Положив перед Полиповым листки чистой бумаги и вызвав дежурного офицера, Девяткин поднялся наверх. Неторопливо пообедал в столовой, завернул к приятелю в хозяйственное управление, чтобы взять реванш за вчерашний проигрыш шахматной партии. Когда начало смеркаться, вернулся в рабочий кабинет, перед дверью уже топтался лейтенант Жуков. Новости, которые он принес в клюве, заставили Девяткина надолго задуматься.

Елена Панова ушла с работы без четверти шесть вечера, по словам шеф-редактора она отправилась на встречу с каким-то летчиком инструктором, свидание назначили на один из подмосковных аэродромов, где его подчиненная проходит обучение в летной школе «Крылья». Ушлая соседка по площадке видела Панову вчерашним вечером, когда та ненадолго заскочила в квартиру, что в районе Парка Горького. А потом села в родстер БМВ и куда-то укатила. Очень спешила, видно, к мужику опаздывала.

Жуков с водителем отправились на аэродром, там их ждал сюрприз: родстер БМВ, на котором ездит Панова, стоит на автомобильной парковке у внешней стороны забора. Дежурные охранники, сверившись с журналом, заявили, что Елена, предъявив временный пропуск, зашла на территорию в двадцать два часа пятнадцать минут. Обратно не выходила, на аэродроме ее тоже никто не видел. Девяткин задал Жукову несколько наводящих вопросов и не получил толковых ответов: времени, чтобы собрать всю информацию о ночных похождениях Пановой, у лейтенанта было немного.

– Черт, – сказал Девяткин. – Только этого геморроя не хватало. Черт бы вас всех…

Он отпустил оперативника, решив, что важные свидетели по делу об убийстве просто так, ни с того, ни с сего, не исчезают. А если уж исчезают, то надолго, бывает, что и навсегда.

Девяткин составил в уме короткий план дальнейших действий. Сейчас нужно спуститься в комнату для допросов в цокольном этаже, подшить к делу бумаги, Полипов наверняка закончил свой чистосердечный опус. Затем через контролеров следует вытащить из камеры оперативника старшего лейтенанта Лебедева, тяжеловеса, призера всех ведомственных соревнований по вольной борьбе, чемпиона Москвы и области. Ему наверняка осточертело четвертый день изображать себя отморозка и беспредельщика Кныша. Пусть отправляется домой и смоет с себя тюремную пыль. Впрочем, Лебедев спит на нарах, отбивал кулаки и мочалил Полипова не за спасибо, старлею нужны лишние дни к отпуску. И он их честно заработал.

А вот Девяткину придется ехать на аэродром и выяснять все обстоятельства исчезновения свидетеля. Похоже, что дело об убийстве поэтессы оказалось не простым, как молоток. Скорее всего, одной смертью тут не обойдется.

– Все начинается с любви, – сказал Девяткин и, сунув пистолет в подплечную кобуру, поднялся из-за стола. – А кончается дерьмом…

Через лобовое стекло, через полупрозрачный круг, нарисованный крутящимся воздушным винтом, Виктор Суханов разглядывал линию горизонта и думал о том, что сейчас начался самый опасный участок маршрута, от контрольной точки Никольское до побережья Каспийского моря. Если наземные службы не засекут борт в том месте, где ему быть не положено, если удастся спокойно пройти эти две с половиной сотни километров, значит, Зубов справился с задачей. Значит, их план близок к осуществлению, мало того, он входит в завершающую стадию.

Но до морского побережья еще пилить и пилить. Если самолет сильно отклонился от курса и не выходит на связь с землей, но, несмотря на все ухищрения пилота, не пропал из поля зрения радиолокаторов, с военного аэродрома под Саратовом в воздух поднимут пару перехватчиков. Тобаго заставят сесть, первым делом следователи военной прокуратуры или ФСБ обыщут самолет. Они найдут на борту ящики с тротилом фабричного изготовления, огнепроводный шнур, взрыватели, нарезное и гладкоствольное оружие, патроны, несколько гранат Ф-1. Целый арсенал.

