Елисеев вошел в двадцатиметровую комнату и поморщился от запаха кислого пива и табака. Накурено так, что хоть топор вешай. Табачный дым плавал, как туман, слоился под потолком, покрытым разводами ржавчины. В левом углу у стены стол на железных ножках, застеленный клеенкой, под ним – батарея пивных бутылок. На ближнем стуле, забросив ногу на ногу, сидел здоровый мужик по имени Сергей Пузырев, которого кликали просто Пузырем. Два других стула заняли раздетые по пояс Поляковский и Кучер. Карточная игра шла полным ходом. Увидев хозяина, Пузырь первым вскочил на ноги, бросил окурок на заплеванный бетонный пол, раздавил тлеющий огонек каблуком. За ним, положив карты на стол, лениво поднялись Поляковский и Кучер. Видно, что игра шла к концу, им очень не хотелось все бросать, потому что масть перла, и сегодняшним вечером светило опустить Пузыря на приличные деньги.

Девушка, вытянув вперед ноги, сидела в дальнем темном углу комнаты. На ней были все те же тяжелые ботинки из замши на толстой рифленой подошве, в которых она появилась у кафе «Рассвет». Не хватало только кожаной «косухи». Джинсы и трусики приспущены до колен, черная майка разорвана от ворота до пупа. Можно было рассмотреть обнаженную грудь, довольно симпатичную, свеженькую. Возможно, Елисеев сам облизнулся, глядя на такую девчонку. Но не сейчас, не в этих обстоятельствах. Кажется, Антонова совершенно не стыдилась своей наготы, напротив, нарочно дразнила мужчин. Она пальцем не пошевелила, чтобы прикрыть разодранной майкой свои прелести, на гостей не взглянула, отвернулась в сторону и опустила голову.

Елисеев подошел ближе, встал над девушкой и, не зная, чем привлечь к себе внимание, пощелкал пальцами и сказал:

– Оля, я хочу с вами поговорить. От нашего разговора зависит очень многое. Я уверен, что мы поладим. Мальгин не тот человек, ради которого стоит жертвовать даже малостью.

Ноль внимания. Елисеев хотел ласково по-отечески погладить девушку по голове, но побоялся, что та его укусит, тяпнет за руку, отхватит острыми зубами пару пальцев. Но Антонова не подняла головы, продолжая смотреть в сторону. Елисеев обернулся назад, к Алексеенко.

– Почему вы не пристегнули ее к трубе? Не связали?

– Она никуда не денется, – Алексеенко спрятал ухмылку в усы. – У нее сломана левая нога. Чуть ниже колена. И руки в запястьях слегка повреждены. Их выкручивали.

– Ясно, – кивнул Елисеев. – Выкручивали, значит? А насиловать ее было обязательно?

Алексеенко молчал. Трое архаровцев, стоявших возле стола, переглянулись.

– Я спрашиваю: насиловать ее было обязательно? Или невтерпеж стало?

– Вы же сами говорили о физическом воздействии. Насилие – один из таких приемов. Как правило, срабатывает. Это ломает человека.

– Черт, ты опять все испортил. Надо было по-хорошему попробовать. А потом уж ширинку расстегивать.

– Нам было не до церемоний.

– Ты пообщаешься со мной? – Елисеев наклонился к девушке. – Две минуты. Они выйдут, мы останемся одни.

Оля неожиданно подняла голову. Елисеев отступил назад, столько ненависти было в ее взгляде. Он увидел лицо, на котором не осталось живого места, сплошь синяки и глубокие ссадины. Распухшие губы кровоточили, а правый глаз потерял форму, съехав куда-то на сторону.

– Пообщаться? – девушка говорила медленно, хриплым голосом, видимо, ей длительное время не давали воды. – Это можно. Они все пусть остаются. Им не вредно услышать.

– Что, что именно? – Елисеев, пряча руки за спиной, снова шагнул вперед.

– Вот что. Мальгин скоро появится. Появится… И тогда не ждите от жизни ничего хорошего. Слышь ты, обезьянья блевотина, – она кивнула Елисееву. – Тебя ждет то же, что и меня. Только хуже. Скоро ты сдохнешь. И вы тоже. Я тебе говорю, Пузырь. Вот вы, вонючки, которая стоите у стула с дерьмовыми ухмылками на харях.

