Глава третья

Для осуществления замысла не хватило пары секунд. Гость вдруг оказался на ногах, словно почувствовал опасность. Максим занес руку для удара, но Элвис уже повернулся к нему лицом, блокировал правую руку противника в момент замаха, захватил ее в районе запястья левой рукой, а правой крепко вцепился в локоть. И нанес резкий удар коленом в пах. Показалось, между ног ударили пудовой гирей. Максим, охнув от боли, выронил оружие, тут же получил заднюю подножку и рухнул спиной на пол.

Показалось, что бронзовая люстра с хрустальными цацками задрожала, на мгновение погасла, затем ярко вспыхнула, ослепив Максима. Но то был не электрический свет, это Максим получил топчущий удар пяткой в грудь, а затем стопой в лицо — из глаз брызнули слезы боли. Алексей, ставший свидетелем короткой и жестокой расправы, подскочил с кресла, перемахнув столик, повис на плечах противника. Алексей запоздало подумал о том, что в потайном кармане, пришитом с задней стороны кресла, лежит бесполезный пистолет Макарова. Пушку держали на тот случай, если в «Орхидею»забредет какой-нибудь опустившийся отморозок с буйным нравом. Сейчас как раз такой вариант, но до оружия трудно добраться.

Алексей, обхватив предплечьями горло Элвиса, медленно смыкал руки, выполняя удушающий захват. Он оторвал ноги от пола, повиснув на противнике. Элвис пошатнулся, сделал несколько шагов вперед и в сторону. И каким-то образом, находясь в этой неудобной позиции, ухитрился еще раз пнуть пяткой в лицо Максима, пытавшегося встать на ноги. Алексей что есть силы сжал руки на шее противника, Элвис опустил подбородок, не позволяя перекрыть себе кислород, он шатался, но пока удержал вес. Исход поединка решала уже не сила, а ловкость и сообразительность.

Элвис шагнул назад, впечатав противника спиной в сервант. Лопнули декоративные стекла, на пол посыпались рюмки, бокалы для шампанского на высоких ножках, бутылки с ликером и чилийским вином. Алексей почувствовал что-то вроде ожога, острые осколки стекла, распоров рубаху, вдоль и поперек порезали спину, за пару секунд рубашка сделалась мокрой и горячей, прилипла к коже. Пришлось ослабить хватку. И уже в следующую секунду Элвис стряхнул с себя крепкого парня, словно котенка: дернул за руки, наклонился вперед и резко перебросил его через спину. Алексей заорал от боли и тут же заглох, получив ногой под ребра. Через секунду Элвис навалился ему на грудь, прижал лицо к паркету, залитому дрянным ликером, поставил колено на нижнюю челюсть.

— Где ее шмотки и паспорт? — спросил он.

Но Алексей плохо понимал, о чем его спрашивают. Порезанную спину жгло огнем, боль в локтевых суставах, отдавалась в плечах и груди, челюсть похрустывала под каменной коленкой этого паршивого психопата. И помощи ждать не откуда. Напарник Максим с лицом залитым кровью, лежал на полу вдоль дивана. Если бы не подрагивающая нога, можно решить, что он уже того… Перебрался в лучший из миров.

— Мать твою так, — едва шевеля губами, шептал Алексей. — Твою мать так, сука. Пусти…

— Паспорт? Где паспорт?

— Не знаю. Что б ты сдох.

— Ну? Где?

— Ты еще узнаешь, сука, с кем связался. Узнаешь…

— Вот как? Повтори еще раз, гнида, — Элвис сильнее надавил коленом на челюсть.

— А-а-а-а…

Лена, приоткрыв дверь в коридор, чутко вслушивалась в звуки, доносившиеся из гостиной. Мужской спор. Слов она не разбирала. Потом какая-то возня, звук бьющегося стекла. Чьи-то крики и стоны. Кажется, парню с татуировками на плечах, вставшему с ее кровати и отправившемуся за пивом, крепко перепало. Охранники «Орхидеи»запросто могли изувечить человека за неосторожно брошенное грубое слово или только потому, что бедолаге не хватило жалких копеек сполна рассчитаться за коммерческий секс или заказанную выпивку. А потом спустить с лестницы и вышвырнуть во двор. Такое случалось не каждый день, но от этого не легче.

