Глава шестнадцатая

Леднев сидел на низкой деревянной скамье в углу частного атлетического зала «Белая комета». Полчаса назад он закончил тренировку и теперь, чувствуя приятную усталость и расслабленность мышц, разглядывал пустой в этот дневной час будничного дня атлетический зал, пил воду из горлышка бутылки и ждал, когда Мельников завершит свои занятия. Он смотрел, как Мельников сел на край скамьи и положил тяжелые гантели на бедра. Крякнув, он, не разгибая коленей, повалился на спину, ногами помогая себе привести гантели в исходное положение. Подняв гантели вверх от груди десять раз, он проделал те же телодвижения в обратном порядке.

Леднев вытянул голые ноги, обутые в белые кроссовки, закрыв глаза, дышал ровно и глубоко. Он вдыхал запах прорезиненного пола, старых дерматиновых, набитых волосом матов, железа и пота. Эти запахи волновали, сердце билось быстрее, а на запястье в такт этим ударам пульсировала голубая жилка. Да, из таких «качалок» выросли все легендарные московские гангстеры и все легендарные московские сыщики. И ни одного кинорежиссера. Открыв глаза, Леднев поднялся на ноги. Мельников уже отложил гантели.

– Подожди, я тоже иду, – он встал и пошел вслед за Ледневым к дверям зала. – Что-то сегодня тяжело идет. Сегодня просто утонул в собственном поту. Видно, уже старость звонит дверь.

Раздевшись догола, Леднев вошел в кабинку душа, пустил воду и шагнул под горячий дождь.

– Хо-о-орошо, – крикнул он, перекрикивая голосом шум льющейся воды. – Как самочувствие?

– Ног под собой не чувствую, еле стою.

Выйдя из– под душа, Леднев взял банное полотенце, растерев им кожу на спине и груди докрасна. Не дожидаясь Мельникова, он прошел в раздевалку, хлюпая по кафельному полу резиновыми тапочками. Здесь он, вытащив из металлического шкафчика брюки и свежую сорочку, оделся, сложил в отдельные пакеты тапочки, использованное белье и полотенце. Достал из шкафчика двухлитровый термос. Чай оказался слишком крепким, вяжущим рот, с привкусом свежей мяты. Леднев сделал несколько небольших глотков, вздохнув от удовольствия, поставил стакан на стол, жалея, что не захватил с собой чего-нибудь съестного. Горячий парок поднимался над стаканом.

Леднев стал наблюдать, как Мельников, вернувшись из душевой, взвешивается и вытирает полотенцем голову перед прямоугольным зеркалом. Причесавшись на косой пробор, Мельников надел брюки от спортивного костюма и черную майку без рукавов, сел на скамью рядом с Ледневым и потянулся к термосу с чаем.

– Не хотел тебе задавать неприятные вопросы, – Леднев откашлялся.

– Спрашивай, – Мельников пожал плечами. – Что, во время твоего последнего визита на Старую площадь Чикин опять сказал обо мне какую-нибудь гадость?

– Дело не в Чикине, – сказал Леднев, – а во мне. Конечно, вся эта история быльем поросла. Но мне хотелось бы знать, почему тебя выгнали из милиции?

– А, вот ты о чем, – Мельников поморщился. – Если бы не Чикин, этого вопроса ты не задал. Но я готов ответить. Во-первых, об этом я уже говорил, из милиции меня не выгнали, я сам подал рапорт. Это разные вещи. Во-вторых, это моя любимая мозоль. Ты мог бы обращаться с ней бережнее.

Сейчас Леднев пожалел, что начал этот разговор. Спрашивать Мельникова, почему тот ушел из милиции, все равно, что спрашивать самого режиссера Леднева, почему не получился его последний фильм. Можно придумать сотни, даже две сотни объяснений, но ничего уже не исправить, не изменить. Мельников допил свой чай и вытер ладонью со лба мелкие капли испарины.

– Началось все с того, что в одном спальном московском районе нашли в овраге труп восемнадцатилетней девушки, – Мельников взялся за ручку термоса и наполнил свой стакан. – Убита она была неумело. Сперва ей пытались в нескольких местах вскрыть вены, нанесли несколько беспорядочных колотых ранений, потом перерезали горло. Экспертиза показала, что девушку перед смертью изнасиловали три разных мужчины. Долгое время мы не могли установить личность убитой. Единственный свидетель – женщина, возвращающаяся ночью от подруги. Она слышала из оврага стоны и крики, но вызывать милицию не стала, думала пьяные повздорили. Преступников не видела, заметила только пустую белую «Волгу» неподалеку от того места. Личность девушки установили только через три недели после её смерти. Психически неуравновешенна, часто в поисках приключений уходила из дома на два-три дня, а то и на неделю, не работала, не училась, половую жизнь вела с тринадцати лет. Кстати, родители её первые две недели не искали, подумали, потом сама объявится. В общем, личность установили, но это нам практически ничего не давало. Дело зависло, и просвета в нем я не видел.

Вскоре в другом районе Москвы нашли мумифицированный труп девушки, пролежавший там под кучей всякого старья восемь месяцев. Девушка, девятнадцати лет. Отец – научный работник, мать – врач-педиатр. Свидетелей, конечно, нет. Хотя личность погибшей установили быстро, это нам мало что давало. В день исчезновения она отправилась к подруге, но до места не доехала, а оказалась совсем в другом конце города. Ее изнасиловали трое мужчин, потом отрезком водопроводной трубы проломили череп и для верности перерезали горло.

Мельников шумно отпил чай из стакана.

