Глава седьмая

Еще занималось утро, когда на дворе дома, где некогда проживал Олег Петрушин, появился человек в сером немодном костюме, желтых сандалиях и шляпе. Поздоровавшись с вышедшим из хаты новым хозяином, человек предъявил ему удостоверение инспектора городского энергонадзора и заявил, что должен проверить электропроводку и счетчик. Помахивая потертым портфелем из свиной кожи, Радченко, сопровождаемый хозяином, усатым мужиком по имени Степан Желтов, для начала прошел в летнюю кухню, поставил портфель на стол и осмотрелся. Кухня как кухня: газовая плита, круглый стол возле узенького окошка, пара самодельных полок на стенах. На пустой стене картина, написанная маслом: женщина, сидящая перед зеркалом, расчесывает длинные светлые волосы.

– Живописью увлекаетесь? – спросил Радченко.

– Ни в коем случае, – Степан крепко прижал загорелые руки к груди, – ни-ни. Я не по этой части. Жил тут до нас один художник или как там его. Рисовал хорошо. Да… Погиб в результате несчастного случая. Подстрелили его. На имущество, то есть на дом, наследников не нашлось, поэтому все перешло к местным властям. А теперь я тут обосновался, с семейством.

Радченко, слушая рассказ хозяина вполуха, залез на табуретку, сделав вид, что изучает электрический кабель, пущенный поверху стены. Если Петрушин где-то прятал свой дневник, то не в кухне. Погреба и чердака здесь нет, менты во время обыска наверняка перевернули полки вверх дном. Короче, бесполезный номер. Радченко спрыгнул на пол, что-то записал в блокноте и сказал:

– Проводку надо срочно менять – кабель совсем хилый. Теперь дом посмотрим.

Подхватив портфель, он зашагал через двор к старой мазанке, крытой железом.

– Жара нестерпимая, – на ходу говорил инспектор. – Если проводка закоротит, пожар будет такой, что от дома, сараев, кухни и вашего сада одни угли останутся. И вся улица выгорит.

– Я раньше на северах жил. Так у нас там реки разливаются – это да. Под воду весь поселок городского типа уходил. Вот это бедствие. И ничего – спасались.

– Наводнения? – переспросил Радченко. – Это мелочь в сравнении с пожаром. А первая причина пожара – плохая проводка.

Желтов, забегая вперед инспектора, показывал пальцем то на дом, то на кухню:

– Честно говоря, мне эти развалюхи без надобности. Я тут такое строительство начну, что и без пожара ничего не останется. Через пару дней кирпич привезут, цемент в мешках, гравий. И бульдозер пригонят. Вот там, где дровяной сарай, поставлю дом. С городскими удобствами: ванной и сортиром. Мне ведь только земля была нужна.

– Построиться не успеете, как сгорите, – вынес свой мрачный прогноз Радченко.

В сенях он снял показания счетчика, долго шарил по темным углам, выясняя, нет ли тут электрического кабеля или розеток. В комнате он наткнулся на женщину, переставлявшую с места на место чемоданы и узлы с тряпками. Хозяйка молча кивнула инспектору и продолжила свое занятие. Радченко еще около часа осматривал дом и пристройки. Залез на чердак, спустился в неглубокий затхлый погреб, не обнаружив там электропроводки, поднялся наверх и еще раз осмотрел обе комнаты. Если тот дневник и существовал, то Петрушин хранил его где-то в другом месте. Это уж точно.

– А от этого художника ничего не осталось? – спросил он хозяина. – Может быть, тетрадки какие с рисунками? Или что-то в этом роде? Я страсть как люблю живопись. Раньше сам рисовал, а теперь со временем просто беда.

Хозяин вытащил из-под кровати фанерный чемодан с железными уголками, на дне которого лежала объемистая папка. Развязав тесемки, разложил на столе рисунки, выполненные гуашью и акварелью, и еще листки с набросками углем и цветными мелками.

– Если надо, забирайте, – сказал Желтов. – Тут все, что осталось от прежнего хозяина. Его тряпки мы соседям роздали, а что дырявое – повыбрасывали к чертовой матери. Вот кое-какие рисунки сохранились, до них еще руки не дошли.

Инспектор засунул папку в портфель.

– А это что? – Радченко показал пальцем на дальнюю стену, иссеченную картечью, и бурые пятна на половицах. – Похоже на кровь.