Ленка подумала, что парень красивый, чернявый, голубоглазый, с прямым тонким носом. Похож на какого-то иностранного артиста или певца, вот только имя того артиста ускользает из памяти. Хорошо бы его не убили. Девчонки, разбуженные и напуганные грохотом и криками, позакрывались в своих комнатах. Но вот все стихло, Ленка, охваченная волнением и любопытством, выждала пару минут, высунулась в коридор и отшатнулась, отступив назад. В комнату вошел Элвис, оставляя на светлом ковре пятна крови, доковылял до кровати, сел. И бросил паспорт на матрас.

— Вот твоя ксива, — сказал он. — Но шмоток я не нашел. Собирайся, мы уходим.

— А что там произошло?

— Те два урода слегка пострадали. Так сказать, случай производственного травматизма. Бывает…

— На фига ты все это устроил?

— У меня с утра кулаки чесались. Сейчас зуд прошел.

— Не пойду я никуда, — заявила Ленка. — Напрасно старался.

— Это еще почему?

— Потому что ты связался ни с теми людьми. Меня найдут и порежут физиономию. Или чего похуже сделают. Не хочу остаться без глаз, не хочу становиться уродиной. Или покойником. Уродливым покойником.

— Ну, это уж твой выбор. Как хочешь.

Он взял с прикроватной тумбочки булавку для волос, вывернул ногу ступней к себе. Поплевав на рану, стер кровь и слюну пододеяльником и начал что-то выковыривать из пятки.

— Ты только учти, что оставаться тебе тоже нельзя, — Элвис поморщился от боли. Капли крови падали на светлый ковер, но кусочек стекла все не выходил. — В этом случае тебя точно порежут. Кстати, я твою зарплату у пацанов выпросил.

— Серьезно?

— Бабки на кармане. Не бог весть что, но две штуки баксов это лучше, чем совсем ничего.

— Куда же я пойду голяком? — Ленка куталась в короткую простынку. — У тебя машина?

— У меня мотоцикл.

— На мотоцикле нас остановит первый же мент, — покачала головой Ленка. — Не поеду. В простыне не могу, она слетит, когда я стану держаться за тебя. Голая баба на мотоцикле едет по Москве. Бред какой…

— И хрен с тобой, — сказал Элвис. — Живи тут среди крыс и тараканов. И этих мразей, ваших шмаровозов. Среди людей тебе нечего делать.

— То есть я не то хотела сказать, — Ленка вдруг испугалась, что парень уйдет один, оставит ее здесь. Охранники очухаются и выместят на ней всю злость. — Я поеду. Но не могу же я голой…

Элвис уже вытащил из ноги шестигранный осколок стекла, поплевав на пятку, вытер ее пододеяльником. Он натянул кроссовки и кожанку.

— Голая… Не волнуйся об этом, — сказал он. — Все — ерунда. Мы помчимся на такой скорости, что никто, ни один мент с самым серьезным биноклем, даже целый взвод ДПС, не сможет разглядеть ни тебя, ни меня, ни даже мотоцикла.

— Такая скорость? Ты это серьезно?

— Куда уж серьезней.

Ленка влезла в трусы и прозрачный красный пеньюар с опушкой из искусственного меха. Все прелести как на ладони, но все же лучше, чем совсем голой. Элвис, схватив ее за руку, провел коридором до входной двери, сбросил цепочку и открыл замок.

Ленка успела заглянуть в гостиную и ужаснулась тому, что увидела. Вместо красивого резного буфета под старину, полного стильной посуды и дорогого вина, гора деревяшек. На полу лужи спиртного вперемежку с кровью. В этой жидкости барахтается, пытаясь подняться, охранник Алексей с распухшей от побоев мордой. Второй охранник вытянулся вдоль дивана и даже не пытается трепыхаться, только ногой дергает, будто переживает предсмертную агонию. Подушки диванов и кресел вспороты ножом, вместо эротической живописи на стенах какие-то грязные лоскуты в золоченых рамах. Даже карниз с бордовыми занавесками кто-то сорвал, переломил надвое. Но главное это море крови, смотреть страшно. Даже обои испорчены. Похоже на взрыв гранаты в мясном ряду центрального рынка.

Через минуту Ленка залезла на заднее сидение мотоцикла. Над городом уже рассвело ранее утро, небо окрасилось в бледно синие тона, но людей еще не видно, даже дворник не появился, только бездомный пес отирался у помойных баков. Двумя руками Ленка обняла Элвиса и громко вскрикнула, когда он рванул с места.

Телефон едва звякнул, но прапорщик Олег Гуревич уже сорвал трубку.