– После окончания экспертизы, два дела об убийстве объединили в одно, – Мельников прикурил сигарету. – Обе оказали сопротивление своим убийцам, под ногтями у той и другой нашли частички кожи, сперма совпала, были ещё кое-какие общие признаки. Не хочу вдаваться в анатомические подробности преступлений, действовали дилетанты и, конечно, наследили. В МУРе создали следственную бригаду, а я был назначен её начальником. Но розыск убийц если не стоял на месте, то шел черепашьим шагом. Еще один труп девушки обнаружила возле общественного туалета в пригородном парке уборщица. Девятнадцать лет, московская студентка, возвращалась домой после дискотеки. Проломлена голова, перерезано горло, перед смертью изнасилована. На этот раз со свидетелями нам повезло. Уборщица туалета ночевала там, в комнате, где хранится инвентарь, хоть и была выпивши, заметила, как поздно вечером двое ребят тащили девчонку в туалет.

Позже к ним присоединился третий. Вечер, вокруг ни души, уборщица, ясно, испугалась, позвонить в милицию неоткуда. Она и тряслась в своей каморке до самого утра. Когда рассвело, она увидела труп, добежала до автомата. На месте мы нашли ещё несколько свидетелей, которые видели у лесопосадок белую «Волгу», правда, номера никто не запомнил. Кроме того, получили словесное описание этих парней. Оставалось их задержать, но это уже вопрос времени и техники. Задача разрешимая. Но у этих идиотов есть право первого хода, поэтому они всегда на шаг впереди нас.

Мельников замолчал, взял со стола жестянку из-под пива и опустил в неё короткий, ещё тлеющий окурок.

– Следующее убийство они совершили буквально через три дня после предыдущего, вошли во вкус, но фортуна повернулась задницей, – Мельников сделал глоток чая, ополовинив тонкий стакан. – Тело девушки, ещё теплое, нашел рабочий рядом с производственной зоной домостроительного комбината. После второй смены шли к электричке не через проходную, а напрямик через дыру в заборе. Увидели торчащие из кустов ноги. Тем же вечером сотрудники ГИБДД остановили на шоссе белую «Волгу» для проверки документов.

Все в порядке, но пассажиры показались лейтенанту слишком суетливыми, возбужденными, и он на всякий случай записал номер машины. Владельцем оказался один бизнесмен, оформивший доверенность на сына Кирилла Бабаева. Парню двадцать пять лет, отслужил в армии, хотя отец мог его легко отмазать от службы, учился на третьем курсе института. Такой положительный, хоть икону с него пиши. Чепиков Игорь и Терентьев Олег, друзья и подельники Бабаева, эти другого поля ягоды. Пьянствовали, не работали, не учились, оба из неполных семей. Что связывало этих парней и Бабаева? Черт его знает. Бабаеву нравилось распоряжаться людьми, он считал себя индивидуалистом, великой личностью. Пил он редко, посещал атлетический зал вроде этого.

Мельников обвел глазами стены раздевалки, задержав взгляд на засиженном мухами плакате, украшавшем пустую стену, и продолжил:

– Бабаев весил сто килограммов. Вот ведь загадка природы, в нем не было ничего от патологического преступника, каких полно на зоне. Он катал своих приятелей на «Волге» и однажды остановился, чтобы подвезти девушку. Ту, чей труп спустя много месяцев найдут в подвале под кучей хлама. Они так испугались того первого убийства, что надолго легли на дно. Время шло, они поверили, что бывают преступления безнаказанные. Сценарий во всех случаях один и тот же. Подбирали на дороге девушку. Бабаев, сидевший сзади, совершал удушающий захват. Потом жертву отвозили в безлюдное место… Исключением стала последняя жертва. Бабаев жил с ней в одном дворе, дружба не дружба, даже не знаю, как назвать эти отношения. Он бывал дома у этой Тани. В тот последний вечер она сообщила Бабаеву, что через месяц выходит замуж. А он предложил прокатиться за город, в последний раз. Позвонил Чепикову и Терентьеву.

А дальше ты знаешь. Мы взяли всю эту троицу уже на следующий вечер после убийства Татьяны, в гараже Бабаева. Всех поместили в один и тот же следственный изолятор, но, конечно, в разные камеры. Санкция Бабаеву, как организатору убийств – от восьми до пятнадцати лет лишения свободы. Чепиков и Терентьев дали показания, Бабаев молчал долго, но потом мне надоело с ним церемониться. Ночью я вызвал его в следственный кабинет СИЗО и сказал, что в этих стенах говорят все, авторитеты и воры в законе, а такая мразь, как он, и вовсе запоет, как Паваротти. Он, кажется, не поверил, и мы с Шатровым возились всю ночь с этой тушей. К утру он дал показания и все подписал.

Где– то через неделю Бабаев очухался после той ночной беседы и сообщил своему адвокату, что показания из него выбиты. Мы допустили ошибку, разрешив Бабаеву свидание с адвокатом. Адвокат ничего не мог изменить по нашему мнению. Да, это ошибка. Но у следствия были Чепиков и Терентьев, они наложили в штаны и раскололись в первый же день. Был один железный свидетель, опознавший на очняке всю троицу. Была мать убитой Тани, правда, её свидетельства -косвенные, но и они важны. Тогда в игру вступил отец Бабаева.

Он нашел адвокатов Чепикову и Терентьеву. Через адвокатов на волю уходила информация о ходе следствия. Не знаю уж, что наобещали друзьям Бабаева, но они изменили показания, взяли всю вину на себя. Им очень хотелось дожить до суда. Уборщица из того общественного сортира в парке бесследно исчезла. Отправилась утром на работу, но до места не дошла, домой больше не вернулась. Чепикову контролер СИЗО приказал вымыть пол в туалете, в административном корпусе. Там его удавили гитарной струной.

