Глава 9
Азербайджанцы тронулись в путь не сразу. Потребовалось более получаса, чтобы кое-как, на скорую руку, замести следы. Оставить на пустынной дороге два ментовских трупа – это верное самоубийство. Убитых полицейских обязательно найдут. Возможно, это произойдет совсем скоро, и тогда перекроют район, все пути, все дороги, и выбраться отсюда будет непросто.
Трупы затолкали в багажник, «Форд» откатили в придорожные кусты, ножами срезали с елей ветки, лапником кое-как замаскировали машину. Раненого Баладжанова наскоро перевязали бинтами из аптечки и положили на заднее сиденье полицейского «Москвича». Пока грузили в багажник «Форда» трупы ментов, возились с раненым, Валиев и Хусейнов перепачкались в крови чуть не по уши. Хорошо, взяли с собой пару пузырей минеральной воды. Поочередно поливали друг другу на руки, смыли кровь. Однако бурые пятна остались на светлых сорочках и брюках. Но не до трусов же раздеваться…
Валиев сел за руль «Москвича», сверился с картой и погнал машину по дороге. На заднем сиденье стонал и ворочался Баладжанов. Сперва он просил пить. Влив в себя остатки минеральной воды, успокоился, но только на минуту. Потом захотел курить. Хусейнов протянул ему горящую сигарету. Баладжанов затянулся, но тут же закашлялся, выплюнул окурок изо рта и сказал:
– У меня повязка сползла с груди.
Пришлось остановиться. Хусейнов перебрался на заднее сиденье, положил голову раненого себе на колени и стал копаться с повязкой, поправляя съехавшие на сторону бинты, но они размокли и перекрутились.
– Господи, скорее бы я сдох, – пробормотал Баладжанов. – Этот мент убил меня. Скорее бы уж я откинулся…
– Да это пустяковая рана, – сказал Валиев, но голос звучал фальшиво. – Потерпи немного. Кровь свернется, успокоится…
Надо было ехать, но Валиев не тронул машину с места. Он передал свежий валик бинтов Хусейнову и ждал, когда тот наложит новую повязку. Баладжанов кашлял взахлеб. На губах выступила розовая пена.
– Надо что-то подложить ему под спину, иначе он захлебнется. Черт, ничего нет под рукой, – тяжело вздохнув, Хусейнов полез в карман, раскрыл нож-бабочку и начал срезать мокрые бинты, но одному ему было не справиться с раненым.
Валиев скрутил из ваты длинный плотный жгутик и, низко наклонившись, засунул вату в пулевое отверстие. Затем приподнял Баладжанова за плечи, а Хусейнов, просовывая руки под его спину, наложил повязку, завязав на груди аккуратный бантик.
Баладжанов стонал от боли, но сознание не терял.
– Скоро я отмучаюсь, – повторял он. – И вас перестану мучить.
– Ничего, – ответил Валиев. – Мы уж как-нибудь потерпим. И найдем врача. Может, в той деревне, куда едем, есть врач.
«Москвич» несся по дороге, оставляя за собой высокий шлейф серой пыли. Машину трясло, бросало из стороны в сторону. Подвеска, кажется, готовая развалиться, тонко скрипела. Коробка передач издавала ни на что не похожее металлическое мычание.
Баладжанов стонал в голос, что-то шептал, поминал мать и никак не хотел успокоиться.
– Потерпи, – шептал Хусейнов. – Немного потерпи.
Он лег на раненого животом, не давая тому вертеться. Но Баладжанов уже так ослаб, что вскоре и сам оставил попытки перевернуться на бок, только кашлял и хрипел не переставая, выпускал изо рта струйки розовой слюны.
Как и было договорено, Семен появился на пороге дома дяди Коли ровно в шесть вечера. Орудия будущего убийства – наточенный топор, штык и финский нож – он положил в ведро, поклажу оставил в сенях, бросив поверх ведра джутовый мешок из-под картошки. Войдя в комнату, где за столом уже сидели хозяин и пьяненький московский гость, Семен изобразил нечто вроде полупоклона, протянул и с чувством пожал руку Тимонина.
– Присаживайся, раз пришел, – обратился к нему дядя Коля. – Я как раз картошечки сварил. Вон, с постным маслицем, с огурчиком.
– Спасибо, – отозвался Семен. – Если только вам не помешал…
– Садитесь, какие уж там церемонии. – Тимонин показал Семену на свободный стул. – Располагайтесь поудобнее.