Пузырев вздрогнул и тяжело опустился на стул. Поляковский и Кучер остались стоять, усмехаясь и перемигиваясь друг с другом. Алексеенко неожиданно рассмеялся каким-то диким надрывным смехом.

– Слушай и ты, козел усатый, – Оля показала пальцем на Алексеенко. – Все не так смешно, как тебе кажется. Потому что жить тебе осталось меньше гулькиного хрена. Мальгин вас переловит. И перебьет по одному. Или сразу замочит, всей компанией. Всех вас. Ну, теперь я все сказала.

– Все? – переспросил Елисеев. – Это все?

Кажется, он побледнел, заскрипел зубами. Не сдержавшись, отвел ногу назад и трижды со всей силы ударил подошвой ботинка в голую грудь девушки. На бледной коже ботинки оставили грязные следы. Оля поджала одну ногу, но не закричала от боли. Елисеев плюнул и, сжимая кулаки, вышел в коридор. Следом семенил Алексеенко. Его физиономия вытянулась, а пышные усы обвисли от огорчения. Он остановился у стола, сгреб несколько игральных карт, скомкав их, швырнул под стол на пивные бутылки.

– Твари, вы что здесь устроили? – прошипел он, пуча белые от ярости глаза. – Катран, мать вашу? Или привокзальный пивняк? Поляк и Кучер останутся. Пузырь пошел на хрен. Убирайся. Чтобы я тебя не видел до завтра.

Елисеев снова вошел в кабинет, но уселся не в продавленное кресло для посетителей, а в кожаное хозяйское. Он вытащил из кармана трубку мобильного телефона, набрал номер домашнего телефона и, когда услышал голос жены, пропел.

– Это я, дорогая, пупсик. Прости, что опаздываю. Твой благоверный совсем заработался. Да, ты права… Некогда себя жалеть. Нет, сейчас я звоню не с работы. Из магазина. Ты помнишь, что послезавтра годовщина нашей свадьбы. Ну, вот я и бегаю, ищу своей крошке что-нибудь этакое. Яркое и блестящее. Не скажу, сюрприз. Ну, я же знаю твой вкус… Спасибо скажешь потом. Все, целую крепко. Скоро буду.

Он опустил трубку в карман, смерил Алексеенко, ссутулившегося в кресле, уничтожающим взглядом.

– Ну, что теперь скажешь, мыслитель нижней конечности? – спросил Елисеев. – Что б тебе ее отрезало. Мать вашу, вы все испортили. Чертовы безмозглые костоломы. Вам бы в цирке с дикими зверями работать, а не с людьми. Мальгин жив. Значит, может узнать такие вещи, о которых не должен знать никто. Где теперь его искать?

– Не знаю, – покачал головой Алексеенко. – Теперь уже ничего не знаю. Но в свое время я предложил добрый десяток вариантов. Расписал, каким способом, и в каком именно месте грохнуть Мальгина. Могли убрать его в больнице. Там его никто не охранял. Он не оклемался после взрыва на кладбище. Тут и пушки не потребовалось. Перо или кусок бельевой веревки. Но ты сказал «нет», потому что именно тебя Мальгин в числе других своих знакомых просил помочь с переводом в ведомственную больницу. Как же, потянется ниточка, и она приведет именно к тебе. Ты просто обделался, хотя ничем не рисковал. Можно было достать его на той хате, что ты снимаешь для встреч со своей девочкой. В подъезде этого дома и где-то рядом с ним Мальгин мог получить пулю в башку. Но ты опять сказал «нет». Снова наложил в штаны и завел пластинку про свою любимую ниточку, которая, мать ее, потянется прямо к тебе. Больше ведь не к кому.

– Да, мне не хотелось подставляться. Я имею права на собственную безопасность. Как знаешь, плачу я. И плачу не за то, чтобы мне пришили срок, посадили на нары и дали пульман с баландой. Слишком рисовано трогать Мальгина в больнице или на моей квартире. Я хотел выгадать время, чтобы вы успели все сделать без спешки, обстоятельно. Я попросил Мальгина разыскать убийцу моего брата. Затем его навели на ложный след. Вырезали из альбома Васьки Онуфриенко несколько фотографий. Мальгин не раз просматривал этот альбом. Наверняка он подумал, что на исчезнувших фотографиях изображены убийцы моего брата или самого Кривого. Когда время есть в запасе, найдется и подходящее место для мочиловки. Кстати, когда я излагал свои мысли, ты не спорил со мной, а соглашался. Слова не сказал. А теперь виноват Елисеев.

