Допрос Максима Елисеева следователь Закиров решил провести в одном из кабинетов межрайонной прокуратуры, просторном и светлом, хозяин которого сейчас находился в отпуске. Закиров был настроен решительно: если хозяин «Каменного моста» вздумает лгать или играть в молчанку, он предъявит Елисееву официальное обвинение в пособничестве преступникам и, пожалуй, сумеет подписать постановление о заключении страховщика под стражу.

Разложив на столе бумажки, Закиров задал обычные вопросы о месте и времени рождения свидетеля, занес ответы в протокол. Елисеев поставил локти на стол, но, заметив несколько свежих кровавых пятен на краю столешницы, убрал руки, чтобы не испачкать рукава светлого пиджака. Он скосил взгляд на пол и там увидел багровые разводы, кое-как замытые тряпкой. Кровь на ножке стола, даже на подоконнике. Похоже, вчера тут чуть не до смерти забили человека. Елисеев передернул плечами, будто его знобило. Видимо, с подозреваемыми в прокуратуре не привыкли церемониться, вести долгие беседы за жизнь. Сразу кулаком в морду. Вроде как для знакомства.

– Вы родились в поселке Краснознаменское под Брянском? – переспросил Закиров.

– Совершенно верно, – промямлил Елисеев.

Он не отрывал взгляда от кровавых пятен на столешнице. Кровь притягивала взгляд, душу лапал холодными пальцами животный страх, а мысли катились по наезженной колее. Может статься, и с ним, Елисеевым, так обойдутся. Дверь откроет какой-нибудь мордоворот со свиным рылом и начнется… Ведь не сам же Закиров кулаки отбивает, для этого дела другие люди имеются, так сказать, высокие профессионалы и знатоки своего дела. Измордуют, проткнут печень вязальной спицей, пустят кровь из ушей. А потом отправят в камеру следственного изолятора, битком набитую сексуальными извращенцами, насильниками и убийцами, которые для начала утопят в параше его человеческое достоинство. А самого Елисеева, его самого… Господи, об этом даже думать стыдно.

В тюрьме не дадут свидания с родными или адвокатом, измордуют допросами, издевательствами и побоями. Возможно, сделав внутривенную инъекцию, намерено заразят СПИДом или сифилисом. И этот ад будет продолжаться до тех пор, пока Елисеев окончательно не сломается, душевно и физически, и не подпишет все бумаги. И только тогда его, полуживого, перенесут на носилках в тюремную «больничку». Смотреть в забранное решеткой окно, вдыхать запах хлорки и медленно подыхать под чутким надзором опытных врачей, – так пройдут последние часы его жизни.

Еще полчаса назад, переступая порог кабинета, страховщик не выработал для себя определенной тактики поведения. Еще не решил, поиграть ли в молчанку или продолжать гнуть старую линию. Теперь, увидев зловещие кровавые отметины, он принял мгновенное решение: надо рассказать все, от начала до конца, как было. Никого не выгораживая и не защищая ни себя, ни покойного брата. Авось, следователь возьмет подписку о невыезде и отпустит с богом до следующего допроса. Лишь бы не били, лишь бы не в камеру…

Закиров внимательно следил за блуждающим взглядом Елисеева и, кажется, читал все его мысли. Следователь испытывал тяжелую сонливость, он провел трудную ночь, и виной тому некий Иван Дормидонов, помощник кладовщика, ставший невольным свидетелем бытового убийства своего непосредственного начальника, редкостного бабника, которому ревнивая любовница перерезала ножом глотку. Как выяснилось позже, Дормидонов – кретин и к тому же законченный психопат, хоть на учете в диспансере по какому-то недоразумению не состоит.