А участь Терентьева тоже плачевна. Его посадили в камеру к блатным, где содержалось человек тридцать, а то и больше, а предварительно, якобы по ошибке, сообщили, что новенький – это мент и сидит за взятки. Через полчаса ошибку исправили, пришли за Терентьевым, но поздно. Его хорошо обработали, намяли бока. Умер он от того, что обломок сломанного ребра воткнулся в сердце. По факту обоих убийств возбудили дело, но результатов оно не дало, – Мельников допил чай, наклонился и потер ладонями напряженные мышцы.

– Адвокат посоветовал Бабаеву не менять показания в ходе следствия, а сделать это на суде. Все свалить на погибших подельников, а сам Бабаев, пока те насиловали и убивали, вроде как цветочки собирал. Мы установили прослушивающее устройство в кабинете, где встречался адвокат со своим подзащитным, но поздно, они обо всем уже успели договориться. Адвоката отстранили от дела, но и это мало что дало, у Бабаева появилось два новых адвоката, строчивших жалобы в прокуратуру. Мы с Шатровым только успевали отписываться и объясняться устно. Но главный сюрприз ждал нас впереди.

Психическую экспертизу Бабаеву провели в институте имени Сербского. Диагноз – шизофрения. Бабаев-старший дал одному из членов комиссии хорошие деньги, тот поделился с председателем и своими коллегами. Эксперты соглашаются на такие сделки, когда им предлагают по-настоящему большие деньги. Они мало чем рискуют. В пиковом случае два года лишения свободы или исправительные работы на тот же срок, без конфискации. В итоге эпизоды убийства остались недоказанными, Бабаеву предъявили обвинение в изнасиловании, но и здесь сорвалось. Экспертизой он признан невменяемым, получил три года принудительного лечения в психиатрической больнице, знаменитых Белых Столбах. Не случалось когда-нибудь навещать там кого-то из знакомых?

– Бог миловал, – сказал Леднев. – Один мой приятель, оператор, сошел с ума прямо на съемочной площадке. Сперва мы подумали, белая горячка, можно сказать, профессиональная болезнь. Но дело хуже оказалось. Его поместили в Ганушкина, вот туда я ездил пару раз.

– Белые Столбы совсем другое дело, – Мельников прикурил ещё одну сигарету. – Там ещё с давних времен существует нечто вроде отделения для детей важных чиновников и толстосумов. Свидания с родными и знакомыми по субботам, можно девочку привести, балычок, икорка и разные другие удовольствия. Говорят, на зону отправляют только бедных, дураков и ещё тех, кто совершил особенно громкие преступления, – это, так сказать, основной контингент. Умных и богатых лечат в Белых Столбах. Для людей с деньгами там действительно дом отдыха. А Бабаев имел в психушке все, что там вообще можно иметь. Через полтора года его выпустили из больницы под наблюдение врача-психиатра по месту жительства. Что такое наблюдение врача по месту жительства – тема отдельного анекдота. Чай там ещё остался?

Мельников потряс термос и поставил его обратно на стол. Леднев слушал молча, не перебивал. Иногда он останавливал взгляд на дальней стене раздевалки, где под плакатом Криса Дикерсона стояла плотно укутанная в два слоя оберточной бумаги картина в золоченой раме, выполненная маслом на холсте. Леднев принес её в подарок хозяину спортзала, Валерию Андронову, не принимавшему с известного режиссера абонентную плату «из принципа». Леднев гадал, понравится ли пейзаж из сельской жизни Андронову, в кабинете которого было тесно от фотографий и плакатов известных тяжелоатлетов, украшенных дарственными надписями.

– Я наблюдал издалека за этим Бабаевым, думал, рано или поздно его потянет на старое, тогда его и прихлопнем, – продолжил Мельников. – Ему не помогли бы ни вся московская коллегия адвокатов, ни мешки с папиными деньгами. Но он вел себя как пай-мальчик. Торчал целыми днями дома, на людях появлялся редко, новых компаний не заводил. Его побаивались. Прежним знакомым было известно, что Чепиков и Терентьев погибли в следственном изоляторе при невыясненных обстоятельствах. За глаза Бабаева называли психом.

Спустя пару месяцев после своей выписки он подкараулил во дворе мать той девушки Тани, своей последней жертвы. «Ну что, скотина уродливая, хотела меня до конца дней законопатить? – спросил он. – А видишь, как все обернулось. Теперь заказывай себе гроб и венки!» И так дальше в том же роде. Потом начались телефонные звонки, день начинался и заканчивался угрозами Бабаева. Надо было знать эту женщину, Антонину Федоровну, инвалид детства второй группы, она всю жизнь горбатила за двоих и вздохнула свободнее только, когда дочь пошла работать. А смерть Тани не просто сломала, а раздавила. Она стала бояться людей, а угрозы Бабаева доводили её до тихих истерик. Только после третьей встречи с Бабаевым во дворе она обратилась ко мне. Напрасно она медлила.

За Бабаевым установили наблюдение. Но он ловко выскользнул. Поднялся через чердак на крышу своего дома, вышел на улицу из другого крайнего подъезда. Антонина Федоровна находилась на дежурстве, она после смерти дочери устроилась в бюро пропусков на чаеразвесочную фабрику. Бабаев спокойно прошел в её квартиру, разбил металлическим прутом мебель, телевизор, люстру, всю посуду до последней чашки, изрезал бритвой диван, два кресла, все шмотки, что были в шкафу. Молотком раскурочил холодильник, двери. Потом он помочился на стены, навалил кучу посреди комнаты и спокойно отправился домой. На следующий день мы с участковым стоя снимали показания у потерпевшей, потому что в её квартире не на что было сесть. Это был полный разгром. Антонина Федоровна все время повторяла одно и то же: «Хорошо хоть, он не сжег квартиру, хорошо, что он не сжег». На неё жалко было смотреть. «Все равно он меня убьет», – сказала она, когда мы с участковым уходили.