– Я этого не говорил…

– Почему же? Ты именно это и сказал. И я тебя внимательно выслушал. А теперь добавлю от себя. Это ты облажался везде и во всем. В тот вечер в кафе, когда Мальгин заезжал к бывшей жене в ночной клуб, а затем остановился перекусить в кафе «Волшебная лампа», у вас был стопроцентный шанс. В «стекляшке» не было посетителей, не было охранника. Только олух официант, один на все заведение. Вы должны были инсценировать бытовую ссору. И просто забить Мальгина до смерти. Сесть в тачку и уехать. Есть задания проще этого? Нет. Потому что проще не бывает. Вместо этого твои парни входят в кафе, затевают там какую-то возню с портфелем. Зачем? С какой радости? Твоих идиотов там было четверо. Мальгин один, он едва оклемался поле больницы, у него ребра сломаны. И что в итоге?

– Что? – тупо переспросил Алексеенко.

– Не помнишь? Мальгин разогнал твоих ребят. Навязал им погоню по ночным улицам. Леню Трубина отправил в могилу. Мальгин действовал голыми руками, а у твоей команды были стволы. Закончив беготню, он сам спокойно переночевал на моей съемной квартире. И съехал неизвестно куда.

– На хату мы все равно не могли сунуться, – пошевелил усами Алексеенко.

– А дальше он устроил западню вам, – Елисеев не слушал возражений. – Мальгин знал, что кто-то наблюдает за его квартирой. Приехал туда. Выманил трех твоих ребят за город. Они, посоветовались с тобой по телефону, начали погоню. А Мальгин заехал в удаленное от всех поселков и деревень место и хладнокровно, будто он мух бьет, не людей, перестрелял твою бригаду. Троих уложил на месте. И с того момента бесследно пропал. Его никто не может найти. Ни вы, ни менты, которым я помогал битые десять дней. Девчонка была последним шансом. Но мы даже не узнали, что связывает ее и Мальгина. Любовь? Корысть? Или что-то иное? Нет ответа.

Алексеенко барабанил пальцами по столу, зная, что оправдываться в его положении бессмысленно и глупо.

– Про Барбера я уж не говорю, – сказал Елисеев. – Он как в воду канул.

– Мы установили наблюдение за квартирой его любовницы. Сейчас она где-то на югах. Когда появится, Барбер наверняка завернет к ней в гости. Старая любовь не ржавеет.

– Уже заржавела. У этой сучки другой мужик.

– Не исключаю, что Барбер выехал за границу.

– Пошел ты со своими умозаключениями. Убили Полуйчика, грохнули каталу Штоппера, который выступал свидетелем обвинения, когда судили Барбера. Его работа. Но тут есть один положительный момент. Барбер отомстил Штопперу за лжесвидетельство на суде. Полуйчика грохнул, потому что убежден, что именно хозяин кабака украл из кладбищенского тайника два миллиона долларов. Он один, Полуйчик, по мнению Барбера, сделал это. И до тех пор, пока Барбер живет в этой уверенности, для нас он не опасен. Главная проблема – Мальгин. Нужно сосредоточить все внимание на его персоне.

– Я попробую поговорить с девчонкой еще раз.

– Ты видел ее глаза? Этот взгляд? Теперь эти сраные разговоры не имеют смысла, больше нечего ловить. Избавьтесь от нее. Нужно, чтобы тело быстро обнаружили и опознали. Поэтому не уродуйте молотком или кислотой ее лицо. Возможно, Мальгин захочет придти на похороны. Это еще один шанс его прихлопнуть.

Елисеев поднялся на ноги и, сухо попрощавшись, даже не подав руки, ушел из мастерской через черный ход.

На днях овдовевшая Галина Алексеевна Чинцова заливала горе не водкой, она забывалась в работе, а дел ранней осенью, когда дачный сезон заканчивался, почему-то не становилось меньше. Сегодня Чинцова, возглавляя фирму «Эгмонд – Сервис», специализировавшуюся на строительстве элитных коттеджей, занималась самой главной в ее деле проблемой, проблемой землеотвода под будущую застройку. Здесь все решали взятки. Несколько дней она окучивала заместителя главы администрации одного из ближних районов Подмосковья, предлагая ему подписать договор, согласно которому «Эгмонд – Сервис» в течение нескольких лет якобы занимался сельскохозяйственными работами на территории в несколько десятков гектаров, пахал и страдовал, снимая скудные урожаи кормовой пшеницы. Следовательно, по закону, имеет право выкупить эту землю за гроши. Однако сумма взятки, предложенной молодому, но уже избалованному чиновнику, его совершенно не устроила, едва ли не оскорбила. А Чинцова не имела привычки переплачивать.

