Глава первая

– Итак, мы не нашли на квартире твоей бывшей жены ничего интересного, ровным счетом ничего, – подвел итог Мельников, поворачивая ключ в замке зажигания. Он тронул «Жигули», взглянув на сидевшего рядом Леднева. – Старая записная книжка, паспорт. Небогатый улов. Вековая пыль на зеркалах, залежи засохшей косметики.

– Я же говорил, Елена бывает в городе один-два раза в месяц, не чаще, – сказал Леднев.

«Еще мы нашли несколько картонных ящиков с пустыми бутылками на балконе, – добавил Леднев про себя. – Два-три десятка пустых посудин под мойкой на кухне. Это много. Мельников видел всю эту стеклотару, словно в приемном пункте побывал. Можно представить, что он решил для себя, что подумал о Лене. Впрочем, неважно, что он там подумал. Лишь бы помог её найти».

– Сейчас отправляемся на дачу, авось, там больше повезет, – Мельников стал насвистывать мелодию из оперетты «Вольный ветер».

– Придется прокатиться, раз уж начали, – сказал Леднев.

Быстрая езда не развеяла его сумеречного настроения. «Эти залежи пустых бутылок. Боже, сколько же она пила в последнее время, – думал Леднев. И я видел, что она медленно умирала, но ничего не смог поделать. Ведь видел, что она умирала. По капле, по маленькому кусочку, изо дня в день. Еще год, может, два года такой жизни – и конец. Два года – это в лучшем случае. И ты не захотел для неё ничего сделать. Видел, что она умирает, и ничего не сделал. А что я мог сделать? – спросил себя Леднев. – Что я мог для неё сделать? Бывшая жена. Она сама, взрослый человек, делала свою жизнь. Она выбирала себе друзей, не спрашивая меня. Не друзей, собутыльников, – поправил себя Леднев. – Выбирала собутыльников, потому что друзей у неё почти не осталось. Скорее всего, и не было этих друзей никогда. А ей уже ни до чего не было дела, полное равнодушие ко всему». Леднев вспомнил лицо жены с неестественно большими, блестящими зрачками.

«Что бы с ней ни случилось, пусть самое плохое, она сама выбрала эту дорогу. Но этой дорогой она пошла, когда ты ещё был рядом и мог помешать. Но ты не помешал, ты на все смотрел сквозь пальцы. Потому что так тебе удобно, – упрекнул себя Леднев. – Она ведь не колется, не курит всякую дрянь, говорил себе ты и успокаивался. Ну, рюмка, другая рюмка, третья… Ну, друзья, застолье, ещё застолье и еще. Вокруг известные артисты, большие чиновники. Все они в своем большинстве ведут такую жизнь. От стола к столу. Да, Лена слегка увлекается, не рассчитывает свои силы. Ее слишком часто видят пьяной посторонние люди. И что в итоге? Лену перестали снимать в кино, потом отодвинули на задний план и, наконец, выкинули из театра».

«Она все время не в форме, – заявил главный режиссер театра. – Ну, поймите меня, – сказал тебе тогда Бучинский. – Я не могу работать с артистом, который даже не берет на себя труд заучить наизусть собственную роль. А это именно так. Молодые ребята, талантливые, вчерашние выпускники театральных вузов, перспективные, мечтают о любой роли, самой маленькой, ждут её, как ворон крови. Они готовы работать день и ночь, забесплатно работать, лишь бы выйти на подмостки. Лишь бы их заметили, оценили. А ваша супруга… Несколько раз она срывала спектакли. Человек менее терпеливый, чем я, давно бы выставил Елену Викторовну. Репетиции она посещает через одну или реже. И при этом мнит себя примадонной экстракласса. Не понимаю, как можно так заблуждаться в оценке собственных способностей. Кстати, я разговаривал с директором театра о вашей супруге, ставил, так сказать, вопрос. Если раньше он колебался, то теперь полностью меня поддерживает. Можете подняться к нему, услышите то же самое».