Я на минуту задержался и пообещал ей один на один, что Бабаев больше никого пальцем не тронет. Она сказала, что не верит мне. Ее в жизни слишком часто обманывали, поэтому она не верит никому, особенно милиции. Она сказала, что теперь пришла её очередь умереть. Для начала я снял наблюдение с Бабаева, попросил у начальства отгул на три дня, уехал на машине на дачу, тем же вечером вернулся в Москву поездом. Распорядок дня этого хрена я знал по минутам. Каждый понедельник во второй половине дня он посещал местную «качалку», час-другой болтался возле спортзала, а домой возвращался около десяти. Я просто ждал его на лавочке возле соседнего подъезда. Ну, а дальше ты знаешь. Все на Старой площади Чикин рассказал.

– Значит, это правда, ну, рассказ Чикина? – Леднев раскрыл пачку сигарет, но она оказалась пуста. – Значит, это правда, что ты до смерти забил этого Бабаева кулаками?

Мельников смотрел в какую-то даль, видимую ему одному.

– А что, по-твоему, нужно было Бабаева из табельного оружия пристрелить? – спросил он. – Или глотку ему перерезать? Этим я брезгую. Там какой-то пенсионер видел меня из окна. Вроде меня, а может, не меня. Он вообще слабовидящим оказался. Я тогда поторопился со своим рапортом. Служебное расследование все равно прекратили. Но Бабаев-старший жаждал моей крови. Он околачивал пороги кабинетов, совал деньги кому надо и кому не надо, таскал с собой этого старика свидетеля. Думаю, кабинет Чикина он тоже не обошел. Чикин получил свои деньги и честно их отработал, но он не всесилен. Кроме того, у меня тоже были друзья, они заступились, не дали меня линчевать. Потом отец Бабаева понял, что шансы получить мою голову минимальны. Поостыл, успокоился немного, развелся с женой, купил себе еврейскую национальность и уехал в Штаты. Там начал жизнь с чистого листа. Говорят, торгует русским текстилем и очень преуспевает. Я оказался последним пострадавшим в этой истории.

– Интересно, что сказал этот парень перед смертью? – спросил Леднев, прикурив сигарету. – Наверное, он все понял, когда увидел тебя? Понял, что не жилец больше?

– Ничего он не понял, к сожалению, – Мельников сделал глоток чая. – Он был самоуверенный и нагловатый такой хрен. Даже не допускал мысли, что я его пальцем трону в его-то дворе. Когда он увидел меня, он усмехнулся так криво и спросил: «Что, с обыском пришли или как? Грязное белье у меня дома в стиральной машине. Вы ведь в этом хотите покопаться, в грязном белье?» Вот и все. Больше он ничего не сказал.

– Потому что откусил себе язык? – уточнил Леднев.

– Совершенно верно, он откусил свой поганый язык, и если тебя интересуют детали, – Мельников ухмыльнулся, – все кончилось очень быстро. Может, пять минут на все дело, может, меньше. Он чего-то там проблеял, выплюнул свой язык на траву, и я понял, что он больше десяти минут не проживет. Но он подох только через полчаса по дороге в больницу в машине «скорой помощи».

– Ладно, – сказал Леднев, – что было, то было.

– Но ты ведь не случайно вспомнил об этом именно сейчас?

– Просто слышал разные разговоры, хотелось знать, как все происходило на самом деле – и все.

– Хочешь, я задам сам себе тот вопрос, что ты мне сейчас собираешься задать? – спросил Мельников. – Вопрос, ради которого ты, собственно, и начал весь этот разговор? Ну, хочешь?

Леднев, кивнув головой, посмотрел на Мельникова с интересом.

– Ты хочешь спросить: не пора ли прийти в прокуратуру и рассказать им все, что я накопал самостоятельно? – Мельников кашлянул, сплюнул попавшую в дыхательные пути слюну. – Сейчас ситуация такова: убийце твоей бывшей жены я дышу в затылок. А прокуратура отстала от меня на километр. И вряд ли вообще меня догонит, я даже не знаю толком, занимаются ли там этим делом, или оно неделями лежит без движения. Да, я оторвался от них и хочу довести все до конца. Конечно, если ты будешь настаивать, я уступлю.

– Я не буду на этом настаивать, – Леднев похлопал Мельникова ладонью по коленке. – Все в порядке. Ты переодевайся пока, а я пойду к Валере Андронову, хочу презент ему сделать. Купил картину Наде в подарок на день рождения, но потом подумал, эта вещица не в её вкусе.

– Если там штангист на помосте изображен, тогда Андронов повесит её в углу, – сказал Мельников, открыв свой шкафчик, он выложил из него вещи, нашел часы и надел их на руку.

– Нет, это пейзаж, природа, в общем.

Леднев взял перевязанную шпагатом картину и пошел из раздевалки.

Поднявшись на второй этаж, Леднев постучал в кабинет Андронова и, не дожидаясь ответа из-за двери, вошел внутрь и поставил картину на пол. Хозяин спортклуба пил кофе и разговаривал по телефону. Он показал Ледневу на кресло и оборвал разговор, сказав в трубку, что сам перезвонит позже.