Последние две недели дня она ездила в область, вела с молодчиком долгий изнурительный торг и была близка к победе. Ушлый чиновник уступил, сбросил почти сорок процентов со своей обычной таксы, но твердо настоял на том, чтобы один из коттеджей, которые начнут возводить будущей весной, будет оформлен на его тещу. Чинцова прекратила торг, четко уяснив, что эта уступка – последняя, большего из молодого стервеца все равно не выжать. Она пересчитала будущие расходы и предполагаемые доходы, пришла к выводу, что эта сделка для «Эгмонда» все равно остается фантастически выгодной. Земли, за которые шел торг, расположены в тридцати километрах от Москвы, в живописном месте, рядом с лесом и речкой. Есть еще большой пруд, в котором плавают… Впрочем, все это лирика. Хоть бы одни головастики плавали в том пруду. Главное, что коттеджи, еще не построенные, существующие лишь в проектах и чертежах, в эскизах архитектора, разойдутся в одно мгновение, как жареные пирожки, даже быстрее. И будут оплачены уже зимой.

Все бумаги готовы, оставалась малость, сущий пустяк. Получить автограф взяточника, передать деньги и поставить несколько печатей в земельном комитете, где сидят свои люди. Встреча с чиновником Чинцова назначила в ресторане гостиницы «Балчуг» на шесть часов вечера. Чтобы все оформить тихо, вдалеке от посторонних глаз, забронирован номер люкс. В запасе еще есть время.

Чинцова в очередной, наверное, двадцатый раз набрала номер мобильного телефона сына и снова выслушала записанный на пленку ответ оператора, что абонент временно не доступен. Она прошлась по кабинету, чувствуя тяжесть в ногах и странное беспокойство в душе. Машина сына, поцарапанная, с проколотыми покрышками, стояла у подъезда дома. А Димка провалился неизвестно куда и не подает вестей уже вторые третьи. И прежде с сыном случались загулы, даже длительные, когда он залипал чуть ли не на неделю в какой-нибудь компании сверстников, уезжал в Питер на «Красной стреле», кантовался на чьих-то дачах или не вылезал из-под юбки очередной потаскушки. Но Дима всегда предупреждал мать о том, что не появится вечером, проведет ночь вне дома. Но вот прошло две ночи. И что же? Ни звонка, ни телеграммы.

Тут дверь кабинета открылась, немолодая секретарша Людмила Васильевна доложила, что в приемной дожидается симпатичный хорошо одетый господин, назвавшийся Борисом Зелениным. Он сказал охране, что у него до Чинцовой личный разговор, очень важный. И его пропустили наверх. Материнское сердце словно булавкой укололи.

– Зови его. Хотя… Хотя ни о каком Зеленине я сроду не слыхивала.

– Хорошо, – кивнула Людмила Васильевна. – Но вместе с этим господином появился какой-то странный субъект. Похожий на бомжа. Подозрительный тип.

– Черт с ними. Все равно зови.

Чинцова едва успела поправить на лбу прядь волос и припудрить носик, как в кабинет вошли и, не дожидаясь приглашения, расселись за столом для посетителей два мужчины. Один действительно симпатичный господин в дорогом сером костюме и ярком галстуке. Другой напоминал бродягу. Куцый клетчатый пиджачок был маловат гостю, рубашка мятая, несвежая. Мужчина распространял вокруг себя крепкий запах одеколона «Шипр», перебивающий все иные запахи. То ли вылил на голову весь флакон, то ли его вылакал…

– Моя фамилия Зеленин, – улыбнулся Барбер. – Я друг вашего покойного мужа. Близкий друг.

В эту минуту Чинцова вспомнила разговор с Мальгиным, его предостережения и пожалела, что, разорвав в клочки бумажку с его телефоном, бросила ее в корзину. Впрочем, все можно поправить. Телефон милиции она помнила, внизу вооруженная охрана. Но Чинцова из тех людей, кто может постоять за себя без посторонней помощи. Потому что она одна стоит целого взвода отборных омоновцев.

