Глава 30

Чуть свет начал трезвонить телефон.

Выскочив из нагретой постели, из сладкой утренней дремы, Вербицкий схватил трубку. Шепотом, чтобы не разбудить жену, сказал «але» и услышал короткие гудки отбоя. Он взглянул на круглые настенные часы, охнул и полез под одеяло. Но заснуть не удалось, через четверть часа снова грянул телефонный звонок. Какой-то мужчина отвратительным гнусавым голосом настойчиво просил позвать Василия Васильевича, долго не мог сообразить, что не туда попал и спрашивал «Как же так?» Вербицкий снова занял место на кровати, долгов ворочался, не мог улечься удобно и, наконец, понял, что сон не вернется. Проснулась жена и тоже стала ворочаться и вздыхать. «Черт побери», – сказал Вербицкий, раздраженный этими беспричинными вздохами, сбросил с себя одеяло и сел на кровати.

И тут телефон зазвонил снова. На этот раз соединили правильно. «Это вы Валерий Александрович?» – Вербицкий сразу узнал голос Галины Родионовны, хозяйки, у которой он снимал квартиру в Черемушках. Эта бестактная баба даже не подумала поздороваться или извиниться за ранний звонок. «Это я», – Вербицкий насторожился. Добрых вестей он не ждал, тем более не ждал их от квартирной хозяйки. Три месяца назад она тоже звонила чуть свет, не поздоровалась, и сходу объявила, что повышает цену за аренду квартиры. А если Вербицкий не желает платить по новому прейскуранту, то может съезжать с места хоть завтра же. Удивительно наглая особа и такая жадная, что можно только удивляться. Что на этот раз? Вербицкий оглянулся на жену и крепче прижал трубку к уху.

– Я вас слушаю.

– Слушает он, – передразнила хозяйка. – Мы, когда договор на квартиру заключали, то о чем речь вели? Что вы станете следить за состоянием жилплощади – вот о чем. Чтобы трубы и краны не текли. Говорили об этом? Говорили.

Галина Родионовна обыкновенно задавали вопросы, и сама же на них отвечала. Вербицкий молча слушал хозяйку, стараясь догадаться, куда та клонит. Свободно разговаривать с Галиной Родионовной в присутствии жены он не мог.

– И что сегодня? – задала очередной бессмысленный вопрос хозяйка. – Ночью труба протекла. Прорвало её что ли? Не знаю уж, как это называется. А вас, разумеется, на квартире не было. Мне звонят соседи снизу. Хотят дверь выламывать в мою квартиру. Хорошо я им свой телефон оставила и живу рядом. Помчалась туда, как паровоз. Стояк перекрыли, а трубу в квартире ещё и не чинили. Жильцы без воды сидят. Выходной день, что делать? То ли со слесарем договаривайся, то ли аварийку вызывай. Как вы сами на это смотрите?

Вербицкий промолчал, ожидая, когда хозяйка сама ответит и на этот вопрос, но и она молчала.

– Я на это просто смотрю: если потекла труба, надо её чинить, – Вербицкий снова обернулся на жену, кажется, она задремала. – А какие ко мне претензии? Я что ли эту трубу продырявил?

– Какие претензии? И он ещё спрашивает. Обещал за квартирой следить. Сам все бросил, живет неизвестно где. Спросить не с кого. А кто за протечку нижним жильцам платить станет? РЭУ не станет, и я не стану. И я тут целый день сидеть не могу, слесаря дожидаться. У меня мать больная, я ехать сейчас к ней должна. Вот так, приезжай немедленно и жди водопроводчика. Я уж воду собирали, собирали… А он: какие претензии?

– Хорошо это без проблем, – сказал Вербицкий, решивший сейчас не грубить хозяйке. Сперва нужно выяснить, не сунула ли она нос в вещи и вообще, все ли на месте. – Я приеду. Сейчас оденусь и приеду.

– Не сейчас, а сейчас же, – протявкала хозяйка. – Я долго ждать не могу, у меня мать болеет.

«Что б она сдохла», – подумал Вербицкий и чуть не скрипнул зубами от злости.

– Хорошо, сейчас же, – поправился он. – Штаны хоть можно надеть?

Он бросил трубку и чуть не разбил телефонный аппарат.

– Куда это ты уже собрался? – спросила Таня сонным голосом.

– Да пациентка одна беспокойная попалась, – ответил Вербицкий. – Ей кажется, что я не так, неправильно лечу. Надо ехать.

– А что за труба? – жена повернулась лицом к Вербицкому. – Какая ещё труба?