Найми хоть дюжину самых именитых адвокатов, только попусту изведешь деньги, но от тюрьмы не отмажешься. Заседатели даже года не скостят, а прокурор подберет такие долгоиграющие статьи, что воздуха свободы глотнешь лет через пятнадцать, не раньше. А из этой дамочки Пановой получится отличный свидетель обвинения. Она с большим удовольствие утопит в дерьме Зубова и Суханова. А потом пойдет со своим хахалем в кабак. Пить французское шампанское за то, чтобы они заживо сгнили на зоне строгого режима где-нибудь под Салехардом.

В кабине было душно, утреннее солнце жарило так, будто наступил полдень, но он не замечал этих мелких неудобств. Где-то справа русло Волги с низкими внешними берегами и отмелями, ниже по течению высокие утесы и пойма реки утопающая в желтизне лугов, впитавших в себя зной долгого лета, медленно уходящего на юг. Над поймой облако, тащившее за собой серый шлейф дождя.

Если все пройдет гладко, над Каспийским морем можно набрать высоту до пятисот метров и увеличить скорость, попутный ветер сам донесет их до цели. Суханов вытащил из нагрудного кармана куртки истертую медную монету, две копейки тысяча восемьсот двенадцатого года, в дырочку продета тонкая стальная цепочка. Крепко сжал медяшку в кулаке, на удачу. Это движение не ускользнуло от внимания Зубова.

Скосив глаза, он усмехнулся и покачал головой.

– Витя, ты все теряешь, как беспамятная старуха, – сказал он в переговорное устройство. – Неужели ты до сих пор не посеял эту штуку?

– Как видишь, командир. Монетка при мне.

Сам Зубов не брал в полеты никаких талисманов, просто потому что таких вещиц у него никогда не было. Если не считать фотографии дочери и жены, спрятанных в потертом бумажнике.

Последние два месяца Суханов ждал известия о начале задуманной операции. Но когда в его квартире раздался телефонный звонок, и слегка взволнованный Зубов сообщил, что скоро вылетать, оказался до конца не готов к этой новости. На следующий день после окончания урока преподаватель географии Виктор Юрьевич Суханов немного нервничал. Он завернул в служебный туалет, сунул в рот таблетку кордита, чтобы кожа лица сделалась бледной, болезненно серой, а на лбу и щеках выступила испарина. Запил эту дрянь водой из-под крана. Закрывшись в тесной кабинке, неторопливо выкурил сигарету, дожидаясь, когда эта штука подействует.

Времени на то, чтобы собраться в дорогу, отмазаться от работы и слепить себе хоть какое-нибудь алиби, не так уж много. А дел хоть отбавляй. Нужно съездить на другой конец города, в гараж, оформленный на чужое имя, погрузить в багажник Форда спрятанные там оружие и взрывчатку. Это самое важное. Но есть еще кое-какие дела. Откладывать разговор с женой и этим чертовым хмырем, ее любовником, нельзя, просто некуда откладывать. Суханов все тянул с этим, дожидаясь лучших времен, и вот все выпало на последний день. Путешествие предстоит не самое легкое, черт знает, чем кончится дело. Возможно, вернуться назад ему не судьба.

Большая перемена подходила к концу, когда он зашел в учительскую, присев за письменный стол у окна, разложил перед собой бумаги, сделав вид, будто изучает план занятий на следующий месяц. Сегодня у Суханова больше уроков нет, и в школе ему делать нечего, но важно, чтобы сослуживцы, крутившиеся здесь, запомнили, что географ паршиво выглядел, а на следующий день не вышел на работу.

– Витек, ты чего тут паришься? – преподаватель физкультуры Телегин, шагнув к столу, наклонился, заглянул в глаза Суханова. – Слушай, старик, ты бледный как смерть. Шел бы ты домой…

– Да, неважно себя чувствую, – Суханов вытер платком влажный лоб. – Хотел тетрадки посмотреть. Но башка раскалывается, что-то я совсем заржавел.

