Глава шестая

Четверть часа Денисов топтался возле театрального подъезда, ожидая Ирину. Он приехал раньше назначенного времени, поставил машину за углом здания, проверил барахливший замок багажника, постучал носком ботинка по покрышкам, полез в карман пиджака проверить, не забыл ли билеты и, наконец, отправился к театральному подъезду.

Ира любила театральную Москву. Желая ей угодить, не показаться в глазах девушки провинциальным жлобом, сознательно ограничившим свой мир лишь денежными интересами, он доставал билеты на все заметные московские спектакли, на постановки заезжих трупп. Денисов взял за правило никогда категорично не оценивать при Ирине тот или иной спектакль, выслушать сперва её мнение, а уж потом добавить что-нибудь от себя, какую-нибудь умную многоярусную фразу. «Да, постановка интересная, по-своему, конечно, но режиссер сознательно замыкается в им же нарисованном круге. Он псевдоэстетичен», – говорил он. Как хочешь, так и понимай эти слова. Ни «да», ни «нет», ни плохо, ни хорошо. Все эти режиссеры стараются казаться умнее и талантливее, чем они есть на самом деле. А он чем хуже? Дураком выглядеть тоже не хочется. В минуты своих рассуждений Денисов чувствовал благосклонное внимание Ирины. А про себя думал: «Очередная хренота. Пыжатся, пыжатся. Вешают на уши дерьмо собачье».

Денисов прошелся до театрального подъезда и обратно до угла здания. Летний вечер увядал на глазах, публики на площадке перед входом в театр заметно прибавилось, а новые люди все подходили и подходили. Боясь проглядеть Ирину в этом скоплении народа, Денисов приблизился к толпе и застыл перед афишей, как солдат на посту. Мимо проходили люди, женщины с интересом, почти нескрываемым, поглядывали на него, обдавали ароматом дорогих и не очень дорогих духов и шли дальше.

– Какими судьбами?

Денисов повернул голову на знакомый голос. Перед ним стоял, обнажая в улыбке все тридцать два зуба, старый знакомый, председатель реабилитационного центра инвалидов «Восход» Михаил Александрович Сычев. Он протянул Денисову для рукопожатия огромную красную ладонь с короткими пальцами.

Пожимая руку знакомого, Денисов разглядел рядом с Сычевым миниатюрную блондинку, которая, казалось, могла поместиться в кармане Михаила Александровича. Изображая на лице любезность и приятное удивление, Денисов низко наклонился и поцеловал поднятую слишком высоко, явно не для пожатия, руку блондинки и произнес первый пришедший в голову комплимент, весьма двусмысленный. Одно время Сычев пользовался услугами фирмы «Русь-Люкс», скупая престижные московские квартиры направо и налево. Позже, заработав на перепродаже квартир, он почему-то решил, что спекуляция недвижимостью не лучший способ вложения денег.

Одно время, получив государственные кредиты на развитие производства, где заняты инвалиды, Сычев развернулся широко. Он начал переговоры о получении новых льготных кредитов, рассчитывал на уменьшение арендной платы за складские помещения. Денисов, не привыкший считать чужие деньги, решил, что получай инвалиды, опекаемые Сычевым, хоть малый процент от его сделок, давно бы жили в отдельных особняках, а на службу ездили отнюдь не городским транспортом.

– Пойдем, – блондинка с неожиданной силой дернула Сычева за рукав пиджака.

Сычев и исчез в людском водовороте. Денисов поправил галстук и посмотрел на часы.

– Кто этот толстый тип, с которым ты беседовал? – Ира подмигнула Денисову.

– Во-первых, здравствуй, – он пропустил девушку вперед себя, протянул билеты седой женщине в синей униформе, обшитой по воротнику и лацканам золотой тесьмой. – Этот человек убежден, что наше государство – это огромный собес. А он сам занял в этом собесе не последнее место. Помогает инвалидам, дает им работу.