– Труба? – переспросил он. – Ну, обыкновенная, металлическая. Такая труба, которой не мешало бы этой стерве по башке шарахнуть. Со всего маху. Вот какая труба.

– Мы же хотели сегодня сходить на Крымский вал в дом художника, – Таня села на кровати.

– Значит, отменяется Дом художника, – Вербицкий, подтянув трусы, подошел к шкафу и начал копаться на полках. – В этот Дом одни придурки ходят, всякие бездельники, люмпены. Словом, вшивота одна. А мне некогда этой дурью заниматься, – хозяйка крепко завела Вербицкого, так крепко, что он больше не мог и не желал скрывать раздражения. – А ты спи. Сны смотреть интересней, чем по этому дому придурков шастать.

– Да что с тобой? – Таня с тревогой посмотрела на Вербицкого. – Почему ты такой злой?

– Потому что все такие добрые, – огрызнулся он, просовывая ноги в брючины. – Кому-то надо быть злым, раз все добрые.

Вербицкий, наскоро умывшись, выскочил на кухню и влил в горло чашку чуть теплого кофе.

– Ты свой чемоданчик не взял с лекарствами, – вслед за ним в прихожую вышла жена, стала наблюдать, как Вербицкий собирается. – Принести?

– Не надо чемоданчика, – Вербицкий зашнуровал ботинки. – Сегодня я буду лечить словом. Добрым словом, психотерапией заниматься. А лекарства этой женщине все равно не помогут, пустой номер эти лекарства.

– Что она при смерти, умирает что ли? – не могла сообразить жена.

– От неё дождешься, умрет такая, – Вербицкий надел куртку.

– Валера, какая муха тебя с утра укусила?

– Иди спать, нечего тут слоняться. Хоть бы дело себе какое нашла, а не болталась целыми днями по квартире.

Вербицкий чуть не назвал жену грубым словом, но сдержался, вышел на площадку и запер за собой дверь. Показалось, Таня заплакала. И черт с ней, может, со слезами немного дури выйдет.

Сев в свои потрепанные, давно не мытые «Жигули», Вербицкий, чтобы отвлечься, включил радио, но по всем программам передавали такую чушь, что на душе сделалось совсем тошно. Он выключил радио, попытался сосредоточиться на собственных проблемах. Терпеть капризы сволочной хозяйки дальше нельзя: сегодня она приведет водопроводчика, завтра милиционера. Она слишком любопытна, сует свой нос во все щели, у неё хватает наглости спрашивать, что хранил жилец в трех чемоданах и нескольких сумках. «Может, хорошие вещи есть, на продажу?» – как-то спросила она. «Я не барыга с рынка и вещами не торгую, – резко ответил Вербицкий. – Да и вещи эти не мои». Но любопытство хозяйки только разгорелось.

Не исключено, Галина Родионовна откроет квартиру своим ключом, как сегодня, попытается влезть в чемоданы. Но это очень хорошие, добротные чемоданы и сумки, с надежными замками, в одиночку баба их не откроет. Так пригласит какого-нибудь пьянчужку слесаря и тот ей в два счета… Вербицкий представил, как Галина Родионовна примеряет у зеркала роскошные норковые шубы из большого чемодана, сортирует на кухонном столе золотые кольца, броши, браслеты, высчитывает их стоимость и решает, как бы ловчее обуть квартиранта. Инсценировать кражу? Но такая инсценировка представляется более чем сомнительной. Квартиру за стальной дверью с сейфовыми замками обчистить затруднительно. Тут уж не до инсценировок, с такой-то дверью. Но, возможно, эта стерва осуществит какую-нибудь хитроумную комбинацию, каверзу которая нормальному человеку и в голову не придет.

Раздраженному и взвинченному Вербицкому казалось, что хозяйка на все способна, на любую подлость и предательство. Большую часть ценностей и деньги Вербицкий хранил в ячейках, арендованных в двух разных банках. Но шубы и палантины в ячейки не засунешь и в камеру хранения не сдашь. Поэтому сегодня же следует заняться поисками новой надежной квартиры, а уже завтра съехать от этой Галины, будь она трижды неладна. Иначе жди беды.

Припарковав «Жигули» между каким-то фургоном и ржавым гаражом, он вылез из машины, вошел в подъезд и пешком поднялся на третий этаж. Дверь квартиры оказалась приоткрытой, Вербицкий прошел внутрь, осмотрелся по сторонам, услышал доносившееся из ванной комнаты металлическое позвякивание слесарного инструмента.