Допрос начался в этом самом кабинете в восемь вечера, а закончился темной ночью в первой градской больнице. Беседа в прокуратуре затянулась чуть ли не до полуночи, потому что каждый простой вопрос этому идиоту приходилось повторять по пять раз. Дормидонов не понимал сути простых слов или делал вид, что не понимал. Следователь нервничал, ему хотелось встать и кулаками раздолбать физиономию Дормидонова в кровавый блин, чтобы Ваньку не валял и не выдрючивался. Закиров переходил с крика на шепот. Часто вставал, тер сжатые кулаки, но сдерживал себя волевыми усилиями, снова садился на место, старался вспомнить очередной вопрос. Однако его нервозность постепенно передавалась свидетелю.

В двенадцатом часу ночи, когда Закиров поднялся из-за стола, чтобы открыть форточку и проветрить прокуренную комнату, Дормидонов схватил со стола ножницы. Услышав какой-то непонятный металлический звук, Закиров, уже потянувшийся к форточке, мгновенно обернулся. Чик, чик… И на светлый полированный стол упал язык Дормидонова. Из разжатых пальцев вывалились конторские остро заточенные ножницы.

Свидетель, обхватив ладонями рот, что-то мычал, из-под пальцев брызгала кровь. Затем он сорвался со стула и начал носиться по кабинету, вокруг столов, сбивая на бегу стулья, поливая кровью казенное имущество и заполненные протоколы. Через десять минут весь кабинет, стол и даже стены, были залиты этой проклятой дрянью. А Закиров вместе с двумя дежурными офицерами, вызванными с нижней вахты, сбили Дормидонова с ног и заковали в наручники. Открыли кабинет заместителя межрайонной прокуратуры, потому что только там стоял холодильник, вытрясли из морозилки в целлофановый пакетик кубики льда. На эти кубики положили отрезанный язык, завернутый в другой пакетик.

«Скорую» вызывать не стали, пострадавшему засунули в рот вату и бинт, усадили на заднее сидение дежурной машины, между Закировым и капитаном внутренней службы, и приказали водителю гнать в первую градскую.

Дежурный врач оказался пьян, но на ногах еще держался. Возиться, пришивать отрезанный язык, ему не хотелось. «Ничего, – врач дыхнул на Закирова свежим перегаром. – Я ему зашью пасть. А уже через две недели он сможет потихоньку блеять на допросах. Ведь отрезана только треть языка, не весь. Понимаете? А вам нечего ножницы разбрасывать, где попало». Врач выбросил отрезанный язык, обложенный кубиками льда, в мусорную корзину и отправил Дормидонова в операционную.

Закиров вернулся в прокуратуру и долго ползал с тряпкой по чужому кабинету, смывая кровавые лужицы, потому что уборщица здесь появится не раньше вечера понедельника. Сегодня перед допросом Елисеева следователь обнаружил, что на столе и подоконнике остались кровавые пятна, не замеченные ночью, а на полу виднелись багровые разводы.

– Когда вы в последний раз виделись с покойным братом? – Закиров раскрал блокнот и прошуршал страничками.

– Это не имеет значения, – неожиданно заявил Елисеев. Голос звучал хрипло, с надрывом.

– Что-что? Не понял.

– Я говорю, это не имеет ни малейшего значения.

– Вот как? – Закиров под столом скинул тесноватые ботинки и с наслаждением пошевелил занемевшими пальцами. – Очень интересно.

– Ничего интересного, – прохрипел Елисеев и потянулся к графину с водой.

Несколько минут в кабинете стояли тишина, которую нарушали автомобильные гудки на улице. Закиров постукивал по бумагам кончиком ручки. Страховщик о чем-то думал минут десять. Наконец Елисеев открыл рот и заявил, что расскажет все, что знает, но для начала хочет обговорить некоторые условия и получить гарантии. Во-первых, он настаивает на отмене проверок финансовой деятельности страховой компании, изъятии печатей и штампов, допросах сотрудников, а также временном аресте банковских счетов. Если сейчас на него разом навалятся милиционеры и налоговики, бизнес, выстроенный им, скорее всего, уже не спасти. Во-вторых, Закиров должен пообещать, что Елисееву, помогающему следствию, в будущем не предъявят никаких обвинений по уголовным статьям.

