Глава 14

Ларионов сладко потянулся, расставив в стороны локти, и чуть не смахнул со стола недопитую чашку кофе и блюдце с бутербродом. Небо за окном светилось бездонной голубизной, ровный пласт снега на подоконнике отражал назойливо лезший в глаза солнечный свет. Утро выходного дня то ли закончилось, то ли ещё продолжало тянуться, не понять.

Он повалился спиной на диван и, с тоской посмотрев на телефон, вспомнил, что сегодня обещал позвонить теперешнему мужу своей бывшей жены Льву Петровичу Максименкову. Пора ответить «да» или «нет», соглашаться с его предложением или отказываться от него.

Два дня назад Ирошников, Ларионов и Максименков встретились в одном уютном заведении за ужином.

«Собственно, мне этот адвокат, твой добрый знакомый и почти что родственник, не предлагает ничего кроме тюремных нар и своего внимательного отношения к моему делу», – сказал Ирошников, когда, выйдя из ресторана, они с Ларионовым остались на улице одни.

Не совсем так. После первой рюмки, Максименков попросил Ирошникова подробно рассказать обо всех обстоятельствах дела. Когда Ирошников закончил свое тягостное повествование, юрист, заметно погрустневший, только и сказал: «М-да, ну и история», и надолго уткнулся в тарелку с рыбной закуской.

– Я не совершал этих преступлений, – сказал Ирошников, видимо, ждавший ободряющих слов.

– Это не имеет значения: совершал или не совершал, – поднял голову от тарелки Максименков. – Пока нет обвинительного приговора суда – вы честный человек. Но даже если вас осудят, можно бороться за вас и дальше.

– А подкупить судью или следователей, чтобы развалили это дело, ну, это в принципе возможно? – не подумав, бухнул Ларионов.

– Ты иногда такую чушь говоришь, – усмехнулся Ирошников, – что хоть сквозь землю проваливайся, лишь бы от тебя подальше.

– А у вас что, так много денег? – хихикнул адвокат. – Вы работаете корреспондентом газеты и у вас хватит денег, чтобы купить московских следователей и судей?

– Пожалуй, не хватит, – кивнул Ларионов. – Даже если писать лишь заказные статьи.

– Председатель одного московского суда мой старый приятель, – Максименков, покончив с рыбой, вытер рот салфеткой. – Очень старый приятель, мы вместе начинали, но потом дороги разошлись. Мы ходим в баню, летом судья гостит на моей даче. Дружим, одним словом. Некоторые мои дела рассматривались в его суде. Но даже в мою бедовую голову никогда не приходило дать судье на лапу.

– Значит, судьи вообще не берут? – влез Ларионов с новым вопросом.

Максименков закашлялся до слез в глазах, а, откашлявшись, сказал.

– Давайте расставим все точки там, где им место. И не будем вслух высказывать безумные идеи на водочных парах. Слушай: в Москве за взятки не осужден ни один судья, хотя слухи о тех, кто берет, ходят. Я ведь не утверждаю, что судьи вообще не берут. Может, где-то, как-то, у кого-то. Но все равно, судьи вне подозрений, как жена Цезаря. По закону в их отношении нельзя предпринимать следственных действий. Я это говорю, для того, чтобы вы сразу себе уяснили: все противозаконные действия отпадают. Я кое-чего добился в жизни, у меня адвокатская контора. У меня есть человеческие привязанности, – он подмигнул Ларионову. – И я не хочу потерять все, что имею, из-за чужой глупости. Я на это никогда не пойду и никакой уважающий себя адвокат не пойдет, а посредники вас поимеют. И не пугай меня, Дима, своей наивностью.

– Я предложил крайний вариант. А вы что предложите?

– Пока я знаком с делом со слов подозреваемого, – Максименков развалился в кресле с гобеленовой обивкой, сунул в рот сигарету. – Антона Васильевича, – он кивнул на Ирошникова, – подозревают в преступлениях. Их обстоятельства мне нужно исследовать, нужно получить результаты биологической, криминологической экспертиз, результаты вскрытий. И так далее. Словом, мне надо работать с делом. А кто мне это дело даст? Подозреваемый ещё не задержан, значит, его адвокат не может получить документы на руки.