– Пришли уже? – из комнаты вышла Галина Родионовна, одетая в пальто, с лицом озабоченным и недовольным. – А я сижу, как на иголках. Мать болеет, сама еле на ногах держусь, такая слабость.

Вербицкий снял куртку и ботинки, внимательно осмотрел пол в коридоре. – А ведь все сухо, – наконец, сказал он. – Видно, воды и вылилось две капли. – Господь с тобой, я уж собирала воду, уж собирала её, – хозяйка замахала руками. – На карачках целый час ползала, пока все собрала.

– Хорошо, хорошо.

Вербицкий кивнул, прерывая дальнейшие объяснения. Он прошел в комнату, распахнул створки шкафа, бегло, на взгляд, проверил, целы ли чемоданы, так ли стоят, как он их оставил в прошлый свой приезд. Кажется, все на месте. Раскрывать чемоданы и сумки, перебирать вещи, когда хозяйка дышит в спину, разумеется, нельзя. Говорить о том, что он решил съехать с квартиры, Вербицкий пока не стал, всему свое время, а Галине вперед уплачено.

– Хозяйка, в кухне надо кран-буксу менять, – в дверях комнаты появился Егоров, небритый, в заляпанной маслом куртке армейского образца. – А в ванне прокладочки поменять надо и сифон посмотреть. Засор у вас. Делать или как? – Егоров икнул.

– Делайте, все делайте, – закивала Галина Родионовна. – Раз уж пришли, делайте все, чтобы соседей больше не заливало.

– Так прокладки мои личные и кран-букса моя, – слесарь повертел в руках гаечный ключ. – Делать?

– Говорю же вам, делайте все, – хозяйка едва не притопнула каблуком. – Чините. А вот мужчина, – она показала пальцем на Вербицкого, – он с вами рассчитается.

– Добро, – кивнул слесарь и удалился.

– Что там прокладка, всю систему надо менять, – невесело сострил Вербицкий.

– Кукую систему? – навострила уши хозяйка Поведение водопроводчика.

– Это шутка.

– Оставайтесь здесь и за всем проследите, – скомандовала Галина Родионовна. – И с нижними соседями придется вам объясняться, если они придут, – она повернулась, чтобы уйти.

– Подождите, – остановил хозяйку Вербицкий. – Кажется, я вам плачу хорошие деньги, на них можно две такие квартиры снять. Поэтому я не обязан сидеть в свой выходной с водопроводчиком и объясняться с какими-то нижними жильцами. У меня другие планы.

– Если ты снял квартиру, то именно ты за неё отвечаешь, а не Пушкин, – на этот раз Галина топнула каблуком об пол. – Я и так тут грязную воду языком вылизывала. А он не обязан. Совсем некоторые совесть потеряли, – она зыркнула на Вербицкого горящими злостью глазами, повернулась и быстро вышла из квартиры, хлопнув металлической дверью.

– Вот же стерва, сука поганая, – Вербицкий пнул ногой шкаф. Выглянув в окно на темно-серый осевший снег, унылый пейзаж московского двора, он прошел коридор, остановился в дверях ванной комнаты и стал разглядывать свежие царапины на муфте водопроводной трубы. Слесарь, отклячив зад, копался под раковиной.

– Долго еще? – спросил Вербицкий.

– Это как получится, – запыхтел под раковиной мужик.

– Значит, с меня причитается?

– С тебя много чего причитается, – вежливый слесарь высунул голову из-под раковины и посмотрел на Вербицкого странным изучающим взглядом. – Ноги совсем затекли, – пожаловался он, сокрушенно покачал головой и поднялся на ноги. – Старею видно. Раньше мог на корточках целый день просидеть. Были времена.

Егоров мечтательно посмотрел в потолок и, сделав полшага к Вербицкому, застывшему на пороге ванной, с силой ударил его кулаком в лицо. Поведение слесаря оказалось настолько диким, непредсказуемым, а удар настолько резким, что Вербицкий не успел защититься. Он успел лишь слегка отклонить голову в сторону. Кулак попал в верхнюю челюсть, Вербицкий шагнул назад, едва не оступился на порожке ванной. Егоров коротко развернулся и съездил Вербицкому в ухо.

– Ты чего, чего ты? – ошалело пробормотал Вербицкий.