«А что ты ответил Бучинскому? – спросил себя Леднев. – Ты что-то лепетал в оправдание жены, что-то маловразумительное, жевал кашу. Так же нельзя, сплеча рубить нельзя. Дайте Лене последний шанс». «Поверьте, я не рублю, – усмехался Бучинский, – Как сказал герой одной бездарной пьесы: это решение выстрадано бессонными ночами. Ничем не могу помочь вашей супруге. У неё полное отсутствие самокритичности при весьма скромных способностях, да. А насчет последнего шанса… Я уже давал ей сто один последний шанс. При всем уважении к вам, известному кинорежиссеру, ничем не могу помочь. Простите».

Ты пришел домой и в нескольких словах передал Лене разговор с Бучинским. Она рассмеялась, зло рассмеялась, так зло, будто это ты виноват во всем случившемся. Она смеялась, а на её глазах блестели слезы, и сперва непонятно было, то ли это начинается истерика, то ли смех искренний, просто смех и только. «Можешь больше не приходить в театр, – почти закричал ты. – Не трудись. Тебя там никто не ждет». «Что ты ещё сказал Бучинскому?» – спросила Лена, переведя дыхание. «Сказал, что мы обязаны бороться за человека, а не бросать его в трудное для него время».

Слезы уже высохли, как не было этих слез. Вместо них в глазах Лены появились две холодные сухие льдинки: «Ты в своем репертуаре, Иван. Нахватался где-то нравоучительных высказываний. И теперь жонглируешь ими. Надо же такое придумать: мы должны бороться за человека. Какая пошлость, чушь какая. И что же ответил Бучинский?» «Ответил, что каждый человек должен бороться за себя сам. И он прав, он трижды прав. Каждый должен бороться за себя сам. Ты сама должна что-то решить, а уж потом рассчитывать на чужую помощь», – ты сказал это с жаром, убежденно.

Ты говорил ещё что-то, говорил и видел, Лена больше не слушает тебя, она уже где-то далеко-далеко, сама в себе, в своей душе, в своих мыслях. Она молчала, сидела с каменным застывшим лицом и молчала.

«Ты разговаривал с Бучинским, – наконец сказала она вслух, словно самой себе. – Разговаривал с этим ничтожеством и спокойно сносил эти плевки в меня, мне в лицо. Этот Бучинский занят только своей голубизной, педик поганый. Про молодых актеров он тебе говорил? Конечно, говорил. Какие они талантливые, работоспособные какие. Как же… Выбирает себе среди них партнеров, ставит гомаков этих на первые роли за особые отличия в собственной койке. А молодые дают ему, потому что иначе нельзя, дают этому сифилитику. То же мне, режиссер. У него, по-моему, и сын от мужика родился. А ты его слушал, внимал. Он, случайно, не предложил тебе уединиться? Хороша была бы парочка. Две творческие личности сливаются в едином порыве», – она рассмеялась громко и зло.

«Прекрати, речь сейчас не о Бучинском», – не имело смысла продолжать разговор. «Хорошо, тогда поговорим обо мне. Режиссер, – Лена назвала известную фамилию, – таскает свою жену из фильма в фильм. – Или она его таскает, не важно. Главное, они вместе, помогают друг другу жить. И пусть фильмы этого хмыря слова доброго не стоят. Главное – они вместе. А ты? Дал мне в одной ленте эпизод, сделал доброе дело. То есть отделался. И теперь получил право учить меня и ещё союзника себе нашел – пидора Бучинского», – льдинки в глазах Лены растопились в слезы.

«Характерной роли для тебя в моих лентах не было», – ты пытался оправдаться. Вот ведь как, оказывается, ты сам виноват в том, что жену турнули из театра, все виноваты, кроме неё самой. Тогда ты еле сдержался, чтобы не влепить Лене пощечину.