– И что же остается? – Ларионов показал пальцем на Ирошникова. – Ему на плаху кровавую ложиться?

– Дима, не надо высокой патетики, – адвокат помотал головой. – Антон просто явится в прокуратуру, его задержат, отправят в изолятор временного содержания и начнут следственные мероприятия. Придется сдаться хотя бы для того, чтобы я мог начать работать. Они постараются оформить явку с повинной, но виниться вам не в чем. Вы знакомы с ситуацией и явились дать объяснения.

– А сколько мне светит в том случае, если суд признает меня виновным? – спросил Ирошников.

– Всего-навсего от восьми лет до пожизненного заключения или смертная казнь, сущие пустяки, – отшутился Максименков. – Но я не допускаю такого исхода, даже гипотетически. Хотя у обвинения есть сильные стороны. Один гвоздодер с вашими пальцами, которым раскололи череп тому бедняге, чего стоит. Плюс показания жены убитого. Плюс сосед той старухи, которую проткнули лыжной палкой. Но из любого положения есть выход. Одного моего подзащитного обвинили в хранении наркотиков, боеприпасов и оружия. Одиннадцать граммов опия, три пистолета и боеприпасы нашли при обыске и изъяли. Но удалось добиться его освобождения за недосказанностью преступления. Подзащитный снимал ту квартиру. На оружии и пакетике опия, а все это хранилось на антресолях, не было его пальцев. Суд согласился с доводами защиты.

– Два убийства – это не хранение опия, – возразил Ларионов.

– Все это довольно спорно, – сказал Максименков. – И свидетели, которые самих преступлений не видели, вызывают сомнения. Я подумаю, как все можно повернуть.

– А как мне вести себя там, в прокуратуре? – Ирошников вяло копался в тарелке. – Если они будут на меня давить, сами понимаете…

– Вы не насильник, не совратитель малолеток, – улыбнулся адвокат. – Вашим делом будет заниматься не сама прокуратура, а милиция по поручению прокуратуры, таков порядок. И нам это на руку. Если прокуратура ещё скрипит, но держится на старых кадрах, то в милиции, одна молодежь неопытная. Как только начнутся допросы вы, Антон, напишите ходатайство, чтобы на эти допросы допустили адвоката, то есть меня. Дело я, в конце концов, получу, но на допросы милиционеры меня не допустят. Сто процентов не допустят. По неопытности и из чувства противоречия. И они сами попадут в ловушку. На суде вы смело отказываетесь от показаний, данных следствию. А я заявляю: показания, данные без участия защиты, а допрашиваемый неоднократно просил допустить на допросы адвоката, не могут быть использованы в качестве доказательств. И показания, данные следствию, – псу под хвост. Здоровье важнее любых бумажек. Если милиция станет дожимать, не очень-то брыкайся. Договорились?

– Надо подумать, – Ирошников закурил. – Хотя бы несколько дней.

– Времени на раздумье у вас осталось не много, – Максименков многозначительно поднял брови, мол, мое дело предупредить, а решать вам. – Милиция тоже сложа руки не сидит, и занимается вашими поисками ОРО, оперативно-розыскной отдел. Это серьезные ребята, которые специализируются на отлове беглых зэков, преступников, скрывающихся от следствия или суда. На отлове или отстреле. Вы, Антон, сидите на квартире у приятеля и всерьез думаете, что вас там не найдут. А времени у вас в обрез и денег наверняка мало. Если ОРО вас разыщет, будет хуже вам же самому.

– И все-таки надо подумать, – сказал Ирошников. – Хотя бы дня три.

– Хорошо, жду звонка через три дня, – Максименков посмотрел на Ларионова. – Единственная просьба, Дима: не сообщай моей жене о том, о том, что я тебе помогаю и вообще… Она будет против этого. Вера сложный человек.

– Точно, сложный, – Ларионов решил, что отношения адвоката и Веры совсем не гладкие. – Еще одно слово. Мы рассматривали вопрос только в одной плоскости. Нужно опустить голову и топать в прокуратуру. Но ведь есть и другой путь: найти убийцу.