– А я вижу, чья-то машина стоит, – начал оправдываться Семен. – Думаю, к дяде Коле гости приехали. Надо зайти, по-соседски. У нас в деревне так положено. Сюда гости не часто приезжают.
Перейдя от слов к делу, он распахнул пиджак, выудил из внутреннего кармана поллитровку и поставил на стол. Тимонин радостно воспринял появление новой бутылки, потер ладони одна о другую и рассмеялся. Вместо бутылки мутного паршивого самогона ему виделся штоф виски «Белая лошадь».
– Хороший напиток, – довольно проговорил он. – Люблю виски. Особенно «Белую лошадь».
– А, не слышу? – крикнул Семен.
– Говори громче, – пояснил дядя Коля. – Кричать надо, человек на ухо немного тугой.
Он разлил по рюмкам самогон, – нужно пить ударными темпами, чтобы Тимонин, уже хмельной, совсем окосел и окончательно потерял способность к сопротивлению, – и прогудел:
– Предлагаю поднять тост за гостя. Чтобы почаще к нам, темным людям, заглядывал.
– Спасибо, – вконец растрогался Семен. – Большое спасибо.
Тимонин выпил стоя, сел, положил в рот кислый огурец.
Дядя Коля решил – пора.
Он отставил в сторону полную рюмку и, выйдя в сени, заглянул в ведро. Поочередно вытаскивая топор и ножи, проверил, остро ли Семен их наточил. Вышло в самый раз – хоть корову режь и разделывай, не то что человека. Затем вытащил из кармана кусок бельевой веревки, подергал за концы – прочная – и намотал ее на левую ладонь.
Широким шагом прошел в комнату и, встав за спиной Тимонина, набросил удавку на его шею. Семен тут же подскочил, бросился на гостя и ударил Тимонина кулаком по лицу.
Нападение было настолько неожиданным, что Леонид не сразу понял, что он на волосок от смерти. А когда понял, шансы отбиться оказались почти нулевыми.
Он хрипел, стараясь засунуть пальцы под веревку, сдернуть удавку, сдавливающую шею, пережимающую горло и пищевод, но жилистый дядя Коля не ослабил хватку. Капроновая веревка впилась в горло, а Семен, размахнувшись пудовыми кулаками, съездил Тимонина по лицу справа и слева. Леонид, превозмогая боль, болтал в воздухе ногами, мычал, давился слюной и кровью.
– Где портфель? – прошипел из-за спины Попов. – Говори, паскуда!
Но Тимонин физически не мог и слова выдавить. Кровь прикатила к лицу, ставшему бордово-синим. Он пучил глаза, глотал воздух раскрытым ртом, но воздух не проходил в грудь. Дядя Коля, сообразив, что уже основательно придушил гостя, слегка ослабил давление веревки на шею.
– Куда дел портфель с деньгами? – крикнул Семен тонким голосом. – Куда?
Тимонин глотнул воздуха и только закашлялся в ответ. До сих пор он не смог понять, чего от него хотят. Семен замахнулся для нового удара, но кулак не попал в цель. Тимонин вскинул ноги, оттолкнулся подметками ботинок от столешницы. Со стола полетели на пол недопитые бутылки, стопки, металлический чайник, вареная картошка и прокисшие огурцы. Стул качнулся назад, не удержавшись на двух ножках, а дядя Коля выпустил веревку, шагнул в сторону, и Тимонин рухнул на пол. Гнутая спинка стула треснула, рассыпалась на части. Упав на спину, он сдернул с себя веревку, попытался встать, но на его грудь уже навалился Семен. Дядя Коля тоже рухнул вниз, ногами прижал к полу правую руку Тимонина, схватился за левую. Семен слева ударил Леонида кулаком в шею.
– Где портфель?! – заорал дядя Коля.
Тимонин набрал в грудь воздуха, словно запасался им впрок, опасаясь скорого удушья, но ничего не ответил.
Тогда дядя Коля запустил одну руку в карман штанов, вытащил финку, передал ее Семену. Тот приставил нож к горлу Тимонина, провел острием по коже, сделав надрез, и Леонид тихо застонал. Семен еще крепче прижал лезвие к его шее и прошипел:
– Последний раз спрашиваю, куда дел портфель? Лучше скажи.