Закиров решил, что страховщик провел пару бессонных ночей, обдумывая предстоящий разговор, линию поведения. Он наверняка принимал какие-то решения, снова думал, давал задний ход, что-то решал, колебался… И черт знает, чем кончились бы душевные метания страховщика. Но сейчас, это видно без лупы, Елисеев до поноса, до головокружения испугался капель запекшейся крови и бордовых разводов на полу. Он выглядел совсем паршиво, как подыхающий таракан. Того и гляди в обморок грохнется.

– Условия принимаются, – Закиров сурово свел брови, стараясь скрыть торжество. – Ваша свобода и финансовое благополучие в обмен на правду. Сегодня суббота. И вам, и мне торопиться некуда, поэтому давайте вспоминать все, как было, с самого начала. Но если вы снова начнете вола крутить, наши добрые отношения закончатся, еще не начавшись.

– Я не стану крутить никакого, как вы метко выражаетесь, вола, – ответил Елисеев. – Начну с середины. В марте нынешнего года в мой кабинет явился Василий Онуфриенко, вор рецидивист по кличке Кривой. И сделал предложение совершенно неожиданное, даже дикое. Он сказал, что на зоне под Иркутском содержится некий Виктор Барбер, получивший длительный срок за убийство милиционера и хранение оружия. Так вот, этот Барбер нагрел «Каменный мост» более чем на два миллиона долларов. Я еще подробно расскажу о Барбере и механизме его афер, но для начала вернемся к Онуфриенко. Так вот, Кривой сообщил, что деньги Барбер вернет их законным хозяевам, то есть «Каменному мосту», но при том условии, что мы вытащим его с зоны, то есть организуем побег…

– Подождите, – остановил Закиров, почувствовав странный зуд в ладонях. Так случалось, когда вдруг на пустом месте вырастало громкое уголовное дело, даже не дело, а настоящая бомба с часовым механизмом. – Если вы не против, показания запишем на диктофон. А потом оформим все на бумаге. Согласны? Договорились? Вот и прекрасно. Вы курите, не стесняйтесь, а я пока размотаю провода и запущу эту шарманку. Разговор, чувствую, у нас будет долгим. И содержательным.

Мальгин полчаса топтался возле распахнутых ворот гаражного кооператива, который некогда был построен для членов одного из столичных творческих союзов. Здесь держали свои машины певцы, композиторы, поэты песенники и даже два администратора «Москонцерта». С годами боксы не раз меняли своих владельцев, их сдавали в аренду, перепродавали, теперь о прежних хозяевах и навсегда ушедших годах напоминало лишь красивое название – «Соната».

В деревянной будке с двумя окнами скучал, страдая с похмелья, старик охранник, одетый с черный китель с блестящими пуговицами и фуражку пограничника с зеленым верхом. От нечего делать он разглядывал через мутное стекло незнакомого человека, закрывал глаза и погружался в дремоту. Мальгин, расстелил газету на бетонной балке, брошенной у дороги, и приготовился ждать хоть целую вечность. Но тут зазвонил мобильный телефон.

– Это я, Оля Антонова, – голос был совсем близким. – Слышите меня?

– Слышу.

Мальгин удивился, звонков от Антоновой он не ждал.

– Теперь вы мой должник, – веско заявила девушка.

– Хорошо, я куплю тебе мороженое. Или молочный коктейль.

– Так дешево вы не отделаетесь. Я помогла вам с портретом этого Барбера, рассказала все, что знала. А вы поможете мне найти моего брата.

На минуту Мальгин лишился дара речи.

– Какого еще брата?

– Только не надо этого, ля-ля, тополя. Я слышала ваш разговор с отцом в его кабинете, – ответила Оля. – Я хочу видеть моего брата, даже если он… Если он с головой не дружит. Он все равно мой брат. Вы сказали, что он жив. Вы знаете, где его искать?