– Занятную вещицу тут купил, – сказал Леднев после взаимного приветствия. – А куда её пристроить в своей квартире не знаю, все стены уже чем-то завешаны, – он сел в кресло, развязал шпагат и освободил картину от оберточной бумаги. – Вот я о тебе и вспомнил. Подарок. Что на этих «качков» любоваться? – он осмотрел стены кабинета, увешанные фотографиями атлетов. – А здесь искусство, родная природа. Создает настроение и все такое.

Он поднял картину двумя руками и повернул её к Андронову.

– Да, родная природа, – заметил хозяин клуба кислым голосом. – Настроение, конечно, создает.

– Значит, нравится? – с надеждой спросил Леднев.

– Ну, красивая, только здесь ведь атлетический клуб, а не музей изящных искусств, – Андронов помотал головой. – Нет, не возьму, при всем к тебе уважении, не возьму. Без обид. Да и подарок слишком дорогой. Тут одна рама чего стоит. Нет, не возьму.

– Ну, дома повесишь, – не сдался Леднев. – Приятно посмотреть на такое.

– У меня дома то же самое по стенам висит: вымпелы, плакаты спортивные, – поморщился Андронов. – Я как-то природу эту, знаешь, не очень… Ни к селу, ни к городу, называется. Может, в раздевалке её повесить? Хотя, нет, спереть могут. Нет, не возьму. Хотя за то, что обо мне вспомнил – спасибо. Кофе хочешь?

Леднев вышел из кабинета Андронова раздосадованный, злой на самого себя. Во время прошлой встречи Надя сказала Ледневу, что через пять дней у неё день рождения и добавила: «Это я говорю не для того, чтобы ты мне подарок сделал. Просто для сведения, чтобы не забыл поздравить по телефону. Тем более, ты не можешь мне подарить ничего такого, чего у меня нет». Эти последние слова задели Леднева. «Значит, у тебя есть абсолютно все?» – спросил он, чувствуя, что заводится. «Почти все, кроме сыгранной в кино главной роли. Зря я тебя озадачила насчет дня рождения. Ладно, подари мне розочку. Ее лепестки я засушу в книге, стану на них смотреть зимними вечерами и тебя вспоминать. Это будет мой маленький гербарий», – Надя рассмеялась, и этот смех больно уколол Леднева.

На следующий день он взял такси и поехал к Дому художника на Крымской набережной, решив, что хорошая картина – достойный подарок женщине. От обилия картин, выставленных художниками вдоль набережной, зарябило в глазах. Предложение явно превышало спрос. Сомлевший от жары, от бьющего в глаза солнца Леднев, сняв и забросив за спину пиджак, брел вдоль бесконечного ряда полотен, висящих одно над другим в четыре ряда до самой земли, останавливался, разглядывал картину, на которой остановился взгляд и брел дальше. Художники, загоревшие до черноты, сидели на ящиках, играя в карты или домино, пили воду, болтали друг с другом, словно вовсе не их картины выставлены здесь на продажу. «Еще четверть часа этого хождения и со мной случится солнечный удар», – решил Леднев.

Тут он вспомнил, что Надя родилась, и первые десять лет своей жизни провела в деревне, пока её родители не перебрались в рабочий поселок. Значит, ей приятно будет увидеть какой-нибудь сельский пейзаж, вспомнить родные места, – эта мысль, плотно засевшая в голове, показалась Ледневу, утратившему возможность трезво соображать, весьма разумной.

«И в самом деле, что может быть лучше сельского пейзажа? – спросил Леднева дедок в мятом пиджаке и очках в пластмассовой оправе. – Ведь это же наша родная природа, наши корни». Дедок ничем не походил на художника, тем не менее, его кисти принадлежали не менее двадцати картин из сельской жизни, выставленных во втором ряду у гранитного парапета набережной. Рассуждения старого художника показались Ледневу убедительными.

«Возьмите тогда вот эту. „Сторожка лесника погожим днем“, такое у неё название, – дед чмокнул губами и посмотрел на Леднева. – С натуры рисовал. Повесите у себя, лесным духом будто потянет». Леднев разглядывал сторожку, лесную поляну и думал, что хоть Надя никогда не жила в семье лесника, картина ей понравится, уже точно, это лучшее произведение сельского художника. Леднев спросил цену и поморщился, когда дед ответил. «Это в долларах, конечно. Картина зеленая и деньги должны быть зелеными», – добавил он скороговоркой и заулыбался, ослепив Леднева блеском металлических зубов.

Леднев привез картину домой, принял душ и полчаса полежал на кровати. Только после этого он освободил картину от упаковочной бумаги, вбил в стену гвоздь и повесил на него полотно, чтобы как следует его разглядеть. Потратив на созерцание «Сторожки лесника» четверть часа, Леднев решил, что дедова мазня никуда не годится, а он, Леднев, сделал неудачное приобретение, потому что перегрелся на солнце.

– Ты накаркал, не взял Андронов картину, – сказал Леднев, вернувшись в раздевалку. – Может, хоть ты возьмешь эту избушку на курьих ножках? Все-таки природа. Создает настроение, – последний аргумент, показалось Ледневу, должен подействовать. – Посмотришь на картину, кажется, в лесу только что побывал, – он развернул оберточную бумагу и поднял картину перед Мельниковым.

– Не знаю даже, что сказать, – тот с видимым сомнением разглядывал полотно. – По-моему, твой вкус начинает портиться. Но если жене не понравится, обратно принесу.

– Вот и хорошо, – обрадовался Леднев, быстро запаковал картину и завязал веревку. – А жене обязательно понравится, даже не сомневайся.

