Глава четвертая

Кот лежал на чердаке, вдыхая запахи сена, тушеного мяса и гречневой каши, доходившие сюда снизу. Минут двадцать назад, в половине девятого, раздались шаги на крыльце, потом кто-то на всю катушку врубил радиоприемник, послышалась возня на кухне. Это явилась хозяйка и принялась собирать на стол. От этих запахов разыгрался какой-то волчий, звериный аппетит. Кот вытащил из рюкзака пару яиц, ломоть хлеба и пластиковую бутылку с водой. Жаль, что не догадался взять соли. Но и так сойдет.

За слуховым окошком стемнело, непогожий день плавно перетек в ненастный вечер. Кот не рискнул зажигать фонарь, в сумерках издали будет виден даже слабый свет на чердаке. Утолив голод, он снова лег на сено, закрыл глаза и стал слушать, как по железной крыше стучит дождик. Когда стрелки часов подобрались к десяти вечера, Кот подумал, что Чугур не явится ни сегодня, ни завтра. Но в вот сенях затопали сапоги, послышался мужской голос. Слов было не разобрать, но теперь стало ясно главное: Кум все же вернулся...

Чугур зашел в сени, скинул дождевик и китель. В спальне он переоделся в спортивный костюм, наскоро поужинал и стал собирать дорожную сумку.

– Ты чего так поздно? – равнодушно спросила его Бударина.

– Поздно? Это еще рано, – отозвался Чугур, укладывая полотенце и бритвенные принадлежности. – Все разъехались. На юга задницы греть. А те, кто остался, тупее сибирского валенка. На хозяйстве вместо себя оставить некого. Дела в Москве займут дней пять, не меньше. Значит, неделю меня не будет.

– А как же деньги? Ты ведь говорил, надо в банке заказывать? Заранее?

– Я сегодня пять раз звонил в эту фирму по продаже недвижимости. Все уточнял... Короче, чемодан с налом туда тащить не надо. Можно в Москве с книжки снять. А еще лучше оформить перевод со счета на счет. Как только деньги переведут, можешь сходить к своим подругам попрощаться. И деньги, что в долг давала, не забудь потребовать. А иначе это сделаю сам.

Кум перенес дорожную сумку из спальни в горницу. В Москве он остановится у одного старого приятеля Антона Васильевича Кленова, с которым вместе служили еще на севере. Теперь Антон перебрался в Москву, нашел теплое место в охранной структуре одной крупной строительной фирмы. И в хрен не дует. Знай себе купоны стрижет, шастает по бабам и квасит. Вот челюсть-то у Кленова отвалится, когда он узнает, по какому делу приехал в столицу бывший сослуживец. Чугур усмехнулся, присел к столу, вспоминая, все ли вещи собрал.

– Ты не маячь перед глазами, – сказал он Ирине. – Ложись и спи. Я себе в тут в комнате постелю.

Когда сумка была собрана, Кум присел за круглый стол в гостиной и засмотрелся в темное окно. За хлопотами тревоги последних дней отошли на задний план, вроде как забылись. А на ночь глядя, как всегда, снова всплыли в памяти. Скорей бы уж закончилась вся эта тягомотина с оформлением дома на Кипре, с отставкой. И на дом Будариной надо найти покупателя. Дел впереди – целый воз и маленькая тележка. Но свет в конце тоннеля уже виден. Кум успокоил себя мыслью, что на новом месте, у теплого моря оживет душой, стряхнет пыль неприятных воспоминаний и тревог. Но тут же поправил себя: до Кипра еще добраться надо, дожить до этого светлого дня.

Попугай Борхес, замерев на жердочке, угрюмо молчал, словно собирался сказать какую-нибудь новую гадость или выругаться, но не мог вспомнить крепкое словцо. Кум накрыл его черной шалью, чтобы этот оратор не вякал хотя бы ночью. Потом вышел в сени, проверил, не забыл ли задвинуть засов, когда заходил в дом. Он вернулся в комнату, разделся до трусов и майки. Перед тем как лечь, вытащил из кобуры пистолет, сунул его под подушку – для душевного спокойствия. Вытянувшись на диване, взял в руки книгу рассказов о Ленине и раскрыл томик наугад, на первой попавшейся страничке. Но скоро выключил свет.