«Просто я старею, – сказала она и заплакала так горько, что твое сердце превратилось в болезненный твердый комочек. – Я старею и больше не нужна никому. Теперь меня можно выбросить на улицу. Стареющая актриса, какая это жалкая роль», – Лена все плакала и плакала. А ты стоял над ней и не мог понять, что же сейчас делать, то ли ругаться, рвать горло, доказывая свою правоту, то ли признать, хотя бы внешне признать, её правоту. Ты сел с ней рядом на диван, обнял за плечи, сказал какие-то банальные утешительные слова, пообещал снять её в своем новом фильме.

Пообещал, но опять не выполнил обещания. Лена оказалась не в форме и не в настроении. После этой истории с её отчислением из труппы она уже редко когда бывала в форме. В тот день что-то кончилось между вами, что-то оборвалось и больше не соединилось. Да, больше уже не соединилось.

– Сейчас поворот налево, – сказал Леднев, оторвавшись от мыслей.

Мельников остановил машину в левом ряду, ожидая, когда освободится встречная полоса и можно будет сделать левый поворот на узкую дорогу, уходящую в лес под прямым углом от основного шоссе.

– Теперь я припоминаю, как дальше ехать, – сказал Мельников. – Собственно, здесь и припоминать нечего. Одна дорога прямо до дачи. Ты мне так толком и не рассказал, чем закончился твой поход в отделение милиции.

– Лена прописана в своей однокомнатной квартире, значит, заявление об её исчезновении я должен подавать по месту прописки, – то ли спросил, то ли в утвердительном тоне заявил Леднев. – В отделении милиции сказали: сидит ваша бывшая супруга где-нибудь у самого Черного моря на пляже среди симпатичных людей, а вы тут с ума сходите, занятых людей ставите на уши.

– Так приняли твое заявление?

– Из дежурной части меня направили к следователю. Следователь оказался каким-то утомленным существом, будто всю прошлую ночь разгружал мешки. Он все пил воду из графина, стакан за стаканом, пока, наконец, графин не опустел. Потом ерзал на стуле. Наконец, запер свои бумажки в сейфе, выпроводил меня в коридор и ушел куда-то с этим пустым графином. Вернулся только через четверть часа, пустил меня в кабинет и стал пороть какую-то чушь. Мол, по статистике женщины чаще мужчин пропадают, потом, в конце концов, находятся сами, без помощи милиции. И как-то криво усмехался. Спросил, когда исчезла бывшая супруга, и кто её видел, по моим данным, в последний раз. Он действовал мне на нервы.

– На месте следователя я задал бы тебе тот же самый вопрос. И дальше что?

– Дальше я рассказал все известные мне обстоятельства, все, что я знаю об исчезновении Лены, потом я изложил все это письменно в своем заявлении, – Леднев выбросил окурок на дорогу. – То есть, я уже сочинил заявление дома, отпечатал его на машинке, раскрыл папку и протянул следователю полторы странички машинописного текста со своей подписью. Он взял бумаги из моих рук: «Ну, с заявлением, наверное, мы спешить не будем. Сейчас это не имеет смысла. Факт исчезновения вашей бывшей жены не установлен. Сейчас сезон отпусков. Если по каждому такому случаю возбуждать дело, придется искать пол-Москвы. Подождем неделю-другую. Если она не найдется, продолжим разговор». «Может, лучше через месяц прийти?» – спрашиваю. «Лучше через месяц», – сказал следователь и налил себе воды из графина. Он оставался очень серьезным, даже моей иронии не заметил.

– Ему деньги не за то платят, – заметил Мельников. – Сейчас налево? Вот память, последний раз приезжал сюда Бог знает когда. А дорогу помню. С такой памятью можно жить. Как думаешь?

– Можно, – буркнул Леднев, ему не нравилось веселое настроение Мельникова. – Ты меня вообще-то слушаешь? Что за привычка задавать вопросы и не слушать ответы?

– Вообще-то я тебя слушаю, – кивнул Мельников. – Просто примерно, в общих чертах, уже представляю, что произошло дальше.

– И что, по-твоему, было дальше?