– И какую же работу он им дает? – Ирина остановилась перед другой женщиной в униформе и купила программку и цветной буклет.

– Какую работу? – Денисов на секунду задумался. – Это не имеет значения, какую работу. Сычев и сам, по-моему, плохо представляет, чем занимаются его инвалиды. Он говорит, вроде инвалиды делают какие-то включатели или выключатели. В общем, хлам какой-то. Этой продукцией все склады завалены, хоть на свалку вывози. Только место занимают, никто эти включатели не берет, – Денисов решил, что Ирине необязательно знать все подробности труда инвалидов. – Потому что эти включатели плохо включаются.

– Надо же, как интересно, – сказала Ирина. Денисов не понял, что именно оказалось интересным его спутнице. Ира взяла его под руку и повела за собой. Она остановилась у стены, увешанной картинами, написанными маслом. – Почему современные художники совершенно забыли акварель?

Денисов задумался: пора обо всем поговорить с Ириной, она умеет становиться серьезным человеком, она выслушает его и поймет. Она не откажет, если он сделает ей предложение. Скорее всего не откажет. То есть он уверен все согласии. Но нужно сказать и другое. Нужно сказать трудные слова. Она должна знать, что он болен, точнее, не совсем здоров. Рано или поздно этот разговор придется начать. Пусть делает выбор. Денисов продолжал разглядывать картину, названную её автором «Осенний букет» и напоминающую разрыв снаряда.

Денисов хотел сказать, что для картины «Шестьдесят минут тишины» позировал какой-то инвалид, кто-то из подчиненных Сычева, но передумал, решив, что эта острота для женского уха слишком груба. Они преодолели уже половину лестницы, ведущей в буфет, но звонок заставил их остановиться.

За действием спектакля Денисов следил невнимательно. Случайная встреча с Сычевым у театрального подъезда теперь казалась добрым знаком, чуть ли не подарком судьбы. «Да, идет фарт так идет», – думал он, наблюдая, как на сцену вышел юноша с приклеенной стариковской бородищей и стал нарочито гнусавым голосом отчитывать какую-то девушку в белом школьном фартуке за то, что та плохо метет его комнату и не протирает мебель. Девушка заплакала, юноша с бородой принялся ходить взад-вперед по сцене, выбивая из подмостков пыль. «Счастье фраера ярче солнышка», – думал Денисов, слушая вялую перебранку на сцене.

Если сейчас же после первого действия в антракте разыскать Сычева и так, между делом, сообщить ему, что фирма «Русь-Люкс» на днях закончила ремонт особняка в центре Москвы и собирается выставлять этот особняк на продажу. Цена более чем умеренная. Единственное условие – никаких рассрочек, наличный расчет на месте. Сычев может клюнуть на это предложение, вероятно, клюнет. Покупка особняка у фирмы «Русь-Люкс», с которой Сычеву уже приходилось иметь дело, которой он, безусловно, доверяет, да ещё по весьма умеренной цене – на такое предложение он должен клюнуть. Он купит особняк хотя бы для того, чтобы перепродать его с выгодой, без хлопот хорошо заработать. Еще год назад Сычев подыскивал подобное помещение, непонятно, правда, с какими целями, да это и не важно. Сычев вел переговоры с одной крупной риэлтерской фирмой, но сделка в последний момент расстроилась. Кто-то, кажется, перекупил особняк прямо перед его носом.

Денисов перевел взгляд на сцену. Сутулый мужчина в сюртуке убеждал другого мужчину, в красной рубахе, что лучше действовать именно ночью, когда все уснут, и показывал длинный армейский штык, зловеще блестевший в свете прожекторов. Денисов зевнул и на пару минут закрыл глаза, уставшие от яркого света. Когда он раскрыл глаза, сутулый мужчина на сцене потрясал старинным ружьем и кричал в публику, что месть – это тот сосуд с горько-сладким вином, испить из которого он должен до самого дна. Денисов подумал, что акт мести скорее всего вообще не произойдет, а допотопное ружье так и не выстрелит, иначе все окажется слишком примитивно, а примитивных финалов в современных пьесах не бывает. К этому моменту Денисов окончательно потерял нить сюжета.