– Подслушивать чужие разговоры – это, кажется, ваша семейная традиция. Ваш отец, по моим наблюдениям, тоже пытался слушать нашу беседу под дверью. Как ты подслушала разговор?

– Через переговорное устройство, которое стоит у отца на столе. У него в комнате полно техники, но он ничем не умеет пользоваться. Если мне интересно, я слушаю любые его беседы, не выходя из своей комнаты.

– С чем тебя и поздравляю.

– Вы не ответили на вопрос.

– Да, я твой должник, – вздохнул Мальгин. – Поэтому постараюсь разузнать, где искать твоего брата. Только отцу пока ни слова. И больше по этому телефону не звони, никто не поднимет трубку. В семь вечера я позвоню сам и скажу новый номер. Лады?

– Лады. Вы от кого-то скрываетесь?

– Это тебя не касается.

– Хорошо. Но учтите, если вы соврете, я такое вам устрою, такую клизму вставлю… Приеду в ваш «Каменный мост» и закачу скандал, после которого вам захочется купить веревку и удавиться.

– Я уже испугался.

– И еще… Я хочу, нет, я просто мечтаю, чтобы вы набили морду одному молодому человеку. Он оказался ничтожеством и негодяем, он меня так обидел, что… Мальгин не дослушал.

– А вот с этим ничего не получится. Со своим молодым человеком ты сама разберешься. Ведь ты умеешь за себя постоять. Счастливо, детка, до вечера, – Мальгин дал отбой и сунул трубку в карман.

Черный «Сааб» подъехал к воротам без четверти три, когда Мальгин уже начал подумывать, что встреча с Юрием Давыдовичем, человеком без определенных занятий, не состоится. Давыдович опустил стекло и махнул рукой, мол, залезай сюда. Мальгин сел на переднее сидение, хлопнул дверцей.

– Слушай, от моей жены оторваться труднее, чем от милиции, – сказал Давыдович. – Куда едешь? Зачем? С кем? До брака не знал, что она такая любознательная. Ну, я ответил, что вернусь и дам показания в письменном виде.

– Ты опять женился? Который раз?

– Не помню. Какая разница?

Этот грузный мужчина с высоким животом и блестящей лысиной давно разменял полтинник, но каждая новая жена почему-то оказывалась хоть на год, моложе прежней супруги. Давыдович часто повторял, что страдает пороком сердца и печеночной коликой, а любовь к прекрасному полу доведет его до большой беды, он умрет прямо на бабе.

Старик сторож, очнувшись от дремоты, выскочил из будки, встал в воротах, вытянувшись в струнку, по-военному приложил ладонь к фуражке, отдавая честь Давыдовичу, словно генералу. За старания вахтеру частенько перепадало на опохмелку, вот и сегодня он, демонстрируя свою выучку, рассчитывал поправить здоровье.

– Каков наш герой, – Давыдович рассмеялся, притормозил возле будки, сунул в ладонь старика мятую купюру. – Ты как на параде. С праздником, дядя Вася.

– Каким праздником? – не понял юмора сторож.

– Сторож считает меня гангстером. Самой страшной жидовской мордой в Москве. Но ты-то знаешь, что это не так.

Подняв шлейф пыли, «Сааб» рванулся по прямой, сделав пару виражей, промчался между боксами, заехав в дальний тупик, остановился в его конце. Мальгин вылезли из машины. Давыдович вытащил связку ключей, открыл навесной замок, через калитку, проделанную в металлических воротах, пропустил Мальгина в гараж, где легко бы уместились три автомобиля, включил верхний свет и запер дверь на засов. В просторном боксе стояла новенькая темно зеленая «девятка», вдоль стен верстак и стол, над ними висели железные полки, заставленные банками и канистрами. Давыдович полез во внутренний карман пиджака, вытащил из бумажника бумаженцию.

– Вот список, который ты дал, – сказал он и уже раскрыл рот, чтобы огласить этот список.

– Я все помню, – махнул рукой Мальгин.