– Виктор Юрьевич, на вас лица нет, – к столу подошла учительница биологии Надежда Павловна. Похожая на ученую сову, она, склонив голову на бок, поправила очки и прищурила близорукие глаза. Это особа вякала по любому поводу, но сейчас это кстати. – Идите к врачу. Прямо сейчас.

– Пожалуй, я так и поступлю.

Суханов сгреб в портфель бумаги и, попрощавшись, закрыл за собой дверь, дошагав до конца коридора, стал медленно спускаться по лестнице на первый этаж, раздумывая о том, нужно ли появиться перед глазами директора школы и перекинуться с ней парой слов. Пожалуй, не помешает.

Кабинет Зинаиды Львовны Осиповой был пропитан ароматами французских духов. Директор одевалась модно и броско, носила яркие пиджаки, кофточки с глубоким вырезом и юбки, не закрывающие коленок. Поэтому среди подчиненных слыла человеком широких либеральных взглядов.

– Виктор Юрьевич, у нас завтра зарплата, – сказала директор, выслушав жалобы Суханова на здоровье. – Если хотите, я принесу вам деньги домой.

– Не стоит беспокоиться.

Директриса давно примеряется, как бы закрутить роман с учителем географии, но удобного случая не подворачивается, шансов у Зинаиды, честно говоря, совсем немного, но бабы уж такой народ, они способны ждать долго, очень долго. Вспомнив, что жадные мужики не нравятся ни одной уважающей себя женщине, посмеиваясь про себя, Суханов добавил:

– Копейка у меня всегда водится. Потому что я чертовски экономен. Просто чертовски. Как говорится, скупость – не глупость.

Этот выпад не произвел никакого впечатления директора. В сравнении с неотразимой мужественной красотой и природным обаянием Суханова, его мелкие человеческие слабости не имели никакого значения. Зинаиду можно понять. Пару раз Суханов видел ее мужа, высокого сутулого мужика в куцем пиджачке и очках с толстыми стеклами. Ему еще сорока не стукнуло, но он крепко усвоил стариковские повадки: ходил как-то боком, шмыгал носом и держался за живот, будто страдал хронической диареей. По слухам, этот Петя никогда не блистал умом, но, получив второе университетское образование, окончательно отупел. Потом накатал кандидатскую диссертацию и стал настоящим законченным идиотом. Трудно сказать, на какую работу этот мужик годился: без блата он едва ли устроился бы сторожем на стройку.

Наверно поэтому, из-за природного идиотизма, отягощенного высшим образованием и диссертацией, он получил место вице-президента крупной консалтинговой компании. И теперь греб бабки лопатой. Зинаида искренне презирала мужа и не скрывала своих чувств ни от Пети, ни от окружающих.

– Но деньги вам могут понадобиться в любую минуту, – директор проявила настойчивость. – Болеть в наши дни – это дорогое удовольствие.

– Но не для меня, – сказал Суханов, отрезая все попытки сближения.

– Понимаю, – кивнула Осипова.

Она по-своему истолковала слова собеседника. Географ прилично одевается, всегда следит за собой, ездит на иномарке. У него дача в тридцати верстах от Москвы, большая квартира. Ясно, что все это куплено не на учительские копейки. В прежние времена Суханов работал в гражданской авиации, летал штурманом на больших самолетах и по жизни привык себе ни в чем не отказывать. Да и сейчас на стороне, видимо, имел добрый приработок. Так что, учительская зарплата для него так… Один раз в ресторане пообедать. Осипова спрашивала себя, что такой видный мужик забыл в школьной богадельне, что он тут делает, и не могла найти ответа.

– Наша зарплата – это смех, – печально улыбнулась Зинаида. – Некое пособие, чтобы учителя не слишком часто падали в голодные обмороки. То есть падали, но не каждый день. И не при детях. Ладно, Виктор Юрьевич, выздоравливайте. На уроках я вас подменю. Если вы помните, я сама учитель географии. В прошлом.