Он, продолжая отступать в глубину коридора, увидел короткий замах правой руки сумасшедшего водопроводчика. Последний, удар, мощный, сокрушительный, пришелся в нижнюю челюсть, он просто срубил Вербицкого с ног, отбросил назад. Свет в глазах померк. Падая, Вербицкий зацепил затылком стену. Стало больно дышать, казалось, грудная клетка не поднимается, будто на неё свалили груду кирпичей. Открыв глаза, Вербицкий увидел перед собой потолок коридора. Гнусно плотоядно улыбающийся водопроводчик сидел у него на груди – Ты жив? – спросил водопроводчик.

– Жив, – ответил Вербицкий и в ту же секунду получил тычок открытой ладонью по передним зубам.

Вербицкий застонал. Напрягая спину и бедра, он постарался сбросить с себя нападавшего, но тат заломил Вербицкому кисть руки, до черноты в глазах, до хруста в суставах. Вербицкий чувствовал, как полость рта быстро заполняется густой сладкой кровью и острыми осколками зубов.

– Говори, а то убью, – прорычал сверху водопроводчик. – Не молчи, сука.

– Я не молчу, – подавившись кровью, ответил Вербицкий, только для того, чтобы хоть что-то сказать. Дикость происходящего, унижение, боль… Вербицкий снова попытался оттолкнуться ногами и выгнуть спину, и тут же получил справа и слева, в глаз и в челюсть.

– Вот и не молчи, – казалось, голос водопроводчика доносился из далекой дали, откуда-то с поднебесья. – Не молчи только, сука.

– Да я не молчу, – Вербицкий приоткрыл целый глаз, выплюнул изо рта мешавшую дышать кровь.

– Вот и не молчи.

Водопроводчик ударил Вербицкого кулаком в основание носа. Боль оказалась такой нестерпимой, что Вербицкий не смог сдержать крика, хлынувших слез. Эти слезы боли заволокли весь окружающий мир. Сквозь забытье Вербицкий чувствовал, что его волокут неизвестно куда, дергая сразу за обе руки, заламывают левую кисть. А слезы все лились и лились, их было так много, что Вербицкому казалось, он промок насквозь, что он захлебывается в собственных слезах, тонет в них.

Он открыл глаз, обнаружив себя лежащим на полу, но уже не в прихожей, а в комнате у окна, рядом с батареей центрального отопления. Сумасшедший мужик стоял над ним и тонкой струйкой лил из графина воду на голову. Вербицкий попытался пошевелить левой, неудобно заломленной рукой, но лишь звякнули наручники, больнее стянул запястье стальной браслет.

– Ожил? – спросил слесарь.

– Ожил, – ответил Вербицкий, испугавшись своим молчанием вызвать новый приступ ярости сумасшедшего.

– Поговорить хочешь?

– Хочу говорить, – язык за что-то цеплялся, двигался совсем туго.

– Тогда рассказывай, – мужик поставил пустой графин на подоконник.

– Что рассказывать? – Вербицкий сплюнул кровь изо рта себе на рубашку.

– Ну, чего-нибудь веселенькое расскажи. Например, сколько ты людей ухлопал из-за денег. А я послушаю и посмеюсь.

– А, вон оно что, – смысл происходящего стал немного проясняться. – Вот, значит, как вышло… Тьфу, зараза. А ты кто? Откуда ты взялся?

Голова Вербицкого шла кругом, пол и потолок менялись местами.

– Ты лучше не задавай вопросов, – Егоров снял грязную армейскую куртку и бросил её на пол. – Вдруг я отвечу правду. Тогда придется тебя убить. А я обещал одному приличному человеку сдать тебя живым. Хочешь, ещё воды полью на голову?

– Не надо, – Вербицкий прикоснулся свободной рукой к поврежденному глазу, но онемевшая вывернутая рука слушалась плохо, пальцы никак не находили глаза. – У меня глаз цел или как?

– Цел.

Егоров ногой придвинул себе стул.

– Ты мне не ответил на вопрос. Сколько человек ты убил?

– Я больше спас, чем убил. Я всю дорогу работаю на «скорой» и вернул с того света столько людей… Столько жизней спас, что, и числа не помню. Счет в мою пользу. И мне будет, чем оправдаться там… На небесах.

– И ты действовал всегда один?

– Один. На хрен мне помощники?

– Я верю.

– А мне срать, веришь ты или нет.

Приподняв голову, Вербицкий посмотрел на свою голую грудь, на разорванную до пупа сорочку, пропитанную кровью и водой. Он выплюнул изо рта осколок мешавшего говорить зуба. В глазах Вербицкого Егоров, неподвижно сидевший на стуле, двоился, расплывался, превращаясь в мутное пятно, переворачивался с ног на голову. Вербицкий не хотел, боялся снова лишиться чувств.