– Ты сказал: «Если не примете заявление, я обращусь к начальнику отделения или выше». Следователь ответил, мол, это ваше право, вы можете обращаться к кому угодно, вам лишь повторят мои слова. Ты отправился к начальнику отделения милиции. Он тоже попросил повременить с заявлением, ты обещал пожаловаться в прокуратуру, пойти дальше по начальству. Наконец, ты представился: я режиссер такой – то, такой-то, мое имя многим известно, дело может получить огласку, резонанс и все такое. В конце концов, начальник вызвал к себе твоего следователя и приказал ему принять заявление. Так дело было?

– Почти что так, – кивнул Леднев.

– Настырность ты проявил, молодец. Кстати, со своей бумагой мог бы сразу обратиться на Петровку в ГУВД, в отдел лиц, пропавших без вести и идентификации неопознанных трупов.

– Лучше было на Петровку идти?

– Одна контора, в общем-то. Они должны искать Елену Викторовну и будут искать. Можно им немного помочь, облегчить задачу. Вот мы и стараемся это сделать.

Шлагбаум в красно-белую полоску перед въездом на территорию дачного поселка оказался, как всегда, поднят. Будка сторожа, застекленная сверху, как всегда, пустовала. Асфальт обрывался сразу за шлагбаумом, сменяясь разбитой грунтовкой с глубокими колеями.

– Разве я не сказал? У меня нет ключей, – Леднев открыл дверцу и вылез из автомобиля. – Ключи оставались только у Лены.

– От собственной дачи ключей не держишь? – Мельников вытащил с заднего сиденья дорожную сумку с надписью: «Аэрофлот».

– После развода дачу переоформили на Лену, – Леднев подергал калитку с приколоченным к ней почтовым ящиком. – Свой дубликат ключей я отдал Лене, жест доброй воли сделал, – он поднял крышку почтового ящика и заглянул в его черную глубину. – Пусто.

– А ты рассчитывал обнаружить письма с угрозами расправы и обратным адресом? – Мельников наклонился над замком. – Так, с этим мы как-нибудь справимся, замок вшивенький.

Он расстегнул «молнию» сумки и нашарил на её дне долото с длинной деревянной ручкой. Сбросив сумку с плеча на землю, он вогнал долото в широкую щель между калиткой и заборным столбом. Он навалился на длинную ручку корпусом, используя инструмент как рычаг. Ржавые петли скрипнули. Сделав полшага назад, Мельников толкнул калитку плечом.

– И вся работа, – Мельников бросил в сумку инструмент, потрогал пальцем короткий язычок замка. – Еще послужит.

Леднев посмотрел на ветви яблони, перекинувшиеся через забор, вошел на территорию участка и зашагал к дому по тропинке, вымощенной бетонными плитами. «Давно здесь не ступала нога человека», – эта фраза вдруг пришла на ум, и Леднев был готов произнести её вслух, но суеверно смолчал: Мельников и без комментариев все видит. Густая молодая трава по краям дорожки, трава, прорастающая между бетонными плитами. Перед глазами Леднева мелькнула и исчезла в ветвях яблонь птица с пестрым оперением. Солнце вдруг брызнуло лучами из-за облака, в этих лучах кирпичная кладка дома проступила рельефно, выразительно. Поднявшись на крыльцо, Леднев потянул на себя дверную ручку. Потоптавшись на ступеньке, он постучал в дверь кулаком. Глухой звук этих ударов возник и замер. Солнце спряталось в высоком облаке, Леднев спустился на ступеньку ниже.

– Два врезных замка, – сказал откуда-то из-за его спины Мельников. – Пожалуй, дверь не станем трогать. Пойдем, глянем с другой стороны дома.

Спустившись с крыльца, Леднев, путаясь ногами в траве, зашагал за Мельниковым, озираясь по сторонам, выискивая и находя все новые приметы неухоженности земли, яблоневого сада. Обогнув угол дома, бочку под жестяным желобом, полную дождевой воды с утонувшим в ней мышонком, плавающим кверху желтым брюшком, Мельников остановился под окнами веранды.