Чугур долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, не ко времени вспоминая все дела, что успел переделать за долгий день. Набралось порядочно... Полежав на спине четверть часа, он решил, что переутомился, поэтому и сон не идет. Невольно его мысли перекинулись на завтрашний хлопотный день. В Москву поездом он доберется уже после обеда. И, чтобы не терять день, сразу двинет в агентство, там его уже будет ждать некто Жаров, старший менеджер по продажам недвижимости за границей. Конечно, доверять этим фирмачам нельзя. Сидит у них в конторе сволочь на сволочи и жулик на жулике. Тюрьма по ним плачет. Только и думают, как простого человека объегорить, деньги халявные загрести. А этот Жаров, видно, там основной, козырную масть держит.

Эх, промурыжить бы его недельку на зоне, да еще в кандей засунуть на несколько деньков. И подсадить к нему какого-нибудь голубца, самого грязного, больного сифилисом. И строго наказать этому голубцу, чтобы он и Жарова того, опустил. Тогда бы этот хренов менеджер по-другому запел, зараз цену на дом сбросил, а то и вовсе обнулил.

Мобильник зазвонил в тот момент, когда, вцепившись мертвой хваткой в руль, Жлоб на темной узкой дороге разогнал тачку до девяноста километров. Пришлось сбавить газ. Услышав голос Постникова, Жлоб поморщился. Как некстати этот разговор именно сейчас.

– Ну, где вы пропали? – выпалил Постный. – Какого хрена не звоните? Я жду как опущенный, а ты язык проглотил.

– Вот как раз хотел, – виновато буркнул Жлоб.

Но Постников не стал слушать:

– Или вы стали настолько крутыми, что и докладываться не надо?

– Да, Павел Митрофанович, – невпопад ответил Жлоб, он не успевал следить за темной дорогой.

– Что да? Крутыми, мать вашу, заделались?

– То есть, нет, Павел Митрофанович.

– Что ты заладил: Пал Митрофаныч, Пал Митрофаныч? Говори, как дела?

– Все плохо. Куба обгорел. Сильно очень. Когда вспыхнул огонь, он оказался рядом... Сейчас его к доктору везу. К Кучушеву на дачу.

– Я не о здоровье Кубы спариваю, – заорал Постный. – Я спросил: как наши дела? Ты что, тупее материной задницы? Уже русских слов не понимаешь?

– Забегаловка сгорела. Дотла. Все тип-топ.

– Ну, с этого и надо было начинать, – Постников сбавил на полтона: – Отвезешь Кубу к коновалу, а потом обязательно мне звякни. В любое время, хоть ночью, хоть утром. Только в больницу не суйтесь. Понял меня? В больницу ни ногой.

– Все понял, – отозвался Жлоб.

Кроткие гудки. Жлоб бросил трубку на пассажирское сиденье и прибавил скорость. Дорога сделалась чуть шире, в просветах между деревьями открылось небо. Еще два поворота, и они на месте.

– Шестьсот долларов, – громко и внятно сказал с заднего сиденья Куба. – Слышь? Шестьсот...

– Чего шестьсот? – проорал в ответ Жлоб.

Он чувствовал, что в груди бешено бьется сердце, руки сделались слабыми и вялыми, а на глаза наворачиваются слезы.

– Баксов наварили... Шестьсот баксов... За мою жизнь...

Куба зашелся каким-то диким нечеловеческим смехом, похожим на рыдание. От этого смеха мурашки по коже побежали. А потом он затих и, сколько ни звал друга Жлоб, тот не отзывался. "Опель" съехал на обочину, Жлоб вывалился из салона, распахнул заднюю дверь. Куба лежал на боку между сиденьями и, казалось, не дышал.