– Значит, ты заодно с ментами? – выдавил он из себя. – Тьфу. И сколько тебе заплатили за мою голову? Или просто премию в размере оклада пообещали?

Неожиданно для себя Вербицкий рассмеялся в лицо Егорова, рассмеялся странным лающим смехом. Этот смех оборвался судорожным нутряным всхлипом.

– Сейчас ждешь ментовской подачки? – Вербицкий сплюнул. – Решаешь, что на премию купить? Себе штаны или жене юбку.

Вербицкий попытался улыбнуться, но улыбка быстро сошла с лица, любое движение причиняло боль.

– Я не работаю на милицию, если тебе от этого легче, – сказал Егоров. – Хочешь сигарету?

– У меня зубов не осталось, чтобы её во рту удержать, – Вербицкий чуть слышно застонал от боли. – Скажи мне… Просто ответь. За большие деньги с тобой можно договориться?

– За твои грязные деньги – нет, – ответил Егоров.

– Все деньги – грязные, – головокружение постепенно проходило, но Вербицкий чувствовал, что сил на долгий разговор все равно не хватит. – Мои деньги не хуже других, такие же.

– У тебя мало времени. Не занимайся демагогией. Со мной многие пытались договориться и кое-кому это удавалось. Но твои деньги грязные и кровавые.

– Ладно, умник. Дай хоть платок, а то я захлебнусь.

– У меня нет платка, – Егоров склонил голову набок. – Удивляюсь, как это тебя, чистого мальчика, занесло такую грязь. Я сам убивал людей, я делал, что и похуже. Но я никогда не оказывался по уши в таком дерьме, как ты.

– Да хватит… Хозяйка… Сколько ты ей заплатил? – в груди Вербицкого что-то клокотало – И что ты решил сделать со мной?

Егоров не ответил. Он вышел из комнаты, плотно закрыл за собой дверь и с телефонного аппарата, стоявшего на кухонном столе, позвонил Владыкину. Весь разговор занял полторы минуты. Егоров перешел в прихожую, надел куртку и кепку, стал отпирать замок входной двери, но остановился и задумался. С порога он вернулся в комнату, подошел к лежавшему на боку Вербицкому.

– Я тут подумал, ко мне одна мыслишка пришла, – Егоров вздохнул.

– Хочешь ещё понаслаждаться? Почувствовать себя хозяином моей жизни?

– Скажи, а каково тебе в шкуре жертвы? Я ведь могу разорвать тебя на части. Крупные или мелкие.

– Да пошел ты. Если бы ты хотел меня убить, давно бы это сделал, а не трепался.

– У меня богатая практика, но таких гнусняков как ты я ещё не встречал, – ответил Егоров. – В газетах про таких читал, но газетам я не верю.

– Поговорил и иди. Чего вернулся?

– Мне кажется, все это не по-человечески, – Егоров снова вздохнул. – Несправедливо это.

– О справедливости мы порассуждаем с прокурором. И на зоне об этом подумаю. У меня теперь появится много свободного времени. Лет на десять вылезу, если заседатели судить станут. Вот я и подумаю о справедливости и прочей мутате.

– Это хорошо, когда у человека много свободного времени и есть о чем подумать, – кивнул Егоров. – Может, так все и получится. По-твоему. Я дам тебе шанс, а там уж как фишка ляжет. Может, останешься жив и десять лет будешь размышлять о всяком таком, отвлеченном. А может, сдохнешь. Сейчас приедет милиция, а за ней «скорая». Если врачи подоспеют быстро – твое счастье. Если «скорая» задержится, значит, не повезло тебе. Шансов у тебя пятьдесят на пятьдесят.

– Что-то не понимаю, – Вербицкий перешел на хриплый шепот. – Ты чего удумал?

Вербицкий дико вытаращил глаза, понимая, что сейчас начинается самое страшное. Он хотел крикнуть во весь голос, позвать кого-нибудь на помощь или взмолиться о прощении. Он открыл рот и промычал что-то невнятное, дар речи пропал. Егоров взял с дивана легкую подушку в цветной наволочке, вытащил из-за брючного ремня пистолет. Он шагнул вперед, прижал подушку к стволу пистолета и спустил курок.

Пистолетный выстрел прозвучал неожиданно громко, сухим эхом прокатился по полупустой квартире. Из разорванной пулей наволочки вылетел и поплыл по воздуху невесомый пух. Егоров отбросил подушку в сторону, наклонившись вперед, отстегнул наручники от трубы отопления, высвободил запястье Вербицкого, спрятал пистолет под ремень. В дверях он обернулся.