– Достать такие вещи не трудно, все равно, что в скобяной лавке купить гвоздей, – Давыдович, щелкнув зажигалкой, подпалил угол бумажки, когда пламя коснулось пальцев, бросил ее на бетонный пол и растоптал подметкой ботинка. – Если ты дал мне неделю, я бы смог достать такие стволы, от которых…

– У меня нет в запасе недели.

– Хорошо, – кивнул Давыдович. – Тогда приступим.

Он открыл багажник «девятки», вытащил карабин «Тигр», завернутый в мешковину, сдернул ткань и погладил ладонью приклад из полированного дерева и пластмассовое цевье.

– «Тигр» именуют охотничьим карабином, – сказал Давыдович. – Но, как видишь, это та же самая снайперская винтовка Драгунова. Только укороченная, ствол не такой длинный. Хороший бой, прицельная дальность восемьсот метров, калибр семь шестьдесят две, в обойме десять патронов…

– Слушай, мы не на ярмарке. Давай без рекламы. И вообще, за кого ты меня принимаешь? Думаешь, я в руках не держал никакого оружия кроме рогатки?

Мальгин, наклонившись, нырнул в багажник «Жигулей», проверил его содержимое. Два пистолета ТТ, несколько коробок с патронами, оптический прицел белорусского производства с четырехкратным увеличением. Мальгин внимательно осмотрел его линзы, литой корпус, кронштейн для крепления на ствольной коробке карабина. В коробке из-под мужских сапог два мобильных телефона, уже подключенных, с зарядными устройствами. В дальнем углу багажника, завернутый в бумагу, боевой фонарь, который можно установить на различные типы автоматического стрелкового оружия.

– Фонарь я не заказывал, – сказал Мальгин.

– Тогда оставлю эту штуку себе. Я подумал…

– Хорошо, возьму и фонарь. Сколько с меня?

– Для тебя большая скидка, – Давыдович и вправду назвал весьма скромную сумму, подумал секунду и сбросил еще сотню баксов.

Мальгин вытащил деньги и рассчитался.

– Сам понимаешь, это не заработок для меня, – Давыдович сунул деньги в брючный карман. – Скорее, благотворительность. И вообще мы с тобой друзья. Ну, почти друзья.

– Мы не друзья.

– Но могли бы стать друзьями.

Последние десять лет Давыдович был криминальным авторитетом, связанным с перекупщиками дури, а по совместительству штатным осведомителем ФСБ. Работал он, разумеется, не за идею и не за деньги, стукачам платили гроши. В свое время взятый с поличным на продаже наркотиков, он согласился на сотрудничество с чекистами, потому что жизнь не дала иного выбора: тюремный срок или работа осведомителя. Кроме того, контора закрывала глаза на нечистые делишки Давыдовича, давая ему возможность не просто дышать через раз, но неплохо зарабатывать. Мальгин курировал секретного агента без малого пять лет и натерпелся с ним столько неприятностей, что вспомнить тошно.

Несколько раз вытаскивал своего человека из милиции, спускал на тормозах уже заведенные уголовные дела, отмазывал осведомителя от прокуратуры, которой не терпелось припаять Давыдовичу десятку и отправить его в колонию где-нибудь на краю земли. Однажды Юрия Михайловича взяли в номере гостиницы «Минск», где он развлекался с девчонкой, которая годилась ему в дочери. Под диктовку ментов «пострадавшая» написала заявление о том, что мужчина, с которым она познакомилась в ресторане, хитростью заманил ее в номер, а затем придушил полотенцем и изнасиловал в извращенной форме. Девчонка к ужасу Юрия Михайловича оказалась несовершеннолетней. Кроме того, в серванте за хрустальной вазой опера обнаружили шестиграммовый пакетик с героином, на котором, разумеется, были пальцы подозреваемого.