– Спасибо. Жаль, учебный год только начался, а я уже расклеился.

– Бывает. Кстати, больничный можете не брать. Пока дождешься своей очереди в поликлинике, болезнь пойдет.

– Или дуба врежешь, – кивнул Суханов. Именно этих слов, разрешения не брать больничный лист, он ждал от Зинаиды. Таскаться по врачам просто не осталось времени. Теперь алиби, можно сказать, в кармане.

– В аптеку есть кому сходить? – сворачивала на свою тему Зинаида.

– Я не глотаю лекарства горстями. И жена как раз из отпуска вернулась. Когда у меня начнется агония, предсмертные конвульсии и все такое, она, если будет в добром расположении духа, вызовет «скорую».

– Ваш черный юмор не всякий человек поймет.

Известие о жене, вернувшейся из отпуска, Зинаиде не понравилось. Но, подумав минуту, директор решила, что все не так уж плохо: с супругой у географа напряженка, до развода рукой подать. Разговоры об этом давно бродили среди учителей, теперь Суханов сам косвенно подтверждает эти сплетни.

– Я буду серьезен, – пообещал он. – Мне нужен покой. Вырублю телефон, не стану подходить к двери. А лучше всего, уеду на дачу. Свежий воздух – лучшее лекарство. Простите… И еще раз спасибо.

Он поднялся из кресла, попрощавшись, вышел на залитый солнцем школьный двор. Сев за руль Форда, Суханов подумал, что его алиби так себе, на троечку едва тянет. Если все пойдет наперекосяк с самого начала, если он попадет на мушку правоохранительным органам, фээсбэшники возьмут его в оборот, начнут прессовать мнимого больного, все маленькие хитрости не будут иметь никакого значения. Суханов не профессиональный убийца высокого класса, он не может, не умеет просчитать каждый свой шаг, предусмотреть любую неожиданность, да еще на скорую руку слепить себе убедительное алиби.

Остается надеяться на удачу. Если ему хоть раз в жизни должно повезти, пусть повезет сейчас.

Лететь над морем, когда линия горизонта сливается с небом, не самое приятное занятие на свете. Вокруг нет никаких ориентиров, нет площадок для аварийной посадки. Кажется, что крохотная песчинка самолета утонула в этой голубой бездне. Впрочем, все это пустяки в сравнении с тем, что фишка легла правильно, на свое место, Тобаго проскочил наземные радиолокаторы и теперь находится в сорока пяти километрах от российского побережья. Здесь его уже не достанут. Суханов расстегнул пуговицы рубашки до пупа и сказал себе, что так и должно было случиться, если кресло пилота занимает Леонид Зубов, он проскочит хоть в игольное ушко, посадит самолет даже не на аэродром, а на рублевую монетку.

Когда-то сопливый немецкий студент Матиас Руст, стартовав из Хельсинки на четырехместной Цессне – 172, в одиночку обошел мощную систему ПВО тогдашнего Советского Союза, покружив над Кремлем, совершил посадку на Красной площади. Летный стаж этого девятнадцатилетнего мальчишки – всего пятьдесят часов или того меньше. Ему ли с Зубовым равняться.

– Здорово, – сказал Суханов в микрофон, соединенный с наушниками. – Даже не верится, командир.

– Во что тебе не верится?

– Ну, что мы проскочили. Что все самое страшное позади. Мне все кажется, что появится МиГ, помаячит впереди, качнет крыльями, попытается выйти на связь. А когда мы откажемся изменить курс и пойти на снижение, зайдет с тыла и выпустит нам в хвост неуправляемую ракету. И мы сгорим, превратимся в пепел, даже не долетев до земли. Эта картина долго стояла перед глазами. Она очень меня расстраивала.

