Глава тринадцатая
Тем же вечером Журавлев отправился к своему давнему знакомому, президенту охранно-сыскного агенства «Гарант-Плюс» Олегу Марковичу Владимирскому.
Рабочий день в офисе агенства закончился полчаса назад, посетителей не было, сотрудники разбежались по домам. Журавлев провел в приемной президента не более четверти часа, дожидаясь, когда Владимирский закончит междугородние разговоры по телефону.
Этого времени хватило, чтобы выпить чашку чая с печеньем и переброситься парой фраз с худым хмурым мужчиной по фамилии Савченко, референтом агенства, заступившим на вечернее дежурство.
Савченко любил рассказывать о своих двадцати двух своих болезнях, он нашел в лице Журавлева благодарного слушателя. И, не долго думая, начал прелюдию: «У меня язва двенадцатиперстной кишки, а боли для язвы необычные, опоясывающие. Как при панкреатите. При этом мочеиспускание затруднено, потому что у меня…»
Но тут дверь в кабинет начальника распахнулась, пришлось оборвать увлекательный рассказ в самом захватывающем месте.
Владимирский пропустил Журавлева, усадил его в кресло перед письменным столом, вернулся к двери и повернул ключ в замке. Затем он сел в свое кресло, погладил ладонью коротко стриженную русую голову и обратился к Журавлеву.
– Ты меня озадачил по телефону, – сказал президент. – Хочешь знать, обращался ли в мою фирму некий Тарасов.
Журавлев вытащил из кармана фотографию Тарасова и показал её собеседнику.
– Вот он, – сказал Журавлев. – Посмотри внимательно. Я уже знаю, что Тарасов был здесь. Кто-то из твоих ребят с ним работал. Не имею представления, каким именем Тарасов назвался. И назвался ли вообще. Но он здесь был – это факт.
Владимирский рассмотрел фотографию и вернул её Журавлеву.
– Очень симпатичный мужчина. Откуда тебе это известно, что он здесь был?
– У каждого сыщика есть профессиональные тайны.
Журавлев скромно опустил глаза.
– Словом, тебе надо знать вот что, а там решай. Этот Тарасов человек непредсказуемый. У него плохой характер и в кармане список лиц, с которыми он сводит свои счеты. Он легко возбудим, любит насилие, взрывы и всякие такие штуки. Скорее всего, у него несколько паспортов на разные имена. И несколько помощников. Потому что одному с таким делом не справиться.
– Ну и что? – удивился Владимирский. – У меня у самого несколько паспортов на разные имена. И много бестолковых помощников.
– Через твою контору он выяснял каких-то людей. Их привычки, их слабости, их распорядок дня, их родственников. Словом, все. Два человека из этого списка убиты. Думаю, и тем, кто ещё живы, не долго осталось мучиться на этом свете. Короче, я хочу знать, о каких именно людях Тарасов наводил справки.
– Понимаю, ты хочешь что-то знать, – Владимирский усмехнулся. – Мы работали вместе в милиции, я тебя уважаю и ценю. Ты, дядя Костя, прекрасный сыщик и сам об этом знаешь. Мы даже чем-то похожи. Ты, как и я, не имел шансов дослужиться до широких красных лампасов на штанах. Способные люди делают карьеру со скрипом.
– Я не слишком высокого мнения о своих способностях, – поправил Журавлев.
– Тем более. Поэтому давай не будем обмениваться любезностями. И вообще обойдемся без лирики. Спустимся на землю. Хочу тебя спросить первым. Как ты думаешь, чем я тут занимаюсь?
Он развел руки в стороны так широко, будто хотел схватить за оба угла свой письменный стол.
– Ты, наверное, полагаешь, что я занимаюсь сыском? Слежу за телками, которые наставляют рога мужьям. Или за мужьями, которые имеют не тех женщин. Или выполняю более серьезную детективную работу. Нет, ты ошибаешься. Я занимаюсь совсем другими вещами. Я здесь делаю деньги, вот чем я занимаюсь. Делаю деньги.