Кажется, на этот раз дело оказалось совсем тухлым. Давыдовичу не отвертеться, рука закона крепко ухватила его за шкирку и уже не отпустит. Полтора месяца он парился в Бутырке, уже потерял надежду на лучшее будущее, окончательно впал в хандру, но стараниями Мальгина снова оказался на свободе. Мальгин сумел убедить прокурора, надзиравшего за этим уголовным делом, что девчонка, прихваченная в номере, – известная потаскушка, а героин подбросили в номер оперативники, чтобы свести старые счеты с криминальным авторитетом. Покидая следственный изолятор, Давыдович неожиданно разрыдался.

Он отрабатывал авансы, время от времени сливая ФСБ ценную информацию о транзите крупных партий наркоты или заезжих, не московских, оптовых продавцах героином. Он мог достать абсолютно все: фальшивые доллары отличного качества по низкой цене, оружие, редкий антиквариат. Но фокус не в этом. Юрий Михайлович был из той редкой породы людей, которые умели помнить добро. Мальгин обратился со своей просьбой к Давыдовичу, точно зная, что тот не напишет докладную записку на Лубянку и денег много не слупит. И не ошибся.

– Чья машина? – Мальгин показал пальцем на темно-зеленую «девятку».

– По документам моя, взял за долги с одного хрена. Но я не езжу на таких таратайках. Поэтому время от времени ей пользуется шурин. Он простой бедный малый, не сноб, в отличие от меня. Он просто молится на эту машину, языком ее вылизывает.

– Слушай, а если я немного покатаюсь на этой «девятке»? Недельку, например. Ведь мне надо на чем-то увезти из гаража твой арсенал. Как тебе моя блестящая идея?

Давыдович поморщился, давая понять, что от идеи лично он не в восторге, да и шурин наверняка расстроится.

– В этом гараже есть подвал?

– Огромный. Целая слесарная мастерская. Вода и все такое. Даже туалет.

– С твоего позволения я посмотрю.

Мальгин поднял крышку люка и, включив свет, стал спускаться вниз. Давыдович вздыхал и, платком вытирая пот, думал о том, что язык его слишком длинный. Когда-нибудь его подрежут.

– Отличный подвал, – Мальгин появился на поверхности, стряхивая с брюк пыль. – Ты не разрешишь мне им попользоваться некоторое время?

– На хрен тебе свалился этот подвал?

– Еще и сам не знаю.

– Пользуйся и постарайся не разбить машину, – Давыдович положил ключи на ладонь Мальгина.

– Даже не поцарапаю.

– Вижу, дела у тебя так себе, не блестяще?

– Ты прав. Как всегда, прав.

– У меня тоже все дерьмово, – пожаловался Давыдович. – В конторе ко мне приставили нового куратора, мальчишку, которого перевели в Москву откуда-то с периферии. Полная дубина. Возможно, лет через десять он немного пообтешется, из этого материала получится что-то похожее на человека. Но пока он совершенно безнадежен. Сам не живет и другим не разрешает. Теперь я плюнуть не могу, предварительно не получив его разрешения. Я должен отчитываться буквально во всем. Я не могу спокойно жить половой жизнью, уже чувствую первые приступы импотенции. Такой молодой человек – и уже конченая сволочь.

– Не переживай, – Мальгин похлопал Давыдовича по плечу. – Случаются неприятности и похуже.

– Если не секрет, на кого ты сейчас работаешь?

– На себя. Только на себя.

Елисеев давал показания в течение трех с лишним часов. Закиров слушал внимательно, старался как можно реже прерывать рассказ наводящими вопросами, время от времени делал пометки в толстом блокноте. Наконец, когда повествование подошло к концу, нажал на клавишу диктофона, остановил запись и, вытащив кассету, сказал:

– Все очень складно, красиво и убедительно. Но все это, – постучал пальцем по диктофону, – все это придется стереть, а затем переписать по новой.

– Но почему? Я рассказал правду. Что опять не так?

