
…Это случилось три тысячи шестьсот пятьдесят дней тому назад. Я впервые летел самолетом в столицу Виргостана и просто поглядывал в темноту, пока не увидел за окном всматривающегося в меня человека. Это было отражение мужчины, сидевшего справа от меня, через проход, в ближнем передо мной ряду. Он без стеснения и подкупающе открыто смотрел на меня, давая понять, что ждет моей реакции. Я, как всегда, смутился и начал незаметно приглядываться к нему. Темно-синяя майка, с короткими рукавами, и такого же цвета легкие брюки-сандалии. Прежде всего привлекало внимание его лицо, словно натянутое на крупную шарообразную голову. У меня сложилось впечатление, будто он снисходительно читает мои мысли. Мне стало не по себе, и тогда он обратился ко мне, видя мое смятение:
– Я хотел бы узнать имя, на которое смогу открыть неиссякаемый ресурс.
Я ничего не понял, но по интонации уловил нечто привлекательное в этом предложении. Его голос внушил мне доверие, и я собрался уже было согласиться, но он, не давая ничего сказать, продолжил:
– Во избежание всяческой неловкости могу вас смело заверить, что вы меня больше никогда не увидите, тем самым освобождаю себя от всякой ответственности перед моим необъяснимым, на первый взгляд, поступком. – С этими загадочными словами он, не прилагая никаких усилий, безмятежно захрапел.
Я, не на шутку озадачившись, заказал чашку желтого горького чаю, от которого становится жарко, и хорошенько пропотел, несмотря на прохладный воздух в салоне.
. . .
Когда я очнулся, мужчина, смутивший мои мысли, без интереса рассматривал полный разворот газеты «Инфобремя», держа ее перед собой на вытянутых руках. Я кашлянул, приподнявшись в кресле, чтобы успеть сообщить ему свое имя, но он уже задремал, накрытый с головой синим воздушным одеялом. Тогда я достал из своего тяжеленного портфеля нескончаемую ручку и написал свое имя на отрывном посадочном талоне. Я вознамерился подложить ему записку на широкий подлокотник, пока он спит, но обнаружил его отсутствующим в кресле и, судя по зажегшейся на перегородке надписи, отправившимся в туалет. Тогда я, пользуясь его временным отсутствием, потянулся через проход к креслу, где он сидел, и буквально застыл над ним, усердно отжимающимся на полу, между сиденьями. Я вздрогнул, он взял у меня записку, кивнул и развалился с закинутыми за голову руками. Затем незамедлительно встал, повернулся боком вокруг горизонтальной оси на триста шестьдесят градусов, как на турнике, и, открыв багажную полку, извлек очередную помятую и раскрытую на середине газету, которую продолжил сворачивать и разворачивать до тех пор, пока она не скомкалась в маленький шарик, который он отложил в сторону. Затем выключил свет и накрылся по подбородок покрывалом. Через минуту из-под пледа вынырнули обе руки и ловко развернули очередную газету.
А я вдруг испытал облегчение, так как с уверенностью объяснил все его неугомонное поведение свойственной для командировочных хроников перевозбужденностью от непрерывных многочасовых перелетов с переменой часовых поясов и климатов. Он непрестанно вертел газеты, включал и выключал свет с вентиляцией и почти одновременно с этим спал, укрывшись синим одеялом.
Наконец я перестал обращать на него внимание и тотчас почувствовал, как вокруг меня в воздухе что-то колыхнулось, будто круги на воде от брошенного камня. Я выглянул в окно, где в черной пустоте лежал на спине месяц, и увидел микроскопические дырочки в небе, сквозь которые лучился холодный голубой свет. В сумраке спящего салона слышалось тихое шуршание. Часы на экране светящейся стены показывали, что время полета истекло.
. . .
До тех пор я никогда не бывал в Виргостане, и мне представлялось, что там всегда тепло. Я с детства помнил легенду о чудесном озере, чудесность которого не поддавалась никаким описаниям. Пролетая над таинственной черной пустотой, я пытался представить себе форму чудо-озера. Оно наверняка должно быть вытянутым и большим настолько, чтобы с одного берега не видеть другого. Из бортового динамика прозвучало едва уловимое сообщение о минусовой температуре. В черной пустоте появился еще один месяц – висящий вниз рогами.