Вместе они вышли из спортклуба, Леднев бережно поставил картину на заднее сиденье «Жигулей» Мельникова и только тогда вздохнул с облегчением.

– А что с этой Надей у тебя? – спросил Мельников, приглаживая растрепавшиеся волосы. – Что-то серьезное?

– Сам не знаю, – честно ответил Леднев. – Странная эта связь, у меня такого ещё не было. Кажется, я немного запутался. Но соблазн оказался выше меня.

– Столько женщин вокруг, но ты выбрал именно эту, – спасаясь от ветра, Мельников под горло застегнул «молнию» зеленой куртки. – У тебя ещё не кончились старые неприятности, по этому городу, по этим мостовым разгуливает убийца твоей бывшей жены, а ты уже ищешь новые неприятности.

– Я ничего не ищу. Просто встретил женщину, которая мне нравится, хорошую женщину. Ну, кто виноват, что до меня её встретил мой спонсор Некрасов?

– Решай сам, – Мельников протягивая руку.

– Подожди. Открой мне ту дверцу, не могу разговаривать здесь, весь рот песком забит, – он сплюнул, обошел машину сзади и забрался на сиденье рядом с водителем. – У меня просьба. Слушай, Егор, мне нужна пушка. На случай самообороны. У тебя ТТ есть?

– У меня много чего есть, – неопределенно ответил Мельников. – Только ТТ тебе ни к чему. Сейчас лето, жарко. Где ты его собираешься носить? За поясом безрукавки? Да он весит полкило. Для ближнего боя такой пистолет не нужен. Большой вес, большой заряд патрона, высокая скорость пули. Это не то, что тебе требуется для душевного спокойствия. Хочешь ПМ?

– Даже не знаю. Так себе пистолет.

– Ну вот, предлагаешь нормальную пушку – морщится, – Мельников щелкнул языком. – Легко умещается в кармане, девятый калибр. Чего ещё тебе надо? Гранатомет? Главное, на этот ствол у меня лицензия. Если тебя с ним возьмут, скажешь, я был у тебя в гостях и оставил по рассеянности. Теперь ты хочешь вернуть пистолет хозяину. Это все, что я тебе могу предложить. Прямо под твоим сиденьем в тряпочке. Обойма снаряжена. Носи за поясом под курткой или пиджаком.

Он наблюдал, как Леднев, согнувшись, вытащил из-под сиденья предмет неопределенной формы, завернутый в грязноватую тряпицу. Леднев быстро сунул пистолет во внутренний карман пиджака, а тряпку отправил обратно под сиденье.

Шатров ожидал Мельникова на лавочке возле летней эстрады парка «Сокольники». Издали своим унылым видом он напоминал любовника, потерявшего в ожидании дамы последнюю надежду на встречу. Но если подойти ближе и посмотреть в лицо Шатрова, становилось ясно, что в своем теплом, не по погоде пиджаке он парится здесь и слушает болтовню сидящих рядом великовозрастных подружек вовсе не из-за своего большого чувства к женщине, а пришел сюда по делу. Мельников, появившись откуда-то из-за спины, похлопал Шатрова по плечу.

– Виноват, – и развел руками.

– Еще пять минут и я ушел бы.

– Я тебе мороженое куплю, – сказал Мельников, за разговором с Ледневым он действительно потерял много времени, опоздал на встречу и теперь чувствовал свою вину.

Мельников сел на лавочку и протянул Шатрову раскрытую пачку сигарет. Солнце зарылось в глубокую белую тучу, порывы ветра разогнали повисший над асфальтом зной.

– Я перелопатил всю картотеку, – сказал Шатров, затянувшись сигаретой, – этот Ярцев, понятно, у нас отметился. Нашел я его по пальцам, которые он оставил в квартире убитой Агафоновой. Довольно удачная инсценировка самоубийства и вдруг промашка – эти пальцы. Видимо, он рассчитывал, что смертью пьянчужки Агафоновой всерьез никто заниматься не станет. Скорее всего, этот расчет оправдался бы, не свяжи прокуратура смерть Агафоновой со смертью Ледневой. Рано или поздно это случается со всеми преступниками, начинают верить в свою безнаказанность, тупость милиции, инстинкт самосохранения притупляется… Ты лично следственной группе помог. Теперь личность преступника установлена, дело из прокуратуры передают в следственную часть МУРа. Значит, не через неделю, так через месяц этого Ярцева возьмут.

– По эпизодам убийств все улики против Ярцева косвенные, ни одного свидетеля. Думаю, в суде удастся доказать два эпизода мошенничества. Получит он свою золотую пятерочку и, глядишь, через пару лет встретим его где-нибудь здесь, в Сокольниках, на центральной аллее: «Здравствуйте, гражданин Ярцев. Как поживаете?» «Не жалуюсь, гражданин начальник, спасибо». Вся доказательная база на соплях держится, и ему это известно.

Шатров вынул из кармана две фотографии и протянул их Мельникову.

– Вот герой твоего романа, анфас и профиль. Симпатичный на вид мужик. Волевой подбородок, правильные черты лица. Похож на актера театра на Таганке, как его там, не помню. Всегда положительных героев играет. Так вот, Ярцев – это псевдоним. Настоящая фамилия Никитин Максим Семенович. Родился сорок три годика назад, в Омске. Закончил заочный химико-технологический институт, по специальности не работал, около двух лет трудился на городском телефонном узле в отделе развития. Вынужден уйти оттуда, в обход очереди помогал людям установить телефоны. Затем на три года след Ярцева обрывается. Чем он занимался все это время – неизвестно.