— Дежурный слушает…

Вместо ответа короткие гудки. Выругавшись про себя, Гуревич поднялся со стула, вышел из дежурной части в коридор. Он глянул на площадь через окно: синий парашют сумерек уже опускался с неба, темнел абрис пожарной каланчи, а голубятник Сергей, свистел стае птиц, парившей в небе. Возле здания клуба остановился автобус, из которого вылезло десятка полтора пассажиров. Будний день, народу на станцию ездит немного. Мимо отделения милиция бабка Павлина гнала на двор корову с выпаса. На ходу возле самого палисадника, где разросся золотой шар и жухлые кустики черемухи, корова сделала лепешку и уныло побрела дальше. Гуревич рванулся к выходу, дернул дверь, чтобы обложить тупую старуху матом, но вспомнил, что капитан приказал ни на шаг не отходить от телефона.

— Черт, вот же тупое отродье, — прапор хлопнул себя по ляжке ладонью. — Сволочи… Сколько раз говорил этой заразе Павлине, чтобы корову тут не гоняла.

Он вернулся на свое место и повздыхал еще минуту. Люди живут в современном рабочем поселке, здесь два предприятия: завод по производству стеклотары и фабрика полимерных материалов. Правда та фабрика работает день в неделю или вовсе стоит. Впрочем, это не важно… Зато завод в две смены гонит бутылки. Есть дискотека, свой Дворец культуры, столовая, асфальт проложили до самой дальней околицы. А нравы у людей как в богом забытой глухомани. По центральной площади водят скот на выпас.

После утреннего осмотра сенного сарая, где обнаружили следы свежей крови, капитан Зубков вернулся назад мрачнее тучи. Вместо того чтобы отпустить прапора, отбарабанившего ночное дежурство, до родной хаты, сказал, что сегодня предстоит сверхурочная работа. Сержанта Косенко на «уазике»отправил объезжать дальние деревни, чтобы выяснить, не случались ли за последние трое суток краж скота с подворий. Натянув китель, Зубков сел в свои «Жигули»и отправился в область, якобы ознакомиться со сводками происшествий за последние дни. Перед отъездом шепнул прапору, чтобы никуда не выходил из дежурки, возможно, будут важные новости.

Ясно, капитан дослуживает на этом месте последние недели, а то и дни. Идет на повышение в областное управление внутренних дел. Авось, приживется на новом месте и Гуревичу составит протекцию: молодой перспективный кадр, такому менту нельзя в глубинке прозябать. Сейчас Зубкову не жилу вешать на себя дело, которое неизвестно чем обернется. Может, в том сенном сарае скот резали, а может, и людей. Глядишь, через недельку в дальнем пруду, что в трех километрах от сарая, всплывут труппы неизвестных граждан, обезображенных до неузнаваемости. И что тогда делать с заявлениями мотоциклистов, которые сейчас лежат в верхнем ящике стола? Задним числом бумаги не зарегистрируешь.

Днем прапорщик несытно пообедал, мать принесла вареной картошки с куском гусиного мяса, но с того обеда сколько времени прошло. А капитана и сержанта Косенко все нет. Сержант путает служебный «уазик»с личной машиной, запросто может завернуть к своей старой подруге, на центральную усадьбу совхоза «Знамя». Пользуется тем, что рация не пашет уже третью неделю, значит, и связаться с ним нельзя. И вот прапор опять киснет в дежурке, но нет ни важных новостей, ни капитана. Хорошо бы Зубков до ночи обернулся.

Прапор влил в горло полстакана молока, что остались с обеда, и, развернув газету трехдневной давности, включил настольную лампу. Когда входная дверь скрипнула и распахнулась, прапор даже привстал со своего места. Но порог переступил не капитан, вошли два незнакомых мужчины средних лет. Один, худой и длинный, лицо бледное каштановыми волосами достают до плеч, одет в голубую безрукавку и серые штаны. Второй, здоровый амбал с обрюзгшим лицом. Этот подстрижен коротко, светло бежевый костюм, какие не носят жители рабочих поселков, маловат ему на размерчик. Мужчины встали у деревянной стойки и дружелюбно улыбнулись.

— Добрый вечер.

— И вам добрый, — прапор с интересом разглядывал незнакомцев, гадая про себя, какая нелегкая занесла в их края чужаков. У здорового мужика из уха торчит клок ваты, а на желтом галстуке пятна кетчупа. Этот мужик, видимо, не самый большой аккуратист и никогда не откажется от лишнего куска, даже если только что пообедал. — Чем могу помочь?