Владимирский постучал рукой по столешнице, демонстрируя, на каком именно месте он делает деньги. Затем встал из-за стола и прошелся по кабинету, как зверь по клетке.
– Приходит ко мне старый пердун, набитый деньгами, – сказал Владимирский. – Ему триста лет, у него нос, как сморщенный член. Ему давно положено умереть, но он забыл это сделать. Мне хочется своими руками его голову засунуть в его задницу. Но я только улыбаюсь. Так вот, у этого сукина сына жена восемнадцати лет и он хочет знать, кто её имеет. Мне противно делать эту работу, но я её делаю. И делаю быстро, быстрей, чем кролики трахаются. Почему я так поступаю? Да потому что, найдутся люди, которые запросто выполнят эти обязанности. И заберут мои деньги. И если я стану задницей крутить, то останусь без копейки. Понимаешь, о чем я?
– Понимаю, – кивнул Журавлев.
Владимирский подошел к подоконнику, налил в высокий стакан воды из сифона, выпил пару глотков и вновь принялся ходить из угла в угол.
– Я делаю свою работу, хотя мне жалко того молодого чувака, который связался с женой этого пердуна с членом вместо носа. Я знаю, что будет с парнем. Его просто для забавы выпотрошат и набьют соломой, как чучело. А потом то немногое, что от него останется, закатают в асфальт. Но я молчу и делаю работу. Я не сделаю этого, так это сделают другие люди.
– Все ведь останется между нами, – пытался вклиниться Журавлев. – Мне можно доверять.
Но Владимирский не хотел слушать.
– Положим, твой Тарасов обращался в мою контору. Я говорю – положим. И он хотел выяснить кое-какие детали о жизни своих врагов. Или друзей. Предположим, Тарасов бандит и убийца. А его контрагенты ангелы с голубыми крылышками. Что из этого следует?
– Что следует? – переспросил Журавлев.
– Ничего. Он заплатил по счету, сколько положено заплатил. А я выполнил для него некоторую работу и взял на себя кое-какие обязательства. Главное обязательство – молчать. Что бы не случилось – молчать. Кто бы ни спрашивал – молчать. Конфиденциальность – это мой хлеб. Если я начну болтать лишнее о своих клиентах, а мне есть, что рассказать, так вот, если я буду болтать, то завтра окажусь на паперти. Но мне никто не подаст. Мало того, на паперть придут ребята, чтобы сломать мне позвоночник. И мне приходится объяснять тебе, профессионалу, эту азбуку.
– Я готов заплатить, – сказал Журавлев. – Хорошие деньги.
Владимирский, которому уже надоело бродить по кабинету, упал в кресло.
– Не смеши меня, дядя Костя. Ты сыщик, каких поискать. Возможно, я бы даже взял тебя на работу. Но ты даже не имеешь представления, что такое хорошие деньги. Без обид, Константин Степанович. Ты ведь никогда не возил жену отдыхать на хороший курорт, ты ходишь в пиджаке от одного костюма и брюках от другого. Твоим галстуком, кажется, грязные тарелки вытирают, у тебя не машина, а помойка. Так откуда ты знаешь, что такое хорошие деньги? От знакомого слышал? Сосед рассказал? Все это не серьезно… Просто у нас разные взгляды на жизнь и на её ценности. Ты не обиделся?
– Не обиделся, – помотал головой Журавлев. – Галстук у меня и вправду дерьмовый. И машина «Волга». Все правильно. Можешь и дальше перечислять мои недостатки.
– Ты патологически честный человек – вот твой главный недостаток. Я не очень доверяю честным людям.
– Я это знаю, – кивнул Журавлев. – Но ведь сейчас я могу заплатить за информацию.
– Мне не нужна твоя мелочь. Я не носильщик с вокзала. Если сегодня я возьму у тебя хотя бы копейку, завтра я потеряю все.