Жлоб, с детства боявшийся покойников, почувствовал дрожь в коленях. Он метнулся к багажнику, открыл крышку и долго шарил внутри, пока не нашел китайский фонарик с длинной рукояткой. Пересилив страх, Жлоб с ногами забрался на заднее сиденье, посветил в черное лицо друга, потормошил его за плечо. Никакой реакции, только голова мотнулась из стороны в сторону, как у трупа.

На коже столько сажи и копоти, будто Куба из печной трубы вылез. От рубахи и штанов остались обгоревшие лохмотья, и они еще дымились. Опаленные огнем волосы превратились в нарост на голове, будто череп покрылся темной коростой. Кожа на щеках и губы потрескались, в этих трещинах выступила желтоватая сукровица. Почувствовав тошноту, Жлоб вытащил из-под сиденья последние две бутылки пива, открыл пробки зубами. И полил пивом Кубу. Потер рукой его лицо и грудь ладонью и снова полил пивом из второй бутылки. Толку чуть, только копоть размазал.

– Чего? – Куба широко открыл глаза, и стало еще страшнее.

Глазные яблоки у него, казалось, тоже закоптились, сделались какими-то серыми.

– Ничего, братан, – сказал Жлоб и не услышал своего голоса. – Как ты?

– Деньги забрать хочешь?

– Ты лежи, – прошептал Жлоб. Слава богу, друг жив, только поджарился как картошка на костре. От нестерпимой боли у него с головой полный разлад. – Лежи. Мы к доктору едем. На месте будем уже минут через десять. Потерпеть надо.

– Деньги хочешь забрать? – Куба заплакал. – Мою долю... А я не дам...

– Мне не нужны твои деньги, – Жлоб всхлипнул, едва сдерживая рыдания. – Ты только потерпи.

– Хрен тебе, а не деньги. Отсоси... – Куба слизывал красным языком пивную пену с губ и, насколько возможно, с подбородка. Он не понимал слов.

Всхлипнув, Жлоб снова сел за руль и погнал машину дальше. Дождь кончился, лужи в свете фар блестели, как самоварное золото. Большой дачный поселок утопал в темноте, только на главной улице каким-то чудом сохранились два подслеповатых фонаря. Жлоб скорее интуитивно, чем по памяти, нашел нужный поворот и нужный дом, спрятавшийся в темноте сада, остановился впритирку с низким штакетником забора.

– Я сейчас, – сказал он. – Ты жди. Просто лежи и не шевелись.

Выбежав из машины, Жлоб толкнул незапертую калитку. Гремя цепью, из темноты выскочила белая в темных пятнах собачонка и зашлась пронзительным лаем, норовя тяпнуть названного гостя за ляжку. Жлоб, остановился, сжал кулаки и прошипел сквозь зубы:

– Сейчас сам тебе горло перегрызу, тварь.

Собачка, казалось, поняла смысл слов и серьезность намерений этого мерзкого существа, пропахшего бензином и гарью. Она больше не тявкала: пятясь задом, заползла в конуру и не высовывалась. В доме светились два окна и еще на застекленной веранде горела лампочка. На занавески ложились чьи-то тени. Слава богу, значит, коновал на месте. Через пять минут машину загнали на участок и, врач, согнувшись на заднем сиденье машины, осматривал Кубу. Жлоб включил верхний свет и светил фонарем на своего друга, а сам отворачивался в сторону, когда Куба протяжно стонал. Потому что не было сил смотреть на все это. Кучушев вылез из салона и потряс кудрявой головой.

– Твоего кореша надо в областную больницу везти, – тихо сказал он. – Иного выхода нет. Обожжено примерно восемьдесят процентов тела. В домашних условиях ничего сделать нельзя. Ничего... Он жив по недоразумению. Потому что еще молодой.

– У меня есть деньги. Примерно двести баксов. И у него в лопатнике еще около шести сотен. Я же не забесплатно прошу. А, хорошие деньги. Считай, твои.

– Мы зря теряем время, – снова покачал головой Кучушев. – Разговорами ему не поможешь.

– Я же говорю: деньги есть...