— К вам тут с утра заезжали мотоциклисты, — здоровый мужик положил на стойку литые кулаки. — Тот, который младший, мой племянник. Короче говоря, в Москву они не вернулись. Видно, загуляли где-то. Его мать поставила меня на уши. Езжай, разыщи его. Ну, единственный сын, мать переживает. А где его искать? Я только знаю, что он был в ваших краях. Ну, решил первым делом в милицию заглянуть. Люди сказали, что утром видели тут двух парней на мотоциклах.

— А, вот оно что. Это те парни, которое заявление написали, — догадался прапор и постучал ладонью по столешнице. — Шустрые… Утром они пообедали в столовой за углом и тронулись в обратный путь.

Мужчины молча переглянулись.

— Заявление? — мужик, назвавшийся дядей, расслабил узел галстука, будто ему трудно дышалось. — Какое еще заявление?

— А документы у вас при себе?

Прапорщик вчетверо сложил газету и выключил радио. На деревянную истертую стойку лег паспорт. Гуревич, положив документ перед собой, перевернул страничку, сличив фотографию с личностью мужика в костюме, записал фамилию и адрес посетителя на четвертинке тетрадного листка: Фомин Евгений Юрьевич, сорок семь лет, москвич.

— У нас тут небольшая заварушка ночью случилась, — сказал Гуревич. — Есть подозрение, что скот украли и забили. Парни что-то видели, что-то слышали. Сейчас выясняем, что конкретно произошло. А вы чей дядя? Бобрика?

— Совершенно верно, Бобрика, — мужик рассеяно кивнул и опустил паспорт во внутренний карман пиджака. — Можно взглянуть на это заявление?

— Не положено, — помотал головой прапор. — То есть, не я этот вопрос решаю. Начальник отделения.

— А с начальством можно поговорить?

— Пока я один, сам жду капитана. Он сейчас в районе, обещал вернуться вечером. И до сих пор нет. Ждите, вон там у окна присаживайтесь.

— Может быть, мой племянник что натворил? — дядя не подумал присесть. — Вы скажите сразу.

— Нет, ничего такого. Парни написали заявление, которое мы проверяем.

— Племянник немного с чудинкой, — сказал дядя. — Не то чтобы у него совсем башка на сторону съехала, но заскоки случаются. И ведет себя странно: загулы, травка, ночует не поймешь где. Я уже не первый раз разыскиваю его по городам и весям. Даже не знаю, как ему водительские права выдали. И друзья у него такие же, со сдвигом. Короче, его заявлениям я бы не стал верить.

— Вот как? Он что, на учете стоит?

Прапор подавил вздох облегчения. Вот все и разъяснилось. Парень с приветом, видимо, с большим приветом, душевно больной человек. Отсюда все эти страшные фантазии, пытки, кровь и трупы. Неожиданно души коснулось чувство тревоги, близкой опасности. С какой стати эти московские гости явились сюда, откуда они там в Москве узнали, что племянник появлялся именно в их поселке. Ведь Бобрик и Гудков утверждали, что оказались здесь случайно, поездом. Остановились и поужинали в первом попавшемся месте, когда почувствовали усталость. Мысли пронеслись в голове, как ураган, и запутались. В конце концов, прапорщик здесь не начальник. Вот приедет Зубков, задаст гостям вопросы и получит ответы.

— Лечим его частным образом, — вздохнул Фомин. — Столько денег извели, но толку немного. Врачи обдирают его мать как липку, вешают на уши лапшу и пичкают парня транквилизаторами. Так можно краем глаза взглянуть на это заявление?

— Гражданин, я ведь уже все объяснил. Ваши вопросы не ко мне. Если есть время, подождите капитана.

Сделав строгое лицо, прапор снова развернул газету, давая понять, что разговор подошел к концу. Посетители взглянули на облупившийся «Ролекс»на запястье прапора и снова переглянулись. Кажется, их посетила одна и та же мысль.

— Хорошие часы, — сказал Фомин. — Но настоящие «Ролекс»лучше. У меня тут немного денег в кармане завалялось, чисто случайно. Хватит, чтобы купить фирменные часы на золотом браслете. И еще мелочь останется, на мороженое. Мне только взглянуть на эти бумажки, протоколы, мать их. Дел на копейку.

В руке Фомина каким-то образом оказался потертый бумажник, расстегнув клапан, он вытащил стопку стодолларовых купюр. Сложив пальцы щепотью, будто собирался перекреститься, плюнул на них. Снял верхнюю купюру и положил ее на стойку, прямо перед носом прапора. Бумажка оказалась засаленной.

