Глава 6

Стас Гуляев проснулся внезапно, будто кто-то толкнул его в плечо. Разлепив тяжелые веки, обвел взглядом потолок незнакомой комнаты, окно и плотно задернутые портьеры. На противоположной стене – плохо различимая в полумраке картина в золоченой раме. Что-то такое на тему природы: солнце, а внизу нечто зеленое. То ли лес, то ли болото. Рядом с картиной тикали настенные часы, но разобрать, сколько времени, не представлялось возможным: серебряные стрелки сливались с одноцветным циферблатом.

Стас повел ухом. Из соседней комнаты доносился приятный мужской голос:

– Прокурор заявил, что останки тел, обнаруженные на пепелище дома престарелых, будут направлены на экспертизу. В настоящее время определить, сколько именно стариков погибло при пожаре интерната, не представляется возможным.

На прикроватной тумбочке лежала книга «Практикум гипнотизера» и стоял стакан воды. Перевернувшись на бок, Стас зажал стакан в неверной слабой руке, поднес к сухим губам. Вода отдавала хлоркой, будто ее налили из общественного бассейна. Стас выпил все содержимое в три жадных глотка. Опустил голову на подушку и тихо застонал. Что это за мужик трындычит в соседней комнате? И о каком пожаре речь? Впрочем, черт с ним, с пожаром. Вот главный вопрос: где находится Стас, что это за комната, что за кровать? И вообще непонятно, на каком он свете. На этом? Или уже… сам того не заметив, отошел в мир иной. Стас долго смотрел на серый потолок, будто надеялся увидеть на его плоскости ответы на свои вопросы. Но ответов не было. Тупая боль в голове не ослабевала, память, в которой плохо отпечаталась картина вчерашнего вечера, оставалась мутной.

– Убийца успел совершить три выстрела с крыши дома, расположенного на другой стороне улицы, – сказал мужчина из другой комнаты. – Один из телохранителей прикрыл чиновника своей грудью, но было поздно. Исполняющий обязанности городского головы скончался в местной больнице, не приходя в сознание. Главный врач сообщил, что одна из пуль задела сердце…

«Конечно же, я в России, в Москве, – подумал Стас. – Где же еще?» Теперь память стала возвращаться, но медленно, по капле. Да, он в Москве. Где же ему быть? Он на квартире, куда притащил его Радченко. В проклятой душной конуре, за порог которой лучше не выходить, потому что опасность буквально дышит в лицо. А человек не кошка, у него одна жизнь, а не девять.

Умирая от тоски и космической скуки, Стас просидел в этом клоповнике двое суток. Он терпел сколько мог. Листал старые журналы, пытался смотреть телевизор, вдыхая запах пыли и поднимавшегося с улицы бензинового смрада. Алла где-то пропадала целыми днями и возвращалась вместе с Радченко ближе к ночи. Вчера вечером Стас, измученный одиночеством, вышел прогуляться. И оказался…

Господи, как же назывался тот кабак? «Остров», кажется. Точно уже не вспомнишь. Играла музыка в стиле поп, а на сцене долговязая худая девица с острой лисьей мордочкой, лишенная даже малой капли сексапильности, высоко задирала костлявые ноги, похожие на ходули. Торчали острые ключицы, колени напоминали бильярдные шары, выточенные из желтой кости мамонта. Из одежды на танцовщице были прозрачные трусики, не прикрывавшие худосочный зад, и фиолетовый парик из нейлона.

Помнится, Стас, проглотивший пять порций водки с лимоном, пришел в восторг от этого жалкого зрелища. Он поманил стриптизершу пальцем, сунул ей в трусы десять баксов и послал вслед воздушный поцелуй. Деньгам девка обрадовалась, поцелуя не заметила.

И вот еще вопрос: как звали парня, который весь вечер шептал на ухо, что надо бы завалиться к чумовым девкам? Мол, они уже легли и просят. Он, Стас, слишком боялся венерических болезней и местных бандитов. И благоразумие взяло верх. Он позволил себе только два удовольствия: выпивку и ужин. Теперь эти удовольствия представлялись сомнительными. Водка оказалась самой паршивой, что можно было найти в Москве и ее окрестностях. А после ужина в желудке началось брожение, а затем тупая боль, которая не прошла до сих пор.