– Все не так. По-вашему выходит, что это вы и ваш покойный брат приняли предложение Барбера, которое он передал через Онуфриенко. Это вы решили устроить ему побег с зоны. А Мальгин… Он человек маленький. Только выполнял ваши распоряжения. Это же глупость непроходимая. Вы сами себя оговариваете, взваливаете на плечи всю тяжесть ответственности. Надо повернуть по иначе. Предложение Барбера поддержал в первую голову Мальгин. Это он, втеревшись в доверие, убедил вас и покойного брата пойти на эту авантюру.

– Но все было не совсем так, иначе…

– Какая разница, как все было? Кого это интересует? Суд? Ни в малейшей мере. Следствие? Следствие – это я. Вы хотите в тюрьму? В таком случае показания менять не станем. Отправляйтесь на нары.

Елисеев снова представил себе тесную камеру, заплеванную и грязную, забитую вонючими человеческими отбросами. Представил свою жену, чуть свет она занимает очередь у окошка под стенами тюрьмы, чтобы передать мужу жратвы и сигарет. Бесконечная вереница хмурых людей едва движется или стоит на месте, трудно понять. В этой очереди можно упасть в обморок, можно отлучиться на пару часов, можно даже забеременеть, и никто из окружающих, поглощенных собственным горем, этого даже не заметит.

– Нет, на нары не хочу.

– Тогда слушайте меня, – Закиров вставил в диктофон кассету, перемотал пленку. – И набросайте в голове некий план. Пункт первый: Мальгин убедил вас ввязаться в это грязное дело. Он долго, день за днем вас обрабатывал, капал на мозги, брал за глотку. А вы поддались на уговоры, согласились, потому что «Каменный мост» оказался в трудном положении. На самом деле вы хотели сдать Барбера в уголовку, как только он вернет деньги. Пункт второй: Мальгин и юрист гражданин Израиля Григорий Левин подготовили и осуществили побег Барбера с зоны.

– Но это не так. Я уже говорил, что с идеей утроить побег носился мой брат. О покойных не говорят плохо, но…

– Еш твою мебель, опять начинается. Занимайтесь чистоплюйством в свободное время, не сейчас.

– Но Мальгин на допросе станет утверждать, что я его оговорил. Скажет, что мой брат…

– Все, что он скажет, – сплошной базар-вокзал, художественный свист и низкий треп. Итак, я продолжаю. Пункт третий: Мальгин вступил в сговор с беглым зэком, изъял деньги из тайника, устроенного на кладбище. А вместо них заложил взрывное устройство. Он убрал лишних свидетелей: вашего брата и другого сотрудника службы безопасности Агапова. Впоследствии Мальгин и Барбер поделили два лимона и разбежались. Лично вы придерживаетесь этой версии. И она подкреплена фактами. Больше о деньгах, спрятанных на кладбище, никто не знал. Значит, заменить бабки на взрывчатку имел возможность только Мальгин. И план сработал. Двое, Агапов и ваш брат, выбыли из игры. Остался один опасный свидетель – это вы. Понимаете?

– Не совсем, – помотал головой Елисеев.

– Объясняю. Вы напуганы, опасаетесь, что разделите судьбу брата и ляжете рядом с ним в могилу. Наконец, вас замучила совесть. Поэтому вы сами, подчеркиваю, сами явились ко мне. Не я вас за ушко вытащил на допрос. Вы пришли, а я оформил явку с повинной.

– Да, разумеется… Совесть совсем замучила. Окончательно.

Абстрактное понятие «совесть» впервые в жизни обрело для Елисеева конкретный практический смысл. Закиров встал из-за стола и положил на стол стопку чистой бумаги. Елисеев сидел неподвижно, уронив руки. Он смотрел в узкое окно на дом через улицу, но, кажется, ничего не видел.

– Вы чистосердечно каетесь в содеянном, – продолжил Закиров. – Но держите в уме три пункта, которые мы наметили. Понимаете? Для начала вооружитесь ручкой, никуда не торопитесь, обдумывая каждое слово, опишите все, как было. Затем снова накатаем ваши показания на диктофон. И помните, что из этого кабинета есть две дороги: одна домой, вторая на кичу. Я даю вам шанс. А вы даете показания.