Вербицкий перевернулся со спины на бок, обхватив руками живот, он постанывал и кряхтел.

Через минуту Егоров вышел из подъезда. Он полквартала прошагал быстро, почти бежал. Он нашел машину там, где её оставил, в проходном дворе, под старым серым тополем. Егоров влез на сиденье, завел машину, но с места не тронул. Он сунул в рот сигарету, откинул колпачок зажигалки, посидел пару минут, глядя вперед себя пустыми глазами, выпустил носом табачный дым. «Вот все и кончилось», – сказал себе Егоров. Он только сейчас заметил, что на улице идет проливной дождь.

Он включил «дворники», медленно проехал двор и вырулил на улицу.

Эпилог

Перешагнув порог купе поезда Москва – Санкт-Петербург, Ирошников забросил вещи наверх, сел на нижнюю полку и начал разглядывать своих спутников, переводя глаза то на Лену, то на Ларионова. Минуту назад, только подали поезд, Ирошников вошел в вагон, потянул ручку закрытой двери купе, но тут кто-то дернул его за рукав куртки. Он обернулся, сзади торчала скучная физиономия Ларионова.

– Проходи, не задерживай движения.

Ларионов подтолкнул Ирошникова к уже распахнутой двери купе, но тот не двигался, будто врос в пол. За спиной Ларионова стояла Лена и хихикала. За несколько секунд Ирошников успел подумать о многом, успел сглотнуть слюну и сморгнуть глазами.

– Давай, чего ты растабарился в проходе?

Ларионов уже с силой толкнул Ирошникова в спину. Тот, наконец, передвинул тяжелые ноги, шагнул в купе, хотел сказать что-то подходящее случаю, но только тряхнул головой. Слов, подходящих именно к такому случаю, просто не нашлось. Он подумал, обернулся на Ларионова и раскрыл рот.

– Чего это ты пришел?

Вопрос остался без ответа. Ирошников, забросив вещи наверх, рухнул задом на нижнюю полку. Теперь он испытал нечто похожее на злость: Ларионов пообещал лишь передать письмо Лене, ни больше, ни меньше. А он пришел к поезду, да ещё Лену с собой притащил.

– Да, друзья встречаются вновь, – сказал Ирошников.

– А ты, как всегда, не доволен, господин Шеваловский? – Лена вновь захихикала, переглянулась с Ларионовым.

– Проводить, что ли пришли?

Ирошников попробовал улыбнуться, но испытал странное чувство. Казалось, вместо лица у него резиновая, неподатливая к движениям маска.

– Ты удивительно догадлив, – сказала Лена. – У меня большая сумка, а у Димы чемодан. Вывод: мы пришли тебя провожать. А сейчас ты всплеснешь руками и спросишь: а вы понимаете, какой опасности себя подвергаете? А мы ответим, что понимаем, но ради тебя готовы…

– На тяготы и лишения, – вставил Ларионов. – Готовы вместе с тобой перейти на нелегальное положение и даже сменить национальность.

– Много шутишь – это к слезам, – Ирошников зло глянул на Ларионова.

– Вопрос только, к чьим слезам, – Ларионов продолжал скалить зубы и переглядываться с Леной.

Ирошников решил признать свое поражение.

– Правда, я что-то не догоняю, – он пожал плечами. – Вам что, лишние неприятности нужны? Своих мало?

– Значит, мало, – подтвердил Ларионов, догадавшись захлопнуть за собой дверь. – Между прочим, у Лены курица жаренная с собой, а у меня пиво. Поедем с комфортом, как полагается людям среднего достатка.

– Так зачем вы здесь? – повторил Ирошников, но снова и не получив ответа, только запыхтел на своей лавке. – Все-таки, Дима, ты нехороший человек.

– И это называется друг, – Ларионов ногой задвинул свой чемодан под столик. – Надрываешься для него, жизнью рискуешь. И вот мы имеем то, что имеем.

– А он всегда такой был, эгоист, – сказала Лена.

– Вы что тут, собрание решили устроить?

Ирошников уже пришел в себя, но заразиться общим шутливым настроением ему мешало тянущее душу беспокойство. Когда дверь купе с металлическим лязгом откатилась в сторону, и старший следователь прокуратуры Владыкин, всмотревшись в лица присутствующих, остановил взгляд на Ирошникове, тот не испугался, не вскочил с места и вообще не издал ни звука. Ирошников даже не удивился. К встрече со следователем он был готов.

