Глава 17

Валиев выскочил за дверь черного хода, чудом не угодив под пули Девяткина. Последняя пуля просвистела в каком-нибудь сантиметре от затылка, но даже не поцарапала, – и ринулся по лестнице вниз, в подвал. Сообразил: где есть один выход, должен быть и второй.

Валиев шагал по подвалу, освещенному слабыми пыльными лампочками, увитому разводками водопроводных труб, неотрывно смотрел вперед, но не видел спасительной двери. В конце подвала просматривалась только ровная кладка кирпичной стены. Валиев забеспокоился не на шутку. Кажется, это тупик и нужно поворачивать обратно. Дошагав до конца коридора, он понял, что ошибся. Подвал сворачивал в сторону и там, за этим поворотом, имел продолжение. Завернув за угол, Валиев чуть не побежал вперед, но остановился. Кто это валяется впереди? Дохлая собака? Или человек? Он сделал еще несколько осторожных шагов и снова замер. На цементном полу стояли один на другом два пластиковых ящика из-под бутылок, перед ними спиной вверх лежал военный. В шаге от его головы валялась фуражка с красным околышем.

Что еще за военный? Как он попал сюда, в поганый подвал, ночью? Китель распахнулся так, что Валиев мог увидеть погоны. Ничего себе, полковник, не какой-нибудь прапорщик.

Дышит… Ясно, пьян в дрезину. Накачался какой-то сивухой в компании водопроводчика и валяется, как свинья, на загаженном полу.

В полутьме он разглядел на погонах знаки различия – пожарный. Лица человека он не видел, только коротко стриженный затылок. На трубах стоял портфель, видимо, хранивший в себе какие-то документы, а, возможно, еще одну бутылку сивухи. Но заглядывать в портфель не было ни желания, ни времени. Прямо над портфелем, на верхнем крае потолка, оконце без стекол и решеток. Видимо, оставили для вентиляции.

Валиев вздохнул с облегчением: вот он, свет в конце тоннеля.

Если бы не этот пьяный пожарный, Валиев наверняка не заметил бы окна под потолком. Башмаком он наступил на спину пожарного, шагнул на верхний пластиковый ящик, осторожно установил ногу на скользкой трубе. Теперь, встав на цыпочки, он мог дотянуться до окна. Уцепившись за кирпичи, подтянул вверх тело… и через несколько секунд в полной темноте уже стоял перед чудно пахнувшей цветочной клумбой и стряхивал с одежды песок и паутину. Пробежав через хозяйственный двор, Валиев перемахнул больничный забор и исчез в темноте жаркой ночи.

…Тимонин очнулся в тот момент, когда на его спину опустилась тяжелая нога Валиева. Когда бригадир покинул территорию больницы, Тимонин уже встал с цементного пола. Он надел фуражку и, борясь с головокружением, повторил попытку забраться на ящики и трубы, а с них протиснуться на улицу через окно. На этот раз получилось. Приведя в порядок форменные брюки и китель и крепко прижимая к себе портфель, вышел из больницы через главные ворота, почему-то открытые ночью, и долго петлял по незнакомым пустым улочкам, пока наконец не набрел на широкую освещенную дорогу. Здесь он поймал машину и сказал водителю, что ему нужно добраться до Москвы и явиться для доклада в Генеральный штаб. Водитель засмеялся и отвез бравого пожарного на автобусную станцию.

На автобус, следующий из Углича до Москвы, еще оставался один непроданный билет. Автобус останавливался в Калязине всего на пять минут и отправлялся в четыре с четвертью утра. Тимонин купил билет и провел ночь на жесткой лавке среди пестрой публики: цыган, колхозников, транзитных пассажиров и мелких воришек. А утром, чувствуя себя уже вполне бодрым, забрался в автобус, занял свое место у окошка и снова, убаюканный дорогой, задремал.

Девяткин спортивным шагом обошел все палаты на втором этаже. Начал с четырнадцатой. Остановился посередине комнаты, осмотрелся по сторонам. Да, та еще картина. На кладбище или в морге куда веселее.

Замотанный бинтами труп. Руки привязаны к перекладине кровати, ноги широко раздвинуты, а между ними зияет здоровая кровоточащая дыра, на стенах везде брызги крови.

Возле подоконника стул, на котором висят старые латаные портки. Не надеясь найти в них ничего интересного, Девяткин все же обшарил карманы. В целлофановом пакетике водительские права и паспорт на имя… Девяткин даже сморгнул от неожиданности, не поверив своим глазам. Документы на имя Тимонина Леонида Степановича.