– Тут дело не в деньгах.

Жлоб шагнул вперед, схватил врача за ворот рубахи, нащупал кадык, твердый, как грецкий орех, и сдавил пальцами.

– Ты что мелешь, чухонец, – голос Жлоба вибрировал. Он не мог поверить, что попусту потерял столько времени, а Кучушев палец о палец ударить не хочет. – Да я тебя, срань такая, прямо тут удавлю.

– А-а-а-а... Отпусти. Больно...

Кучушев кое-как освободился от тисков, сжимающих кадык, и отдышался:

– Ты что, совсем... Так ведь убить можно. Невзначай.

– И я сделаю это, – кивнул Жлоб. – Если еще раз скажешь нет, считай, что ты уже дуба врезал.

– Все, что я могу, это немного облегчить его страдания, – замялся Кучушев. – У меня в заначке есть морфин. Твой друг после укола, по крайней мере, не впадет в болевой шок...

– И хрена ты мнешься, как целка перед абортом? – крикнул Жлоб. – Тащи сюда свой морфин. Тут человек помирает, а он, падла, бодягу разводит.

Кучушев вернулся со шприцем в руке. Снова покопался на заднем сиденье, уколол Кубу, а когда Жлоб стал совать деньги, не взял их.

– Уезжайте, пожалуйста, – прошептал он. – Прошу вас. У меня трехлетняя внучка в доме. И родни полно. Больше ничем не могу помочь.

– Может, давай его хоть на сиденье положим. Чего он там валяется на полу машины. Как собака дохлая.

– Пусть лежит, как ему удобно и где удобно, – ответил Кучушев и прижал ладони к груди: – Уезжай.

– Уеду, – мрачно пообещал Жлоб. – Но еще вернусь. Рассчитаться с тобой за оказанную помощь.

– Погоди, погоди...

Но Жлоб уже не слушал. Он сел за руль, и огни "опеля" исчезли в темноте.

Свет погас ровно в час ночи. Выждав еще минут сорок, Кот стал осторожно пробираться к люку, в темноте задел и опрокинул пустую стеклянную банку. Хорошо, не разбил. На всякий случай Кот выждал минуту, прислушался. Наверняка Кум уже дрыхнет без задних ног. И теперь все надо сделать быстро и по возможности тихо.

У стенки на кровати спит хозяйка, подушка пропахла недорогими цветочными духами. А Кум с краю. Тут не промахнешься, даже если очень захочешь. От двери до изголовья кровати ровно пять шагов. Это займет три-четыре секунды. Два выстрела в голову – это еще пару секунд. Пока эта продавщица проснется, поймет, что к чему, включит свет и побежит будить соседей, он будет уже далеко отсюда...

Кум уже задремал, когда услышал, как где-то скрипнула доска. Он открыл глаза, вгляделся во тьму. В комнате было тихо, как в могиле.

– Ирка, ты что ли встала? – тихо спросил Кум и не услышал ответа. – Слышь, Ирина...

И снова нет ответа. Значит, не она. Наверное, просто почудилось. И немудрено. При такой-то жизни недолго и с привидением встретиться, а то и вовсе крыша на курорт уедет. Кум закрыл глаза и тут услышал странный далекий звук, будто кто-то уронил на пол стакан. И снова гулкая тишина, от которой в ушах звенит.

Кум вытащил из-под подушки пистолет, передернул затвор и, поставив на предохранитель, сунул ствол на прежнее место. В доме никого нет, а на улице в такую-то погоду тем более. И нечего себя пустыми страхами изводить...

Выждав, Костян поднял крышку люка, подхватил корзину, в которую сложил все пожитки, и медленно спустился вниз по лестнице. Темнота в сенях кромешная. Одно окошко, выходившее в сторону соседского участка, занавешено темной сатиновой занавеской, в другое, дальнее окно пробивается млечный свет луны, такой слабый, что не увидишь вытянутую вперед руку.