– Глупости, – хмыкнул Максименков. – Кто станет искать убийцу, вы или, может, он? Вы, Дима, взрослый человек, молодость позади, кое-что видели в жизни, но не перестаете меня удивлять наивностью. Никаких результатов эти поиски не дадут, все равно, что бегать кросс со спущенными штанами. Только людей смешить. Всем журналистам нравится играть в частных детективов. Это со временем проходит, потому что появляются серьезные заботы. Но некоторые до седых волос разыгрывают из себя сыщиков, – Максименков назвал несколько известных фамилий. – Эти люди даже не понимают, как они смешны.

Поднявшись с дивана, Ларионов, заметил, что за окном тяжелые облака закрыли солнце, полетел мелкий снег. Он бесцельно побродил по комнате, переставил с подоконника на телевизор пепельницу, поставил на полку книгу. Вытащив из стола записную книжку, он перевернул несколько страниц, поставил телефон на колени и набрал номер. У Иры из Резервного проезда никто не брал трубку. Значит, угощает обедом гостя или сама в гости подалась. А, Бог с ней, погода испортилась, весной больше не пахло, лишь из кухни доносился запах горелого жира. Нет, никуда он не пойдет. Станет киснуть весь выходной здесь, в этой комнате, назло всем знакомым женщинам, назло самому себе, назло всему свету. Поставив телефон на стол, он снова прошелся от окна до двери и обратно и переставил пепельницу с телевизора на подоконник.

Сев на стул, Ларионов задумался. Как же убить остаток дня и приближающийся вечер, тихий и длинный? Но тут зазвонил телефон.

– Хотел бы принять приглашение, но не могу, – сказал Ларионов в трубку. – Очень хотел бы приехать, но не могу, – он морщился, выдумывая себе неотложное и очень важное занятие. – Нет, и ко мне нельзя.

– Вот позвонила тебе в кое то веки раз, а ты не можешь, – женский голос в трубке звучал грустно.

– Соседка тут, баба Катя, ты её помнишь, удар с ней, что ли случился, – соврал Ларионов. – Что-то вроде удара. Врачи приезжали, только руками развели. Спала старуха днем, во сне все и случилось. У них, пожилых, кровь больно густая, а во сне ещё больше густеет. Сосуды закупориваются. Видимо, тромб оторвался. И то ли в мозг, то ли куда… Врачи говорят, шансов мало.

– Да, чуткий ты к чужому горю, – ответил женский голос. – Прямо самый человечный человек. Жалко.

Ларионов не понял, о чем сожалеет собеседница: то ли о том, что он занят и не может встретиться, то ли о том, что соседка баба Катя при смерти. Но на всякий случай он согласился.

– Мне самому жалко.

– Значит, доктора так тебя и оставили с умирающей старухой на руках?

– Ну, она ещё не совсем умирающая, – заюлил Ларионов. – Они говорят, если второго удара не последует, может, выкарабкается баба Катя. Организм-то у неё ещё крепкий. Всю жизнь на физической работе, передовик труда. Медаль даже есть за доблестный труд. Может, ещё очухается. Врачи больше всего за ноги её опасаются, что ходить не будут.

– Ладно, передавай привет бабе Кате, – сказала телефонная трубка. – Кстати, видела тут тебя на улице дня три назад, под вечер. Бежишь куда-то, торопишься, а лицо просветленное, вдохновенное какое-то. Будто тебя только что в первый раз поцеловала любимая девушка или получку ты получил. Купил бутылку и с ней бежишь домой. Ты был прекрасен. А рядом с тобой какой-то с мрачным видом какой-то субъект шагает. Ты ему хоть налил?

– Я шел на встречу к адвокату, – признался Ларионов.

– Что, совсем плохи дела, если по адвокатам бегаешь?

– Ты прости, не могу больше говорить, – Ларионов, не любивший чужих шуток над собой, тем более шуток женских, тем более шуток неудачных, испытывал внутреннее раздражение. – Баба Катя вроде очнулась. Вроде шевелится. Вроде меня зовет, может, сказать что хочет. А, вот чего оказывается. Она тебе тоже привет передает. Счастливо, – Ларионов положил трубку. – Вот стерва, – сказал он вслух. – Никакого сострадания к чужому горю. Стерва безжалостная.