– Все, шутки кончились, – сказал Ирошников. – Руки вверх.

– Здравствуйте, Антон Васильевич, – Владыкин оглянулся на топтавшегося за спиной стажера Ливанского. – Подожди меня, Юра, там… На перроне подожди.

Ливанскому очень хотелось зайти в купе вместе со следователем, чтобы присутствовать при разговоре, но он лишь молча кивнул и, вжимаясь в стенку, пропуская встречных пассажиров, стал пробираться к выходу. Владыкин же снял кепку, стряхнул с неё дождевые брызги, снова надел кепку на голову, держась за козырек двумя пальцами. Сев рядом с Ирошниковым, Владыкин, глядя пустыми глазами в противоположную стенку, объявил:

– Обстоятельства складываются так, что в Питер вы можете не ехать, – Владыкин поправил кепку, повернул голову к Ирошникову. – В смысле, вы можете больше не бегать от следствия.

Лена и Ларионов с напряженными лицами застыли на своих местах. Ирошников посмотрел на Лену и подумал, что, наверное, она его любит. Еще он подумал, что следователь Владыкин хороший дядька, хотя время от времени и претворяется сволочным мужиком. Ирошников подумал, что вот Ларионов сейчас заметно испугался, кажется, даже побледнел. Но не за себя испугался, за него, Ирошникова. Подумал, что в жизни случаются всякие странности, может, например, сказочно повезти, как сейчас. И вообще жизнь не такая уж дрянная штука, и стоит жить на свете, даже если иногда жить совсем не хочется.

– Спасибо вам, – сказал Ирошников, глядя в глаза Владыкину.

Ирошникову хотелось встать, но мешала теснота, мешала опущенная верхняя полка, мешали взгляды Лены и Ларионова.

– Спасибо.

– Это вам спасибо, это же вы прислали письмо, в котором указали имя преступника, – Владыкин как-то грустно усмехнулся. – Навели нас на правильный след… Так вы едете?

– Едем, – решил за всех Ирошников.

– Тогда вот вам повестка для памяти, – Владыкин протянул Ирошникову сложенную вдвое бумажку. – Во вторник жду вас у себя в десять утра. Побеседуем.

– Спасибо, – повторил Ирошников. – Я-то увидел вас… Подумал – все. А для начала милицейские развлечения: лицом в грязь, ноги раздвинуть…

– У меня давно уже другие развлечения, стариковские, – Владыкин взглянул на наручные часы на потертом кожаном ремешке. – Вот последние два дня развлекаюсь тем, что с женой не разговариваю. А у вас, похоже, есть человек, который вас защищает. И здорово защищает. Ну, что вы на меня так смотрите? Я ведь не буду слишком настойчив в своих расспросах.

– Так вы арестовали Вербицкого? – Ирошников прижал руку к сердцу. – Простите мое любопытство.

– Арестовали, – кивнул Владыкин и снова взглянул на часы. – Пора идти, а то уеду вместе с вами. И тогда вашей веселой компании станет скучно. В моем обществе почему-то все скучают.

– А что с преступником, его посадили? – ожила Лена.

– Сажают детей на горшок, – Владыкин вопросительно посмотрел на Ирошникова. – Ваша девушка?

– Невеста.

– Да, ещё бы немного, и свадьбу вы сыграли в местах лишения свободы, – покачал головой Владыкин.

– А там что, можно? – завертелась на месте Лена

– Допускается, в порядке исключения. Скажем, учитывая интересное положение невесты.

Владыкин хотел встать и уйти, но Лена опять остановила его вопросом.

– Так что с преступником? Не томите до вторника.

– Его задержали, – Владыкин взглянул на Лену с интересом, она улыбнулась так мило, что следователь решил продолжить. – Когда мы прибыли на место, на квартиру, которую снимал ваш знакомый, он был не в лучшей форме. Сломан нос, верхняя челюсть, предплечье. И вообще… Но телесные повреждения это мелочь. У Вербицкого сидела пуля в животе. Это, знаете ли, очень болезненно, ранение в живот. Не мне вам объяснять такие вещи. Врачи сделали все, что могли. Но он потерял слишком много крови. Вообщем мы его арестовали, но уже мертвого. Может, оно и к лучшему, что он отмучился. И нам меньше бумажной работы, – Владыкин посмотрел на Лену. – Теперь я свободен?

– Теперь свободны, – ответила Лена.