Он опустил паспорт и права в пакет, завернул пакет в сухую газету, сунул в карман куртки и вышел из палаты.

В коридоре он наклонился над трупом Нумердышева. Документов, естественно, никаких. Ружье, сумка с патронами и всякой мелочью. Ничего не забрав с собой, майор вернулся на лестницу.

Боков стоял на верхней площадке и смолил вторую сигарету подряд, стряхивая пепел на одежду. Он уже вышел из полуобморочного состояния испуга, но очухался еще не до конца.

– Ну, как дела? Что там было? – увидев Девяткина, спросил он.

– Лучше спроси о чем-нибудь другом, – поморщился майор. – Тимонина там нет. Это главное.

– А где, где же он тогда?

– Шут его знает.

– А с кем была перестрелка?

– Если бы я знал. Одного гада уложил, второй ушел, видимо, через подвал. Пошли отсюда.

Попыхивая сигаретой, Девяткин на ходу застегнул «молнию» куртки, и они вышли на улицу.

Несколько мелких групп людей, стоявших у подъезда под фонарем, сбились в одну большую кучу. Девяткин, чтобы успокоить толпу, громко объявил, что полиция ожидается с минуты на минуту. Затем зашагал к «Жигулям», на ходу кивнув Бокову:

– Садись за руль, живо!

Боков выполнил указание, завел двигатель. Девяткин, завершив туалет, занял переднее сиденье и, блаженно потянувшись, сказал:

– Ну, трогай.

– А разве вы не хотите дождаться полиции? – неподдельно удивился Боков. – Ну, дать показания?

– На хрен мне это надо? – вопросом на вопрос ответил Девяткин. – И так проблем выше крыши.

Машина проехала вахту, выкатилась с больничного двора. Темные окраинные улицы, казалось, таили в себе какую-то неосознанную опасность. Чтобы не попасть колесом в открытый колодец или колдобину, Боков сбросил скорость до тридцати километров. На пару секунд фары вырвали из темноты спину шагающего по обочине человека.

Военный офицер, с портфелем в руке. Человек в форме не оглянулся на машину. Мелькнули звездочки на погонах, красный околышек фуражки. Боков не смог разглядеть лица офицера, но его фигура, его походка показались чем-то знакомыми. И, кажется, этот портфель Боков тоже где-то раньше видел.

Тимонин? Что-то есть в нем от Тимонина. Но это, разумеется, глупости, быть того не может. Даже теоретически. На ночной улочке незнакомого городка могут встретиться разве что привидения в офицерских кителях и погонах. Боков наморщил лоб, но в его тяжелой голове мысли путались, распадались на фрагменты, бессвязные слова.

Неплохо бы спросить у офицера дорогу. Впотьмах тут ни черта не разобрать. Но возвращаться не хотелось. Уже порядочно отъехали.

«Жигули» покатили дальше, и через минуту Боков забыл об офицере. Хотелось узнать подробности стрельбы, что произошла в четырнадцатой палате, в больничном коридоре. Он повернул голову, чтобы задать Девяткину вопрос, но тот уже сладко дремал в кресле, откинув голову назад и широко раскрыв рот.

Когда Юрий проснулся, стояла глубокая ночь, до Москвы оставалось еще километров сорок. Он сменил Бокова, сел за руль, но, не проехав и двадцати километров, остановился на стоянке возле трехэтажного новенького мотеля.

– Вылезай, мы заночуем здесь.

– Здесь? – выкатил глаза Боков. – До Москвы осталось два шага, я домой хочу. У меня жена…

– Мы заночуем здесь, – повторил Девяткин. – Все объяснения – утром.

Боков покорно выполз из машины, взял сумку и понурив голову зашлепал следом за Девяткиным.

Свеженькая бодрая кастелянша в белом фартучке оформила регистрацию. Она была так любезна, что, не переставая улыбаться, сама провела гостей на третий этаж, в двухместный номер, выходящий окнами на противоположную от дороги сторону.

Девяткин запер сумку с оружием и документами в стенном шкафу, принял душ и хотел замочить в ванной спортивный костюм, но подумал, что штаны еще туда-сюда, а грязную, окровавленную, с большой дыркой на правом кармане, куртку все равно не спасти. Бросил костюм в пластиковый пакет, а пакет опустил в мусорное ведро. Когда он вернулся в комнату, Боков уже спал, вздрагивая во сне.