– Отсюда дверь в комнату запирается? – спросил он.

Мельников расстегнул вторую пуговицу рубашки.

– Сейчас что-нибудь придумаю, – исчезнув, Леднев вернулся через пару минут покряхтывая. Самодельная сваренная из металлических уголков лестница доставала до окон веранды.

– Тяжеловат я, чтобы в форточки лазить, – проворчал Мельников, поднимаясь наверх. – Слава Богу, хоть верхний шпингалет поднят. А вот нижний опущен. Вот это маленькое стекло внизу придется выставить. Если разбить, не возражаешь?

– Бей, – вышагивая взад-вперед под лестницей, Леднев поскользнулся на пустой бутылке, чуть не упал, со злости выругался.

Через полтора часа Леднев, устроившись в кресле напротив камина, выложенного светлыми с голубым рисунком изразцами, задрав ноги на журнальный столик, смотрел, как колышутся оконные занавески. Через распахнутые настежь окна комнаты быстро выветривался кислый запах нежилого помещения, теперь дышалось легче. Леднев курил, стряхивая табачный пепел в свернутый из старой газеты кулечек. Мельников запретил ему ходить по дому, прикасаться руками к вещам, усадил в кресло.

Натянув на руки резиновые перчатки веселого розового цвета, Мельников, начав со второго этажа, стал медленно обследовать дом. Он выдвигал ящики комода, перетряхнул бельевую тумбочку, зачем-то осмотрел потолок, отодвинув в сторону диван.

Леднев наблюдал за этими манипуляциями, перемещая взгляд с предмета на предмет. Вот фотография сына на каминной полке, чуть наклонив голову вперед, он делает вид, что нюхает шляпку большого мухомора, который держит в руке. Сыну весело, на этом снимке ему лет пятнадцать. Другая фотография: Леднев на фоне старого душа на задах участка копает грядку. Рядом, стоит фарфоровая фигурка пастушка, привезенная из Венгрии. Календарь на позапрошлый год, приколотый к стенке конторскими кнопками: море, парусник на волнах, какие-то люди в белом на его палубе. Леднев зевнул, погасил окурок о подметку ботинка и опустил его в бумажный кулек.

«Странное чувство, будто возвращаешься в свой родной дом, где ты не жил много-много лет, – думал Леднев. – Возвращаешься, а дом уже не твой, дом уже забыл тебя. Вообще забыл людей. В нем поселились привидения. Они живут своей жизнью и не обращают на тебя, чужака, никакого внимания. И тебе нужно уходить, потому что время упущено, ничего уже не вернуть и не исправить».

– Что ты ищешь, Шерлок Холмс?

– Если бы я сам знал, что искать, – задрав голову кверху, Мельников проследовал вдоль комнаты до самого подоконника. – Ищу открытки, письма, пятна крови, пятна спермы. Сам не знаю, что ищу.

– Это на потолке ты сперму ищешь?

Леднев, устав сидеть спокойно, покрутил головой из стороны в сторону и сплел кисти рук на затылке.

– М-да, пусто, везде пусто, – Мельников поднялся на ноги. – Такое впечатление, будто кто-то очень тщательно убирал дом. Вымыл полы, протер пустые бутылки тряпкой, а также поверхности стола, полок, ручки дверей. В холодильнике только пара банок консервов и початая бутылка коньяка, чистота и пустота, – Мельников подошел к каминной полке. – Да, и здесь тоже вытирали пыль. Как-то это нелогично. Если хозяйка покидает дом, вряд ли она станет перед отъездом вылизывать этот дом. Все равно пыль соберется к её возвращению, так ведь? – не дождавшись ответа, Мельников присел на корточки, запустил руку в резиновой перчатке в горсточку золы в камине. – Она часто топила камин?

– Не знаю, часто ли. Ее привычки за последнее время изменились.

– В каком месте Елена Викторовна хранит лекарства? Домашняя аптечка у неё есть?

– В среднем ящике кухонного стола, там, кажется, – Леднев сунул в рот новую сигарету. – Что ты там в камине выкопал?