– Тут, прямо на этом месте, того художника и порешили, – ответил Желтов. – Из ружья кончили. Кровь запеклась, не отскребается. Картечью из ружья. Бух-хах… И освободился дом. Можно заселяться. Вот такие превратности судьбы. Одному – гроб, другому место под строительство.

– Да картечь – штука серьезная, – согласился инспектор и вышел на воздух. – Но в сравнении с пожаром – чистый пустяк. А в новом доме вам покойный художник являться не будет? Не боитесь призраков?

– Живых надо бояться, – усмехнулся Желтов и закрыл за гостем калитку.

Начальник следственного управления полковник Богатырев сегодня был мрачен и задумчив. С утра он побывал в кабинете какого-то важного чина из МВД и не услышал ни одного доброго слова. И чаем его не напоили и в довершение всего вспомнили убийство сотрудника московской прокуратуры и поинтересовались, как продвигается дело. Поэтому первым человеком, которого вызвал к себе Николай Николаевич, оказался Девяткин. Полковник повторил те же вопросы, что слышал в министерстве, добавил кое-что покрепче, от себя лично. Выслушав доклад подчиненного, минут пять шипел, как раскаленный чайник, а когда выпустил пар, влил в пересохшую глотку пару стаканов воды из графина и выдержал минутную паузу. Не потому что любил театральные эффекты по системе Станиславского, а просто язык устал.

– Следствие идет, но не так скоро, как хочется, – добавил Девяткин. – Старший лейтенант Лебедев перелопатил картотеку лиц, пропавших без вести за последние два года, и установил по дактилоскопическим картам, что гражданин Перцев Игорь Анатольевич был убит два года назад у придорожного шалмана «Лесная быль» в Калуге. Перцев шабашил на строительстве жилого дома, в тот день получил расчет. И донес деньги до пивной. Труп с перерезанным горлом нашли в кустах поутру. Ни денег, ни документов при пострадавшем не оказалось. Так он попал в картотеку пропавших без вести граждан. Преступник завладел чужими документами и жил по ним до того дня, как мы его задержали. Этот человек – буду по-прежнему называть его Перцев – убил прокурора и совершил побег во время выводка на место. По-прежнему на него у нас почти ничего нет. Так, мелкие крошки.

– А мать Перцева? Ей предъявляли карточки сына для опознания. И женщина не смогла его узнать? Лихо.

Девяткину пришлось пересказать историю опознания подробно, в лицах. Старлей Лебедев, выезжавший в Брянск, встретил острую на язык, смешливую старуху Екатерину Гавриловну, которая, впрочем, отнеслась к делу со всей серьезностью, когда узнала, что офицер милиции приехал лично к ней из самой Москвы. С ее слов дело было так. В почтовый ящик ее частного дома пару раз кидали повестки из милиции: мол, должна явиться в такое-то время в такой-то кабинет местного УВД, в случае неявки будет наложено административное взыскание. Взысканий старуха не боялась. Повестками растопила печь, решив, раз она нужна милиции, пусть к ней и приходят. Когда бумажку с печатью кинули в третий раз, Гавриловна решила, что, может, милиции стало что-то известно о сгинувшем без вести сыне.

Повязала платок, взяла палку и заспешила по известному адресу. В тот день в отделении гуляли какой-то праздник, то ли начальника день рождения, то ли другой повод нашли. А праздников у милиционеров много, и каждый день – все новый.

Молоденький лейтенант Засядько, оторвавшись от застолья, завел Гавриловну в кабинет и разложил на столе фотографии. «Кто это?» – спросила старуха. «Сын твой, опознать надо, – ответил Засядько. – Опознать и расписаться в протоколе. Вот тут». «А что же он, подлец, натворил?» – смехом спросила Гавриловна, решив, что напрасно потеряла время. «Деньги украл, – ляпнул Засядько, плохо знакомый с существом дела и добавил: – Миллион, не меньше. И все долларами». «А, ну тогда подпишу, что он – мой сын… – Бабка рассмеялась. – Авось, мне немного перепадет с того миллиона. На бедность». Взяла и подписала бумажку.

Вышла на воздух и плюнула через плечо: пропади вы пропадом, пьянчуги.

– Основной зацепкой остается знакомство нашего, так сказать, Перцева с покойным художником из Краснодара Олегом Петрушиным, братом той самой певички, – сказал Девяткин. – Художник из тату-салона узнал в человеке, приходившем к нему с рисунком парусника, Перцева. А рисунок выполнен Петрушиным.