В буфете Денисов купил Ирине какую-то закуску, кофе, сок и фужер шампанского, взяв себе бутылку пива и бутерброд с рыбой. Сычев потерялся где-то в фойе, не оказалось его и в буфете. Денисов с беспокойством смотрел по сторонам и пил мелкими глотками теплое пиво.

– Во втором действии спектакль из плоскости ходульной мелодрамы перейдет в плоскость идиотизма, – сказала Ирина, приканчивая салат. – Увидишь, действие начнет распадаться, будет доведено до абсурда. Это режиссерская манера.

– По-моему, спектакль с самого начала находится в плоскости идиотизма, – заметил Денисов. – Эту манеру исповедуют, кажется, все режиссеры.

– Тебе не нравится спектакль? – Ирина оторвалась от полупустой тарелки и подняла на него глаза, такие прекрасные, что у Денисова замедлилось дыхание.

– Почему не нравится? – уклонился он от прямого ответа. – Во всем есть свои прелести, даже в идиотизме.

– А как тебе Антонович? По-моему, он так убедителен в этой роли.

Денисов не мог определить, в какой роли занят Антонович, но почему-то решил, что это молодой человек с приклеенной бородой, изображавший старика.

– Да, вот Антонович убедителен, – повторил он за Ириной. – Уж кто кто, а Антонович убедителен.

Он извинился перед Ириной за то, что оставит её на пять минут, вышел из буфета и спустился по двум лестничным маршам в курилку. Здесь у самых дверей туалета он нашел Сычева, пускающего дым в одиночестве. Обрадовавшись, что поблизости не видно писклявой блондинки, он задал Сычеву пару пустых вопросов о спектакле и о жизни вообще, оборвал этот разговор и перешел к делу.

– Это, конечно, заманчиво, – Сычев вдохнул сигаретный дым. – Собственного своего помещения под офис у меня до сих пор нет, приходится арендовать, – он назвал сумму годовой аренды. – Я пару раз пытался купить отдельно стоящее здание и чутье нарвался на неприятности. Оказалось, здание мне пытались продать его балансодержатели, а не собственники. Понимаешь? Они хотели переуступить мне права владения, а это отнюдь не значит, что я покупаю право собственности. Это разные вещи. Мой юрист еле разобрался в этой петрушке. А я чуть не влетел на большие деньги.

– Тут совсем другая схема, – Денисов понял, что Сычев уже клюнул и сейчас просто говорит приличествующие случаю слова. – Через год окупишь все вложения. «Русь-Люкс» – контора надежная. Справься у своих юристов, какие документы я должен предоставить. Все они, вплоть до последней справки из санэпидемстанции, у меня на руках. Рассчитывайся, и я жду приглашения на новоселье.

Денисов наблюдал, как из женской уборной вышла блондинка и повисла на локте Сычева. Денисов изобразил на лице самую приветливую улыбку, на которую был способен.

– Как вам это представление? – женщина облизнула губы и вопросительно посмотрела на Денисова.

Он пожал плечами и поднял глаза к серому потолку.

– По-моему, во втором акте из плоскости мелодрамы действие должно перейти в плоскость идиотизма, – изрек Денисов. – Единственное, что я могу сказать определенно – Антонович очень убедителен. Это его роль.

– А нам никак, – ответил за женщину Сычев. – У Кларочки даже голова разболелась. Не знаю, оставаться на второе действие или уйти.

– Как это уйти? – женщина округлила глаза. – Ты только что сам говорил, что спектакль хороший. Тебе же понравилось. Чего-то все они интригуют, интригуют. Чего-то все они из-под старика хотят.