– Я могу рассчитаться с тобой информацией. Дашь на дашь.
– Ты мне не конкурент, – покачал головой Владимирский. – Все, что мне надо знать, я знаю. Или узнаю, но без твоей помощи.
Журавлев понял, что разговор закончен, больше говорить не о чем. Он уже хотел подниматься и уходить, но все-таки решил добавить пару слов.
– Понимаешь, Тарасова я найду, – сказал Журавлев. – Или я или менты. Но пока это произойдет, прольется много крови. Ты можешь это предотвратить.
– Я не занимаюсь благотворительностью, – сказал Владимирский. – Мне наплевать, какого хрена корчит из себя твой Тарасов. Наплевать, с кем он сводит счеты. Мне не плевать только на репутацию своей фирмы. А кровь… Она и так повсюду льется, как вода из крана. Мой ответ – нет.
Теперь разговор был действительно закончен. Владимирского не переубедить. Журавлев повздыхал и ушел.
* * * *
– Хватит, Марат, – крикнул Тарасов. – Хватит, тебе говорят.
Он схватил Кислюка за плечи, оттащил его от лежавшего на полу Локтева, казалось, уже бездыханного. Подтолкнул бывшего штангиста к выходу из комнаты: уходи. Бузуев, которому так и не удалось, двинуть каблуком ботинка по физиономии Локтева, не стал скрывать разочарования.
– Ты что, его пожалел? – спросил взрывотехник.
Тарасов тем временем раскрыл дорожную сумку, покопался в тумбочке, единственном предметом интерьера, уцелевшим после драки и погрома. Он побросал в сумку кое-какие носильные вещи, застегнул «молнию».
– Пожалел волк овцу, – ответил Тарасов. – Не надо ломать ему кости. Все должно выглядеть натурально. Человек, арендовавший этот дом, сгорел. Несчастный случай на пожаре, недоразумение, а не убийство.
– И так ясно, что это поджог.
Бузуев поднял с пола целую бутылку муската «Черные глаза», открыл пробку перочинным ножом. Он вышел из комнаты и остановился в коридоре. Ожидая, пока Тарасов закончит сборы, Бузуев прикладывался к горлышку. Вместе они спустились по лестнице вниз.
Кислюк уже притащил из машины полную сорокалитровую канистру бензина. Поставив её посередине комнаты, он открыл крышку, полил бензином пол, но весь бензин выливать не стал, пожалел. Ушел к машине и уложил полупустую канистру в багажник.
Бузуев стоял посередине комнаты, морщился от ядовитых бензиновых паров и пил вино из горлышка. «Черные глаза» настроили его на философский лад.
– В одной книге я прочитал, что вовремя умереть так же важно, как вовремя родиться. Нашему знакомому, – Бузуев показал пальцем на потолок, – самое время отбросить копыта.
Но никто его уже не слушал. Кислюк вышел к машине и сел за руль, Тарасов тоже спустился вниз, остановился у крыльца. Он курил, грустно глядя на бледную луну, зацепившуюся за макушку высокой ели.
Оставшись в одиночестве, Бузуев забулькал вином, допивая бутылку. Он встряхнул оставшиеся на дне недопивки, размахнулся. Пустая посудина полетела в угол комнаты, в застекленный сервант. Разлетелись по сторонам разбитые стекла, посыпались на пол рюмки и дешевые вазочки. Бузуев достал из кармана коробок, бросил горящую спичку в лужу бензина.
Огонь столбом поднялся к потолку, дыхнуло жаром.
Бузуев едва не отскочил в сторону, к двери. На пороге он обернулся. Плетеная мебель принялась легко, огонь облизал разбитый сервант, деревянные стены, часики с кукушкой. Тюлевые шторы на окнах за мгновение почернели и рассыпались на тысячи блестящих искристых кусочков. Один за другим лопнули тонкие плафоны люстры.
– Пошли, хватит любоваться, – крикнул Тарасов из салона.