Проснулся Девяткин после полудня. Боков, переживавший приступ меланхолии, сидел у окна и с унылым видом рассматривал идиллический пейзаж: ровное поле и березовую рощицу у его края. Юрий принял душ, растерся полотенцем и, вернувшись в комнату, спросил Бокова, подают ли в этом заведении завтраки в номер. Молодой человек только плечами пожал.

– Тогда я пойду на разведку, – сказал майор и вышел из номера, в надежде найти внизу симпатичную кастеляншу.

Но девушку сменил хмурый костлявый парень с окаменевшим лицом. Этот субъект оказался не из разговорчивых.

– Как самочувствие? – поинтересовался Девяткин.

Парень вместо ответа вытер платком нос.

– А та девушка, которая здесь ночью дежурила, где она?

– А что? Почему вас это интересует?

– Ничего, просто спрашиваю.

– Она дома. Она – моя жена.

– А где у вас тут перекусить можно?

– За вашей спиной дверь кафетерия.

Через стеклянную витрину Девяткин увидел на противоположной стороне дороги небольшой фруктовый базарчик. Он поблагодарил молодого человека, вышел из мотеля и, дождавшись, когда шоссе освободится от машин, перебежал дорогу. Походив по базарчику, купил дыню, арбуз, пирожков с мясом и вернулся в номер.

Боков продолжал маяться, вздыхая у окна. Девяткин передвинул стол на середину комнаты, порезал финкой дыню. Повернулся, чтобы пригласить к столу Бокова, и увидел в его руке трубку мобильного телефона.

– Ты кому звонишь?

– Не беспокойтесь, – ответил Боков. – Всего-навсего теще.

– Тогда передавай от меня привет.

Девяткин воткнул финку в зеленый бок арбуза. Корка затрещала. После пары вежливых фраз Боков попросил позвать к телефону жену.

– А Катю вчера вечером в роддом отвезли, – сказала теща. – Ты не волнуйся, ничего страшного. Это называется «на сохранение». Врач сказал, что неделю до родов Катеньке лучше побыть там, у них. Неделя. Раньше не начнется. Когда ты вернешься, Саша? Что ты молчишь?

– Я не молчу, – ответил Боков. – Передавайте Кате большой привет, – выдавил он из себя и дал отбой.

Закончив разговор, сел к столу, сжевал пару пирожков и добрую половину дыни. Девяткин сидел напротив него. Положив на тарелку кусок арбуза, он водил по красной мякоти лезвием финки, стряхивая семечки.

После завтрака на душе Бокова немного полегчало.

– У меня через неделю должен ребенок родиться, – сказал он. – Жену на сохранение положили.

– Поздравляю, – Девяткин продолжал ковырять арбуз. – Ты становишься совсем взрослым мальчиком. Вот уж и свой ребенок подоспел. И вообще…

– Да-да, – прервал Боков. – Взрослым. Вы все время говорите одно и то же. Кстати, я слышал, что в прежние времена вы работали в ГУВД Москвы. За что вас оттуда, так сказать, попросили? Отправили на периферию?

– Зашиб одного идиота. А тот оказался сыном крупной шишки.

– Насмерть зашибли?

– К сожалению, он остался жив, – покачал головой Девяткин, – но получил инвалидность. Старые друзья за меня заступились. Короче, мне предложили два варианта. Или я убираюсь из Москвы в почетную ссылку, даже с сохранением звания, или подаю рапорт об отставке. Я выбрал первый вариант. В тот момент в Москве мне не за что было держаться. – Он положил финку на стол, вытер клинок полотенцем. Прищурившись, внимательно посмотрел в глаза Бокова. – А ты мне ничего рассказать не хочешь?

– А что я вам должен рассказать? – забеспокоился Боков.

– Ну, что-нибудь. На твой выбор.

– Я не знаю, что говорить, – опустил глаза Боков.

– А, ну-ну, – криво улыбнулся Девяткин.

Боков уставился в окно и надолго замолчал. Он думал, что жизнь есть не что иное, как цепочка предательств. Собственную подлость всегда хочется объяснить высокими целями или тем, что подлецы все, кто тебя окружает. А может, прямо сейчас взять и выложить Девяткину абсолютно все, что он знает?

Но если раскроется перед Девяткиным, то вколотит гвоздь в крышку собственного гроба. И гроба жены. И неродившегося ребенка. Казакевич не бросает угрозы на ветер, он держит слово… Да черт с ним, с ним и с его словом. «Если человек совершил хотя бы один хороший поступок, жизнь прошла не напрасно, – сказал себе Боков. – Попробуй раз в жизни, один только раз быть честным. А потом живи так, как жил раньше».