– Во время аварии погибло четверо случайных прохожих и два строителя, а также женщина с ребенком, оказавшаяся в месте падения башенного крана, – сказал мужчина из соседней комнаты. Голос его звучал ровно, он обволакивал, убаюкивал. – По утверждениям очевидцев, сильный порыв ветра сдвинул кран с направляющих. Тот накренился в сторону жилых домов. В этот момент из кабины выпал крановщик. Через несколько мгновений кран рухнул, зацепив стрелой шестиэтажный дом. Сейчас металлические конструкции крана убирают с проезжей части улицы. Крановщик, которого считали погибшим, не пострадал. Он лежал на куче песка. По предварительным данным, он был пьян…

Страшная мысль пронзила Стаса, будто к пятке поднесли оголенный провод, а электрический разряд прошел через плоть, шибанул в голову. Он подскочил на кровати, сунул руку под подушку. Пусто. Стас свалился на пол, встал на колени и начал шарить рукой под матрасом. На секунду перевел дух, вытащив большой бумажник бордового цвета с золотыми уголками. Дрожащими пальцами раскрыл его. И не смог поверить увиденному.

Господи, вот паспорт, вот две старые фотографии, вот бесполезный календарик на прошлый год. А где же кредитные карточки: Чейз, Фэст Кэпитал, ЮС Банк? Руки задрожали сильнее, Стас полез в другое отделение. Ничего – только разломленная надвое таблетка от изжоги. Потеряв надежду, он расстегнул «молнию» большого отделения: и здесь пусто. Ни одного доллара наличности. Если бы Стас не разучился плакать еще лет двадцать назад, он наверняка пролил бы пару скупых слезинок. Дорого же ему обошлась вчерашняя гулянка! А тот приятель, что предлагал отправиться к девочкам, запить и заторчать у них до утра… Тот гад все же добился своего: вытащил деньги и кредитки. И даже сунул бумажник на место.

Стас поднялся и, как был в одних трусах, чувствуя, что дрожь от рук перешла куда-то ниже, к коленкам, к стопам ног, – толкнул двухстворчатую дверь в соседнюю комнату. Так и есть: вчерашним вечером он оставил телевизор включенным.

– В ходе вчерашнего столкновения поездов пострадали шестнадцать человек, – в строгом костюме и галстуке, который вышел из моды лет двадцать назад, телевизионный диктор напоминал хранителя лавки древностей или гробовщика. – Один из пострадавших умер по дороге в больницу. Двое скончались прошлой ночью, не приходя в сознание. Еще восемь человек, по утверждению врачей, находятся в крайне тяжелом состоянии…

В кресле развалился Радченко; он положил ноги на кофейный столик, уставившись на экран, и пил воду из банки. Окинув взглядом фигуру Стаса, неодобрительно покачал головой:

– Ну, как здоровье?

– К черту здоровье… Меня обокрали. Вот…

Он бросил на стол пустой бумажник, подтянул красные в белый горох трусы, упал на стул. И, волнуясь, стал терзать телефонный аппарат, решив немедленно обзвонить банки и заблокировать кредитные карты. Голова работала плохо, из памяти выскальзывали какие-то важные цифры, но нужные телефоны он помнил твердо.

– Сэр, назовите, пожалуйста, четыре последние цифры номера вашего социального страхования, – в трубке слышался ровный голос банковского оператора.

– Моего? – не понимал Стас и еще сильнее волновался. – Моего страхования?

– Сэр, послушайте…

– Вы послушайте: у меня украли карточку вашего банка. Там кредитный лимит тридцать тысяч долларов.

– Сэр, я ничего не смогу сделать, если вы не назовете последние четыре цифры номера вашего социального страхования… Сэр, пожалуйста, вспомните…

Стас взял длинную паузу, уставился в потолок и назвал цифры. Голос оператора сделался человеческим. Дальше пошло легче, но везде говорили одно: получить новые банковские карты можно будет дней через десять. И то по возвращении в Америку. Когда разговоры закончились, Стас впал в глубокую грусть.