– Старика замочат, как пить дать замочат, – пыхнул дымом Сычев. Он деликатным жестом стряхнул женщину со своей руки, отвел Денисова в сторону, в дальний угол курилки. – Так ты говоришь, дело совершенно чистое?

Сычев уставился в переносицу Денисова.

– Абсолютно чистое, – Денисов смотрел на Сычева ясными глазами. – Прикинь, какие сейчас цены на жилье, – он назвал несколько цифр, коротко и емко описал прелести отремонтированного особняка. – И эти потолочные цены за год поднимутся минимум процентов на десять. Значит, цены на отдельно стоящее здание в центре будут расти примерно втрое быстрее. Да это самое выгодное предложение в твоей жизни. Проконсультируйся, наведи справки, привези с собой хоть всех московских юристов. Тебе скажут: это не сделка, а подарок. Условие: расчет наличными. И ещё сроку на размышление неделя.

Сычев выглядел озадаченным. Он пожал руку Денисову и почесал затылок.

Все второе действие старик стонал, иногда приподнимался, чтобы испить воды из деревянного ковшика, что приносила ему служанка. Наконец, когда стенания старика стали вовсе непереносимыми, он скончался, предварительно попросив прощения у всех действующих лиц и у публики. Перед смертью он отписал все состояние той девушке, что плохо мыла его комнату в начале спектакля.

Потом на сцене возникли два человека в форме гостиничных швейцаров, у одного из них на груди болтался судейский свисток, и увели сутулого в острог. Спектакль кончился свадьбой, все действующие лица целовались друг с другом и с чем-то поздравляли усатого мужика в красной рубахе.

На улице уже стемнело, ветер гнал сухую пыль, шевелил неубранный мусор. Денисов распахнул перед Ириной дверцу машины, сел за руль и прикурил сигарету.

– Ты довольна? – спросил он, трогая с места. – Это гастрольный спектакль, а гастроли не всегда удачные бывают. Когда откроется театральный сезон, отведем душу.

– Да, какой-то сюжет вялый, – сказала Ирина. – Антонович, конечно, молодец. Но нельзя же только на нем вывозить весь спектакль. А Тарханов просто халтурил. Даже зевал на сцене, это уже ни в одни ворота не лезет. От него я ожидала большего.

– Театр агонизирует, – сказал Денисов. Фраза крутилась в голове с утра, просилась на язык.

– Ты зайдешь к нам попить чаю? – спросила Ирина. – Мама рада будет. Она испекла грандиозный пирог.

Денисов отказался, сказав, что в полночь ждет междугородного звонка, к этому времени нужно добраться до дома.

Денисов остановил и припарковал машину в глухом проходном дворе в квартале от дома, где жил генеральный директор фирмы «Русь-Люкс» Дмитрий Николаевич Кудрявцев. Оставшуюся часть пути он прошел пешком, а потом ещё битый час сидел на лавочке в сквере перед кирпичным девятиэтажным домом, дожидаясь, пока разойдутся гости, собравшиеся по случаю дня рождения начальника.

Денисов прикидывал, как действовать, если кто-то из гостей задержится, и хозяин останется в квартире не один. Но гости вышли одной группой, постояли у подъезда, ожидая, когда спустятся остальные, потом все они, человек семь, пошли в сторону улицы. Денисов посидел на лавке ещё четверть часа и поднялся на этаж.

Звонок в квартиру Кудрявцева раздался в тот момент, когда он с оставшейся после гостей посудой курсировал из гостиной на кухню. Дмитрий Николаевич подумал, что какой-нибудь гость, скорее всего Максим Георгиевич Вощанов, славившийся своей феноменальной беспамятностью, оставил что-то из вещей и вот теперь вернулся забрать свой зонтик или перчатки. Кудрявцев поставил тарелки в мойку и, крикнув: «Уже иду» – заспешил к дверям. Он зажег в прихожей свет, осмотрелся по сторонам, но не обнаружил ни на полочке под зеркалом, ни на вешалке чужих вещей.