– Куда ни плюнь – одна мистика. Живые становятся мертвыми, а мертвецы воскресают. – Полковник вкатил еще стакан воды и бросил подчиненному тонкую папку. – Установлено, что художник, он же истопник, Олег Петрушин жив. А настоящий Перцев мертв. Вот полюбуйся. Получено сегодня из Краснодара.

Девяткин внимательно прочитал три странички машинописного текста и просмотрел полтора десятка фотографий. Женщина лет двадцати пяти – тридцати лежит на примятой сырой траве. На лице заметны кровоподтеки. Следующая серия фотографий сделана в судебном морге. Крупные планы ножевых ранений на груди и спине. На двух фотках – белый платочек с ажурной каймой, на котором красной краской или помадой выведен крестик. Труп найден неподалеку от берега реки, на ничейной полоске земли между санаторием и домом отдыха. По заключению судебного эксперта женщина получила ранения, несовместимые с жизнью. Убийство совершено за два-три дня до того, как тело обнаружено. Женщину убили в другом месте, а потом перевезли тело на берег реки.

Собака след не взяла. Под утро прошел дождь, и злоумышленники присыпали следы нюхательным табаком. Есть одна зацепка, но имеет ли она отношение к делу, – неизвестно. Ночью на грунтовой дороге, ведущей к реке, одна из работниц санатория наблюдала стычку местных парней с какими-то мужиками. Лиц она не запомнила, но утверждает, что двое мужчин приехали в безлюдное место на «Газели» серого цвета с синим тентом. Поутру на указанном месте были обнаружены следы крови первой группы положительного резуса – видно, кого-то пописали бритвой или ножом пырнули. На той же дороге у обочины обнаружена пуговица сарафана, надетого на убитой женщине. Видимо, мужчины пытались избавиться от трупа и, выполнив свою задачу, схлестнулись с местной шпаной.

Той же ночью в третью городскую больницу по поводу ножевого ранения в икроножную мышцу обратился некий Григорий Курляндский, больше известный как Пых. Местный баклан, псих и отморозок, отсидевший трешник за грабеж. Врачам Пых сообщил, что ножом его без всякой причины пырнул какой-то пьянчужка, которому Пых хотел помочь подняться на ноги. Пыху оказали помощь, положили в общую палату. И как положено, сообщили о происшествии в дежурную часть местного отделения милиции. Но Пых не стал дожидаться прихода дознавателя, прямо из палаты в больничных шмотках он сбежал в неизвестном направлении. Где находится сейчас Гриша Курляндский – никому не известно.

– Дела художника Петрушина и нашего Перцева связаны… – Богатырев задрал голову и посмотрел на портрет Дзержинского, висевший на стене, будто ждал от главного чекиста всех времен и народов подсказки или наводки. Но железный Феликс лишь загадочно улыбался в усы. – М-да… Если мы поймаем одного из этой парочки, и другому не уйти. Твои предложения?

– Путь только один – след надо искать в Краснодаре через нашу нештатную агентуру и осведомителей из блатных. Что-нибудь обязательно вылезет. Можно озадачить краснодарских коллег…

– Убийствами женщин они озадачены более года. Результат: в Доме художника изрешетили картечью неустановленного следствием гражданина. Похоронили его как Петрушина. И что? Бумаги сбросили в архив. Ясно же – дело выше их головы. Теперь, Юра, занимайся этим дерьмом основательно. Как ты умеешь. Эта прокуратура месяцами ловит маньяков и психопатов, которые режут женщин. Потом на скамье подсудимых оказываются случайные люди, им шьют сроки и отправляют за полярный круг. Убийства продолжаются. Ловят нового бедолагу – пьянчужку, который случайно подвернулся под руку. Пару допросов – и он все подписывает. Первого кандидата в маньяки реабилитируют, как правило, посмертно. И все идет по второму кругу. Мы себе такой роскоши позволить не можем – годами искать убийцу и сажать невинных людей.

– Разумеется, – кивнул Девяткин.

– Твоя задача взять хотя бы одного: Перцева или Петрушина. Через три дня доложишь о результатах. Вопросы есть?

Вопросов не было, поэтому Девяткин поднялся и закрыл за собой дверь.

К полудню Радченко добрался до санатория «Речные дали», оставив «Жигули» перед запертыми воротами, вошел на территорию через заднюю калитку. Неторопливо зашагал вниз по широкой асфальтовой тропинке. Он покрутился возле одноэтажного кирпичного здания, стоявшего неподалеку от административного корпуса, не сразу заметив мужичка в тельнике и рабочих штанах, сидевшего в тени дерева за кучей угля.