Бузуев сбежал вниз по ступенькам, сел на переднее сидение. Кислюк медленно тронул машину с места, выехал на асфальтовую дорожку, прибавил газа. Через минуту светлая «Волга» промчалась мимо домика сторожей с темными окнами, мимо светящейся будки вахтера, игравшего в дурака с садовником.
Проехав ворота пансионата «Березовая роща», машина исчезла в темноте лесной дороги.
* * * *
Локтев пришел в себя и закашлялся.
Под потолком горит тремя рожками люстра. Какая жара, какая духота. Не помня, что произошло, не понимая, что происходит, он сел на полу, плюнул на ладонь. Слюна пополам с кровью. Этой жидкостью он протер разбитый глаз, но лучше видеть не стал. Комната плыла в душном тумане.
Под потолком, уже плохо видимым, слоился серый дым.
Он стянул с себя разорванный пиджак, бросил его в угол. Локтев снова закашлялся, пошевелил языком. Передние зубы качались, но были целы. Вокруг никого. Оттолкнувшись рукой от пола, он поднялся на ноги. Боль резанула поясницу, нижние ребра. Но Локтев уже не обращал на боль внимания.
Ясно, в доме пожар, надо выбираться.
Он медленно дохрамал до открытой настежь двери, чувствуя, что с каждой секундой дым в комнате густеет. В коридоре дышать было уже нечем. Плотный желто-серый дым слоился под потолком. Локтев согнулся, задержал дыхание, прошагал до лестницы отрезок коридора, спустился на несколько ступенек. И сквозь дым было видно, что нижняя комната сделалась непроходимой, огонь поднялся к потолку, быстро поедал сухую вагонку.
Локтев бросился назад.
Воздуха в груди не хватило, он упал на пол, закашлялся, сплюнул кровавую слюну. На карачках он дополз до двери в комнату. Но там уже трудно было что-то разглядеть сквозь дым. Совсем скоро внизу сгорит скрытая проводка, люстра погаснет, наступит полный мрак. Надо успеть, надо постараться…
Локтев рванулся к окну, первое стекло которого уже выдавил плечом во время драки. Потянулся вверх рукой, опустил шпингалет, дернул за ручку.
Не открывается. Вот оно что, рама привинчена к коробке толстыми шурупами. Это не беда. Он, чувствуя, что задыхается, выпрямился, оттянул руку назад и, что есть силы, ударил по стеклу открытой ладонью. Стекло прогнулось, спружинило, но не разбилось. Что за черт?
Локтев ударил ещё раз. Тот же эффект. Как он не сообразил сразу? В доме, стоящем в лесу, на окнах нет решеток. Почему? Внутреннее стекло в раме обычное. А внешнее стекло противоударное, укрепленное специальной пленкой. Защита от воров. Когда Тарасов подскочил на стуле и закричал «уйдет», он просто зло пошутил, сыграл очередную сценку. Локтев никуда бы не ушел. Стекло бы не пустило.
Он упал на пол и закашлялся, в комнате стало совсем темно из-за дыма, глаза слезились.
Локтев ощупью нашел стул у стены, поднял его, размахнулся и со всего маху ударил передними ножками по стеклу. По прозрачной поверхности прошли несколько поперечных едва заметных трещинок. Все, он в ловушке. И через четверть часа, по всей вероятности, уже сгорит заживо. Локтев лежал на полу и кашлял взахлеб, изо рта и носа сочилась кровавая пенка.
Нет, так он не сдастся.
Хотя бы ещё одна попытка спасения. Он зажмурил глаза, рукой нащупывая дорогу, выполз в коридор. Так, тут должны быть ещё две три двери по правую сторону коридора. Вот она, первая дверь. Локтев встал на колени, опустил вниз металлическую ручку, толкнул дверь. Он вполз в ванну, захлопнул дверь ногой. Можно открыть глаза, дым здесь гораздо жиже. Даже не дым серенький едкий дымок.