– Все в наших силах, Витя, – Зубов был сосредоточен на своих мыслях, видимо не очень веселых. Он хмурил брови. – У тебя раньше не было такого богатого воображения. А сейчас оно просто того… Зашкаливает.

Этот упрек или похвала, понимай как хочешь, почему-то обрадовала Суханова. Впервые за время полета захотелось сказать доброе слово дамочке, сидевшей сзади. Он снял наушники и обернулся, посмотрел на нее: женщина держалась достойно, только лицо немного бледное, и зрачки глаз расширены как у наркомана, вколовшего дозу винта. А так все в порядке.

– Ты еще жива? – спросил Суханов. – Хочешь леденец?

– Спасибо за заботу, – выдавила из себя Панова и прищурилась как дикая кошка. – Мне уже лучше. Теперь вы можете ответить: где мы летим? И куда направляемся?

– Теперь могу, – Суханов посмотрел на циферблат наручных часов. – Через четверть часа мы окажемся над территорией северного Казахстана. Затем снизимся и пойдем дальше на малой высоте. Еще часа через два совершим посадку на севере Узбекистана. Это не самое приятное место на свете, но нам туда надо по срочному делу.

– Вам туда надо… А я тут при чем? Почему вы не оставили меня там, на аэродроме?

– Опять ты за свое. Хватит разводить эту бодягу. Если бы мы оставили тебя, ты первым делом позвонила в приемную ФСБ. И наш самолет посадили бы еще ночью. Или сбили его. Существовала альтернатива: хлопнуть тебя на месте или взять с собой. Скажи спасибо, что мы не выбрали первый вариант.

Панова очнулась от забытья, открыла глаза. Усталость и пережитые волнения все-таки взяли свое, она задремала. Голова оставалась тяжелой, едва поворачивалась. От долгого неподвижного сидения на одном месте, занемели ноги. Полупустая бутылка воды, стоявшая под креслом, упала, потому что самолет заложил левый крен.

Глянув вниз, Лена увидела, что дополнительных топливных баков нет на месте, горючее уже выработано без остатка, Зубов сбросил баки вниз, когда она спала. На часах шестнадцать с четвертью по Москве. Тобаго кружил над землей на высоте тридцати метров, выбирая место для посадки. Собственно, выбирать было не из чего. Внизу пустынный степной ландшафт, песок и проплешины выгоревшей под солнцем травы, холмы с плоскими вершинами – плохое место, чтобы приземлиться. Ниже – осыпавшиеся склоны и высохшее озеро, глинистое дно припорошено мелкой солью, сверху напоминающей сахарную пудру.

Заходя на посадку, самолет сбавил скорость, пошел на новый круг, на этот раз большего диаметра.

Панова подумала, что Зубов немного не в себе, если хочет посадить машину не на плоский холм, а на дно пересохшей озерца. Там наверняка полно острых камней, о которые легко проколоть покрышки, сломать стойку шасси, тогда самолет, имеющий переднюю центровку, запросто перевернется. Кроме того, узкое пересохшее озеро, зажатое между холмами, – слишком короткая посадочная площадка. При приземлении на его правую или левую оконечность, самолету не хватит места, чтобы погасить скорость и остановиться у противоположного края. Если они не перевернуться, Тобаго наверняка врежется в пологий осыпавшейся склон холма. И все, и на этом точка….

Неужели Зубов не понимает, что сажать машину на плоскую возвышенность, заметенную песком – это лучший вариант из тех, что есть. По все кодексам, уставам и наставлениям для пилотов, летчику строго запрещено находиться в воздухе более восьми часов, а за последние сутки Зубов вдове превысил этот лимит. Он смертельно устал, перегрелся на солнце, туго соображает и теперь не контролирует свои действия. Сзади видно, как по его шее за воротник майки стекают капли пота, рука, лежащая на рукоятке управления двигателем, слегка подрагивает от напряжения. Он сам не уверен, что все получится, но почему-то идет на риск, хотя нет никакой необходимости подвергать свою жизнь и жизни пассажиров смертельной опасности.