– И я его друг, – подал голос Чума. – Меня зовут Иван Иванович. Легко запомнить. Не слышали?

– К сожалению, не доводилась, – ответила Чинцова. Со всеми персонажами, вечно толкавшимися в ресторане возле покойного мужа она, разумеется, не могла быть знакома. – Вы по делу? Я прошу прощения, но у меня со временем напряженка.

– Разумеется, по делу, – кивнул Чума. – Мы просто так не ходим.

Барбер откашлялся и взял слово:

– Мы глубоко соболезнуем вам, – он посмотрел на увеличенную фотографию Полуйчика, висевшую над рабочим столом Чинцовой. – Это невосполнимая потеря для всех нас. Я не смог присутствовать на похоронах, потому что горестное известие застало меня за границей. Вася был самым честным, самым порядочным человеком, какого я только знал. И его место в моем сердце…

Иван Иванович кивал головой, хлюпал носом, вытирая его ладонью. Чинцова подумала, что определения «честный» и «порядочный» в данном случае не совсем подходят, потому что в этих добродетелях покойного Васю не заподозришь. Уместнее было бы назвать Полуйчика просто хорошим свойским мужиком. И еще она подумала, что мир состоит не из одних только проходимцев и взяточников, иногда, пусть не часто, встречаются и добрые люди, отзывчивые к чужой беде.

– Жаль, что в эти скорбные дни приходится вспоминать о деньгах, – продолжил Барбер. – И я бы не посмел в высокую минуту скорби затронуть эту низкую тему. Но попал в затруднительное положение. А Полуйчик, между прочим, остался мне должен некоторую сумму. И я бы хотел получить свои деньги обратно. Чем скорее, тем лучше.

– О какой сумме идет речь? – сухо спросила Чинцова. Слезы, набежавшие на глаза, высохли, а шальные мысли о человеческой доброте мгновенно выветрились из головы.

– Это расписка, которую я получил от Васи три года назад.

Барбер полез в карман, достал вчетверо сложенный листок бумаги, развернув, протянул хозяйке кабинета. Чинцова пробежала взглядом расписку, не поверила своим глазам и снова перечитала неровные строчки. Почерк, кажется, Полуйчика. Возможно, Вася, будучи совершенно пьяным, действительно написал эту глупость? Нет, даже в пьяном виде Полуйчик не способен на такое.

– Я ничего не понимаю, – сказала Галина Алексеевна. – Тут написано, что Вася берет взаймы у Зеленина, два миллиона долларов. Зеленин это, как я понимаю, вы? – Чинцова недобро глянула на Барбера. Тот кивнул в ответ. – То есть, вы хотите сказать, что мой покойный муж три года назад занял у вас два миллиона. Именно долларов? Не ошибаетесь?

– Ну, там же все написано, – ответил Барбер. – Чего же тут объяснять?

– Я бы посмеялась, если бы это была смешная шутка, – Чинцова бросила бумагу через стол Барберу. – Но смеяться не над чем. Я вдова, дважды вдова. А вы являетесь ко мне с этой филькиной грамотой, которая не имеет никакой юридической силы, которая даже у нотариуса не заверена. Знаете, как можно использовать эту бумажку по прямому назначению? Наверняка знаете. Если бы Вася был жив, он просто набил вам морду. Но я не мужчина, поэтому говорю: прощайте. И больше не напоминайте о своем существовании. У меня нет времени на циничные и злые розыгрыши.

Барбер сложил бумажку, опустил ее в карман и сказал:

– Полуйчик должен мне два миллиона баксов. И я их получу. Не нравится расписка? Тогда взгляните на это.

Он вытащил из кармана две фотографии и передал их Чинцовой, у которой снова закололо сердце. На карточках она увидела своего единственного сына Диму. Снимали в каком-то темном помещении, использовали аппарат со вспышкой. Дима сидел на ящике и держал впереди себя газету «Труд». Его губы распухли, видимо, от побоев, под правым глазом переливался сине-зеленый фингал, волосы были спутаны, а в глазах отражался звериный непередаваемый словами страх.

– Присмотритесь внимательнее, – сказал Барбер. – У него в руках сегодняшний номер газеты. Значит, ваш сын жив и относительно здоров. Если не считать гули под глазом.

– Что вы с ним сделали? – Чинцова спрятала под стол задрожавшие руки.