– По моим картам сделали дорогие покупки. Я потерял в общей сложности…

На листке бумаги он написал общую сумму потерь за вчерашний вечер и показал Радченко.

– Ничего себе, – сказал тот. – Ну, главное, что голова на месте. Теперь прими душ. Нам предстоит найти несколько подруг и друзей Аллы. Их адреса и телефоны у меня в кармане. До зарезу надо получить заявления этих людей. То есть письменно засвидетельствовать, что Алла жива и здорова. Хватит свидетельств трех человек. Как только соберем бумаги, пойдем в суд. Заручившись поддержкой свидетелей, докажем как дважды два, что женщина, найденная в парке мертвой и впоследствии кремированная, – это не Алла Носкова, а неустановленная гражданка, внешне похожая на Аллу.

– Понимаю, – кивнул Стас, занятый совсем другими мыслями. – А что это за ужасы по телику передавали? Шоу какое-то? Для тех, кто любит пострашнее?

– Обычные новости, – ответил Радченко. – Поторопись. Алла уже собралась и ждет внизу.

С утра по средам Леонид Солод устраивал прием посетителей. Он не пользовался своим парадным кабинетом, где недавно беседовал с Радченко, а давно уже выбрал для этих целей старое одноэтажное здание с осыпавшейся штукатуркой, ржавой железной крышей и высокой печной трубой, стоящее на дальних задворках усадьбы.

Сегодня все двигалось по раз и навсегда накатанной колее. В приемной собрались люди разного положения и достатка. Были тут городские чиновники, которые приезжали, чтобы решить какой-то мелкий вопрос – как правило, земельный. Попадались бизнесмены, эти обычно просили замолвить словечко кому-то из влиятельных знакомых Солода в Москве. Если Леонид Иванович брался помочь, то вопрос, который чиновники могли мурыжить годами, но не решить, оказывался улаженным всего за пять минут. Солод имел два с половиной процента от суммы каждого контракта, заключенного при его участии. Или сам назначал фиксированную плату за услугу.

Часами в приемной мучились хозяева небольших предприятий, которые Солод сначала дотировал, потом банкротил и прибирал к рукам за бесценок. Должники – самые большие зануды; они всегда просили отсрочку, хотя в глубине души понимали, что дышать им долго не дадут и лавочку прикроют до нового года. Да еще невозвратных долгов останется столько, что впору не в чужой приемной околачиваться, а бежать за границу. Или гроб заказать.

Пока люди дожидались в приемной, Солод лежал на широком, очень низком топчане, обитом полосатой красно-зеленой тканью, и листал деловые бумаги. Он пристроил ноги на круглый твердый валик, такой высокий, что босые ступни оказались выше головы. Закинул ногу на ногу, иногда поднимал и опускал голову, которая покоилась на подушке с золотыми кистями. Переворачивая листы, позевывал. Распахивал шелковый халат и чувствовал, как кожу приятно холодит струя воздуха от направленного в его сторону вентилятора.

– Угу, вот как, – прошептал Солод. – Хм-м-м.

– Что-что? – подал голос посетитель. – Простите, не понял.

У противоположной стены на единственном скрипучем стуле с жесткими вытертыми до белизны подлокотниками сидел мужчина в твидовом костюме, галстуке и темных туфлях. Это владелец крупного комбината строительных материалов, некий Василий Липатов, изнемогая от жары и духоты, дожидался, когда авторитетный акционер предприятия просмотрит финансовый отчет за первое полугодие. Обычно Солод такими пустяками не занимался – у него в кармане помещается много собственности, на него работают квалифицированные менеджеры. Если большой бизнесмен станет выполнять за своих клерков бумажную работу – какой он, к черту, хозяин?

Но тут случай особый, тут надо самому вмешаться. Комбинат в прошлом году на доллар инвестиций дал пять баксов чистой прибыли, дивиденды на обычную акцию составили… Солод присвистнул, вспомнив цифру. Когда в отрасли наметился спад, комбинат снова оказался курицей, несущей золотые яйца. Солод бросил папку с бумагами на пол, сделав вид, что чтение ему наскучило.

– Как Маришка? – спросил он.

