Глава тринадцатая
Джейн очнулась, когда наступило серое холодное утро. Мотор уже не пыхтел, лодка стояла у берега. Открыв глаза, она увидела Палыча, переодевшегося в гражданскую куртку. Сидя на корме, он смолил сигарету и глядел куда-то вдаль, где границу между водой и небом занавешивала пелена тумана. Джейн сбросила с себя промокший брезент, села на деревянный настил лодки. Голова кружилась, хотелось снова лечь, накрыться брезентом, заснуть. И уже не просыпаться.
Из клочьев тумана выплыла фигура Сотникова. Забравшись в лодку, он присел на корточки, наклонился к Джейн, заглянул ей в глаза:
– Как ты? Ничего?
– Со мной все в порядке. – Голос ее прозвучал твердо.
– Точно все в порядке? – не отставал Сотник.
– Абсолютно точно. Давно так хорошо себя не чувствовала, – ответила Джейн и в следующую секунду лишилась чувств.
Пришла она в себя на соломенном настиле, покрывавшем широкую телегу. Дорога тянулась бескрайним полем. Какой-то старик, сидевший на козлах, понукал лошадь и часто оглядывался назад. Глядел на Джейн и чему-то улыбался. В эти мгновения его лицо становилось похоже на печеное яблоко. Поверх ватника старик набросил дырявый женский плащ небесно-голубого цвета, а на лоб натянул кепку.
– Ну, мертвая! – крикнул он и протянул лошадь вожжами по провислой от старости спине. – Вот же наказанье… – Снова обернулся и громко, чтобы все слышали, сказал: – Теперь уж скоро. Подъезжаем.
Сзади телеги брели Палыч и Сотников, который о чем-то ему рассказывал.
– Если все пойдет нормально, будем на месте через трое суток, – говорил Сотников. – Получим «капусту», новые документы и отчалим.
– Чта… Чту… Что это за люди?
– Ну, те самые, про которых я говорил. Плюс еще десяток бывших офицеров ФСБ. Или того больше. И какой-то кадр, из которого хотят выжать немного денег. Коммерсант, конечно, может заупрямиться, но чекисты обещали привести с собой мальчишку-инвалида. У него левая рука ампутирована до локтя. Этот пацан по имени Коля – единственный сын того бизнесмена. Нас эта история абсолютно не скребет. Мы получим лавэ раньше, чем они начнут торговаться. Такой уговор.
– Но… На… Нас кинут, – медленно промычал Палыч. – Че… Чи… Чекисты не делятся бо… бабками.
Сотник что-то ответил и засмеялся. Джейн прислушалась, но ветер, изменивший направление, уносил слова к невидимому горизонту, а веки ее снова налились тяжестью…
Когда она снова пришла в себя, обстановка изменилась. Накрытая тяжелым одеялом Джейн лежала в полутемном закутке за огромной русской печкой. Было жарко, хотелось пить. Губы растрескались, а щеки сделались горячими и шершавыми. Из-за занавески, заменявшей ширму, появилась старуха с большой чашкой, полной молока, и встала в изголовье кровати.
– Попей, милая, – растянула она в улыбке серые губы. – У тебя жар был. Но сейчас получше.
Джейн хотела улыбнуться в ответ, но не смогла. Припала губами к краю чашки, сделала первый глоток и медленно выпила все молоко.
– Где я? – спросила, отдавая старухе пустую чашку. – И чем так вкусно пахнет?
– Хлебом, дочка, пахнет. Только из печки его вытащила. Хочешь хлеба?
– Очень хочу.
– Тебе горбушку?
Старуха не услышала ответа, потому что Джейн уже крепко спала.