– Пригласили Диму в гости. На дружескую вечеринку. Ему у нас так понравилось, что он решил немного задержаться. И велел передать, что поживет вместе с нами, пока вы соберете те самые два лимона, которые не задолжало, нет… Которое натурально украло у меня вот это чмо.

Барбер показал пальцем на портрет Полуйчика.

– Теперь выбор за вами. Можете позвать мордоворотов из своей охраны или позвонить в ментовку. Нас с Иваном Ивановичем схватят, начнут выбивать показания. Я продержусь долго. А Иван Иванович человек слабого здоровья.

– У меня почки слабые, – уточнил Иван Иванович. – И печень тоже. Увеличенная.

– Он, – Барбер кивнул на своего товарища, – не выдержав побоев, покажет то место, где вы найдете сына. То есть его тело. Диму прикопают неглубоко, чтобы родственникам долго не трудиться, вытаскивая его из земли. Но предупреждаю. Люди, которые с нами в деле, следят за всеми передвижениями и ходом переговоров. Каким способом? Не имеет значения. И, как только со мной или Иваном случиться неприятность, они начнут действовать. Есть другой вариант: вы кладете на стол бабки и получаете сына живым и здоровым.

Чинцова сняла трубку и набрала двузначный номер, но не милиции, а своего секретаря.

– Созвонитесь с человеком из районной администрации, с которым назначена встреча на шесть, – прогудела в трубку Чинцова. – И все отмените. Скажите, что я заболела. Но пусть он не волнуется. Наша договоренность остается в силе.

Чинцова положила трубку, достала кружевной платочек и разрыдалась. Барбер зевнул, женским слезам он верил меньше, чем женским обещаниям. И понимал, судьба двух миллионов еще не решена, выдоить деньги из этой коровы будет совсем непросто.

– А зачем… Зачем вы показали мне эту идиотскую расписку на два миллиона долларов? – сквозь всхлипы выдавила из себя Чинцова. – Это же грубая фальшивка.

– Да, я сам ее написал. Умею подделать любой почерк.

– Так зачем эта расписка?

– Ну, надо было с чего-то начать разговор, я и показал, – ответил Барбер и засмеялся.

Мальгин прилетел в Москву под вечер. Он, не заезжая на квартиру Сергункова, отправился на Казанский вокзал, оставив багаж в камере хранения, забрал из ячейки портфель. Затем спустился в метро и, доехав до «Савеловской», поднялся наверх. Прокатился четыре остановки на троллейбусе, сошел неподалеку от дома, где после развода с женой жил бывший референт Артем Кочетков.

Проскочив в подъезд вслед за старушкой, набравший комбинацию цифр кодового замка, поднялся на седьмой этаж, трижды надавил кнопку. Хозяин долго разглядывал через глазок физиономию нежданного гостя, к визиту Мальгина, с которым его никогда не связывали приятельские отношения, Кочетков отнесся настороженно. Впускать? Или сделать вид, что никого нет дома? Не получится. Мальгин наверняка слышал его шаги за дверью, чего доброго решит, что Кочетков от него прячется, значит, чего-то опасается. Он повернул замок, сбросил цепочку.

– Какими судьбами? – физиономия референта расплылась в широкой улыбке. – Каким ветром занесло?

– Просто оказался в твоих краях, – Мальгин закрыл за собой дверь. – Думаю, дай зайду.

– Откуда адрес узнал? Впрочем, глупо задавать такие вопросы сотруднику службы безопасности.

– Ты не рад?

– Рад, очень рад.

– Накатим по сто грамм, посидим. Или ты ждешь кого-то?

– Кого мне ждать? – Кочетков подтянул спортивные штаны и одернул майку. – Последние недели занят только тем, что смотрю телек или валяюсь с книжками на диване.

– А как же работа? Еще не устроился?

– Лето – мертвый сезон. Подождем осени, а там видно будет.

– Так уже осень.

– Разве? – искренне удивился хозяин.

Мальгин осмотрелся по сторонам, заглянул в гостиную. Прихожая отделана панелями из орехового дерева. В комнате итальянская горка, забитая дорогими безделушками, светлый персидский ковер на полу, проекционный телевизор престижной фирмы, акустическая система класса хай-енд, диван, обтянутый гобеленовой тканью. Возле стола из вишневого дерева красуется пара ручной работы стульев со спинками в форме рыцарских щитов. Интересно, как удается человеку, целыми неделями пролеживающему бока на диване, ни в чем себе не отказывать. Быт Кочеткова представлялся несколько иным. Человек у разбитого корыта. Развод, разъезд, дележка барахла. Неделями мотается по городу в поисках достойной работы, перезанимает деньги у знакомых, трясется над каждой копейкой.