– Почему вы хотите утопить именно Мальгина?

– Потому что в этой истории нет других действующих лиц, и все роли уже расписаны, – честно ответил Закиров. – Есть трупы: Агапов и ваш брат. Плюс Онуфриенко. Но покойников на скамью подсудимых не посадишь. Адвоката Левина не вытащишь из Израиля. С Барбером все ясно. Если он еще не выехал из страны, мы его прихватим, возьмем живым или мертвым. Но я в этом очень сомневаюсь. Вы – главный свидетель обвинения. На ваших показаниях, как на фундаменте, держится все построение. Остается Мальгин. И пусть мы немного преувеличиваем его значение в этой истории, но по существу он виновен. Именно он – вдохновитель, организатор, исполнитель целой серии тяжких и крайне дерзких преступлений. Согласны? По глазам вижу, что согласны.

– Как скоро вы задержите Мальгина?

– Это вопрос одного-двух дней. Мы не станем устраивать засады у подъезда его дома и на той самой съемной квартире, где вы с вашей цыпочкой по четвергам изучали, так сказать, азбуку любви. Это слишком сложно. Да и Мальгин не так глуп, чтобы подолгу задерживаться на одном месте. Телефон на его квартире не отвечает. Возможно, он отсиживается у какой-нибудь знакомой или знакомого. Да мало ли где… И тут я надеюсь на вашу помощь.

– Мою? – удивился Елисеев.

– А чью же еще? У Мальгина ваш мобильный телефон. Кроме того, вы человек, которому он доверят целиком и полностью. Сегодня посоветуюсь с начальством, предложу план захвата преступника. А план таков. Сегодня же вечером сотрудники технического отдела поставят на прослушку ваш рабочий и домашний телефоны. Плюс мобильник. На работе и дома с вами будут неотлучно находиться наши милицейские оперативники. Короче, мы наберемся терпения и будем ждать звонка Мальгина.

– Но я знаю номер его сотового телефона. Могу позвонить ему хоть сейчас.

– Нет. Так не годится. Что вы ему скажете? Надо срочно встретиться и поговорить на отвлеченные темы? Только все испортите. Мальгин сам бывший опер, он все поймет в две секунды. Ищи его тогда. Надо обязательно дождаться его звонка. Никуда он не денется, позвонит. Ему могут понадобиться деньги или еще что-то. А за это время мы придумаем, что вам нужно говорить, распишем каждую реплику. Сочиним что-то вроде сценария.

– А что я должен говорить?

– Ну, если Мальгин сам не попросит о встречи, вы сообщаете ему, что есть срочный разговор. Назначаете свидание, скажем, на утро понедельника или вторника. Вы увидитесь в каком-нибудь не немноголюдном месте, которое мы выберем позднее. Потому что он вооружен и может ненароком пристрелить или взять в заложники кого-то из случайных пешеходов. Нужно все подготовить, хотя времени у нас не так много. Отсюда вы поедите к себе домой и вместе с нашими сотрудниками будете ждать звонка. Жену отправьте на дачу, чтобы не крутилась под ногами. Если звонка не будет сегодня и завтра, опера станут дежурить в вашем рабочем кабинете. Если все пойдет, как мы задумали, Мальгина упакуют так быстро, что он охнуть не успеет. А дальше начнется сплошное бумаготворчество, рутина следствия. Допросы, допросы… Теперь все ясно?

– Я бы не хотел участвовать во всем этом. Назначать встречу и все такое. Я чувствую, как бы точнее выразиться, что-то вроде вины…

– Не хотите, но придется, – коротко ответил Закиров. – А теперь пишите. Так и озаглавьте свой опус «Чистосердечное признание».

Тяжело вздохнув, Елисеев вытащил из кармана чернильную ручку, снял колпачок и нежно подышал на кончик золотого пера.