В этой комнате Солод всегда разговаривал тихо, почти шепотом. Кроме того, он знал, что Липатов страдает жестокими приступами радикулита. Сделать резкое движение или согнуться в поясе для него всегда сильная, почти нестерпимая боль. Люди, попадавшие на прием, были вынуждены подниматься с того самого единственного стула, стоявшего у противоположной стены, делать несколько шагов в сторону топчана, на котором лежал хозяин, а потом низко нагибаться, потому что голос Солода был едва слышен. В таком полусогнутом положении проситель проводил бльшую часть времени.

– Что? – Не расслышав вопроса, Липатов подскочил на месте, вальсирующей походкой приблизился к лежаку. – Виноват, не понял?

– Маришка как? – еще тише, придушенным шепотом спросил Солод.

– Спасибо, что вспомнили… – Липатов, превозмогая боль в пояснице, склонился над Солодом. – Я ей передам. Как уж она рада будет! Как рада, когда услышит…

– А Коля как?

Липатов только по движению губ понял, что речь о его младшем сыне. Боясь пропустить новый вопрос, он застыл в неудобной позе, задом кверху и головой вниз. Кровь прилила к физиономии, которая сделалась розовой. Шея, перетянутая галстуком, налилась краснотой, рельефно выступили синие жилы.

– Спасибо, слава богу, – Липатов выдавил жалкую улыбку. – Двенадцать лет скоро исполнится. Я в следующем году собираюсь его в Англию отправить. Науки постигать. Там учителя отменные и всякое прочее… Пусть сорванец ума набирается.

Солод неопределенно хмыкнул. Можно было так понять, что учебу за границей он не одобряет. Липатов дал задний ход:

– Ну, с Англией еще ничего не известно. Да и чем их учителя лучше наших? Один пустой гонор. А деньги берут такие….

– Теперь о деле, – прошептал Солод. – У меня двадцать процентов акций комбината, у тебя двадцать шесть. Остальное у мелких акционеров и государства. Мне нужен пятьдесят один процент, не меньше. Тебе и десяти хватит. Ну, в деньгах ничего не потеряешь. Если будешь хорошо работать.

– Но как же…

– Хорошо работать и выполнять мои решения, – закончил мысль Солод. – В том месяце соберешь внеочередное собрание. Доведи до общего сведения: предприятию нужны инвестиции на развитие и оборотные средства. Поэтому необходима дополнительная эмиссия акций. Твоя задача – размыть долю государства и акционеров до пятнадцати процентов. Не больше. Понимаешь?

– Но акционеры… Может случиться большой скандал. Очень большой. С ними будет нелегко договориться.

– Мои ребята договорятся. Понял?

Липатов подхватил с пола папку и, пятясь к двери задом, пробормотал «спасибо» и «доброго здоровья».

Оставшись один, Солод придвинул ближе пепельницу, уже полную окурков, пустил дым и стал вспоминать, сколько лет знает Липатова. Но не вспомнил точную цифру. Лет восемь, не меньше. В пору их знакомства Липатов был преуспевающим бизнесменом, который высоко задирал нос, а на Солода глядел сверху вниз, словно на собачку, таскающую хозяину тапочки, или на безответного слугу. Он считал Леонида Ивановича человеком нечистым на руку, построившим карьеру за счет удачной женитьбы. Липатов отпускал в его адрес иронические, а порой оскорбительные замечания, думая, что друзья не донесут. В ту пору он совсем не разбирался в людях. Да и сейчас ничему не научился.

Если бы не помощь тестя, Солода близко не подпустили бы и к таким, как Липатов, и ему подобным персонажам. Гоношистая компания вращавшихся в самых высоких кругах, все они – члены Ротари-клуба и ряда других привилегированных закрытых сообществ. Теперь к Солоду отношение прямо противоположное. Тот же Липатов прекрасно знает, что старый знакомый может втоптать его в грязь. Может в этой грязи утопить. А может из нее вытащить. Поэтому и бегает на цырлах и, переступая этот порог, забывает о своем радикулите.

Да… Теперь пришла очередь Липатова приносить тапочки. Обещанные десять процентов акций он не получит, потому что Солод заберет предприятие целиком. Бизнес – это не женщина, он на двоих не делится. И на троих тоже не делится. Такие дела.