Локтев поднялся на ноги, зажег свет. Большая ванная комната без окон, с пола до потолка облицованная кафелем. Локтев сдернул с крючка два полотенца, пустил холодную воду из крана. Рядом с полотенцами на крючке пластмассовый ковшик. Локтев наполнил его водой, несколько раз окатил себя с головы до ног.
Он обвязал мокрым полотенцем нижнюю половину лица, сделав узел на затылке, и сразу почувствовал облегчение. Вторым полотенцем замотал шею. В горле ещё першило, но дышать стало легче. Так, хорошо. Теперь надо выбираться из ванной.
Он открыл дверь. Огонь уже преодолел лестницу, охватил часть коридора, поднялся к потолку. Жара. Слышно, как потрескивают охваченные пламенем доски. Возможно, ещё несколько минут перекрытия выдержат натиск огня. Затем пол провалится вниз. Локтев толкнул среднюю дверь – заперта. Надавил плечом, коробка скрипнула, но дверь не сдвинулась ни на миллиметр. Как быстро сохнет мокрая одежда. Он в два прыжка добрался до последней двери, толкнул её рукой. Слава богу, открыта.
Он вбежал в комнату, ещё сильно не задымленную, зажег свет. Теперь здесь можно что-то разглядеть. Кровать, платяной шкаф, тумбочка, окно. К окну нечего и соваться, только время потеряешь.
Наверняка и здесь установили защитное стекло. В потолке почти над кроватью люк в потолке. Больше Локтев ничего рассмотреть не успел, свет погас. За дверью набирает силу пламя. Трещат деревянные стены, что-то лопается.
Локтев ощупью нашел тумбочку у стены, придвинул ближе к кровати. Залез на тумбочку ногами. Воздуха не хватало, полотенце сделалось сухим. Локтев сбросил его с лица. Черт, и второе полотенце почти высохло. Оно ещё может пригодится. Он дотянулся до люка в потолке, толкнул его.
Петли скрипнули, крышка подалась. Локтев изо всех сил ударил по центру люка сразу двумя руками. Крышка откинулась. Локтев подпрыгнул на тумбочке, зацепился руками за края люка, подтянулся.
Вот, он уже на чердаке.
В ближней торцевой стене едва виднеется круглое слуховое окно. Локтев пополз к нему, услышал грохот падающих предметов и застыл на месте. Вероятно, начал обваливаться пол мансарды. Он подполз к окну вплотную. Если и здесь вставили защитное стекло – он погиб. Локтев стал шарить по периметру окна в поисках ручки. Ничего. Ни ручки, ни шпингалета, ни петель.
Вероятно, это окно вообще не должно открываться. Он сорвал с шеи полотенце, обмотал им правый кулак и, коротко развернувшись, ударил. Стекло разлетелось в мелкие куски. Он снова ударил, разбилось и второе стекло. В окно потянуло вечерней прохладой. Уже можно дышать.
Появилась тяга. И тут огонь, было заглохший на втором этаже, вдруг стремительно набрал силу, полез наверх. На чердаке за пару секунд стало жарко, как в финской бане. Локтев вытащил острые осколки из рамы. Затем он лег на живот, спустил ноги в окно. Держась руками за круглую раму, пролез в окно, ступил на металлический желоб, развернулся.
Пространство перед домом освещали оранжевые всполохи пламени. Стали видны сосны, их черные тени на земле. Прямо под Локтевым покатый навес над парадным крыльцом, покрытый шифером. Возле дома собралась небольшая группа людей, человек пять-шесть.
Эти люди что-то кричали Локтеву снизу, куда-то показывали руками. Он не слышал слов. За его спиной пламя уже охватило чердак.
Поджав ноги, Локтев прыгнул вниз, на козырек крыльца. Но на наклонной ребристой плоскости не удержал равновесия. Ноги подогнулись, Локтев упал на навес, покатился вниз. Перед самым падением на землю он сумел сгруппироваться и приземлился на ноги.