Что возьмешь с Суханова – это совершенно отмороженный тип, психопат и потенциальный самоубийца. Но она не хочет умирать. Только не сегодня, не сейчас. Панова желает сама распоряжаться своей жизнью. Почему у нее никто не спросит, хочет ли она погибнуть в этой богом забытой дыре, на дне пересохшей соляной лужи.

Шум двигателя и винта сделался еще тише. Зубов заложил левый крен и снизился метров на пятнадцать. Боясь потревожить пилота, Лена вцепилась пятерней в плечо Суханова, дернула кожу куртки.

– Эй, вы, послушайте, – закричала она. – Здесь нельзя садиться. Мы погибнем. Слышите, вы…

Она тряхнула Суханова за шкирку. Когда он обернулся, лицо оставалось напряженным и неподвижным, как маска, вырезанная из дерева.

– Замолчи, – процедил он сквозь зубы. – Заглохни, дура, я сказал… И пристегни ремни.

Суханов отвернулся. Но Панова не собиралась сдаваться. Обеими руками она вцепилась в ворот куртки. Рванула на себя. Земля приближалась с устрашающей быстротой. Кажется, самолет не пикировал, а камнем падал вниз.

– Скажи Зубову: он угробит нас. Он спятил, мать его. Пусть подыхает сам, но не вместе со мной.

– Ты сама заткнешься? – проорал в ответ Суханов. – Или тебе помочь? Сука…

Зубов взял штурвал от себя, отклоняя вниз руль высоты. Самолет, нырнув за песчаный холм, помчался над самой землей. Нос Тобаго опустился вниз, лишь на мгновение прикоснувшись к земле колесами, машина подпрыгнула и зависла в воздухе. Зубов пятками надавил на педали, выпустил закрылки, гасившие скорость.

Самолет снова коснулся земли носовым колесом. Подпрыгивая и раскачиваясь на бегу, он мчался прямо на песчаный откос холма, кажется, никакая сила не могла его остановить. Панова закрыла глаза и, уже готовая к неизбежной гибели, прижала ладони к лицу. Она слышала, как ухают амортизаторы стоек шасси, машина касается земли всеми колесам и снова отрывается от нее. Вибрация и тряска усиливаются.

Уже не контролируя себя, Панова, срывая голос, заорала:

– Идиоты… Нам не хватит места для посадки. Господи… Нам не хватит… Поднимайтесь.

Она оторвала руки от лица и увидела, что нос самолета опустился. Винт, замедляя обороты, едва вращался. Тобаго катился по дну высохшего озера, поднимая над собой облако песка и мелкой соли. До песчаного откоса оставалась еще добрые двадцать метров. Они благополучно приземлились.

Панова выпустила из груди воздух, обмякла в кресле, почувствовав, что на глаза снова наворачиваются слезы, окружающий мир расплывается и тонет в них.

По воскресеньям бар «Али-Баба» закрывался в полночь, но сегодня посетитель совсем не шел, поэтому Эдик Волков, единственный работник, оставшийся здесь после того, как сняли кассу и увезли деньги, решил уйти с работы пораньше. На часах уже без двадцати одиннадцать, значит, пора собираться. Эдик вышел из-за барной стойки, объявил парню с девушкой, занимавшими столик возле узкого, как крепостная бойница, окна, что пора бы и честь знать.

Парнишка постучал пальцем по циферблату часов, но Эдик не стал слушать возражения, он направился в темный угол, растолкал ханыгу, дремавшего на стуле, и объявил, что время вышло, заведение закрывается через четверть часа. Вернувшись за стойку, Эдик допил кофе, протер салфеткой пивные кружки, стоявшие на подносе. И хотел отправиться в служебную комнатенку, скинуть замызганный фартук и переодеться, когда дверь открылась, и появился новый посетитель.