— Раз, — сказал Фомин. — Два, три…

Неожиданное предложение застало прапора врасплох, еще никогда и никто не предлагал ему взятки. Случалось, правда, что кое-кто из граждан, когда конфликт с соседом, собственной тещей или женой, заходил слишком далеко, до жуткого скандала или мордобоя, хотел задобрить милиционера доброй выпивкой и закусоном. А таких конфликтов в поселке без счета. Но непьющему, равнодушному к жратве Гуревичу эти фокусы по барабану, его за рубль двадцать не возьмешь. Прапор слишком высоко ценил честь мундира и чистые руки представителей власти, чтобы опускаться до этой жалкой мелочевки, унижено подбирать крошки с чужих столов.

— Шесть… Семь…

Сейчас он застыл на стуле с жесткой спинкой, гипнотическим взглядом уставился на доллары в руках посетителя, на его толстые сильные руки. На безымянном пальце выколот перстень: белый череп на белом фоне. Кажется, эту наколочку наносят злостным лагерным отрицалам, лицам, склонным к жестокому насилию. Татуировка потускнела, выцвела. Видимо, накололи ее давным-давно, еще в юные годы или пытались вытравить марганцовкой. Получилось, но не совсем.

— Девять, — считал Фомин. — Десять, одиннадцать…

Положив на стойку очередную бумажку, Фомин делал короткую паузу, смотрел на прапора, дожидаясь, когда тот кивнет, остановит счет. Мол, хватит, в расчете. Но Гуревич молчал, тупо глядя на деньги. И Фомин, выдерживая новую паузу, длиннее предыдущей, снова плевал на подушечки пальцев, клал на стойку еще одну купюру. Прапор, продолжая хранить молчание, сглотнул комок, застрявший в глотке. Мать четвертый год по договору с потребкооперацией откармливает на продажу гусей. Интересно, сколько птицы должна переняньчить старуха, чтобы заработать штуку зеленых?

— Пятнадцать, — пауза оказалось такой долгой, а тишина такой прозрачной, что стало слышно, как возле пожарной станции лает овчарка Рекс. — Пятнадцать…

Гуревич почувствовал, как запершило в глотке, но почему-то так разволновался, что даже откашляться не смог. Капля пота, скатилась по шее за воротник форменной рубашки. И снова послышался собачий лай. Мысли окончательно запутались, перед мысленным взором прошла череда отрывочных образов: мать, пасущая гусей, эти деньги на стойке, сдвинутые мотоциклисты, облезлые часы «Ролекс»и снова мать с гусями…

— Двадцать один, — Фомин вздохнул и, чего-то ожидая, уставился на милиционера. — Слушай, командир, может, хватит? У меня ведь тоже бабки не из ширинки валятся. Я прошу о такой фигне, взглянуть на какие-то бумажки… По-хорошему эта хрень на пару сотен не тянет.

— Уберите, — Гуревич наконец кашлянул в кулак. Его слабый голос неожиданно набрал силу. — Уберите деньги. Иначе…

— Что иначе? Чего убрать? — Фомин посмотрел на прапора, как смотрят на тяжело больных людей, которые вот-вот врежут дуба. — Не понял, начальник.

— Я сказал: уберите деньги. Иначе я приглашу понятых и составлю протокол. Со всеми вытекающими…

— А… Вот ты чего, — Фомин покачал головой. — Как скажешь, командир.

Он сгреб деньги со стойки, сунул их в бумажник. В следующую секунду прапор ослеп от боли, чей-то тяжелый кулак влепился ему лицо. Чудом он смог удержаться на стуле, схватившись за столешницу, и получил еще один удар, на этот раз справа. Теперь били не кулаком, чем-то потяжелее. Уже слетев со стула на бетонный пол, прапор подумал, что на него напал спутник Фомина, тот молчаливый мужик с каштановыми волосами. Ослепнув от боли, прапор прижал ладонь к поясу, нащупал застежку кобуры. Но не успел вытащить табельный ПМ, получил прямой удар каблуком в живот, а вдогонку маховый удар по шее внутренней частью стопы.

— Не нужны деньги, так оставайся с голой жопой, — голос Фомина долетал издалека, откуда-то с потолка или с самих небес. — Придурок, укроп колхозный.

Прапор закрыл руками лицо, хотел заорать во всю глотку, позвать на помощь. Но голос пропал, голова сделалась горячей, а шея какой-то деревянной. Он повалился на пол и получил топчущий удар стопой по корпусу. Прапор каким-то образом оказался зажатым в углу, в этом тесном пространстве он окончательно потерял способность защищаться, мир уже плыл перед глазами и темнел. Из этой темноты высунулась волосатая обезьянья лапа, показала прапору огромный синий кукиш и саданула по затылку чем-то тяжелым.