Некоторое время назад
Три свободных дня, которые Джейн вместе с дочерью Кристиной хотели провести вместе, оказались заполненными бесконечными телефонными переговорами с Москвой. Накануне Джейн пригласила свою новую подругу Лайзу к себе домой, чтобы вникнуть в ее проблему с усыновлением русского мальчика. Полдня Джейн перезванивалась со своим другом адвокатом Дмитрием Радченко. Говорила с еще одним известным человеком, правозащитником, членом Хельсинкской группы, со старым приятелем, который поддерживал знакомства с российскими чиновниками высокого ранга.
Лайза отправила мужа в гостиницу, чтобы не мешал, а сама ни на минуту не отходила от Джейн. Слушала все разговоры, прижимая к уху трубку параллельного телефона. Когда беседа подходила к концу, взрывалась эмоциями. Обхватывала ладонями голову и кричала в потолок, обращаясь то ли к Создателю, то ли к соседям из верхней квартиры:
– Вот видишь, они не дают мне усыновить ребенка, хотя на моей стороне закон. Их чертов закон тоже на моей стороне. Все говорят так. И юристы, и эти долбаные правозащитники. Но ребенка я не могу забрать.
– Успокойся. – Джейн повторяла банальности, что слышала от отца еще в детстве. – Из любого положения есть выход. Мы обязательно что-нибудь придумаем…
Но Лайза не хотела ничего слушать. Она плакала, пересаживалась из кресла в кресло, бродила по квартире. И снова плакала.
– Каждый раз у них новая причина, – причитала она. – Каждый раз… Они говорят, что ребенку нужно пройти медицинское освидетельствование. Нужно заключение авторитетной комиссии, что у мальчика действительно ампутирована рука. Через месяц нужно еще одно заключение другой комиссии – что ампутированная рука за две недели не отросла. Им нужна справка, что органы ребенка не подвержены регенерации. О-о-о-о!.. Это издевательство! Надо мной, над Cтивом, а главное, над ребенком. Коля за свою короткую жизнь видел столько плохого, что за три жизни не увидишь.
– Послушай меня. – Джейн старалась, чтобы голос звучал ровно. – Я взялась за дело, значит, результат будет. То есть я сделаю все, чтобы результат был. В лепешку расшибусь, но сделаю, что смогу. Ты должна мне верить.
– Ты сама говорила, что больше не поедешь в Россию. Один раз ты там чуть было не погибла и дала себе слово не возвращаться назад. А без тебя ничего не получится. Господи… По русским законам иностранцы не имеют права усыновлять здоровых детей, только тяжелобольных, на которых не претендуют русские усыновители. Но мне не дают даже этого несчастного инвалида.
– Я знаю, знаю, – кивала Джейн.
– У мальчика была первая группа инвалидности. Но в тот момент, когда мы со Стивом прошли уже все круги ада, назначили новую комиссию. Врачи, мать их, определили, что у Коли не первая, а вторая группа. Значит, иностранцы не могут его усыновить. Когда мы вернулись обратно последний раз, у меня был нервный срыв. Я две недели не вставала с кровати. Думала уже, что так и сдохну…
– Если надо, я вернусь в Россию, – твердо проговорила Джейн. – Я хочу помочь. И сделаю все… – Она замолчала, так как понятия не имела, чем именно сможет помочь.
К вечеру второго дня Лайза, уставшая от своих криков и слез, выпила две таблетки снотворного и уснула на диване.
Джейн села к письменному столу, положив перед собой лист бумаги, нарисовала на нем круг, вписала в этот круг имя «Коля». Ниже мелким разборчивым почерком коротко написала все данные, что удалось узнать.
Мать Коли, некая Елена Степанова, родила ребенка, отбывая тюремный срок за убийство. По данным следствия, она нанесла множественные ножевые ранения пятидесятилетнему Ивану Лаптеву, у которого снимала комнату. Свидетелем обвинения стал некий Парфенов, друг потерпевшего. По версии следствия, двое мужчин играли в карты. Якобы в соседней комнате послышался какой-то странный шум, и Лаптев пошел посмотреть, что происходит.