Несколько секунд Егоров решал, снимать ли трубку зазвонившего тетефона. Наконец, дотянулся рукой до аппарата. Голос Лены Романовой звучал громко, совсем близко, будто она разговаривала из соседней квартиры.

– Здравствуйте, Игорь Евгеньевич, я вас разбудила?

– В половине первого дня я обычно уже на ногах, – Егоров хмыкнул. – А вы откуда звоните?

– Из Москвы, конечно. Съездили в Питер, вернулись. Очень приятно провели время. Хорошо, что вы отправили меня в это путешествие. А вчера мы с Антоном подали заявление в загс. Отца я ещё не обрадовала, но с этим успеется. Свадьбы в июне. Приглашаю заранее.

– Зачем же мне своим присутствием портить торжество? Я вообще-то рад за вас. Поздравляю. Законный брак это, так сказать, начало…

– Начало всех жизненных неприятностей? Я вам верю, хотя судите вы по своему личному опыту. Но я все равно рискну.

– Конечно, попробуйте. Приятно, что вспомнили обо мне. Спасибо.

– Подождите минуточку, – голос Лены стал серьезным. – Я ведь звоню не для того, чтобы рассказать о том, как у меня все прекрасно складывается. Совсем не за этим. Мне кажется, у вас плохое настроение. Ну, меланхолия, что-то в этом роде.

– И вы хотите меня развеселить, анекдот рассказать или байку?

– Вы обижаетесь на отца, я понимаю, – Лена заговорила быстрее. – Мне так стыдно за него. Если бы вы знали, как мне за него стыдно. Я прошу за него прощения, но мои слова, я это понимаю, это только слова. Отец поступил с вами, как последняя… Вообщем, давно не было так стыдно за людей. Мне казалось, люди вообще не способны на такое предательство.

– Вы плохо знаете людей. Они способны и не на такое. И зря вы отца ругаете. Мы ведь с ним не старые друзья-товарищи. Я выполнил кое-какую работу, он заплатил. И сверх этого выдал выходное пособие. Вот и все отношения, ничего личного.

– И все-таки мне очень жаль, – голос Лены стал тоньше.

– Закроем эту тему, по-моему, она давно исчерпана, – сказал Егоров. – Нужно уметь забывать. И, как ни банально это звучит, прощать людям всякие не очень хорошие поступки. Вы со мной согласны?

– Я прощать ещё не научилась. Наверное, эта способность приходит с годами, не знаю. Скажите, а что вы сейчас делаете? То есть делали до моего звонка.

– Я немного выпил. Посидел на кухне и выпил сам с собой. Больше все равно не с кем.

– Это с утра-то?

– Больше всего пить мне нравится с утра или ночью, – честно признался Егоров. – Когда пьешь с утра, чувствуешь полноту жизни. А ночью ощущения другие, но тоже очень интересные. Сейчас вот поговорю с вами и пойду гулять с собакой. Я завел собаку, кобеля, с улицы его привел, и теперь вот с этой собакой нужно гулять. Это совсем не обременительно гулять с собакой, а теперь у меня много свободного времени.

– И как же зовут вашу собаку?

– Вот имени я ещё не придумал, – вздохнул Егоров. – Пока ещё в поиске. Но у кобеля дурной характер. Я его понемногу воспитываю, но пока у меня получается. Туго идет воспитательный процесс. Сейчас собака, – Егоров обернулся, – лежит на моем диване и машет вам хвостом. Значит, привет передает.

– И ему тоже привет. Вы знаете, – Лена замешкалась, выбирая слова, – у меня одна просьба к вам – посидите дома следующие полчаса.

– Это ещё зачем?

– Я послала вам роскошные цветы. Их должны принести до часу дня по вашему адресу.

– Забавно, женщины ни разу не дарили мне цветы.

– Я и сама никогда не дарила цветы мужчинам. Это мой первый опыт. Думаю, удачный.

– Это уж точно, удачный опыт. Честно говоря, я тронут. Подожду ваших цветов, и собака подождет.

– Я знаю, вы не можете, не захотите всего рассказать. Но спасибо за то, что вы для меня, для нас с Антоном сделали.

– Обычно в таких случаях отвечают: всегда к вашим услугам. Но больше я не оказываю услуг, таких услуг. Ни за деньги, ни за «спасибо». С этим кончено.

– И правильно, и молодец, что так решили. Вы же сами когда-то сказали мне, что крутые парни рано выходят на пенсию.

– Точно, – кивнул Егоров. – На пенсию выходят рано. Если до неё доживают.