Прапорщик пришел в себя, когда ожили часы с боем, стоявшие на тумбочке в углу. Он сел на полу, привалившись спиной к стене, выплюнул выбитый зуб и ощупал лицо. Переносица сделалась мягкой, податливой, словно резиновой, под пальцами что-то похрустывало и нижнюю челюсть огнем жгло. Гуревич, собрав силы, оттолкнулся ладонями от пола, поднялся на ноги. Стоя на месте, он покачивался из стороны в сторону, потому что пол уходил из-под ног. Расстегнув пуговицы, стянул через голову пропитанную кровью рубашку, бросил ее на пол и, перешагнув ПМ, лежавший посередине дежурки, упал на стул. Выдвинул верхний ящик. Так и есть, заявление мотоциклистов исчезло. Но в дальний угол ящика закатился пластмассовый колпачок, на который Гуревич утром наступил в сарае, а потом опустил в карман. Грошовый колпачок.

Вот она цена честности и человеческой принципиальности: долларов — ноль целых ноль десятых, зато ему нагрузили целую корзину кренделей. Корзину с верхом. Еще спасибо жив остался.

— Черт, — сказал Гуревич самому себе. — Черт… Надо было брать деньги. Когда их давали.

Он придвинул к себе телефон, вспоминая телефон фельдшера, живущего в доме через площадь, но не мог вспомнить даже собственного имени.

В гаражном боксе стояла гулкая тишина, слышно, как капли дождя постукивают по железной кровле и где-то далеко, за забором автосервиса заливисто лает собака. Впереди еще полчаса обеденного времени, мастера разбрелись кто куда, а Сашке Бобрику пришлось отложить перекус до лучших времен, с Вольво еще возни часа на полтора, а то и на все два, заказ срочный, бросить работу нельзя, клиент появится часа в четыре, до этого времени надо все закруглить. Бобрик поменял ключ и до упора завернул гайку. Из смотровой ямы были видны распахнутые настежь ворота бокса, в проеме стоял какой-то человек в штанах, украшенных пятнами солярки, и стоптанных башмаках с латками.

Рубль за сто это дворник пришел прибраться на дворе, переоделся в свое тряпье, но, застигнутый дождем, бросил работу и ждет, когда хоть немного разгуляется. Через пять минут, когда Сашка Бобрик поднял голову и покосился в сторону ворот, ботинки с латками исчезли. Вместо них появились фасонистые шузы с лаковым верхом и наборным каблуком и кремовые льняные брюки. Обладатель дорогих ботинок топтался на месте, кажется, пережидал дождь. Неожиданно он сделал несколько шагов вперед, перетупил порог бокса, остановился у верстака. Бобрик подумал, что красть здесь нечего, кое-какой инструмент не в счет, значит, и беспокоиться не стоит.

Однако чужакам в боксах делать нечего, таковы правила. Бобрик хотел крикнуть снизу, мол, нечего болтаться в служебном помещении, раз нет надобности. Но незнакомец открыл рот первым.

— Есть кто-нибудь? — крикнул он. Голос оказался приятным. Глубокий мягкий баритон, такие голоса волнуют женщин, но не автослесарей.

— Я есть, — отозвался Бобрик. — Вы чего хотели?

— А вас случайно не Александром зовут? Саша Бобрик, правильно? Вы тут слесарь, правильно?

Бобрик настороженно относился к незнакомым людям. Особенно если незнакомцы проявляли подозрительную осведомленность и задавали слишком много вопросов. И от этих вопросов сердце почему-то екает и подскакивает, как шарик для пинг-понга. Позапрошлой ночью они с Гудковым стали свидетелями жестокого убийства. Такие истории не добавляют оптимизма.

— Предположим, — ответил он из смотровой ямы. — Так что вам нужно?

— Для начала, чтобы вы поднялись наверх. Есть разговор. Точнее, деловое предложение.

— Я халтурой не занимаюсь. Все работа оформляются через контору.

— Это не насчет халтуры, — ответил мужчина. — Так вы покажитесь на свет. А то как-то странный разговор у нас выходит.

Положив ключи в сумку, Бобрик по лесенке, сваренный из арматурных прутьев, выбрался из ямы. Стянул и бросил на верстак нитяные перчатки. Незнакомец завладел рукой слесаря и с чувством потискал ее. Мужчине лет сорок с гаком, высокий, склонный к полноте. На нем светлый пиджак и шелковая рубашка, которую не купишь в ближайшем магазине «Копейка». Русые волосы аккуратно подстрижены, смазаны какой-то блестящей дрянью, но не гуталином. Из правого уха торчит кусок ваты.