Через несколько минут раздался ужасный крик, за ним другой крик, уже слабее. Когда Парфенов вбежал в соседнюю комнату, его друг плавал в луже крови, пытаясь ладонями зажать чудовищную рану в животе. А квартирантка с перекошенным от злобы бледным лицом стояла у противоположной стены, сжимая в руке нож с бурым от крови лезвием.
На полу валялось раскрытое мужское портмоне. Рядом с ним несколько крупных купюр и мелочь. «Только прикоснись ко мне, ублюдок, – пожалеешь», – сказала женщина. Она говорила тихо, ее губы и подбородок дрожали. Парфенов застыл на пороге, боясь пошевелиться. Женщина немного помолчала и добавила: «Теперь пошел отсюда, а то и тебе кишки выпущу к такой-то матери».
Охваченный страхом уже немолодой мужчина, не помня себя, добежал до ближайшего отделения милиции. Степанову взяли на остановке, где она ждала автобуса. При себе имела небольшой чемодан с личными вещами и немного денег. На внутренней части правой руки обнаружены микрочастицы крови той же группы, что и у покойного хозяина квартиры. В ходе предварительного расследования выяснили, что женщина, находившаяся в стесненных условиях, пыталась украсть кошелек хозяина квартиры. Тот поймал воровку за руку, но, по доброте душевной, не потащил ее в милицию, а пытался вразумить словами. Мол, молодая, у тебя вся жизнь впереди, а ты тянешь руки к чужим деньгам. Бедняга за свою доброту и поплатился. Постоялица нанесла ему три удара кухонным ножом в живот и один удар в грудь.
– Дело Степановой списано в архив, где благополучно пролежало до сегодняшнего дня, – сказал во время телефонного разговора друг Джейн, адвокат по уголовным делам Дмитрий Радченко. – Я получил бумаги без труда. Да никто и не собирается делать из этих пожелтевших листков тайну. Короче, все поросло травой забвения. Джейн, почему ты интересуешься этим старьем?
– Собственно, я интересуюсь судьбой мальчика. Сына Степановой. Но, как мне кажется, надо знать всю историю ребенка. Меня интересует каждая деталь. Каждая мелочь, которая может показаться несущественной даже тебе.
– Что ж, я готов к длинному разговору, – сказал Радченко. – Только информация у меня так себе… Не очень веселая. – И продолжил свой рассказ.
Против Степановой свидетельствовали не только прямые улики, как то: показания друга убитого, но и косвенные доказательства – кровь на руке и на манжете кофточки. На допросах Елена показывала, что пострадавший пытался ее изнасиловать.
Степанова утверждала во время предварительного следствия, что в тот роковой вечер хозяин квартиры, накачавшийся водкой и пивом, ввалился в комнату, опрокинул ширму, загораживающую ее кровать. Степанова пыталась встать и выбежать из комнаты, но он ударил ее по лицу, повалил на железную кровать, разорвал на груди халат и навалился на нее. Степанова, тогда уже беременная, плохо себя чувствовала, мучилась тошнотой и головными болями. Однако она сумела оттолкнуть мужчину. Вскочив с кровати, шагнула к столу, на котором лежал оставленный еще с обеда нож.
Дальнейшие события, как Степанова показала на следствии, словно заволокло пеленой тумана. Кажется, обороняясь, она нанесла насильнику удар ножом, впрочем, точно в этом не уверена. Память сохранила лишь отрывочные воспоминания: стоны умирающего, кровь на полу, кровь на кровати, на обеденном столе и даже на стенах. Степанова покидала вещи в чемодан и пошла на автобусную остановку, потому что денег на такси у нее не было.
– Тут нестыковка получается, недоработка следствия, – говорил Радченко. – Свидетель, партнер покойного по картам, показывает, что деньги, крупные и мелкие, лежали на полу. И портмоне там же. А Степанова, которая якобы совершила убийство из корыстных побуждений, почему-то уходит из дома с жалкими копейками в кармане. Если бы у этой женщины был приличный адвокат, он бы вытащил ее. Десять к одному, что ее освободили бы в зале суда.