Мужчина лет сорока в мятом сером костюме подошел к стойке, поставив на пол дорожную сумку, уселся на табурет и спросил светлого пива. Эдик узнал мужика, кивнул ему, стараясь справиться с приступом волнения, изобразил подобие улыбки. Лицо посетителя загорелое, русые волосы выгорели, на среднем пальце правой руки блеклая татуировка в виде перстня. Звали человека Олегом Славиным, впрочем, имя наверняка липовое, а паспорт подложный. Сразу видно, что он приехал издалека, откуда-то с юга, устал после дальней дороги, хочет выспаться и не расположен к разговору.

– Сегодня ключей нет, – тихо сказал Эдик, бросив взгляд за спину Славина. Из бара еще не вытряхнулся этот чертов парень со своей мочалкой, одинокий пьяница остался на месте и теперь досасывал выдохшееся пиво. – Мне сказали, что вы появитесь только во вторник или в среду.

– Обстоятельства изменились, – Славин хлебнул пива, вытер губы ладонью и положил на стойку пачку сигарет.

Эдик зашел в служебное помещение, вытащил из пиджака мобильник и набрал номер, но не тот, который должен был набрать. Совсем другой. И тихо, прикрывая трубку ладонью, хотя никто не мог его услышать, сказал:

– Это я. Он пришел. Да. Только что. Как снег на голову…

– На полчаса задержать его сможешь? – спросил собеседник. – Так, чтобы не вызвать подозрений?

– Вообще-то он не привык тут рассиживаться. Ну, ладно. Попробую. Только я прошу: пусть все будет, как мы договаривались. Никакой крови.

– Об этом не волнуйся, – ответил человек. – Кровь никому не нужна.

Эдик дал отбой, подошел к окну и выглянул на внутренний двор, темный и грязный. В глазах застыла тоска и тревога, возвращаться за стойку не хотелось, но, пересилив себя, бармен поплелся на рабочее место.

– Велели перезвонить через пятнадцать минут, – сказал он мужчине, неторопливо попивавшему пиво, и, чтобы чем-то занять себя, принялся протирать мытые кружки.

Эдик налил посетителю еще пивка и покосился на часы: кажется, время остановилось. Тогда он придумал новое занятие, стал драить щеткой раковину мойки. За работой как-то спокойнее.

Славин появлялся здесь последние полгода, наезжая два-три раза в месяц, обычно по будням. О приезде этого человека предупреждали заранее незнакомые люди. Как только Славин переступал порог заведения, Эдик должен был набрать телефон, номера которых менялись каждый месяц, а то и чаще. Незнакомый голос диктовали адрес новой съемной квартиры, куда должен был отправиться Славин.

Иногда случалось по-другому. В бар заходил человек и оставлял пару ключей для Олега, от машины и квартиры, наговаривал адрес, который надо, не записывая, выучить наизусть. Бывало, оставляли мобильники, один раз доверили передать большой тяжелый чемодан «самсонит» с кодовым замком. За каким хреном приехал из южных краев этот Олег Славин, что делает в Москве, – этими вопросами бармен не задавался, потому что не хотел знать лишнего. Ясно, что это курьер и привозит в Москву он не семечки и не таджикские дыни. На этом точка.

Впрочем, если разобраться, Эдик не брал на себя никакого риска. Тем более что люди, приходившие в бар за ключами или адресами, постоянно менялись. До Славина сюда шастал какой-то Хабургаев, до него таджик или узбек, фамилии которого невозможно выговорить, не сломав язык, пару-тройку раз заскакивала симпатичная баба по имени Светлана.

Если менты прижмут бармена, он всегда отопрется. Его дело маленькое: попросили – позвонил, оставили – передал. И вся любовь. В чем тут криминал? За несложные поручения он имел очень приличные деньги. Не позволяя себе никаких излишеств, откладывал каждую копейку, надеясь, что когда-нибудь вырвется из этой душной помойки, и откроет свой большой и светлый бар. Пусть не в Москве, на это никаких кишок не хватит. Задушат поборами менты и всякие твари из управы. Он начнет дело у себя на родине, в Пензе. Станет пускать к себе приличных людей с тугими кошельками, а не урлу и ханыг.