«Значит, внизу находится водное зеркало», – соображал я.
. . .
Виргостан принял меня гостеприимно. Местные жители смотрели на меня с нескрываемым любопытством, но весьма дружелюбно. С легким сочувствием и даже, может быть, с жалостью. Девушка из кафетерия, которую я попросил принести светлый кофе, рассмеялась мне прямо в глаза, без всякого вызова заявив, что у них восемьдесят процентов мировых запасов чистой воды. А я-то надеялся произвести на нее впечатление своим воздержанием от крепких напитков. Глядя на это трогательное создание, я подумал, что здесь сосредоточены восемьдесят процентов всемирных запасов чистоты вообще. Было в ней что-то недосягаемое. Осязаемыми можно было назвать только два темно-влажных глаза, перекатывающихся по чаше лица. Поговаривают, что виргостанцы владеют секретами приготовления различных чудодейственных снадобий.
От своеобразного кофе осталось довольно горькое впечатление.
В гостиничном номере рядом с внушительным одноразовым камином в человеческий рост встречало золотое, пленительное дерево. Знакомая картина на стене. Никогда не думал, что летающие люди выглядят так забавно, в особенности при посадке. Похожи на журавлей с поклажей.
. . .
Вот и сейчас, на удивление всё похоже – в напольной кадке стоит искусственное пленительное дерево, на каминной полке выложено панно из разноцветного моха. Зеркало в прихожей забелено пудрой. Буквы, выведенные пальцем на стекле, гласят: «Будешь на Земле – заходи!» Эта бодрая надпись меня так обескураживает, что я чуть не плачу. В голове с шумом проносится лавина воспоминаний…
…– Восторгаемый! На выход…
…Вот тебе и Земля!
Непонятно – то ли меня здесь нет, когда здесь плохо, то ли здесь плохо, когда меня нет. Парадоксы неустойчивого сознания. Это все от неуверенности, туды ее в прорубь.
ЗАКОНОМЕРНЫЕ СЛУЧАЙНОСТИ
– А чем закончилась история со счетом?
– Как ни странно, история со счетом имела продолжение, да и по сию пору не закончилась.
С того момента как я прибыл в столицу Виргостана, я систематически невольно ловил себя на мысли, что ищу того странного человека, с крупной, круглой головой.
После аэропорта я поехал в гостиницу, где меня радушно встретили и без всяких церемоний поселили в уютном номере.
– Вам нужна охрана? – поинтересовался молодой человек, с апельсиновым помпоном на шапочке.
– Если это необязательно, то не нужна.
– У нас тихий спокойный город.
– Тем более.
. . .
Дальше – больше. Где бы я ни оказался, везде с меня отказывались брать деньги, ссылаясь на то, что все предусмотрительно оплачено. Я пускался на всяческие ухищрения и предпринимал попытки обвести вокруг пальца официантов, продавцов, таксистов и других людей, услугами которых я пользовался. Они ловко огибали мой палец. Я оставлял деньги на сиденье, под тарелками, в туалете, но всякий раз обнаруживал их в своем бумажнике через некоторое время. На обратном пути в самолете мне вручили пакет с сувенирами, которые я не купил по причине своей нерешительности.
Наивно полагая, что вся эта эпопея с мистическим счетом действует только в пределах незнакомой мне страны, я был нешуточно удивлен, вернувшись восвояси.
. . .
После того как я приобрел себе вызывающе шикарный особняк, с поместьем из трех прилегающих лесопарков, прудов и озера, и захламил свое околожизненное пространство разнообразным потребительским мусором, я слегка поостыл и решил обдумать свое положение. Мне надоело скупать пароходами условные ценности мира, в то время как меня неотступно преследовала мысль о соседе по самолету. Как он это так все устроил ловко? Лично я этому объяснения не находил, и это не давало мне покоя. Тогда я решил его все-таки разыскать, немедленно отправившись в путь.
Первым делом я, конечно же, полетел в Виргостан и, конечно же, не обнаружил ни его самого, ни его следов. С тех пор я хаотично перемещался вокруг земного шара в надежде обнаружить моего таинственного незнакомца и задать ему несколько вопросов.
. . .
– Вообще-то, на этом месте должна была бы быть моя супруга.