Кочетков словно угадал мысли гостя.

– Остатки прежней роскоши, – вздохнул он. – Удалось кое-какие деревяшки перетащить от бывшей жены. Хотя она очень сопротивлялась. Но ведь не ящиками из-под бутылок обставлять квартиру?

– Ты готов принять по двести? – Мальгин поднял вверх пакет с гостинцами.

– Всегда готов, – по пионерски ответил Кочетков.

Устроились за тем же вишневым столом в большой комнате. Хозяин расстелил белоснежную скатерть с золотой вышивкой, принес из кухни блюдо с ветчиной и сыром, поставил рюмашки, без конца извиняясь за стой «простецкий холостяцкий быт». Мальгин достал из портфеля бутылку не слишком породистого азербайджанского коньяка. Но хозяин, яростно замахал руками, словно отгонял диких пчел, и выставил «Мартель».

– Это получше будет, – Кочетков присел к столу, разлил коньяк по рюмкам. – Ну, за встречу, дружище?

– За встречу, друг, – отозвался Мальгин и, опрокинув рюмку в рот, закусил куском сыра. – Мягко идет это французское пойло. Чувствую аромат. Но такой закусон перебивает благородный запах. Вот был я недавно в одном месте, так там меня учили закусывать спиртное… Угадай с трех нот, чем?

– Копченый угорь?

– Слишком банально. Кедровые орешки – это вещь.

Мальгин нагнулся, вытащил из портфеля и поставил на стол пакет кедровых орехов, купленных на рынке в Иркутске.

– Был в Иркутске, точнее в одном бурятском поселке, ну, думаю, как в Москву возвращаться без гостинцев. Экзотика, можно сказать. Ты пока наливай. И угостимся орешками.

Кочетков помрачнел, взял бутылку, стал разливать коньяк. Мальгин шлепнул себя ладонями по коленям.

– Кстати, чуть не забыл, тебе наш общий знакомый привет передавал. Мастер производственного обучения Дикун. Помнишь такого? Очень тепло о тебе отзывался. Сказал, что ты ему очень помог подняться. Ну, в смысле деньгами. Работу плевую предложил, всего-навсего человека замочить. А гонорар отвалил хороший, так платят профессиональным убийцам высокого класса. Значит, дело стоило таких денег, а?

Бутылка дрогнула в руке Кочеткова, коньяк не попал в рюмку, разлился по скатерти. Мальгин запустил руку в пакет, вытащил горсть орешков, размахнулся и кинул их в лицо хозяина. Кочетков закрылся ладонями, гость вскочил, замахнулся ногой и выбил из-под него стул. Хозяин квартиры, оказавшись на полу, попытался встать, оттолкнувшись одной рукой, другой потянул за скатерть. Но пол полетели бутылки, рюмки, ножи и вилки.

Кочетков рванулся вперед, пытаясь поднять остро наточенный нож с длинным лезвием и пластмассовой рукояткой. Мальгин со всего размаху ударил противника носком ботинка в грудь. Кочетков повалился на бок, продолжая тянулся рукой к ножу, Мальгин наступил каблуком на его пальцы. Кочетков закричал от боли. Отступив назад, Мальгин дважды ударил Артема Сергеевича ногой в солнечное сплетение и в пах. Тот, отмахиваясь ногами, норовил заползти под стол.

Мальгин перевернул стол, наклонился, одной рукой ухватив противника за ворот майки, другой за пояс штанов, вытянул его из коньячной лужи. Поставил на ноги и, резко выпрямив руки, толкнул от себя. Кочетков, отступив назад, влетел спиной в итальянский сервант, высадил дверцы и стекла. Сверху посыпались, разлетелись вдребезги вазочки из богемского стекла и два фарфоровых блюда ручной работы. Правую щеку порезал острый осколок. Мальгин сжал горло противника левой рукой, справа навернул кулаком в лицо. Развернулся и, вложившись в удар, двинул в ухо.

Затем сгреб Кочеткова за майку, притянул к себе, повернул спиной к телевизору и снова толкнул от себя. На этот раз Кочетков попал мягким местом в высокую тумбу, свалил на пол проекционный телевизор, по экрану которого пробежали трещины, и сам рухнул на пол.