Саша Боков, немного бледный и притихший, лежал на кровати в номере «Интуриста», симулируя сердечную боль, и смотрел в потолок. Девяткин сидел на стуле рядом с кроватью и листал газету. Полчаса назад из гостиничного номера ушел врач «Скорой помощи», преклонных лет дядька с седой бороденкой. Он осмотрел Бокова, послушал сердце, измерил давление и только затылок почесал.
«Серьезных отклонений я не вижу, но нижнее давление повышено. Почки надо проверить. Кроме того, легкая сердечная аритмия. Ничего страшного, но оставайтесь в постели еще пару часов». – «Пару часов?» – переспросил Боков, именно эти слова он и хотел услышать. Врач кивнул, потрепал его по голове: «Вам, молодой человек, нужно вести активный образ жизни, укреплять сердечную мышцу. Займитесь лечебной физкультурой». – «Я об этом только и думаю, – соврал Боков. – О лечебной физкультуре».
Дав совет, врач закрыл чемоданчик и, сопровождаемый бесцветной молчаливой медсестрой, удалился. Девяткин приготовился к ожиданию, стащил с себя рубаху и брюки и отгородился от мира газетой.
– Ладно, подождем немного, – сказал он. – Два часа – ерунда. Но, вообще-то говоря, ты должен был сразу предупредить насчет здоровья. Что оно у тебя того… оставляет желать.
– Раньше не жаловался, – ответил Боков. – Неожиданно сердце прихватило. С кем не бывает?
– Со мной, например, не бывает, – строго произнес Девяткин.
– А что это у вас за шрам на руке? Как после ожога.
Боков высунул из-под одеяла руку и показал пальцем на голое плечо Девяткина.
Девяткин бросил газету на подоконник.
– Мы с твоим начальником Леней Тимониным вместе служили в Краснознаменном Среднеазиатском военном округе. Спецназ ВДВ. Наша часть находилась на юге Казахстана. Оттуда нас забрасывали в командировки в Афганистан и обратно. Ну, разбомбить какой-нибудь кишлак, сопроводить колонну с важным грузом или снайперов. Когда только начинал службу, был «салагой», сделал себе татуировку. Крылышки, под ними три буквы – ВДВ. Дурацкое фраерство.
– Почему дурацкое? – удивился Боков. – Татуировки сейчас в моде. А татуировка ВДВ – символ мужества.
– Символ непроходимой тупости. Один наш приятель с такой наколкой попал в плен к душманам. Позднее я своими глазами видел его труп. С этим парнем сделали такое, что меня наизнанку вывернуло. Душманы не любили десантников. Короче, я вывел татуировку кислотой.
– Из соображений безопасности?
– Точно. Не хотелось мучительной смерти.
– А у Тимонина я татуировки не видел, – заметил Боков.
– Он не хотел татуировку. Он даже дембельский альбом не делал. Кому, говорит, я его стану показывать? Родных у меня нет. «Телкам» на гражданке?
– А вы альбом делали?
– Еще какой, – засмеялся Девяткин. – У меня был самый роскошный альбом в части. Ладно, Саша, вижу, что сумел пробудить в тебе интерес к жизни. Значит, с тобой все в порядке. Жить будешь. Вставай, пора ехать.
– Но ведь двух часов еще не прошло.
– В таком случае я еду один, – отрезал Девяткин. – А ты оставайся тут. Лечись и поправляйся.
Боков застонал, встал с кровати.
– Вот и умница, – обрадовался Юрий и стал снова одеваться.
Через четверть часа они вышли из гостиницы, дошагали до автомобильной стоянки. Девяткин сел за руль, Боков развалился на заднем сиденье.
Тимонин лежал спиной на полу и не мог пошевелиться. Гостеприимный дядя Коля утвердился коленями на его левой руке, правую сжал двумя ладонями, словно стальными обручами, не давая Тимонину и пальцем пошевелить. Дородный Семен сидел на груди, одной рукой ухватив Тимонина за волосы, другой прижимая к горлу острый клинок финки.
– Скажи, мил человек, куда ты портфель засунул? – Дядя Коля взял новую, жалобную нотку. – Скажи, тебе все равно эти деньги теперь без надобности.
Семен оторвал руку от волос Тимонина, размахнулся и открытой ладонью влепил ему пощечину. Удар получился таким мощным, будто к Семеновой ладони привязали свинцовую пластину. Леонид провалился в глубокий темный колодец, но ненадолго. Через минуту он пришел в себя от нового удара.
– Ну, милый, говори, – пел дядя Коля. – Скажи по-хорошему. Самому себе сделай облегчение.