– И что с ней случилось?
– Она улетела к детям на день раньше.
– Дело в том, что я теперь всегда летаю на этом месте «2А» с тех самых пор, как встретил круглоголового виргостанина. Вон там его место – «1В» – с синим одеялом и полка с газетами.
– Вы хотите сказать, что он летел здесь недавно?
– Не исключено.
Меня попросил пересесть на «1А» какой-то чахоточный седой мужчина, по всей видимости летящий поправить здоровье. Он безостановочно кашляет и непрерывно пьет.
Обслуживающий персонал – земной, поэтому в салоне беспорядок. Бортпроводники курят листья пленительного дерева прямо в туалете зоны люкс. Единственное достоинство этой аэрокомпании – панорамная иллюминация судна. Превосходная видимость. Я не замечал в Виргостане межсезонья, температура воздуха здесь на редкость стабильная. Безусловная особенность: жители виргостанья не отбрасывают теней.
Мы летим над нижним слоем, далеко внизу видна земная луна – маленькая и бледная. Слева от нее висит красной перевернутой чашкой заходящее зимнее солнце.
. . .
Посадка – остров. Тишь и благодать. Здесь можно смело поить голубей, набрав в рот воды.
В этом месте моего знакомого незнакомца в данный момент нет. Унилеты из нашего пояса появляются раз в неделю. Бодрые жители этого острова прославились тем, что не спят. За них спит океан, окружающий остров.
ХИТРЫЕ СПЛЕТЕНИЯ
– А вы отчетливо помните тот момент, когда пространство покачнулось?
– Да. И еще был момент, когда оно искривилось, я бы сказал, вытянулось по диагонали и поплыло.
– Вот он!
С этими словами я бросился к своему благодетелю:
– Вы меня помните?
– Я вас впервые вижу, – сообщил он мне, не отводя взгляда, и представился на незнакомом языке.
– Очень приятно, – сконфузился я, – но имя-то мое вам известно?
– Да.
Итак, я увидел его снова. На том же самом месте – «1В». Я к нему не стал больше обращаться, хотя, признаюсь, меня так и подмывало. Он сам подошел и поприветствовал моего соседа справа. От меня не укрылось, что мой сосед был слегка огорошен его рукопожатием. На меня круглоголовый человек не обратил внимания, произнеся, однако, фразу:
– Какие все нарядные сегодня!
Сказал и уселся на свое место, в первом ряду, справа от прохода.
. . .
Недра – столица Виргостана.
Ученые до сих пор были склонны придерживаться мнения, что меч в древности использовался исключительно как оружие, но недавно обнаружилось, что меч явился одним из элементов, позволивших осуществить первое изображение звездного неба. Теперь оказывается, что изложить всю необходимую для человечества информацию на диске диаметром в пять мизинцев было возможно еще четыре тысячи лет тому назад.
История человечества, по большому счету, сводится к любви и ненависти. Но в этой большой истории накоплено огромное количество маленьких человеческих историй, отличающихся между собой разной степенью изобретательности.
. . .
– Значит, вы тоже ищете круглоголового человека?
– Нет, я ищу того, кому он открыл счет.
– Зачем?
– Я хочу уничтожить человека, который незаслуженно пользуется привилегией ни за что не платить. Такого человека не должно быть в природе.
– Вы, видимо, неправильно представляете себе его положение.
– Я отлично понимаю его положение! Я десятки лет добивался уважения в обществе. Унижался, выкручивался из последних сил, чтобы сколотить состояние. Лишал себя житейских радостей и человеческих благ – веры, надежды, любви. И вот я стал королем, но стоит мне выехать за пределы страны, как я становлюсь обыкновенным туристом, одним из многих. А этот самозванец, с неиссякаемым триллиардом, бесконечно болтается вокруг света и в ус себе не дует!
– У меня нет усов.
Я, конечно же, не ожидаю от такого самодовольного персонажа подобной степени откровенности, но, учитывая его жадную натуру, могу допустить такое поведение. Он готов выложить все за возможность присосаться к неиссякаемой «золотой» жиле. Я догадываюсь, с кем имею дело, и предполагаю, что он ждет от меня какой-нибудь изощренности или хотя бы малейшего ухищрения. И я решаю действовать по неписанному закону. Я рассмеиваюсь так искренне, что у меня из глаз брызгают слезы восторга, а он, брезгливо утираясь одноразовым шелковым платком, раздраженно шипит:
– Чем это я тебя так развеселил?! – и вдруг осекается, будто поймав себя на слове.