– Ищешь кого? – окликнул мужик.

– Точно. Угадал.

Приблизившись, Радченко поставил на землю портфель и, вглядевшись в физиономию собеседника, решил, что перед ним сменщик покойного Олега Петрушина, некогда работавшего в «Речных далях» кочегаром. Кажется, малого зовут Николай Гречко. Радченко представился коммерсантом, сказал, что нагрянул из Москвы без звонка или письма, хотел сделать сюрприз бывшему армейскому сослуживцу Олегу Петрушину. Оставил вещи на вокзале, а сам рванул прямо по адресу дружбана, да только его там не застал. Люди, вселившиеся в дом, оказались не слишком разговорчивыми. Сказали только, что с бывшим хозяином случилось несчастье, трагически погиб – и на этом весь сказ.

Тогда он направил стопы к «Речным далям», где друг бросал в печку уголек. Может, здесь удастся узнать, что случилось с Олегом и где он похоронен. Мужик ерзал на деревянном чурбане, как на горячей сковородке. Неприветливо щурился, глядя на московского гостя, слушал рассказ, сплевывал под ноги вязкую слюну. И растирал плевки подметками стоптанных башмаков. Сразу и не понять, лапшу вешает этот московский хрен или правду говорит. Если Петрушин звал тебя в гости, почему ты нарисовался только сейчас, через несколько месяцев после его смерти. Не позвонил, не написал. Странно это…

Закаленное у топки сердце Гречко немного смягчилось, когда гость вытащил несколько армейских фотографий, позаимствованных у Дунаевой. На карточках, обработанных на компьютере, присутствовала и физиономия Радченко. Совсем молодой, но узнать можно. Гречко вернул фотки и увидел горлышко коньячной бутылки, которое далеко высовывалось из портфеля. На темной пробке хорошо читались золотые буковки: «Московский коньячный завод», емкость 0,7 литра. Истопник облизал пересохшие губы.

– Может, за помин души? – предложил Гречко, мучимый похмельной жаждой. – Ну, как полагается.

Через полчаса лед недоверия был окончательно растоплен, а залетный московский хрен сделался добрым приятелем истопника. Обосновались прямо в котельной, тут не слишком светло и уютно, воняет соляркой и угольной пылью, зато никто над душой не стоит и прохладно, поскольку до отопительного сезона еще далеко.

Влив в себя рюмаху, Гречко сказал, что нет веры слухам, будто Петрушин убивал женщин и оставлял в кармане своих жертв платочки с красными крестиками. Тут в «Речных далях» полно скучающих курортниц, если бы он захотел бабу, добром ее бы взял. Он из себя мужик видный, даром что истопник. Гречко пересказал подробности гибели друга, кровавые и страшные, которые знал со слов других людей. Немного добавил от себя, сгустив краски и без того мрачной картины. Сам он в то время ездил к сестре в Ставрополь, поэтому своими глазами ничего не видел. Говорили, что обезображенный труп доставили в судебный морг, а через день кремировали и похоронили прах за счет местного бюджета, так как ни близких людей, ни товарищей у покойного не сыскалось. Была одна женщина, так легкое увлечение, но с той подругой Олег разругался за пару месяцев до гибели. Но баба недолго горевала.

– Что за женщина? – насторожился Радченко. – Адреса ее не знаешь? Наверняка большая любовь была, а?

– Какая там любовь? Погуляли и разбежались. Адрес ее вон там, – он показал пальцем в темный угол, – на стене написан. – Как только эта Валька Узюмова с Олегом поближе познакомилась, сама сюда якобы ненароком забрела и адрес записала. Ну, чтобы из памяти не вылетел, всегда был перед глазами.

На ровно отштукатуренной стене Радченко прочитал надпись, сделанную углем: Самокатный тупик, дом 5, Валя. И сердечко, пронзенное то ли палкой, то ли стрелкой.

– Олежка вообще-то тихий мужик был, – говорил Гречко, впиваясь взглядом в бутылку, словно просчитывал, сколько коньяка выпито и сколько еще осталось. Отводил взгляд в сторону, снова смотрел на бутылку и принимался за вычисления. – Бывало, сядет вон там, – он показал на топчан, стоявший у тусклого оконца, – что-то рисует или пишет в своей тетрадке.

– Какая еще тетрадка? – Радченко, наполнявший рюмки, расплескал коньяк.