– Игла от одноразового шприца, толстая, довольно тупая, видимо, китайское производство, – Мельников протер иглу носовым платком. – Пластмассовый шприц, скорее всего, сгорел вместе с упаковкой, а вот иголочка осталась.

Он положил иглу на журнальный столик перед Ледневым и вышел из комнаты. Мельников вернулся через пару минут, поставил на столик две коробочки из светлого картона, раскрыл верхнюю.

– Слушай, Иван, я задам тебе несколько идиотских вопросов. Скажи, как попали сюда на дачу сердечные глюкозиты? – Мельников ткнул пальцем в коробочку. – Я имею в виду строфантин, вот эти ампулы.

– Это лекарство я покупал, – Леднев затянулся сигаретой. – Несколько лет назад.

– Разве у Елены Викторовны больное сердце?

– Здоровое сердце, абсолютно здоровое. Тогда Лена тяжело перенесла воспаление легких. Она отказывалась ложиться в больницу, да и я этого не хотел. Наняли сиделку, которая жила здесь, пока Лене не стало легче. Сюда же и врачи приезжали. Тогда и рекомендовали это лекарство, помню, полкубика внутривенно, чтобы поддержать сердце. А потом Лена выкарабкалась. Что, собственно, тебя насторожило?

– Ну, строфантин довольно сильный препарат. В малых дозах он, конечно, почти безвреден. Полкубика внутривенно – это лекарство. От пяти кубиков останавливается сердце. Пять кубиков – смертельная доза. Вот игла от шприца, вот почти пустая коробка из-под строфантина, только две ампулы и остались. Сам делай выводы.

Мельников вынул из сумки блокнот, раскрыв на чистой странице, придвинул Ледневу, протянул шариковую ручку.

– Теперь напиши мне имена и фамилии, если помнишь, телефоны её подруг. С кем она поддерживала отношения, вспоминай.

– Трудно сказать, с кем она поддерживала отношения, – Леднев задумался. – Мы ведь в разводе, я не мог наблюдать за Леной изо дня в день. Ты понимаешь, я не нянька своей бывшей жене. Я не хотел лезть в её жизнь. Ты хочешь спросить, был ли у неё любовник, сожитель?

– Если она не найдется в ближайшие дни живой и невредимой, тебе придется отвечать на эти неприятные вопросы в официальном порядке, – Мельников откашлялся. – Личную жизнь Елены Викторовны, хочешь ты того или нет, придется выставлять напоказ, по крайней мере, перед следователем. Положение щекотливое, понимаю. Но дело начато, официально принято к производству, придется идти до конца.

– Что значит, идти до конца?

– Это значит, что ты, именно ты останешься, по крайней мере, на первых порах, центральной фигурой всего следствия, – Мельников кашлянул в кулак. – Ты – главный свидетель. Будь готов ко всяким скользким вопросам и вообще ко всей этой тягомотине. Преступления в отношении бывших жен чаще всего совершают их бывшие мужья. Это статистика. Потом преступники приходят с заявлениями в милицию: найдите, жить не могу без нее.

– Ты на что, Егор, намекаешь? – Леднев свел брови на переносице.

– Да на то намекаю, что нет у тебя ключей от дачи, а от квартиры Елены Викторовны почему-то есть. Кто, по-твоему, убирался здесь, в доме, да так убирался, что не осталось даже следов пальцев? Все это у тебя спросят и запротоколируют ответы. В следующий раз вызовут тебя, зададут те же самые вопросы, но другими словами, заполнят протокол дополнительного допроса свидетеля и попробуют подловить на разночтениях. На месте того следака, ну, что все воду пил из графина, я так бы и сделал. За тебя взялся бы, как следует взялся. Думаю, он так и сделает, если не полный дурак.

– Ты думаешь, я поспешил, когда обратился в милицию?

– Уголовное дело не возбуждено и не будет возбуждено, пока не установлен факт исчезновения. Так что, не торопись сушить сухари. Слабое утешение, но человек не иголка.