– Значит, она не виновата?
– Картина неясная. Адвокат был назначен государством. Как я понял, он даже с делом толком не знакомился. Полистал протоколы допросов и через десять минут забыл, что там написано. Он не ходатайствовал о назначении различных экспертиз, не встретился с единственным свидетелем. С подследственной в тюрьме виделся всего пару раз. На суде он просил учесть, что это первый проступок его подзащитной. Степанова прежде не привлекалась к уголовной ответственности, не была под следствием. Кроме того, она беременна. Поэтому вправе надеяться на снисхождение заседателей.
Суд прошел быстро, дело-то простое. Степанову, получившую двенадцать лет срока, отправили в пересыльную тюрьму, затем в лагерь. Там родился ребенок, зачатый еще на воле. Не исключено, что отцом мальчика был тот самый хозяин квартиры, сдававший бедной женщине комнату. После родов Степанову выписали из лагерной больницы. Она имела право дважды в день навещать ребенка, чтобы кормить его грудью.
В деле сохранилась жалоба Степановой, направленная в областное Управление исполнения наказаний. Она пишет, что акушер и врач были совершенно пьяны, когда принимали роды. Ребенка из нее буквально выдавили. А потом уронили его на пол, сломали новорожденному руку, что привело к ее дальнейшей ампутации. Ну, разумеется, на эту жалобу не было никакой реакции начальства, матери искалеченного ребенка даже не ответили.
Зимой Елена угодила в медико-санитарную часть с воспалением легких. В отдельном боксе пролежала два дня, поутру третьего дня ее нашли под одеялом уже холодной. Острым краем заточенной столовой ложки она перерезала себе горло.
– Это все, что я смог узнать, – сказал Радченко. – Дай мне неделю сроку, я наверняка нарою еще что-нибудь.
– Спасибо, Дима, – ответила Джейн. – Постарайся выяснить, есть ли родственники у Степановой? Сестра или брат?.. Может быть, родители живы? В таком деле, как усыновление ребенка, надо все предусмотреть.
Телефон в квартире Джейн не умолкал трое суток. Друзья и знакомые из Москвы, каждый по своим каналам, старались выяснить хотя бы что-то о судьбе мальчика, его покойной матери и, главное, найти ответ на вопрос: почему Колю не хотят даже допустить на свидание к Стиву и Лайзе. Некоторую ясность внес Дима Радченко.
– Ну, со свиданием все ясно. От ваших друзей хотят получить, как бы это сказать, некий вступительный взнос в общество приемных родителей. Неофициальный взнос. Потому что и общества такого нет.
– Взятку, что ли?
– С тобой неинтересно разговаривать, – засмеялся Радченко. – Ты называешь вещи своими именами.
Первые три года своей жизни Коля содержался в лагерных яслях вместе с годовалыми детьми, потому что якобы страдал судорогами, которые местный фельдшер поначалу принял за эпилепсию. Но диагноз не подтвердился. До трех лет мальчик не общался со сверстниками, не умел ни ходить, ни разговаривать. Из лагеря Колю отправили в дом малютки. Когда он попал в общество сверстников, то быстро догнал их в развитии. Дважды его усыновляли. Первый раз материнство оформила чета скрытых алкоголиков, которые пропивали пособие, что государство выделяло на питание и одежду ребенка. Колю отобрали у них, когда до голодной смерти оставалась неделя. Или того меньше.
Второй раз отцом мальчугана стал водитель местной автобазы Курдюмов, он планировал основать настоящий семейный детский дом, где под одной крышей одной большой счастливой семьей жили бы не меньше десяти сирот-малюток. Курдюмов давал интервью местной газете, делился планами организации семейного детского дома и даже выступал на телевидении. Энтузиаста поддержали городские власти, выделив безвозвратную ссуду на постройку дома.