Острая боль отдалась в правой голени. На четвереньках Локтев отполз подальше от горящего дома. Встав на ноги, привалился спиной к дереву, отдышался. Горло словно натерли наждаком, глаза слезились от въевшегося дыма. Локтев закашлялся, сплюнул мокроту и осмотрелся по сторонам.
К нему приближались какие-то люди, две женщины и бородатый мужчина с охотничьем ружьем в руках. Час от часу не легче. Он чудом спасался из огня вовсе не для того, чтобы быть подстреленным из двустволки.
Забыв о боле в ноге, Локтев стремительно сорвался с места, побежал в темноту леса. Женщины закричали за его спиной.
– Держи… Держи его…
Их крик перекрыл сиплый бас бородача.
– Стой, сволочь, – заорал мужик. – Это поджигатель… Стой, тебе говорят.
Женщины заголосили так жалобно, будто оплакивали покойника.
– Стой, сучий потрох, – орал мужик.
Но деваться Локтеву было некуда. Он уперся в двухметровый забор. Глянул назад и побежал вдоль забора.
– Стой, тварь, – орал бородач. – С такого расстояния я не промахнусь.
Мужик приставил приклад ружья к плечу и пальнул в воздух. Сверху под ноги Локтева упала тяжелая сосновая ветка.
Он споткнулся о ветку, упал, вскочил на ноги и побежал ещё быстрее. Забор не кончался. Сзади слышались тяжелые шаги и гортанное сопение.
– Стой, мать твою. Убью, сука.
Бородач снова пальнул в воздух, остановился, переломил ружье. Он выгреб из кармана патроны и стал засовывать их в патронник.Локтев поставил ногу на нижнюю перекладину забора, подпрыгнул, ухватился руками за его края.
Грохнул выстрел.
Локтев, разорвав рубашку на груди, перебросил тело на другую сторону забора. Еще выстрел. Мелкая дробь ударила по штакетинам. Бородатый мужик ещё что-то отчаянно кричал, матерился, но он был уже не опасен.
Локтев бежал по темному лесу, стараясь не влететь головой в дерево.
Высокая трава заплетала ноги. Он часто падал, вставал и снова бежал без оглядки. Через полтора часа Локтеву удалось выйти к шоссе. Он умылся, зачерпывая воду из придорожной канавы. И ещё полчаса стоял на обочине и голосовал машинам, которые не хотели останавливаться.
Наконец, Локтева подобрал старенький «жигуленок». Водитель подозрительно глянул в лицо Локтева, на его лысую голову, разорванную рубаху, и только спросил только об одном: деньги есть? Машина была ветхая, казенная, за её судьбы водитель не волновался, а о себе он мог позаботиться сам. Локтев ответил утвердительно, упал на переднее сидение и назвал адрес друга отца пенсионера Мухина.
* * * *
Ветерок влетал в открытое окно комнаты и шевелил занавеску. Локтев лежал на спине, пустыми глазами смотрел в серый потолок. Он не чувствовал прелести утренней прохлады, не видел солнечного света.
Не было в теле такой косточки, такой клеточки, которая бы не напоминала о себе ни на минуту не проходящей мучительной болью. Казалось, что по телу маршем прошел полк солдат, за солдатами прокатилась пара танков, а напоследок проехала походная кухня.
Кружилась голова, виски ныли, будто сжатые тисками. Локтев погладил ладонью грудь и едва слышно застонал.
В комнату вошел старик Мухин, держа перед собой круглый поднос, на котором стоял стакан крепчайшего чая, сдобренный туземским ромом, и вазочка сухого печенья. Мухин поставил поднос на прикроватную тумбочку, придвинул себе стул и устроился на нем. Локтев взял стакан чая в слабую, слегка дрожащую руку. Сделав большой глоток обжигающей ароматной жидкости, даже закряхтел от удовольствия.
В прихожей раздался звонок.