– Хорошо, – кивнул Леднев. – С чего начнем?

– Вот с этого и начнем, – Мельников ткнул указательным пальцем в чистую страницу блокнота. – Вспомни имена всех друзей Елены, тех людей, с которыми она поддерживала отношения. А я пойду прогуляюсь. Где тут найти сторожа?

– Возможно, в сторожке валяется, болеет. Толку от него все равно чуть. У него два состояния: или пьяный, или с похмелья.

Мельников вернулся через час.

– Немного же ты вспомнил, – сказал он, принимая из рук Леднева блокнот. – Всего-то четыре имени.

– Раньше Лена знала пол-Москвы. Постепенно, как-то незаметно этот круг сужался и, наконец, превратился в маленькое колечко. Вот такое маленькое, – Леднев соединил большой и указательный пальцы. – Может, у самой Лены не оставалось сил на дружбу. В последнее время у неё часто были приступы депрессии.

– Первым ты поставил продавца-консультанта автосалона «Прима-Текс» Кирилла Михайловича Лучникова. Почему именно он на первом месте?

– Кажется, его продвинули по службе, теперь он старший продавец – консультант. Когда мы расставались с Леной, ну, когда все шло к концу, у неё была интрижка с этим Лучниковым. Так мне тогда казалось. Просто интрижка. Они познакомились на международном автосалоне, точнее, их познакомили. Я, разумеется, смотрел на все это сквозь пальцы. Возможно, после нашего развода их отношения вошли в новую фазу. Мне известно, что Лучников несколько раз приезжал сюда и даже оставался ночевать.

– Что у него за машина, не помнишь? Хотя бы цвет её.

– Год назад была белая «восьмерка», теперь не знаю. Вообще этот Лучников моложе Лены, не знаю, почему она его заинтересовала. Сам он разыгрывает из себя такого мужественного типа, без лишних предрассудков и комплексов.

Мельников убрал блокнот в сумку, на смену ему достал и разложил на столике карту области.

– На втором месте у тебя некто Саня Почивалов. Это что за хрен?

– Наш с Леной общий знакомый. Сотрудничает с некоторыми газетами, рецензии и все такое. Вечно трется возле людей искусства, актеров, певцов, всем друг. Человек на подхвате: сбегай за бутылкой, помоги надеть шубу. «Вы служите искусству, я служу вам» – это его поговорочка. Из приличных домов его давно турнули, сомнительная личность.

– У него была связь с Еленой Викторовной?

– Упаси Боже. Далее в моем списке Инна Глебовна Бовт, массажистка, приезжала к Лене на дом. Чаще всего они пили кофе с ликером и сплетничали. А Лена щедро платила за эти визиты. Я как-то сделал невинное замечание этой Бовт, после этого она прекратила посещать наш дом. Агафонова – это бывшая актриса, знакомая Лены по театру. Вряд ли она хоть что-то знает. Ты собираешься поговорить с этими людьми?

– Это успеется, – Мельников поводил пальцем по карте. – Дача находится примерно вот здесь. В районе как минимум две-три больницы и два-три морга. Прибавь к этому два соседних района, туда тоже нужно съездить. Значит, ещё как минимум четыре больницы и четыре морга. Еще плюс два ведомственных госпиталя.

– Мне тебя сопровождать?

– Вот уж нет, – Мельников мотнул головой. – От тебя только лишние вопросы. Желательно, чтобы ты находился дома, чтобы я мог с тобой связаться. Сиди, работай над своим сценарием.

– У меня башка другим занята, не сценарием.

– Тогда раскладывай пасьянс, это успокаивает, – Мельников сложил карту. – Теперь другой вопрос, финансовый. Мои услуги не будут стоить ни копейки. Но деньги все-таки могут потребоваться. Действовать придется, как частное лицо. А информация чего-то да стоит. Как думаешь?

– Сколько? – Леднев вытащил бумажник. – Не стесняйся, я сейчас при деньгах.