Кот поставил кошелку на пол под лестницей. Неподвижно постоял пару минут, дожидаясь, когда глаза привыкнут к такому освещению. Он вытащил из-за пояса ствол. Патрон уже в патроннике. А с близкого расстояния, почти в упор, трудно промахнуться даже при нулевой видимости. До двери в горницу ровно шесть шагов, надо взять наискосок, чуть правее. Фонарик в кармане пиджака, но пользоваться им нельзя. Впрочем, большой надобности в фонаре нет. Кот, когда обследовал дом, запомнил, сколько шагов нужно сделать и в какую сторону, чтобы оказаться у цели.

До двери в горницу оставалось метра полтора, когда под ногой скрипнула половица. Кот остановился, замер на месте, вслушиваясь в звуки ночи. Все так же по крыше и подоконникам стучал дождик, по жестяным желобам вода стекала в бочку, стоявшую у ближнего угла дома. Кажется, этот проклятый скрип, кроме Кота, никто не услышал. Он сделал вперед три коротких шага, провел по двери ладонью, нашарил железную ручку и медленно потянул ее на себя. Петли хорошо смазаны, тут все пройдет тихо. Лишь бы попугай, почуяв незнакомца, не выдал матерную тираду.

Света в горнице было больше, чем в сенях, тут занавески прозрачные. Кот держал пистолет в согнутой руке дулом вверх. Дверь не скрипнула, попугай не подал голоса. Кот инстинктивно отступил на шаг: что-то насторожило его. В слабом свете видны контуры разобранного дивана, белая простыня или пододеяльник. Значит, Кум спит здесь, а не в спальне, не с Будариной...

В следующую секунду Кот услышал тяжелый шлепок, словно на пол рухнула медвежья туша. Всполох выстрела на мгновение озарил комнату, как фотовспышка. В сантиметре от уха вжикнула пуля и с глухим стуком ткнулась в стенку за спиной. Запрыгала по крашеным доскам стреляная гильза. Кот, качая маятник, ушел с линии огня. Снова выстрел – пуля разнесла в мелкие осколки зеркало, висевшее возле двери. Отскочивший осколок полоснул по шее. Кот, не целясь, выстрелил в то место, где по его представлениям мог находиться Чугур. Шагнув в сторону, снова нажал на спусковой крючок. Пуля вспорола подушку: в лунном сиянье закружился по комнате белый пух, похожий на большие снежинки.

Кот бросился на пол, инстинктивно вжав голову в плечи. Он не видел своей цели. Чугур должен быть где-то здесь, совсем близко. Горница большая, метров тридцать, но спрятаться ему негде, разве что за углом бельевого шкафа. Дверь в спальню была закрыта. Значит, он затаился и ждет, он тоже не видит противника и боится обнаружить себя, пальнув в темноту наугад. В этой ситуации все решает только один выстрел. Один точный выстрел. И шансы у них равные – пятьдесят на пятьдесят.

Костян кувырком ушел в сторону. Тут же один за другим ударили три выстрела – Чугур стрелял на звук. Пули выбили щепу из стен и двери. Кот шмальнул в ответ. Еще две пули прошли у него над головой. Кот, распластавшись на досках возле стола, лежал неподвижно, затаив дыхание, ждал. У Кума остался один патрон, перезарядить пистолет он вряд ли успеет, даже если есть запасная обойма. Вопрос в том, промажет Чугур или попадет в яблочко.

Кот перевернулся на спину и, держа пистолет двумя руками, дважды выстрелил в контур бельевого шкафа, рассчитывая, что пули пробьют створку и достанут Кума. Потом откатился в сторону и вжался в пол, ожидая ответного выстрела. И он прозвучал. Пуля, отрикошетив, срезала с потолка люстру богемского стекла. Она со звоном рухнула на стол, во все стороны брызнули невидимые стекляшки.

Кот, считая про себя израсходованные патроны, выстрелил еще два раза. С грохотом вывалилась и рухнула на пол разбитая пулями дверца шкафа. И еще Кот услышал громкий стон и тяжелое, прерывистое дыхание. Так и есть: Кума зацепило. Теперь главное – не дать ему перезарядить пушку, если запасная обойма у Кума все же есть. Вскочив на ноги, Кот бросился к шкафу. Оступился на битом стекле и, чтобы сохранить равновесие, взмахнул руками.