– Тебе не пора перезвонить? – спросил Славин.

– Да, да, – Эдик пустил воду, смыл пену и вытер руки. – Уже иду.

Он снова прошел в служебное помещение, постоял пару минут, прижавшись спиной к стене, и вернулся.

– Что-то у них не склеивается, просили еще раз перезвонить, – соврал он, чувствуя, что физиономия окаменела от напряжения. – Черт, всегда так. Минуточку…

Он вышел из-за стойки, подрулил к старому пьянчуге. Сграбастав его за шкирку, поднял на ноги, довел до порога и толкнул в спину. Затем повесил табличку «закрыто», но не повернул ключ в замке. Опустил жалюзи на окнах и вернулся за стойку.

– Может пива? – спросил он Славина, но тот отрицательно покачал головой.

Эдик посмотрел на часы и подумал, что полчаса давно прошли.

Несколько дней назад, в это же время, перед закрытием бара сюда явились три крепких парня. Они были настроены не слишком дружелюбно, даже агрессивно. Положили на стойку конверт с деньгами и сказали, что с повелением в баре загорелого мужика с татуировкой на пальце, нужно позвонить по такому-то номеру. Поначалу Эдик запаниковал, даже попытался что-то соврать, но потом решил, что в его положении спорить не следует, иначе можно нарваться.

– Хорошо, хорошо, – ответил он. – Я все сделаю. Только не надо тыкать пистолетом мне в рыло.

Парни ушли, пообещав заплатить еще вдвое, когда Эдик устроит им встречу со Славиным. И еще пообещали, что никаких конфликтов, тем более крови близко не будет. Надо просто поговорить с человеком, сделать ему деловое предложение или что-то в этом роде.

Ясно, работа барменом на этом месте для Эдика закончена. Остается получить обещанные деньги, купить билет на поезд и отправляться до дома. В Москве он не завел ли путной бабы, ни друзей, здесь его ничего не держит. Он уже собрал в дорогу чемодан и спортивную сумку, но хозяйку квартиры пока не предупредил, что съедет со дня на день.

Прикуривая одну сигарету от другой, Славин беспокойно ерзал на табурете, постукивал кончиками пальцев по стойке. Когда входная дверь приоткрылась и один за другим в бар вошли три парня в спортивных костюмах, он чуть повернул голову, затем посмотрел в лицо Эдика и зло прищурился. Славин был сообразительным мужиком, все понял без слов.

Он спрыгнул с табурета, отскочив в сторону, к сортиру, вытащил из-под полы пиджака пистолет. И трижды выстрелил от бедра. За все про все – две секунды. В ответ ударила короткая автоматная очередь, за ней другая. Снова пальнули из пистолета. Эдик присел на корточки, спрятавшись за стойкой. Он согнул спину, ссутулил плечи, решил, что надо бы лечь на пол. Но не успел, почувствовав удар в бок, под ребро, и резкую боль, скрутившую его пополам. Бармен подумал, что его задели. Наверное, ранение пустяковое, потому что он жив и в сознании… Но почему тогда так много крови? Мир плыл и качался перед глазами.

Стрельба стихла так же неожиданно как и началась.

Три парня приблизились к стойке, перевернули Славина с живота на спину и обшарили карманы, выудили документы и бумажник. К губе убитого приклеилась тлеющая сигарета. Пепел падал в полуоткрытый рот, наполненный кровью. Один из парней, вытащив из кармана куртки фотоаппарат, сделал несколько снимков, другой подхватил спортивную сумку, оба молодца заспешили к двери. Третий шагнул следом, но вернулся. Он лег животом на стойку, посмотрел на бармена, плавающего в луже крови.

– Помогите, – прошептал Эдик так тихо, что сам себя едва услышал.

– Сейчас, – ответил молодой человек.

Переложив пистолет в правую руку, он дважды выстрелил ему в голову бармена и направился к выходу.