– Ты это про кого? – на пороге комнаты стоял Ирошников, уже переобувшийся в шлепанцы, но ещё не снявший припорошенную снегом шерстяную куртку. – Я своим ключом, не стал никого беспокоить.

– И правильно, что не стал, а то баба Катя проявляет нездоровый интерес к твоей личности. Подозревает старуха, что ты от алиментов бегаешь.

Ирошников, не ответив, бросил на платяной шкаф местами полысевшую меховую шапку. Расстегнув куртку, он подошел к письменному столу, вытащил из внутреннего кармана и выложил на стол небольшой обмотанный куском газеты сверток. Сняв куртку, он положил её на пол в углу комнаты, упал в кресло и вытянул ноги.

– У нас что-нибудь пожрать осталось?

– Ничего существенного, лежат в холодильнике какие-то объедки заплесневелые, – ответил Ларионов. – А ты где пропадал двое суток?

– Работа случайно подвернулась.

– Это хорошо, – одобрил Ларионов. Развернув газету, он увидел толстую пачку крупных купюр, взвесил деньги на ладони. – Солидно, более чем солидно. Откуда дровишки? На такие деньги можно месяца три-черыре жить, ни в чем себе неё отказывая. Теперь можно купить надувной матрас вместо сломанной раскладушки, хоть кровать двуспальную. Ты что, все это время у трех вокзалов милостыню просил?

– Я пошел в «Галактику» получить небольшой должок и встретил одного приятеля из судебного морга. Ему как раз был нужен квалифицированный помощник. Эта работа просто подарок судьбы. А насчет кровати двуспальной, этого не надо. Завтра я съезжаю от тебя. Ты мне так помог, что не знаю, как тебя благодарить.

– А что решил насчет предложения адвоката?

– Решил, что это не для меня, тюрьма и все такое. А теперь беги себе за закуской и выпивкой.

– А ты что, не будешь? С таких-то доходов?

– Я спать безумно хочу, – Ирошников помотал головой. – Двое суток не спал. Мне бы ванну принять.

– А что за работа? Трупы что ли обмывать и одевать?

– Труп тебе за бутылку любой ханыга обмоет, это не проблема.

– А за что же тогда платят такие деньги? – Ларионов разложил на столе пасьянс из купюр. – Может, и мне твой знакомый денежную халтуру подбросит?

– Ты своей халтурой занимайся, – дружески посоветовал Ирошников. – Моя халтурка не для тебя. Богатый господин задержался на работе, отпустил охрану. Подъехал на машине к дому, оставил её на стоянке, вылез. А дальше какие-то парни сперва пописали его ножом и опасной бритвой, а потом закололи заточкой.

– Что, разборки из-за долгов? – Ларионов перестал играть деньгами.

– Еще проще. У местных парней не хватило денег, и они у этого господина попросили на бутылку. Ну, слово за слово. Трех убийц уже задержали, они даже похмелиться не успели. Четвертого ищут. Жена этого бизнесмена настояла на том, чтобы его хоронили с помпой. Гражданская панихида, два оркестра, гроб из красного дерева с золочеными ручками. И обязательно открытый гроб. Она через своих знакомых обратилась к моему приятелю, мол, не поможете ли тело мужа в порядок привести. Точнее, его руки и, главное, лицо. И вот мы, не разгибаясь, пахали два дня.

– А что нужно для того, чтобы привести в порядок изуродованное лицо? – Ларионов сложил деньги в стопку, обернул их газетой и отодвинул на край стола.

– Клей нужен специальный, металлические скобки, леска тонкая и очень много косметики. И ещё терпение. Это трудоемкая работа. Я даже боялся, что покойник расползется по всем швам, когда его в открытом гробу будут выносить из морга. Кожа уже стала дряблой. Но все обошлось.

– Да, обед ты заработал, пойду приготовлю яичницу.

Ларионов уже подошел к двери, но обернулся.

– Слушай, если честно, тебе не противно заниматься всем этим? Ну, трупы, скрепки эти, леска, клей?

– А тебе, умник, не противно сочинять в своей газетенке статьи для идиотов?

– Не противно, – помотал головой Ларионов. – Я привык.

– И я привык.

Когда Ларионов внес в комнату дымящуюся сковороду с яичницей, Ирошников, скрючившись, спал в кресле.