– Черт беспамятный, чего он опять забыл? – прошептал себе под нос Кудрявцев и, открыв первую деревянную дверь, случайно сбросил с ноги шлепанец.

Он завозился перед дверью, надевая соскочивший тапок на ногу и приник к глазку, вмонтированному во вторую, уже металлическую дверь. Но вместо рассеянного Вощанова он увидел через стеклышко физиономию Сергея Денисова. Тот уставился куда-то в потолок и сложил губы бантиком, казалось, он насвистывал какую-то мелодию.

– Кто там? – спросил Кудрявцев, чтобы выиграть мгновение и собраться с мыслями. «А этот зачем притащился в такую поздноту? – спросил себя Кудрявцев. Дня ему что ли мало?» Он решал, открывать ли дверь. Можно запросто сказать, что у него женщина, и тем самым отложить любой, самый срочный разговор до утра.

– Это я, Денисов, – голос звучал ровно.

«Ладно, больше пяти минут он здесь не задержится, – решил Кудрявцев, отпирая верхний замок. – Если уж этот пришел так поздно, значит, дело действительно важное». Денисов бывал в квартире Кудрявцева три-четыре раза, всегда по неотложным делам. Еще Кудрявцев подумал, что за ужином выпил слишком много шампанского, а это, пожалуй, лишнее. Он открыл второй замок, потянул тяжелую дверь на себя и впустил Денисова в прихожую.

– Ты что это людям по ночам спать не даешь? – спросил Кудрявцев и тут же добавил: – Правда, ещё не ночь, – он наблюдал, как Денисов расшнуровывает свои туфли.

Шампанское создавало в голове странный шум. Кудрявцев посмотрел на себя в большое настенное зеркало и увидел на груди новой светлой сорочки пятно от томатного соуса. Краем глаза он наблюдал, что Денисов снял свой светлый пиджак и пристроил его на вешалке. Кудрявцев не мог решить, зачем это его поздний гость снимает пиджак. Не ответив на собственный вопрос, он внимательно осмотрел пятно на сорочке. С тех недавних пор, как Кудрявцев расстался со своей последней женой, мелкие проблемы быта ему приходилось решать сто раз на дню. Он безропотно смирился с этими неудобствами, недавно расторгнутый брак тяготил Кудрявцева, любовь, если она и существовала когда-то, давно выродилась, превратилась в какое-то другое мелкое чувство. Остались лишь взаимные претензии и обиды, которые не исчезли, не забылись, а скопились на дне души и вылезали наружу, провоцируя скандалы.

Кудрявцев повернулся к Денисову, машинально расстегнул вторую пуговицу испорченной соусом сорочки и тут же получил страшный в своей силе удар кулаком в левую половину груди. Кудрявцева, не готового к сопротивлению, отбросило в другой конец прихожей к стенному шкафу. Он ударился затылком и спиной о створки шкафа и, уже сидя на полу, увидел, как откуда-то сверху валятся коробки с обувью. Свет погас перед глазами, но вспыхнул снова.

Кудрявцев чувствовал, что он жив и подумал, что этот страшный удар в грудь не нож и не пуля – всего лишь удар кулака. Возможно, сломаны ребра… Но он сможет встать, если не встать, то хотя бы крикнуть, истошно заорать, чтобы услышали соседи, чтобы весь дом содрогнулся от этого крика. Он набрал в легкие воздуха, много воздуха, но из груди вместо крика вырвался какой-то жалкий звук: то ли стон, то ли шипение, не поймешь. Кудрявцев видел, как Денисов подошел к нему вплотную, наклонился совсем близко.

Сердце билось неровно и тяжело, каждым своим ударом причиняя новую боль. Кудрявцев снова набрал в легкие воздуха, решив, что сейчас, именно сейчас нужно крикнуть во весь голос, иначе будет поздно. Но наружу вышло лишь короткое ругательство. Он чувствовал, как Денисов вцепился в его волосы пятерней, чуть согнул ноги, наклонился, далеко назад отвел правую руку и нанес новый сокрушительный удар в то же самое место, в левую половину груди.