Попался он на том, что собирал с граждан деньги на покупку земельных участков. Местное ГУВД пострадавшие завалили заявлениями. Действовал он не очень ловко, Никитина арестовали, но денег при нем не оказалось. Тогда он получил по обвинению в мошенничестве четыре года общего, освободился через три года за примерное поведение. Потом он вынырнул в Питере, основал там по подложным документам городскую финансовую компанию, директором которой стал некий Маслюк Игорь Степанович. Позже выяснилось, что документы у Маслюка украли и по этим краденым документам зарегистрировали фирму. Никитин сошелся с одним из руководителей отдела корсчетов Сбербанка, при его поддержке получил кредит и конвертировал деньги. В том же Питере действовала другая финансовая компания «Артис», учредителем которой по документам являлся некий Старостин, он же Никитин, он же Ярцев. Компания собирала деньги с вкладчиков под договоры займа, но за четыре месяца своего существования не провела ни одной финансовой операции. Деньги исчезали неизвестно где. Когда подошел срок выплат по договорам займа, исчез и сам Никитин.

Его искали в Питере. Но он перебрался в Москву и надолго залег на дно. Очень верный ход. Сам знаешь, в Москве можно жить годами без паспорта и прописки и не попадать в поле зрения милиции, если правила дорожного движения не нарушать. По моим подсчетам, Ярцев давно обеспечил себе старость, но успокаиваться не собирался. А дальше ты лучше моего знаешь.

– Ну, в московской карьере Ярцева тоже ничего нового не появилось, – Мельников задумчиво смотрел на фотографии. – Те же финансовые аферы. Надо отдать ему должное, действует он с размахом, умеет обставить это действие. На тот же завод «Стройпластмасс» он пачками возил банкиров, руководителей компаний. Показывал им огромное здание цеха, кстати, ему не принадлежащее, оборудование для выпуска линолеума, план перспективного развития. В Москве он действовал под своим любимым псевдонимом Ярцев. Все это оборудование уже было десять раз перезаложено и продано с предоплатой, а новые кредиты все текли и текли. По натуре он одиночка, недоверчив, для каждого дела набирает новых статистов. А директора завода «Стройпластмасс» он, как мне кажется, взял в дело. Но этим эпизодом пусть занимается управление по борьбе с экономическими преступлениями.

– А Леднева? – спросил Шатров. – Она-то Ярцеву на кой ляд понадобилась? Вот этого я понять не могу. Мокрые дела не его профиль. А тут он вляпался.

– Убийство Ледневой приближается к планке совершенства, все сделано более чем грамотно, – Мельников убрал фотографии в карман. – А понадобилась ему Леднева только потому, что для следующей аферы требовались новые действующие лица. Только поэтому. Пойдем пройдемся немного, – Мельников встал.

– Так вот, когда Ярцев обосновался в Москве, он одно время жил у подруги Ледневой, той самой Агафоновой, – продолжил Мельников. – Для Агафоновой это была черная полоса жизни, она осталась без работы, почти без денег. Ушел муж, предварительно получив хорошую доплату за обмен большой престижной квартиры на другую, в ветхом доме у кольцевой дороги. А тут приехал знакомый из Ленинграда, то есть Ярцев, которому она временно, пока он не подыскал себе приличного жилья, уступила комнату. Ярцев пожил у неё около двух месяцев и съехал на новое место. Но он вспомнил об Агафоновой спустя года полтора, когда для следующей аферы ему понадобились новые люди. Сама Агафонова для его игры не годилась, она давно потеряла облик прежней лощеной актрисы, быстро постарела, опустилась.

Но у Агафоновой оставались кое-какие знакомые из её прежней жизни. Леднева, например. Эта кандидатура подходит по всем параметрам. Внешне привлекательна, ничего не понимает в бизнесе, ведет довольно замкнутый образ жизни и нуждается в деньгах. Но возле Ледневой вьется этот красавчик Лучников, который только тем и занят, что тянет из неё последние деньги. Ярцев организует якобы случайную встречу с Ледневой в ресторане, где присутствует и Лучников. Ярцев, хорошо понимая, что за фрукт Лучников, легко его отшивает. Между ним и Ледневой устанавливаются дружеские доверительные отношения.

Обойдя центральную клумбу по широкому периметру, Мельников с Шатровым пошли на второй круг.

– Агафонова во время встречи со мной сыграла одну из своих ролей. Несчастная женщина, порядочная и несчастная, но обиженная людьми. В эту роль ей и вживаться не надо. Все выглядело очень достоверно. Ярцеву ничего не стоило завоевать доверие, и даже сердце женщины. Он убеждает Ледневу начать собственный бизнес, снимает небольшой подвальчик в одном местном НИИ, вместе с Ледневой идет в регистрационную палату и регистрирует ТОО по её документам. Я читал устав этого товарищества, там много что понаписали: закупка за рубежом товаров народного потребления, какие-то платные услуги населению и прочая ерунда.

Ярцев заключал с организациями и предприятиями, коммерческими и государственными, липовые договоры о совместной деятельности. Это уже не новый фокус, который позволяет делать деньги из воздуха. Скажем, ты директор какой-нибудь государственной конторы, заключаешь с ТОО договор о совместной деятельности. Это товарищество якобы сделало в твоем офисе скрытую электропроводку или поменяла старые унитазы на новые. Перечисляешь товариществу деньги за эту работу. Там их обналичивают, оставляя себе два-три процента комиссионных, остальное отдают обратно грязным налом. По ведомости работники твоей конторы получают гроши и платят с этих грошей мизерный налог. Основную часть денег ты выписываешь им наличманом без всяких ведомостей, платежек и так далее.