– Ну, такая толстая, в зеленом переплете. Вроде как ежедневник. Он и писал там и рисовал. А вот куда она делась – без понятия. Менты сюда приходили, поговорили с заместителем директора по хозяйственной части и смотались. Обыска в котельной не делали. Со мной не лялякали и тетрадок не искали. Так что если та тетрадь где и лежит, то не у ментов. Это уж точно.

– Хотелось бы о дружбане какую память оставить. Хотя бы ту тетрадку.

Гречко, не дожидаясь Радченко, прикончил рюмку, долго пускал табачный дым и скреб ногтями затылок.

– Может, и смогу помочь, – сказал он. – Ну, раз такое дело. У нас тут работы летом, сам видишь, почти нет. Только зимой запарка случается.

Гречко опрокинул еще стопарь и рассказал, что Олег года полтора назад сколотил хибарку на лиманах неподалеку от Азовского моря. Далеко отсюда, у черта на рогах. Крошечная комнатка и еще что-то вроде открытой веранды. Место уединенное, неделями человека не увидишь. Он там пропадал по нескольку дней. В прошлом году весь отпуск в «студии» проторчал. Рисовал, писал что-то. Говорил, что там ему работается хорошо. Если где остались его рисунки или еще что, – наверняка там. Как раз перед тем, как Олега стали в милицию тягать и дело об убийствах шить, он побывал в своем лежбище. И больше ту тетрадку с записями и рисунками Гречко не видел.

– Лиманы? Это где?

– Ой, блин, словами не скажешь. Я был там только один раз. Мой кореш как раз купил попиленный «Москвич» и прицеп. И меня позвал за компанию. Веселая была поездка. Сначала на машине, а потом по болотам пешим ходом. Нажрался, помню, в лоскуты. Потом отлеживался три дня. По моей натуре там только в пьяном виде находиться можно. У трезвого крыша натурально съедет. Жара, ветра никакого, потому что камыш высокий. Полно всяких насекомых.

– У меня как раз карта с собой, купил на вокзале.

Радченко достал из безразмерного портфеля карту, расстелил ее на столе, сунул в руку Гречко карандаш. Рисунок получился замысловатый. Из Краснодара надо двигать в Славянск-на-Кубани, это километров семьдесят. Проезжаешь город и чешешь дальше по хорошей дороге еще километров двадцать. Надо не прозевать поворот на грунтовку. Едешь дорогой, а вокруг только рисовые поля и никаких населенных пунктов. Там, где начинается Войсковой лиман, есть тропинка через болота в сторону лимана Горький. Той тропинкой, по которой, может быть, люди месяцами не хаживали, надо еще километров семь-восемь протопать. По узкому перешейку между озерами и болотами. Гречко вывел на карте кружок.

– Вот тут он хибару и поставил… – Он бросил карандаш, хватил стопку и забыл закусить соленой рыбой. – Чужой человек всю жизнь будет искать – не найдет. А сам утопнет в тех болотах. Места там гиблые, непроходимые. Были времена, столько народа пропадало бесследно – счета нет. Все – приезжие. Приключений на свою задницу искали. А ему, чудиле, нравилось. Он называл это дерьмо одним словом. Как его… Уединение – вот как. Я сам родом из тех мест. Станица Гривенская, слышал? Ну, куда ж вам в Москве знать такие вещи. Так меня в эти лиманы трактором не затянешь.

Когда коньяка оставалось только на донышке, договорились, что Гречко отпросится у начальника на неделю, со сменщиком договорится, чтобы подменил, и вместе с Радченко рванет искать приключений на свою задницу. Не задаром, конечно, московский гость человек не бедный и не жадный, обещал заплатить за экскурсию четыре месячных оклада Гречко. Да еще отдельную премию выписать, если та тетрадка или что из вещей покойного художника на месте окажется.

На прощание гость обнял захмелевшего Гречко, похлопал по спине, вложил в ладонь пару крупных купюр. Вроде как задаток. И приказал поклясться всем святым, что через два-три дня, когда поедут на лиманы, истопник просохнет. Гречко сунул деньги под тельник. Со слезой поклялся жизнью и здоровьем любимой матери, которую схоронил, если память не изменяет, еще лет шесть-семь назад, что больше не возьмет в рот ни капли. Даже вина не пригубит. Даже пива.