— Рад знакомству, — мужчина продолжал скалиться, будто только что сорвал джек-пот в лотерею. — Очень рад.

Бобрик с усилием высвободил руку и оставил реплики мужчины без ответа, только спросил:

— Вы по делу или как?

— Именно по делу. Меня зовут Фомин Евгений Юрьевич. Ваш постоянный клиент. То есть не ваш лично, иногда ремонтирую здесь свою старушку.

Большим пальцем показал себе за спину. Под дождем мок пяти-годовалый корейский автомобиль цвета морской волны.

— Эти тачки созданы для того, чтобы люди за рулем отдыхали, — продолжал болтать Фомин. — Кожаные кресла такие, что в них удобно даже в космос летать. Шикарная приборная доска, подставки для стаканов с кофе, многое другое. Плюс движок почти в сто пятьдесят лошадей. Я не покупаю европейские модели, потому что они не стоят того, что обозначено на ценниках.

— Вы только за тем и пришли? Ну, чтобы в популярной форме рассказать о корейских машинах?

— Не совсем, — загадочно улыбнулся Фомин.

— Или хотите втюхать мне свою старушку по сходной цене? Тогда вы не по адресу. Я здесь не самый платежеспособный покупатель. И не предлагайте мне большую скидку или рассрочку на три года — все равно откажусь.

Бобрик впервые улыбнулся. Он пришел к выводу, что перед ним не мент и не бандит.

— Есть одно деловое предложение, но платить буду я, — указательным пальцем Фомин поглубже затолкал в ухо кусок ваты. — Черт, проклятое ухо. То стреляет, то ноет. И еще выделяется какая-то дрянь. Врачи прописывают антибиотики, но плохо помогает. Так вот, я слышал от мастеров, что вы занимались мотокроссом. Имеете разряд и вообще неплохо управляетесь с мотоциклом. У меня есть близкий друг Миша Маслов. Мы на паях владеем одной риэлтерской шарашкой, продаем офисы, квартиры и другую лабуду. Короче, куем деньги. Мой дружбан купил новый БМВ 745. Такая здорова дура…

— Знаю, — кивнул Бобрик.

— Он молится на эту тачку, пылинки с нее сдувает, боится, что мухи засидят лобовое стекло. Короче, эта любовь к металлолому похожа на тихое помешательство. Я убеждал его в бэха — это просто огромный кусок железа без всякой изюминки. Миша очень высокого мнения о ходовых качествах своей колымаги. И разумеется о своих водительских талантах. Как многие чайники, он свято убежден, что в нем засох великий гонщик.

— Извините, у меня работа срочная.

— Мы тут с ним немного поцапались, — продолжал Фомин. — И я в пылу спора заметил, что его бээмвухе любой придурок на ржавой драндулете запросто плюнет на стекло. И неторопливо поедет дальше по своим делам. И Миша даже не сможет догнать обидчика, тачкой жалко рисковать.

— И вы хотите, чтобы этим придурком стал я? — догадался Бобрик. — Своим плевком поставил точку в вашем споре?

— Точно, — Фомин поковырял пальцем в ухе. — Завтра мы чуть свет едим осматривать особняк на Ярославском шоссе. Очень удобный случай. Ты догоняешь тачку… Короче, один плевок — пятьсот гринов. Это всего лишь шутка, дружеский розыгрыш.

— За такие шутки надо…

— Чудак человек. Если бы мне платили хотя бы по доллару на три грамма слюны, я бы… Давно бы отошел от дел, упал в мягкое кресло и грелся в лучах телевизора.

Он выразительно сплюнул под ноги и вздохнул, мол, сколько ни плюй, ни копейки не начислят. А тут пять сотен на блюдечке. Предложение оказалось несколько неожиданным, что на минуту повергло Бобрика в замешательство. Плюнуть-то не проблема. И деньги до зарезу нужны, обещал отцу в прошлом месяце телеграфом отправить двести баксов, а кинул на проволоку только полтинник. Да и хозяин сервиса, мужик жадный до денег, давно обещал прибавку. Но теми обещаниями ни сыт, ни пьян не будешь. Однако все это попахивает дерьмецом, с какого дерева свалился этот черт и почему обратился именно к автослесарю? Он один что ли во всей Москве прилично управляется с мотоциклом и умеет плеваться. С другой стороны деньги приличные. Сколько нужно торчать в смотровой яме, чтобы получить пять сотен. А тут всех дел на час.

— Заманчивое предложение, — сказал Бобрик. — Но я, пожалуй, откажусь.