– Ваши рассуждения приводят меня к утешительному выводу, что безнадежность все-таки вымышлена. Вы даже представить себе не можете, насколько вы меня порадовали.
Злобный гражданин, ничего уже не говоря, начинает попросту брызгать слюной, попадающей на материю его дорогого пиджака и прожигающей сквозные отверстия, через которые наблюдаются солнечные блики.
Я знал одного человека, который до пояса был аккуратен, а ниже – небрежен. У него в прихожей висело зеркало, в которое он мог видеть себя только наполовину. Таким образом, он запросто мог выйти на улицу в смокинге, при бабочке, в трусах и шлепанцах. Этого человека я и разыскиваю. Его зовут Зэй.
Сидя на привычном месте у окна, я без труда могу разглядывать в дырочки соседского костюма своего таинственного попутчика «1В». На сей раз его представили как министра внешних ресурсов Виргостана. Ловлю себя на мысли, что опять ни с чем возвращаюсь из Виргостана. Круглая голова министра, с двумя овальными залысинами, то и дело мелькает на фоне неба, а сам чиновник увлеченно изучает какие-то разноцветные бумаги.
. . .
Если хотите избавиться от свежеувиденного сновидения – расскажите о нем малознакомому собеседнику. Именно так случилось с тем сном, который я прервал добрым утром в постели уютного гостиничного номера перед отлетом из Недры. Всю ночь я кубарем безостановочно катился с крутой горы.
Я пересказал этот кошмар соседу по завтраку и обратил внимание, как тот приободрился, намазывая масло на хлеб. В ответ он рассказал мне свой сон, в котором ему пришлось останавливать взглядом горную лавину. Сразу же вслед за этим я прикусил язык.
СОЗДАТЕЛЬ ВЕТРОЛЕТА
– Ну и как? Вам удалось избавиться от этого неиссякаемого триллиарда?
– Пока нет. Никаких стоящих идей на эту тему.
– Может, создать нечто вроде Утопии или города Солнца?
– Я пробовал, но никакие средства не могут заставить человека радоваться или любить. Какой-то замкнутый круг.
– Если позволите, я пришлю свои соображения.
Собеседник встал и, протянув мне свою большую теплую ладонь, представился:
– Большой Лео. Это я изобрел башмаки для хождения по воздуху, хроноцикл и прочие безделушки. Всегда рад чем-нибудь помочь. До скорой встречи.
К тому моменту как я успел кивнуть в ответ, дух великого вообразителя испарился в шумной атмосфере самого воздушного порта в мире. Я запоздало кинулся вслед, автоматически повторяя один и тот же вопрос: «Где? Где?! Где?!»
Сквозь плотную вереницу пассажиров с гигантскими сумками до меня донеслась отчетливая фраза маэстро:
– В вечном селении.
Вот на что нужно потратить неиссякаемые средства! На поиски вечных селений. Если в нашем мире встречаются люди оттуда, значит, и мы можем попасть к ним. Что для этого нужно сделать? Например, совершить подвиг общечеловеческого масштаба, то есть спасти мир от какойнибудь напасти. Надо составить список – болезни, войны, уныние… Стоп! Он сказал, что встретится со мной. Теперь главное не зевать. В этот миг мною овладел невероятно сильный сон.
. . .
– Каким же образом вам удалось перейти на такую диету?
– Благодаря советам докторов. Один врач меня ограничил в острой еде, другой – в постной, третий – в горячей и холодной. Запретили есть всухомятку и даже принимать кое-что в жидком виде.
И тогда я придумал эту игру, в которой все идет по сценарию, от которого отступать никак нельзя. Как в любительском фильме, снятом на дешевую кинокамеру, без звука, с трясущимся изображением, где на лицах доморощенных актеров неизбежно присутствуют предательская усмешка и неистребимое желание заглянуть в камеру. Все, что я встречаю на своем пути, я обязан воспринимать как руководство к действию. Без всяких сомнений и ухищрений. Если я получаю знак лететь к солнцу, значит, я отправляюсь немедленно, и неважно, что окружающие сочтут меня идиотом. Важно лишь то, что я становлюсь человеком не от мира сего. Тут-то и начинается самое удивительное. Здесь-то и происходит долгожданное интересное. Я смотрю на обыкновенные вещи и обнаруживаю в них множество невероятностей.