Частная баня «Розовый фламинго» находилась на территории подмосковного завода радиодеталей. Отгороженная от мира двумя заборами, баня жила своей тихой, размеренной жизнью, которую не нарушали милицейские облавы или наезды сотрудников ФСБ. Заведение держали свои парни, в прошлом руководящий состав одной из организованных преступных группировок, а ныне авторитетные бизнесмены. В те дни, когда хозяева не устраивали дружеских попоек или развлечений с девочками, заказать номера и отдохнуть на всю катушку мог каждый лох, не испытывающий проблем с наличностью. Сегодня для визитеров баня оказалась закрытой: с утра сюда нагрянул хозяин заведения Федор Финагенов, среди своих известный как Феня.

Хозяина сопровождали водитель, в прошлом спецназовец Артем Чалый, и неизменный спутник, друг и компаньон босса некто Вадим Суриков по кличке Безмен. Троица вытряхнулась из «мерседеса», поднялась на высокое крыльцо и исчезла за дверью. Хозяин пребывал в самом добром расположении духа. Последнюю неделю он посвятил себя делам, неплохо заработал и сейчас не желал никаких шумных развлечений. Хотелось смыть усталость, освежиться в бассейне. К обеду в гости ждали еще одного авторитетного человека. Если появится настроение, Финагенов с друзьями вызовут девочек и устроят им водные процедуры.

Банщик и подавальщица Марина были готовы к приезду хозяев. Хозяина и его спутников ждали плотный завтрак и легкая музыка, которая, как вычитал Феня в одном мужском журнале, очень способствует правильному отделению желудочного сока и общему пищеварительному процессу. Скинув летний костюм в гардеробной, Финагенов прошагал через зал отдыха в парилку, вернулся назад через пять минут, окунувшись в бассейн, обернулся полотенцем и занял место на кожаной скамье с высокой спинкой у окна, замазанного краской.

– Пар что-то обжигает, – поделился наблюдением Финагенов. Он потер ладонью свою могучую грудь и передернул плечами, словно в ознобе. Феня был известен тем, что редко употреблял крепкие выражения и презирал блатную лексику. Может, вовсе ее не знал. Пару лет назад он подсел на иглу, но с недавних пор перешел с героина на кокаин. – Подождем немного перед вторым заходом, пусть немного того… Как думаешь?

– Обжигает сильно, – закивал Безмен, хотя пар показался ему вовсе не горячим. В самый раз парок. Наблюдая, как полнотелая подавальщица, одетая в белый халатик с глубоким вырезом, расставляет на столике кружки, бутылки с пивом и тарелки с рыбой, он развивал мысль хозяина. – Надо чтобы температура немного спала. А так запросто можно кожу обжечь. Болезненная штука. Прямо лоскутами сходит. Потом вспотеешь по докторам бегать.

Безмен хотел крикнуть банщика, сделать ему строгий выговорешник и сунуть кулаком в морду. Но Феня только рукой махнул: мол, утухни. Тогда Безмен похлопал ладонями по тонким безволосым ляжкам и на манер хозяина передернул плечами. Он думал о том, что в жизни нет более сладостного мгновения, чем первый утренний глоток пива. Особенно если башка гудит после вчерашнего, а во рту сушняк. Феня раскрыл барсетку, вытащив целлофановый пакетик, сделал на краю стола дорожку белого порошка. Свернув трубочкой долларовую бумажку, вставил ее в ноздрю. Наклонился, выпустил воздух из груди, втянул в себя дурь, задержал дыхание и закрыл глаза. Минуту посидел, дожидаясь, пока кокаин приживется. Остатки дури собрал слюнявым кончиком пальца и пососал его.

Водитель Артем Чалый занял свое обычное место на шатком стульчике перед входной дверью. Сюда ему принесут завтрак и кофе. А пока хозяин отдыхает, можно немного расслабиться и заодно повысить культурный уровень, чтобы быть в курсе событий и, если чего спросят, если зайдет разговор с боссом, ответить в масть. Чалый вытащил из-под ремня пистолет, потому что ствол давил на живот, положил его на дно тумбочки и закрыл дверцу. После чего развернул купленную в Москве газету, нашел колонку с обзором происшествий и углубился в чтение.

Писали, что проведены облавы на массажные салоны, где девчонки занимались проституцией. Увлеченный чтением, он по привычке глазом не повел на монитор телевизора, стоявшего на высоком столике в углу. Камеры наружного наблюдения зафиксировали, как во дворе появились пятеро крупных мужчин в форменных черных комбинезонах и масках, за ними возникли еще два персонажа в штатских костюмах. По экрану пробежали полосы, через мгновение изображение скрыла плотная серая рябь.