— Значит, я пришел не по адресу, — развел руками Фомин. — Судя по виду, ты не из трусливого десятка, но оказывается… Короче, я ошибся.

Посетитель шагнул к воротам, но Бобрик встал у него на дороге.

— Договаривай. Что «оказывается».

— Оказывается, ты… Немного робкий. Поработай над собой. Возможно, из тебя еще выйдет толк.

— Думаешь, что я трус? Ладно, я согласен.

— Так бы сразу, — Фомин протянул руку и с чувством тряхнул ладонь своего молодого знакомого.

— А ваш друг как? В смысле, с чувством юмора у него все в порядке? Потому что в такую шутку не каждый чайник врубится. До этого юмора, этих плевков на стекло, дорасти надо. Еще устроит на шоссе гонку с преследованием.

— С юмором у него порядок. А если он в погоню дернется, остановлю. Я ведь буду сидеть рядом. Все схвачено. Ну, пять сотен и по рукам? Две сотни прямо сейчас отслюню, вроде аванса. Остальное — завтра вечером.

Фомин вытащил свернутый трубочкой атлас Подмосковья, раскрыв на нужной странице, положил его на верстак. И, проводя самопиской по контурам автомобильных дорог, обрисовал детали завтрашнего розыгрыша. Вот дорога, которая сворачивает с Ярославки, и ведет сюда, мимо коттеджного поселка, к агрофирме «Красная нива». Затем километра четыре лесом, поворот направо. Фомин сделал пару пометок на карте, кружочек и крестик. На этом вот месте ровно в пять тридцать утра Бобрик будет ждать черный БМВ. Дальше справа и слева поля и лесопосадки. Утром машин нет.

На этом участке дороги мотоциклист легко догоняет БМВ, потому что Миша бережет тачку и не лихачит на плохих дорогах. Бобрик плюет на стекло, желательно смачно, обильно, дает по газам и был таков. Если же оскорбленный в лучших чувствах хозяин бэхи дернится в погоню, то Фомин урезонит его, заставит прекратить это пустое занятие. Стоит ли гробить дорогую тачку из-за нелепой выходки какого-то щенка, пусть выходки вызывающей, оскорбительной, но на стекле всего лишь плевок, а не лепешка коровьего дерьма.

— Миша наверняка прибавит газу, будет ехать за тобой минуту-другую, но не дольше, — Фомин оставил атлас с пометками на верстаке. Полез в карман и вытащил из пухлого лопатника две сотни, сунул деньги в нагрудный карман рабочий куртки Бобрика. — Можно глянуть на твой мотоцикл?

Бобрик врубил вторую люминесцентную лампу, отошел в дальний угол гаража и, поманив посетителя пальцем, сдернул кусок брезента с мотоцикла. Фомин наклонился вперед и с видом знатока стал разглядывать бензобак с выбитом на нем логотипом фирмы.

— М-да… Не самый породистый экземпляр, «Ява». Предсмертная отрыжка социализма. Очень старый?

— Мотик этой серии сошел с конвейера одним из последних, а потом у завода начались проблемы, — ответил Бобрик. — Аппарат в приличном состоянии. От базовой модели осталось не так много: бензобак и рама. Все остальное фирменное. Едет он гораздо лучше, чем выглядит.

— По виду не скажешь.

— Я тут кое-что поменял, усовершенствовал. Вот, скажем, движок, он не родной, японский. Электрооборудование новое немецкое…

— Можешь не объяснять. Все понятно без слов.

Усмехнувшись, гость потеребил клок ваты, торчавший из уха. В технические вопросы вникать не хотелось. И так все ясно с первого взгляда: мотоцикл дышит на ладан и его последний час уже близок. На ходу, когда стрелка спидометра достигает отметки шестьдесят, он автоматически разваливается на запчасти. Грязный самопальный гибрид несколькних мотоциклов, что-то вроде беспородной собачонки. Короче, редкое дерьмо.

— Такой раритетный, — улыбнулся Фомин и на прощание протянул плотную ладонь. — Обидно, когда такая какашка обгоняет тебя на дороге, а ее водила плюет на лобовуху. Только не опаздывай ни на секунду.

— Во-первых, не оскорбляйте мой мотик. Он этого не заслужил, — Бобрик свел брови на переносице. — Во-вторых, все ваши шуточки с плевками на стекло — от зависти. Не можете простить своему компаньону, что он ездит на новом БМВ, а вы… На подержанной корейской таратайке. Или я не прав?

Фомин вышел из бокса с испорченным настроением.