Не буду тянуть кота за хвост, сразу сообщу, что именно так я и встретил снова глубокоуважаемого маэстро Лео. Я не имею в виду, что при жизни попал в рай. Между тем и этим и, видимо, всеми остальными светами существует что-то навроде дебаркационной зоны – своего рода неосязаемые тамбуры, образующиеся в самых непредвиденных местах. Так вот, мы пересеклись в нержавеющем лифте. Помню, что по растерянности я невпопад заговорил о вечном двигателе, а он так громко расхохотался, что рассыпался на миллиард маленьких Леонардо, и все они в один голос воскликнули:
– Перпетуум мобиле? Он уже давно изобретен, задолго до нас с вами, – и на этом испарился, если так можно выразиться.
А я, конечно же, поймал себя на мысли, что не спросил его о главном.
. . .
Однако мне удалось выяснить, что мой мистер «икс» родом из семирасовых и искать его где-либо конкретно бессмысленно. Он везде разный. «Может быть, и имена у него меняются в зависимости от местопребывания?» – догадливо предположил я. Оказалось, несколько сложнее. Менялись имена, внешний вид, возраст и время жительства.
Зэй в свое время заметил, что, если надо покинуть определенные рамки существования, необходимо избавиться от груза обстоятельств. В моем случае таким грузом были невидимые средства, которых никто никогда в руках не держал, и они перемещались самостоятельным образом из одного кармана в другой, как мерещащаяся змейка.
Я пришел к выводу, что если имею дело с каким-то фантомом, то и бремя мое существует на уровне моего же воображения. А уж в собственном-то воображении я обязан разобраться и навести порядок. Таким образом, я отправился в путешествие по собственной вселенной. Прежде всего я собрал необходимые в дороге вещи: книги, одежду и обувь на все случаи погоды, карандаши, бумагу, концентрированные витамины и прочую мелочь. Получилась довольно увесистая сумка. В рюкзак я сложил все сверхнеобходимое, на случай если придется бросить сумку. А на себя напялил специальный жилет с множеством карманов, в которые можно было бы переложить самое мелкое из сверхнеобходимого, на тот момент, когда я вынужден буду расстаться и с рюкзаком. Нагрузив себя таким ощутимым образом, я придумал себя заново. Получился точно такой же я, только с усами и бородой.
. . .
Довольно быстро я сообразил, что из всего своего скарба мне не понадобится ничего. В моем воображении рисовались такие картины и звучала такая музыка, что я был капитально ошарашен грандиозностью происходящего до сих пор…
Вот! Опять вздрогнуло пространство, и передернулась картинка, и непонятно, где сон, где явь.
…до тех пор, пока не убедился, что и то и другое происходит независимо от моей воли. Вскоре и сам я растворился в атмосфере пустоты, если так позволено будет выразиться, поскольку все привычные определения здесь теряли смысл. Они плавали в безвоздушном пространстве, как невидимые частицы. Со временем я пришел к выводу, что названное мной музыкой оказалось всего лишь грубым ощущением вибраколебаний. Например – беззвучное появление солнечного блика в радужной оболочке полуоткрытого слезящегося глаза создает иллюзию слитного полиминора.
. . .
Если дверь оборудована табличкой с надписью «Заперто», то дергать ручку с целью профилактической проверки станут почти все проходящие мимо. Команда знака срабатывает раньше, чем команда смысла, заданного знаком. Пока в громоздком сознании все шпунтики и винтики соединяются в необходимую последовательность, проще и быстрее дернуть ручку, чтобы узнать смысл написанного.
Это я к тому, что когда отправлялся в путешествие по самовыражению, то по небрежности своей не соизволил вникнуть в суть явления, основанного на изначальных образах, и поначалу принялся хозяйничать как у себя дома – переставлять всевозможные составляющие и забавляться мнимой изобретательностью. Развлекался переворачиваниями с ног на голову, разъединениями целого и соединениями немыслимого с нерукотворным. До тех пор, пока не почувствовал сильную тошноту. Так я получил самое сильное в своей жизни сотрясение сознания.