Итак, Ярцев оставляет себе два-три процента, а это хорошие деньги с большого оборота. Главбух товарищества, старушка-бабушка, переводит заработанные Ярцевым деньги со счета на счет другой его фирмы. Ярцеву остается забирать и конвертировать выручку. При этом он ни за что не отвечает. Леднева нужна для того, чтобы она, генеральный директор этой лавочки, подписывала финансовые документы. Если возникнут проблемы, на неё можно повесить всех собак. Просто, и никаких капиталовжений, кроме как платы за аренду подвала.

Шатров на минуту задумался.

– Но откуда у тебя эта информация?

– Я нашел эту бабушку бухгалтера, – просто ответил Мельников. – Она ведь ни от кого не пряталась, не ушла в бега. Ей без малого семьдесят, подрабатывала деньжат к пенсии. Ярцев её не баловал, положил старухе скромный оклад государственного служащего. Но она и этому была рада. Эта бабушка много чего рассказать может. А поскольку я лицо не официальное и хорошо плачу за информацию, со мной она говорила откровенно. В начале года Ярцев заключил договор с ответственным работником одного муниципального округа. По этому договору фирма, которой руководила Леднева, обязалась капитально отремонтировать электрооборудование в нескольких муниципальных домах. Какую взятку получил этот хрен из муниципалитета – разбираться не мне. Приемо-сдаточные акты он подписал. Деньги за невыполненные работы поступили на расчетный счет фирмы Ледневой.

Спустя неделю, они должны были по фиктивному договору поступить на счет несуществующей фирмы Ярцева. Дальше конвертация и перевод валюты в Прибалтику на корсчет одного европейского банка, где Ярцев держит свои трудовые сбережения. Отработанная схема, минимальный риск. И вдруг случается дикий, неожиданный сбой. Поступившие со счета деньги, сама Леднева снимает со счета и конвертирует. Куда девалась основная сумма, а это примерно сто восемьдесят тысяч долларов, неизвестно. Скорее всего, Ярцев вернул себе деньги.

– Украсть деньги у Ярцева, такие деньги украсть, – Шатров потер лоб ладонью. – Да, смелый поступок, безрассудный и, главное, совершенно безнадежный. Интересно, на что она рассчитывала? Думала, Ярцев ей простит? Это же смешно. У него жива мать, она полуслепая, проживает в доме казарменного типа, без удобств, с сортиром на улице, хотя сыну ничего не стоит купить ей приличную квартиру. И у такого человека воровать деньги… Это самоубийство.

– Остается только гадать, почему Елена Викторовна решилась на это. Возможно, к тому времени она поняла, чем занимается Ярцев. Подумала, украсть деньги у вора не преступление. Возможно, действовала под влиянием минутного настроения, душевного порыва. Когда рядом с тобой большие деньги, ты можешь их взять, люди, даже самые рассудительные, почему-то свой рассудок теряют. Твердого логического объяснения здесь нет. Думаю, когда Ярцев приехал к ней на дачу разбираться в происшедшем, она наплела, что деньги по фальшивому платежному поручению получил какой-нибудь жулик. Скорее всего, так.

Леднева ведь хорошая актриса. Представляю, как она перед Ярцевым заламывала руки, плакала: ах, ох, нас с тобой обокрали, нас пустили по миру. Вспоминала все уместные к случаю реплики из старорежимных водевилей. Думала, если эта роль окажется убедительной, произведет на Ярцева впечатление, то она останется живой-здоровой, да ещё и богатой. К приходу Ярцева она надела свое самое красивое вечернее платье, она хотела очаровать его, влюбить в себя, сделать с ним все, что угодно. Успех этого бенефиса – жизнь, провал – смерть. Да, прав оказался классик, жизнь – это театр.

Шатров молча дымил сигаретой.

– Жизнь – театр, – повторил он за Мельниковым.

– А дальше оставалось разобраться с Агафоновой, – сказал Мельников. – Она-то все поняла, знала убийцу своей подруги. Агафонова могла вывести милицию прямо на него. Видимо, после моего визита к ней Ярцев забеспокоился и решил действовать. В доверительной беседе за рюмкой она могла болтать лишнее. Мне Агафонова много не сказала, я не нашел к ней правильного подхода. Дальше возможны два варианта развития событий. Вариант первый. Ярцев сматывает удочки. Заводит новые документы и уезжает за границу. Этот вариант я допускаю теоретически. После смерти Агафоновой он почувствовал себя увереннее, думает, подходов к нему не осталось. Он опять ляжет на дно, сменит документы, не торопясь, подыщет новых статистов и возьмется за дело.

– Чем я могу тебе помочь?

– Одна услуга, дружеская услуга, – Мельников смотрел куда-то вдаль, то ли на красную от цветов клумбу, то ли на дальние кроны берез в первых желтых листьях. – Если ваши ребята выйдут на Ярцева раньше меня, они вряд ли станут сразу его брать. Установят наблюдение, попросят разрешение на прослушивание разговоров, станут пасти его, чтобы взять с поличным на следующем деле. Такая операция может закончиться очень быстро, в считанные часы, а может тянуться неделями. Мне нужно, если милиция окажется проворнее меня, мне нужно знать, где найти Ярцева. Клянусь, это последняя к тебе просьба, самая большая. Впредь будешь просить меня только ты. Ни в чем тебе не откажу.

– Ты всегда так говорил, – Шатров тяжело вздохнул. – Я ведь не золотая рыбка.

– Но ведь ты очень постараешься? – Мельников остановился и заглянул Шатрову в глаза. – Простой обмен информацией.