В это же мгновение Чугур вылетел на него из темноты, как локомотив. Кот успел подумать, что Кум не ранен, на нем нет ни царапины. Этот его стон – всего лишь хитрость, на которую он купился, как последний лох...

Жлоб гнал машину в обратном направлении. Опять ночная дорога, свет фар, выхватывающий из темноты заборы, стволы деревьев и рваное полотно асфальта. Ладони вспотели от волнения, и руль был скользким, будто его натерли мылом. Путь через лес казался бесконечным, сзади тихо стонал Куба. Видно, морфин, который вколол ему Кучушев, был левым, бодяжным или это вовсе не наркотик был. Врач наверняка уколол Кубу грошовым анальгином, лишь бы отвязались. Скот, крохобор паршивый. А еще людей лечит. Впрочем, лечит – это совсем не то слово. Помогает пациентам поскорее прибраться – так будет правильнее.

Жлоб остановил машину, когда стоны прекратились. Зажег верхний свет и заглянул за сиденье. Куба неподвижно лежал на полу и не дышал. Больше всего он был похож на обгоревшее бревно. Ясно, теперь спешить уже некуда: с такими подпалинами долго не живут. С трудом сдерживал позывы тошноты, Жлоб вылез из машины и выкурил одну за другой две сигареты. На придорожных полях лежал туман, в лесу чирикнула бессонная птичка. Облака расступились, на темном небе выпала мелкая звездная россыпь. Жизнь продолжается, ничто не изменилось в этом мире, но Куба об этом уже не узнает. Теперь ему все до лампочки.

Желабовский, не обращая внимания на катившиеся по щекам слезы, набрал номер Постникова. Тот долго не отвечал, а когда взял трубку, первое, что услышал Жлоб, были веселые женские голоса и звон бокалов. Постный не сразу вспомнил, с какой целью звонит один из его бойцов.

– Умер, говоришь, Куба? – переспросил он автоматически. – М-да... Черт побери, так некстати вся эта фигня. Поручи вам работу, самую простую, самую легкую, вы обязательно обосретесь. И еще этот трупешник. Тоже мне, подарок судьбы. А что, Кучушев не мог помочь?

– Сказал, что не может, – голос Жлоба дрожал от волнения и злости. – А так хрен его знает. Наверное, гад, возиться не захотел.

– Чего? – переспросил Постный. – Нет, это я не тебе. А ты давай... Наливай. Все уже заждались. Барышни легли и просют.

Снова послышался звон посуды и чье-то заливистое ржание.

– Слышь, ты вечно звонишь не вовремя, – недовольно сказал Постный. – Всю дорогу у тебя одни проблемы. Дай тебе говна, так ты ложку попросишь. Ничего сам решить не можешь. Ладно... Так ты говоришь, Куба того, откинулся?

– Вот именно: того, – подтвердил Жлоб и всхлипнул. – Умер, да... Мертвее не бывает. И я не знаю, что делать дальше.

– Машина на кого зарегистрирована? На Кубу? И хорошо. Отгони "опель" подальше, посади покойника за руль, залей салон бензином. И дальше по полной программе. Пусть менты потом разбираются. Хотя тут и разбираться нечего: несчастный случай. Все, действуй. Надеюсь, спичку ты сможешь зажечь без посторонней помощи?

Послышались короткие гудки. Жлоб убрал телефон. Надо было пересилить отвращение и страх, сесть в машину, но на это просто не было сил. Постояв с минуту, он вспомнил, что в багажнике у Кубы заныкана армейская фляжка с водкой.

Он сделал пару жадных глотков, сел за руль и погнал дальше, чувствуя, что голова идет кругом и в таком состоянии он вряд ли далеко уедет...