Мухин вскочил со стула, побежал открывать. Локтев пил чай, слышал невнятный разговор в коридоре, но никак не мог разобрать слов. Наконец, в комнату вошел Журавлев, коротко поздоровался и, одернув полы пиджака, занял стул Мухина.
– Все так глупо получилось, – сказал Локтев. – Я попался, как дурак: огонька не найдется и по затылку… Такой уж я человек, не замечу дерьма, пока в него не вляпаюсь.
– Вчера все могло закончиться гораздо хуже, сынок, – ответил Журавлев и потеребил Локтева за плечо. – Синяки и ссадины быстро заживают на молодых. Так что, не стоит переживать.
Локтев отставил в сторону пустой стакан, сел на диване. После чая с ромом он почувствовал, что стало легче.
– Вы навестить меня пришли? – спросил он.
– Сообщить кое-что. Во время нашей первой встрече я говорил, что у меня есть помощник, молодой человек по имени Саша Вилкин. Помните? Поскольку поиски Тарасова затягиваются, я отправил Вилкина на пару дней в Карелию. Выяснить кое-что. Вчера вечером Саша вернулся и привез любопытную информацию. Сейчас не буду надоедать тебе рассказами. Ты приходи в себя, отлеживайся. До завтрашнего дня. Завтра у нас дела. У тебя на поправку целые сутки.
– Я ещё не здоров, – слабо запротестовал Локтев. – Вы только посмотрите на мое лицо. Меня расписали под Хохлому.
– Я же говорю, на молодых раны зарастают, как на собаках. Мухин сделает тебе примочки из бодяги, я ему скажу об этом. Эффект мгновенный. Завтра синяки уже не станут заметны. Будешь, как новенький. Я только что с вокзала, взял билеты до Медвежьегорска. Сразу четыре купили, чтобы все купе было нашим. Завтра мы с тобой уезжаем в Карелию. На твою родину. Вспомнишь детство, свои корни – и полегчает.
– Я родился в Москве. Мой отец служил в Карелии, и мы с матерью…
– Тем более, вспомнишь золотую пору юности, первую любовь и все другие удовольствия. Это очень бодрит. А пока, чтобы тебе стало легче, сюрприз.
Журавлев вытащил из подплечной кобуры пистолет, немного напоминающий знакомый всем «ТТ». Другой рукой достал из пиджачного кармана пару коробочек с патронами, положил их на тумбочку.
– Мечта профессионала, «Кольт Гавемент», – сказал Журавлев. – У него столько достоинств, что я не могу их даже перечислить. Сорок пятый калибр, девятизарядный. Пули массой двенадцать граммов, оболоченные, диаметром одиннадцать с половиной миллиметров. Скорость триста семьдесят пять метров в секунду. Если ты хоть немного разбираешься в оружии, то сам прикинешь убойную силу этой штуки.
– Это тот самый легендарный «Гавемент»?
– Ну, и да, и нет. Конечно, это не родной, не американский пистолет, настоящий «Гавемент» здесь не достать. Это китайская копия, которая немного хуже оригинала. Немного. Но это не имеет большого значения. Кроме того, китайские пистолеты «Гавемент» запрещены во всем мире. Это тоже не имеет значения. Нас интересует цена, а цена хорошая. У нас это оружие не получило распространения, главным образом из-за того, что трудно достать патроны к этой дуре. Владей. Только он заряжен.
– Сколько я вам должен?
– Позже рассчитаемся. Когда дело закончим. А пока траты пополам.
Журавлев протянул пистолет Локтеву, тот взвесил «пушку» на ладони. Не меньше килограмма двухсот граммов. Он вытащил из ручки снаряженную обойму, вылущил из неё пулю и вставил её обратно. Интересно, каков диаметр раневого отверстия от такой пули? Наверное, дырка с детский кулачок.
Локтев провел пальцем по спусковой скобе с рифленой насечкой, по косым насечкам на затворе. Хорошо сработано. Он щелкнул предохранителем, вытянул руку вперед. Локтев прищурил глаз, нашел в прицеле мушку, прицелился в дверную ручку. Журавлев вдруг спохватился, забеспокоился.