Он пришел в себя уже через несколько секунд от нестерпимой боли и подумал, что ребра наверняка сломаны, сейчас, может, через минуту, концы сломанных костей проткнут сердечную мышцу, и он умрет здесь, в этой прихожей, на полу среди картонных коробок и выпавшей из этих коробок обуви. Он почувствовал, как медленно немеют пальцы рук. Кудрявцев понимал, он должен что-то сделать, но что именно он должен сделать, о, это был нелегкий вопрос. В спальне в ящике с постельным бельем лежал «Люгер» калибра 7,65 с полной обоймой. Да, в спальне под бельем. Но дорога туда казалась длиннее дороги на Луну.

Кудрявцев потянулся к стоящему рядом табурету, не отдавая себе отчета, зачем понадобился ему этот табурет, чем поможет. Но рука оказалась вывернутой, рука занемела от боли и упала на паркет, а сам Кудрявцев почувствовал, что его перевернули на живот, а под его шеей прошла ладонь и предплечье Денисова. «Почему он душит меня не пальцами, а предплечьем?» – спросил себя Кудрявцев, уже плохо понимавший, что вообще происходит. Дыхание прервалось…

Кудрявцев дернулся, стараясь сбросить с себя тяжесть чужого тела. Глаза, замутненные слезами, перестали видеть настенные часы. Секундная стрелка обежала один круг, потом второй…

Первое, что увидел Кудрявцев, когда сознание вернулось, и он смог открыть глаза, это цветные трусы Денисова. Яркие трусы: желтые пчелы сидели на красных цветах. Кудрявцев удивился тому, что до сих пор жив, удивился Денисову, стоявшему перед ним в одних трусах. Потом он увидел сложенные стопкой на диване брюки, рубашку и галстук Денисова. Кудрявцев испытывал боль во всем теле. Он осмотрел себя и понял, что лучше было умереть там, в прихожей на полу.

– Очухался? – спросил Денисов. – Если будешь умницей, все кончится быстро. Сейчас я вытащу у тебя изо рта эту тряпку. Если вздумаешь орать, придется затолкать её обратно. Я затолкаю её тебе в горло, а потом отрежу пальцы рук. Медленно, по суставу. А там видно будет. Итак, я вытаскиваю тряпку из твоего рта, и мы спокойно разговариваем. Кивни, если согласен.

Кудрявцев кивнул. Тряпка, заткнувшая горло, мешала дышать.

«Еще минута и я блевону, – подумал он. – И захлебнусь в этой блевотине». Он испугался этой мысли, он снова кивнул и издал носом мычащий звук. Денисов зашел сзади, ослабил узел кухонного полотенца на затылке, снял его через голову Кудрявцева и двумя пальцами вытащил из его рта пару эластичных, мокрых от слюны носков. Кудрявцев сплюнул на ковер, опустил голову и осмотрел себя. Предплечья прикручены к подлокотникам кресла бельевой веревкой, щиколотки ног привязаны к ножкам кресла, брючный ремень пропущен через спинку и туго стянут на животе.

– Тебе не развязаться, – сказал Денисов.

– Дай воды.

Кудрявцев почувствовал, как приступ тошноты медленно отступает. Он сделал несколько больших бесконечных глотков фруктовой воды из горлышка пластиковой бутылки, поднесенной к его губам Денисовым. Капли скатывались по подбородку и падали на сорочку. Кудрявцев подумал, что теперь сорочку наверняка не отстирать и удивился всей нелепости этой мысли.

– Хватит, – он отвел голову назад, дотянувшись до плеча подбородком, вытер капли воды.

Денисов сел на диван.

– Я задам вопросы, ты ответишь. Простой вопрос. Где документы на особняк?