Ирина Степановна, разбуженная грохотом стрельбы и звоном стекла, вскочила с постели и метнулась к двери, чтобы включить свет, но тут же поняла, что этого делать не следует. Несколько пуль прошили стенку комнаты, словно она была сделана из картона. Что происходило за дверью, можно было понять по шуму драки: оттуда доносились глухие удары, стоны и треск ломаемой мебели.

Бударина упала на домотканый коврик, закрыла уши ладонями. Мысли одна нелепее другой лезли в голову. Может, это вернулся бывший муж Леня и полез с кулаками на Чугура. Но кто тогда стрелял? И каким образом бывший супруг сумел войти в дом? На двери засов и замок надежный. Окно разбил? Почему же тогда не встал Чугур, всегда спавший очень чутко? Он просыпается от любого шороха, а тут окно размолотили и хоть бы что. Такого быть не может. Что же делать?

Ирина подползла к платяному шкафу, не вставая с пола, распахнула дверцы. Под тряпками лежало охотничье ружье шестнадцатого калибра и старый патронташ, – все, что, уезжая неизвестно куда, оставил здесь Ленька. Ирина Степановна, умевшая обращаться с двустволкой, переломила ружье, засунула патроны в ствол и взвела курки. Он не видела маркировки гильз, поэтому не представляла, чем снаряжены патроны, картечью или дробью.

Впрочем, сейчас это большого значения не имеет. Может, и стрелять не придется, достаточно будет просто пугнуть названого гостя, выпустив один заряд в потолок. А если человек окажется слишком навязчивым, что ж... Ружье не пистолет. С такого расстояния из него не промахнешься. Она поднялась с пола, шагнула к двери.

Чугур выбил пистолет из руки гостя, подмял его под себя и изо всех сил долбанул затылком о доски пола. От удара Кот на секунду потерял сознание. Тут же очнувшись, он изогнулся дугой, но сбросить с себя Кума так и не смог. Чугур мертвой хваткой вцепился ему в горло, сжал твердые, будто вырезанные из корня дуба, пальцы...

Чугур понял, что ситуация под контролем: подонок, забравшийся в чужой дом, извивался под ним, как придавленная к асфальту змея... Кот молодой и сильный мужик. Ничего, Кум справлялся и не с такими молодцами. Тактика тут простая: подмять под себя, перекрыть кислород или выдавить глаза. А там уж можно будет размазать этого гада по стенке тонким слоем.

Кот захрипел, пытаясь оторвать от шеи чугунные лапы, но силы оказались неравны. Голову начал заполнять тяжелый красный туман... Уже теряя сознание, Кот несколько раз стукнул рукой о пол, как борец, попавший на болевой прием. И почувствовал, как ладонь коснулась металла. Пистолет, выпавший из его руки, лежал рядом.

Он обхватил пальцами ствол и саданул Кума по виску рукояткой, как молотком. Чугур вскрикнул от боли и неожиданности, разжал пальцы. Уже через мгновение Костян сидел на противнике и как заведенный лупил его пистолетом по голове, пока не почувствовал, что все кончено. Тяжело дыша, он медленно вытер пистолет о майку Кума, сунул в карман пиджака и, шатаясь, поднялся на ноги. Голова кружилась, мысли путались, а пол уходил из-под ног.

Свет в комнате вспыхнул так неожиданно, что Кот вздрогнул и зажмурился, прикрыв глаза ладонью. Час от часу не легче. На пороге спальни стояла стройная женщина в ночной рубашке. Сквозь полупрозрачную материю просвечивали острые соски и темный треугольник внизу живота. Держа палец на спусковом крючке, она целилась в Кота из охотничьего ружья. Стало тихо, как в подземелье.

Неожиданно попугай в клетке ожил, зашуршал газетой и выпалил:

– Ум-р-ри мусор. Умри...

Чугур с лицом, залитым кровью, неподвижно лежал на полу, раскинув руки в стороны. Кот попятился к выходу и остановился.

– Не туда идешь, Огородников, – насмешливо сказала Ирина Степановна. – Шагай в обратном направлении. В спальню...