. . .
Когда плывущий туман остановился и рассеялся, я снова обрел чувство тяжести бытия. Тело мое ныло и скрипело, как старый баркас, утопленный в соленой пучине и переворачиваемый на дне морском подводными волнами. «Что это за отрава такая в меня проникла?» – подумал я первым грешным делом, и тут же ко всему разрушенному состоянию прибавилась чугунная головная боль, так придавившая лицо, что язык мой сплющился, а губы размазались по невкусной поверхности. Из меня выдавились густые непрозрачные слезы, растворили засохшие кристаллики яда, и я снова погрузился в душную и липкую смолу. Я висел вниз головой, пытаясь барахтающимися ногами перевернуть себя в привычное положение. Тягучая жидкость, в которую я окунулся, связывала мои конечности, но я, как поплавок, почему-то не тонул, а только задыхался в этой густоте, притопленный мягкой, громоздкой плитой. Так продолжалось несколько долголетий.
Тем не менее после этого мне стали являться стихи, как прежде музыка, а до того времени картины. Мне показалось, что все эти обрывки роскоши и неведомых знаний сыплются из щелей межизмеренческих тамбуров, через которые с невообразимой скоростью проносятся миллиарды леонардо.
За все это время мне довелось лишь несколько раз увидеть вселенных людей.
УВЛЕЧЕННЫЙ СВЕРХОМ
– К тому моменту я с неописуемым восторгом увлекся вылепливанием сосудов из космической глины. Многие из них вертятся до сих пор.
Дальше произошло следующее. Я попал на место «1А», а места «2А» и «2В» оказались пустующими. Мне принесли полетную закуску, в которой я обнаружил послание. Сладкий красный перец дал мне букву «З», огурец – прописную букву «М», а апельсин был очищен в пользу кожуры.
Я сразу же вспомнил добрую, старинную, дворцовую, виргостанскую традицию проверять готовность заступающего на трон будущего правителя. На блюде перед претендентом выкладывали спелый гранат, завязывали большую хлопчатобумажную салфетку под подбородком и усаживали за стол, накрытый белоснежной скатертью. По количеству красных крапинок на салфетке можно было определить масштабы убытков, которые нанесет государству будущий самодержец.
Бывали в истории и такие умельцы, которые оставляли плод неприкосновенным.
. . .
Как бы там ни было, со временем ко мне стали обращаться люди, которым были необходимы собственно деньги. И я стал воображать эти деньги. Какое бы количество несуществующих денег я ни давал людям, им всегда этого хватало. Сначала это были несуразной формы пестрые купюры, с бахромой, измеряемые в абстрактных единицах (меры, кудахты и т. п.), затем я стал использовать скоропортящиеся фрукты, цветы и, наконец, изобрел специальные монеты, условно названные мною «убедитлами», в честь любимого сорта музыки. Любой человек, добивавшийся возможности молча взглянуть мне в глаза, мог перекачать столько средств, сколько ему хватало выдержки. Некоторые не успевали получить ничего, потому что сразу же начинали плакать и жаловаться, некоторые просто просили купить им пальто, и приходилось объяснять, что я единственный человек на этом свете, который не в состоянии заглянуть себе в глаза.
На определенном этапе, измученный отвратительной жадностью, я пришел к долгожданному открытию, что следует ограничить себя близким окружением – только родными и только любимыми людьми, которые помогут мне использовать неожиданный дар во благо.
КОНЕЦ ОСТРИЯ ЛЕЗВИЯ
На ветвях большого пленительного дерева вспыхнули четыре ярких огня. Вокруг белого кружился снег, из-под зеленого сыпалась листва, над голубым вился сладкий сияющий дымок, а из желтого проклевывались короткие толстенькие лучики.
Э. Торр
В иргород. Я нахожусь на ежегодных курсах по объединению всех времен: прошлого, настоящего и будущего. Самое большое открытие – их никто не разъединял! Я рассеянно слушаю докладчика, разглядывая необычного человека, поднявшего руки. Он стоит на огромном облаке, льющемся вниз клубами пара, словно на краю гигантского облакопада. Картина эта настолько величественна, что все вокруг замирает. Все, кроме клубящегося вниз течения, издающего мягкое шипение. Вслед за этим успокаивающим звуком разносится непередаваемое чувство горечи.