– Тебе вообще-то приходилось прежде держать в руках пистолет?
Локтев опустил пистолет.
– Я из офицерской семьи. Плюс обычная армейская подготовка.
– Тогда я спокоен, – Журавлев встал со стула. – Жду тебя в два на вокзале. Третий вагон.
Локтев, вдруг испытавший приступ сонливости, даже не нашел сил ответить. Он отвернулся к стене, сунул пистолет под подушку. Через минуту Локтев спал сном младенца.
* * * *
Локтев проснулся совершенно разбитым, словно и не отдыхал ночью. Раскалывалась голова, сушило в горле, и мир перед глазами менял свои цвета и очертания. Локтев запихнул в рот пару обезболивающих таблеток, запил их чашкой крепкого кофе и нашел в себе силы одеться. Пешком он отправился в частный медицинский центр «Оникс», вывеску которого видел на соседней улице. Локтев внес деньги в кассу.
Через несколько минут седовласый врач раздел пациента до трусов, ощупал живот, послушал грудь, постучал молоточком по коленкам и, пока Локтев одевался, стал сосредоточенно заполнять медицинскую карту. Закончив писанину, он усадил Локтева перед собой на стул, задал несколько вопросов. Затем стал водить перед лицом Локтева металлическим хромированным шпателем, следя за движением глаз больного. Ничего не сказав, врач сделал пометку в карте.
– Головная боль в затылочной области? – спросил врач.
– В затылочной.
– А как общее самочувствие?
– Как бы это попонятнее сказать, – Локтев задумался. – Такое впечатление, будто мозги встали раком. И не хотят возвращаться в прежнее нормальное положение.
– Понимаю, понимаю. У вас легкое сотрясение мозга. Такое состояние продлится неделю. Потом станет легче.
Врач протер очки безупречно чистым женским платочком. Локтеву показалось, что он заплатил деньги вовсе не за то, чтобы услышать банальную чушь. Пусть и верную по свей сути.
– Скажите, молодой человек, а что с вами произошло? Что, собственно, случилось?
– Не читали о взрыве в ресторане «Домино»?
– Я газет не читаю. Это вредно для пищеварения, читать газеты. Даже заборы лучше сегодняшних газет.
– Я находился в ресторанном зале во время взрыва. Там погибли люди. На моих глазах. А потом сожгли дом, вернее дачу… И я снова чуть не погиб. Короче, всего не пересказать. Но у меня такое впечатление, будто после этих событий из меня вылетела душа. А вместо неё появилась новая душа, какая-то чужая. У меня вдруг изменился характер.
– Как изменился?
– К худшему. Я был довольно мягким и уступчивым человеком. А теперь… Даже не знаю, как сказать. Я стал совершенно другим. Злым, твердым, решительным. Мне кажется, я способен на поступок. На любой поступок. Мне кажется, я даже смогу убить человека. У мкня начинаются приступы агрессии.
Врач грустно улыбнулся.
– Видимо, человек, о котором вы говорите, того заслуживает. Ну, чтобы его убили.
– Дело не в человеке, а во мне. Медицина как-то трактует такие резкие изменения человеческой натуры?
– Мы, медики, не боги.
Врач поднял глаза к потолку и развел руки в стороны, выражая покорность воле Всевышнего. Затем он склонился над столом, выписал рецепт и протянул его Локтеву.
– Это сильное успокоительное средство. Будете принимать три-четыре таблетки в день, пока не почувствуете облегчения. Ваши приступы агрессии должны пройти.
Локтев сердечно поблагодарил врача, пожелал ему успехов и здоровья и вышел на улицу. Пройдя метров двести, он скомкал рецепт в тугой шарик и выбросил его в первую попавшуюся на дороге урну. Локтев решил, что в его случае успокоительное поможет, как топор утопающему.