– Меня приставили к вам, чтобы я помог выйти на Тимонина, – неожиданно выпалил он. – И его убьют по моей наводке. Мне угрожали, мне не оставили выбора…

– Это я понял еще вчера вечером, – кивнул Девяткин, – даже раньше. Понял, что Тимонина заказали. Рассказывай всю историю по порядку. Начни с начала, и дальше по алфавиту.

– Хорошо, расскажу. – Боков вытащил из пачки сигарету. – А вы остановились здесь, в мотеле, чтобы меня расколоть?

– А я думал, ты взрослый, – подмигнул ему одним глазом майор. – Поговорить с тобой хотел, а не расколоть. И вместе решить, что делать дальше.

Валиев очутился в Москве ранним утром. Солнце поднималось над городскими крышами, еще не остывшими после вчерашнего знойного дня. Но и наступивший день не сулил прохлады: на бледно-голубом небе висело единственное прозрачное облачко, похожее на купол раскрытого парашюта.

Водитель-частник высадил Валиева возле Белорусского вокзала. Бригадир спустился в метро, но и не подумал возвращаться в квартиру на Сретенке. Он не боялся полицейской засады, но решил соблюдать до конца собственные же правила – после дела на прежнюю съемную квартиру ни ногой. На этот случай имелся запасной аэродром: двухкомнатная квартира в Сокольниках, снятая по подложному паспорту еще месяц назад и оплаченная вперед на полгода.

Валиев доехал до метро «Рижская», поднялся на эскалаторе. Выйдя в город, прошагал полтора квартала пешком до платной автомобильной стоянки рядом с гаражным кооперативом. Он расплатился с охранником, взял ключ от машины. Подошел к подержанным «Жигулям», открыл багажник, отодвинул запаску. Под колесом в пакете лежали документы на машину, ключ от квартиры в Сокольниках, мобильный телефон и немного денег.

Приехав и поднявшись в квартиру, принял душ, наскоро перекусил консервами. Затем набрал телефон Казакевича и сообщил, что груз отправлен адресату, и теперь, когда дело сделано, можно попить пивка. Казакевич хмыкнул и сказал, что в старой пивной он встречаться не хочет. У него есть бутылка водки, и лучше увидеться в рюмочной в шесть вечера.

Вся эта игра слов означала, что бригадир заказ выполнил, и теперь надо бы рассчитаться за работу. Встретиться на прежнем месте, возле Люберецкой свалки. Казакевич ответил, что приготовил деньги, готов расплатиться, но встреча произойдет не на прежнем месте, а там, где договаривались увидеться после дела. Понимай – на хозяйственном дворе закусочной «Улитка», что на выезде из Москвы.

Валиев вынул из шкафа свежий комплект постельного белья и задернул шторы. Поставил будильник на четыре часа, сбросил с себя одежду и, упав на разобранный диван, накрылся простыней.

Он устал после вчерашнего сумасшедшего дня и бессонной ночи, но сон почему-то не шел. Бригадир лежал на спине, разглядывал потолок и копался в мыслях и воспоминаниях, словно перелистывал страницы семейного альбома.

Он много чего повидал в жизни. Начинал с низов, торговал на Черемушкинском рынке спичечными коробками с анашой и мечтал о большом деле. При первой же возможности ушел с рынка, выполнил свой первый заказ, получив за работу копейки. Тогда он заработал не деньги – авторитет.

Когда посредник свел Валиева с Казакевичем, дело представлялось бригадиру весьма простым. Он засучил рукава. И вот оно, простое дело…

Валиев потерял четырех друзей. Это плохо, потому что бригадир не так молод, чтобы заводить новых друзей. Он остался один. Это совсем погано – тут и думать не о чем. Бригадир без бригады все равно, что генерал без армии.

По уговору, Валиев половину гонорара должен был забрать себе, другую половину поделить между четырьмя его помощниками. Случись худшее – деньги получат родственники погибших. Но Валиев внесет изменения в ту договоренность. Мертвые на него не обидятся. Он оставит себе не половину, а третью часть гонорара. Остальное разделит между родней своих друзей. Это справедливо. А что касается мента Девяткина, вчера вставшего на пути Валиева, то с ним надо разобраться так…

Валиев не довел мысль до конца, задремал. В четыре зазвонил будильник. Невыспавшийся бригадир поднялся и стал бриться перед зеркалом, готовясь к важной встрече.