…Пространство изгибается так, что хочется вывернуть голову наизнанку…
Я сижу в каком-то довериканском железнодорожном баре, с бесконечными рядами маленьких двухмест-ных столиков, отгороженных друг от друга изогнутыми зеркальными спинками диванов. За каждой спинкой то и дело мелькают руки и макушки. Вся эта забавная картина выливается в целую бесконечную галерею, тянущуюся за мной и передо мной. Вижу я и себя в этой веселой веренице, насупленно вглядывающегося в себя самого. Надо же помахать рукой.
. . .
Свершилось! Я держу в руке вожделенный билет. Вот что здесь написано: «Линии Виргостана», воздушный порт Недра, посадочный талон, мое имя, штрихкод, номер рейса, дата, время вылета, откуда и куда, ворота, класс и, наконец, место – «1В». И вот я уже сижу в этом самом кресле, и никаких сомнений быть не может, что я лечу в сторону родного дома, а рядом со мной громко спит не кто иной, как сам биоксарь.
Небеса вспаханы. От горизонта до горизонта простираются ровные, рыхлые, светлые полосы на синем поле. Сегодня сиятельные сеятели снова бросят в облачные борозды невидимые семена. Большой Лео уже снял шапку.
Я рад этому состоянию. Это моя обожаемая хватка. Всякий раз пытаюсь себя остановить и повнимательней рассмотреть свою бодроликость, но неутомимый поток несет меня дальше, пока я кручу головой и выворачиваю себе шею. Э-ээй!
Отзывчивый сосед по проходу рассказывает мне о мальчике, простудившем сердце, в действительной жизни которого все происходит немного стремительнее, чем у некоторых растений. Теперь он трудится ассистентом на виргостанской мультипликационной студии. Оживляет предметы. У него неплохо получается. Вот вроде бы и вся история. Но история продолжается. У этого мальчика на редкость круглая голова.
. . .
Аппетит хороший, но спать долго не могу. Я с нескрываемым рвением пытаюсь уловить положение этого состояния. Ведь если его зафиксировать, то можно добиться невероятных успехов.
Это моя драгоценная хватка. Мягкая, волевая, уверенная. Просто наслаждение. Откуда в меня вырабатываются желчь и кислота? Понимаю – извержение персонального ада, отрыжка ручной геенны огненной. Эта желто-черная лава сжигает все живое вокруг меня. Становится страшно за родных и близких, находящихся в эпицентре этого интимного нестихийного бедствия. Начинаю, отползая, удаляться от них в собственном бессилии прекратить это дурное воздействие. Ни выдержки, ни самообладания, газообразие какое-то! Это мучение, это пытка, это позор, это унижение, это подлость, это смерть.
Вместо холмика в земле ямка, вместо крестика в ямке дырка. Дырка в ямке – это символ забвения и обновления. Чисто место пусто не бывает.
. . .
Из пустоты надо выбираться. Сил нет. Они есть, но они, словно мумии, окутаны пеленами ленивого рассеянного тумана. Важно для начала открыть глаза, усилием разума продержать веки несмыкающимися несколько мгновений и выдавить из себя звук, означающий начало нового дня:
– Оое уо!
В темной пустоте образуется светлая точка. Она расплывается и становится окном. Я лежу, горизонтальный и маленький, как насекомое. Над моей головой нависают огромные, тяжелые, сухие листья травы. Между ними – пустое белое пространство.
Нужно смыть с себя пустоту и проявиться на этом свободном жизненном фоне. Затем нужно обрести почву под ногами, для этого достаточно одной тонкой линии, пока я еще плоский. Затем необходимо себя наполнить глубоким вдохом. Я подключаюсь к чудесному насосу. Через некоторое время начинаю перекатываться по полу, затем приподнимаюсь к потолку, прилипаю головой, там остываю и плавно опускаюсь в кресло номер «1В».
Теперь, когда я в очередной раз пересекаю Виргостан, мне вполне естественно чудится, что в каждом человеке есть свой маленький персональный вирго.
Назад: Дополнения к состояниям:
Дальше: Часть Нижняя РЕКА ВОЯ