– А то будем тебя немножко того, – подхватывал Семен. – Будем немножко тебя резать.
– Да, придется, – Попов говорил с усилием, кряхтел, прижимая руку Тимонина к полу. – Больно умирать будешь. А портфель мы все равно найдем.
Леонид увидел над собой искаженные злобой лица дяди Коли и Семена и, понимая, что скоро конец, прошептал:
– Портфель в курятнике лежит, в углу.
– Что? – не понял Семен.
Нож в руке дрогнул, надрезал кожу на шее Тимонина. Попов встрепенулся, сказал Семену, чтобы держал крепче, вскочил на ноги и, выбежав из дома, бросился на задний двор, к курятнику.
Семен еще крепче надавил коленями на грудь Леонида. Казалось, ребра под этой тяжестью потрескивают, как сухие дрова в печи. Тимонин больше не стонал, не пытался сбросить с себя противника. Он просто лежал с закрытыми глазами, надеясь, что бог, может быть, подарит ему еще один, последний шанс спастись.
Попов открыл дверь в старый курятник. Темно и пусто, пахнет гнилой сыростью, откуда-то с потолка падает похожий на снег сухой помет. Кинувшись в угол, он стал хватать и отбрасывать в сторону годами копившиеся здесь истлевшие тряпки, масляную ветошь, треснувшие банки.
Вот и портфель, в самом низу. Господи, надо было еще прежде догадаться заглянуть в курятник. Рукавом рубашки Попов стер с портфеля куриное дерьмо, расстегнул замок. Сердце забилось ровно и сладко. Он пощупал пальцами твердые, как кирпичи, пачки денег, вдоль и поперек схваченные резинками, закрыл замок, схватил портфель за ручку и выбежал на двор.
Нырнув в сени, поставил портфель на пол, забежал в кухню и стащил с антресоли рюкзак с деньгами. По дороге в комнату остановился, запустив руку в ведро, вытащил оттуда наточенный топор. Сейчас одним махом он отхватит Тимонину голову. Они закопают тело в приготовленной могиле и сразу поделят деньги. А лучше так, сначала деньги поделят, потом все остальное. Две трети – дяде Коле. Семену – треть, плюс «Жигули». И то много.
С топором, рюкзаком и портфелем он вбежал в комнату и увидел всю ту же картину. Избитый Тимонин хрипел на полу, а на нем сидел Семен, не давая пошевелиться.
– Порядок, нашел! – заорал Попов, высыпая из рюкзака на пол восемь тугих пачек. – В портфеле еще десять пачек, и еще деньги насыпаны. Я их даже не сосчитал. Ничего, пять минут – и сосчитаем.
Он встал над головой лежавшего на полу Тимонина, сжал ладонью топорище, хорошенько примерился и занес смертельное орудие над головой. Семен, продолжая сидеть на Тимонине, отнял руки от его горла, давая место для удара, и крикнул:
– Руби! Руби его, суку!
Топор начал стремительно опускаться. Тимонин напружинил ноги и спину, изогнулся и, сбросив с себя Семена, покатился по полу. Лезвие топора расщепило надвое половую доску. Семен встал на колени и снова грудью бросился на Леонида. Тот, переворачиваясь через спину и грудь, докатился до угла комнаты.
– Шалишь, паря, – прошипел дядя Коля.
Он дернул за топорище, вытащил лезвие из половицы, шагнул к вжавшемуся в угол Тимонину и снова взмахнул топором, целясь противнику прямо в лицо, в лобную кость.
И тут произошло неожиданное. Дядя Коля вдруг остановился, шагнул назад и разжал пальцы. Топор, перевернувшись в воздухе, грохнулся на пол.
– Полиция! – крикнул он и показал пальцем за окно.
– Что-что? – выкатил глаза Семен, слово «полиция» он услышал, но не поверил своим ушам. Последний раз полицейские бывали в Черниховке года два назад, когда в окрестных лесах искали беглого заключенного. – Что? – еще громче крикнул он.
Попов только зубами заскрипел. Забыв о Тимонине, о портфеле с деньгами, бросился к окну и припечатал нос к стеклу. К дому медленно подъезжал бело-голубой полицейский «Москвич». В салоне можно было разглядеть каких-то мужчин.
– Господи, что делать? – схватился за голову дядя Коля. – Менты, сучьи дети! Откуда тут они? Откуда?
– Иди спроси, откуда, – огрызнулся Семен.