– На работе, в моем сейфе, – не задумываясь, ответил Кудрявцев. – Ты ошибся адресом.

– Я не ошибся адресом, важные документы ты хранишь дома, – Денисов поморщился. – Если ты соврешь ещё раз, я выбью молотком твои зубы и заткну обратно в рот носки. Так и будешь сидеть, пока я не найду бумаги. Ты знаешь меня, я это сделаю.

– На платяном шкафу в спальне, в красной папке, – Кудрявцев попробовал улыбнуться. – Поиски не отняли бы у тебя много времени. Здесь нет сейфов в стенах, всяких тайников, ничего такого, – ему стало жалко себя, он готов был заплакать от этой жалости, от собственного бессилия.

Кудрявцев, часто мигая веками, смотрел, как Денисов вышел из комнаты и уже через минуту вернулся обратно с красной папкой в руках, раскрыл её. Да, вот они, все бумаги. Кудрявцев смотрел на белые листки так, будто читал на них свой приговор. Вот договор купли-продажи помещения, свидетельство о внесении здания в реестр объектов недвижимости, техпаспорт, договор аренды земельного участка Москомзема. Денисов листал документы. Еще есть минута, чтобы обдумать те слова, что нужно сказать, чтобы спастись.

– Послушай, – Кудрявцев прочистил горло. – Зачем ты это делаешь? Тебя ведь найдут. Пусть не милиция, другие. Но все равно найдут. Те люди, которые дали денег, чтобы я поднялся. Те люди, что дали мне денег на раскрутку. Они не милиция, которой все до лампочки. Это их деньги, они тебе этого не простят. Они найдут тебя у черта на куличиках. В другой стране найдут, – Кудрявцев так волновался, что носом пошла кровь, но он не обращал на это внимания, он торопился. – Это не милиция. Эти ребята перед тем, как отправить тебя в ад, нарежут из твоей шкуры ремешки.

Денисов захлопнул папку, сложил её вдвое и застегнул хромированный замочек. Он отложил папку в сторону и продолжал сидеть на диване не двигаясь.

– Посмотрим, кто из кого ремни резать будет.

– Я же взял тебя на хорошее место, – Кудрявцев слизнул кровь с верхней губы. – Ты мне всем обязан. Всем, что имеешь. Мы земляки, мы выросли вместе, я доверял тебе. Неужели я заслужил все это? Ты ведь был мне как родной, как родственник. Послушай, можно все уладить. Брось меня здесь привязанного. Оставь все как есть и уходи. У тебя будет время, чтобы уехать из города. Обещаю, искать тебя не станут. И вообще: все останется между нами. Да, с особняком у тебя не выгорит. Но ты будешь жить. Это самое главное. Ты будешь жить.

– Хватит, не воняй, – Денисов не двигался с места. – Обратного хода у меня уже нет. И не перебивай, я скажу кое-что. Этот особняк – тот шанс, которого я ждал всю жизнь. Другого шанса не будет, у меня его не будет. Ты ведь и сам решил смотаться отсюда. У тебя паспорт с открытой визой в Штаты. Ты уже присмотрел там какую-нибудь недвижимость? Присмотрел, я знаю. Только вместо тебя отсюда смотаюсь я. На планете много прекрасных уголков. Главное – это, – Денисов потер друг о друга большой и указательный пальцы.

– Но тебя ведь найдут, – кровь из носа сочилась на губы, на подбородок Кудрявцева. – Тебе не дадут спокойно жить.

– Долго искать придется.

Денисов поднялся с дивана, вышел из комнаты и вернулся обратно с двумя большими кастрюлями. Одну из них он поставил под кресло, в котором сидел Кудрявцев.

– Что ты делаешь? – голос Кудрявцева дрогнул. Он представил себе все, что случится дальше.

– Что ты?

Он почувствовал, как Денисов схватил его за волосы, запрокинул голову за спинку кресла. Он увидел белый потолок, опасную бритву в руках своего убийцы.