Курдюмов и его супруга усыновили семь, а затем еще двух детей. Начали строительство. Годом раньше государство значительно увеличило размер пособий на детей-сирот, и Курдюмов на привалившие деньги отгрохал двухэтажный каменный особняк, скрытый от любопытных глаз трехметровым забором. Когда до окончания отделочных работ оставалось всего ничего, он сдал детей обратно в дом малютки. В заявлении указал, что воспитанники не слушаются его, своевольничают, а сам основатель семейного детского дома не пользуется у детей отцовским авторитетом. С тех пор в огромном доме живут Курдюмов с женой и двое его родных детей.
Коля в шесть лет впервые сбежал из детского дома в компании мальчишек постарше. Они собирались ехать на юг, к теплому морю. Беглецов на товарной станции поймала милиция. А Коля, нырнув под вагоны, спасся бегством и через сутки очутился в компании бомжей. Худого, изможденного, его таскали по пригородным электричкам и вокзалам, выпрашивая у пассажиров деньги на пропитание дистрофика.
Подавали не то чтобы много, но на пропой хватало, к вечеру никто из четырех бомжей не стоял на ногах. Спали в подземном переходе и в канализационном колодце, зимой там было тепло. Так продолжалось четыре месяца. Коля и вправду исхудал как скелет, не мог уже передвигаться без посторонней помощи и наверняка бы умер, но одна сердобольная женщина выкупила мальчика за приличные деньги. Коля отлежал месяц в больнице, где его лечили от истощения, а после выписки был направлен в другой детский дом.
– Чтобы все это выяснить, мне потребовалось всего несколько часов, – сказал по телефону Дима. – Все жизнеописание мальчика передо мной. Оно умещается на нескольких листках бумаги. Чтобы получить копии документов, личное дело Коли Степанова, нужно было съездить в детский дом и накоротке переговорить с его заведующей Раисой Измайловой.
– Почему же тогда для Лайзы и Стива простое свидание с ребенком – это проблема? Я уже не говорю об усыновлении.
– Ну, похоже, ваши друзья – идеалисты. Нужно было идти проверенным путем – подмазать тех, кого нужно подмазать.
– Мои друзья не привыкли давать взятки. В чужой стране… Это пахнет большими неприятностями. Особенно для иностранцев.
– Приезжайте вместе с Лайзой и Стивом, – посоветовал Радченко, – а я помогу договориться с областным начальством, руководством детского дома. Решим все за две-три недели. И Коля улетит в счастливую жизнь. Главное, не вешать носа.
– Хорошо, насчет носа я подумаю, – улыбнувшись, ответила Джейн. – А вот насчет всего остального… Позвоню через два дня. В это же время.
– Я всегда был уверен, что американцы решают простые вопросы быстрее. Желаю удачи! – ответил Дима.
Он позвонил через пару дней и сказал, что пытался навести справки о личности покойной Елены Степановой. Но информации так мало, что она уместится в коробочке для леденцов. Мать Степановой до сих пор жива и, кажется, неплохо себя чувствует. Она проживает в Карелии, в городе Петрозаводске. Радченко продиктовал адрес, имя и отчество. Еще у нее есть сестра по имени Вероника. Вероятно, она вышла замуж и сменила фамилию. Во всяком случае, найти ее пока не удалось.
– Мне продолжить поиски? – спросил Дима.
– Пока не надо, – сказала Джейн. – Я говорила с шефом. Для меня нашлась работа в Москве, так что скоро увидимся и все обсудим.
– Буду чертовски рад.
Через пару дней Джейн окончательно договорилась с непосредственным начальником о командировке в Москву. «Хьюз и Голдсмит» проводили экспертную оценку завода по выпуску стальных труб среднего диаметра. И хороший специалист по недвижимости и земельным отношениям мог потребоваться на месте. Лайза и Стив вылетели в Москву через пару дней после Джейн.