Солод перевернулся с боку на бок и подумал, что еще хорошо бы так устроить, чтобы Липатов лишился всего, что нажил. Два дома в Подмосковье, несколько квартир в Москве, особняк на Кипре, вилла в Испании, дорогущая яхта… У Солода есть люди, которые позаботятся об этом имуществе. А еще лучше, чтобы Липатова, разоренного и униженного, морально раздавленного, еще и посадили. Хотя бы лет на пять-шесть. И загнали куда-нибудь подальше, в самую глухомань, на Колыму или в Магадан. Это не так сложно сделать. Да, Липатов ничему не научился. А еще сына собрался в Англию отправлять, на учение… Вот же гад. Сука драная…

Солод нажал на кнопку переговорного устройства, вмонтированного в спинку дивана, спросил, кто следующий. Секретарь назвала имя и добавила, что только что появились компаньоны Солода с важными новостями.

– Пусть зайдут, – сказал Солод. – Остальным – пока ждать.

В прихожей задребезжал звонок, из-за двери послышались шаги, и мужской голос произнес: «Иду, бегу». Дверь широко распахнулась. Хозяин квартиры на первый взгляд мог показаться довольно молодым человеком. Фасад портили профессорская лысина и очки в темной пластиковой оправе с толстыми линзами. Он сладко улыбнулся гостям, распахнул дверь еще шире:

– Пожалуйста, проходите. Ноги не вытирайте, у нас неубрано. Прошу за мной. А Ирочка звонок услышала и говорит: «Иди скорее, это наши дорогие гости пришли».

– Вы не беспокойтесь, – ответил Радченко. – Это не отнимет много времени. Четверть часа, не больше.

– Господи, хоть три часа. Хоть весь день. Времени не жалко, лишь бы все хорошо кончилось. Сейчас Ирочку позову. Лишь бы, как говорится, все хорошо…

По длинному коридору человек прошагал в просторную светлую кухню с балконом, усадил гостей за круглый стол, стоявший под люстрой. Еще раз извинился, что не прибрано. При дневном свете внешность мужчины виделась иначе: худое увядшее лицо с морщинами у глаз и рта, сутулая стариковская спина и покатые неразвитые плечи. Хозяин сказал, что сейчас принесет бумаги, и, суетливо замахав руками, словно мух отгонял, исчез в бездонной темноте коридора. Радченко крикнул вдогонку, что бумаги у них свои есть, но никто уже не слушал.

Дима потер ладони и сказал:

– А кто-то говорил, что будет трудно собрать заявления… Даже в наше сволочное время есть на земле хорошие люди. Они не вывелись, как тараканы под дустом. Не попрятались по темным углам.

– Я ничего такого не говорил, – отозвался Стас Гуляев. – Наоборот. Я сказал, что нет проще дела, чем взять у своих же знакомых заявления, что они тебя знают. Письменно подтверждают, что Алла – это именно Алла, а не Дунька с мыльного завода. И готовы засвидетельствовать данный факт в суде. Вот если бы Алла просила у подруги взаймы пятьдесят штук баксов… Тогда бы возникли некоторые затруднения.

Алла смотрела на огромный, почти в человеческий рост аквариум с китайскими рыбками, стоявший у дальней стены. Синие и желтые рыбы медленно скользили между гирляндами водорослей. Они останавливались и, замерев, сквозь плоское стекло смотрели на незнакомцев своими пустыми глазками, похожими на цветной бисер.

– Этого парня зовут Алексеем, – сказала Алла. – С его женой Ирой мы познакомились в байкерском клубе «Триумф». У нее был приличный дорожный мотоцикл «Хонда», и каталась она хорошо. Ирка смелая девчонка. А ее муж – он, кажется, научный работник.

Через минуту на кухню вошел Алексей. Остановившись перед столом, он разложил на нем чертеж, выполненный на большом листе кальки.

– Это поэтажный план, – объяснил он. – Тут обозначены все квартиры на нашем этаже. Комнаты, кладовые, санузлы и коммуникации. Вот это, обратите внимание, наша квартира. Лучшее расположение, окна только во двор…

– Простите, мы по другому вопросу, – сказал Радченко. – Вчера мы разговаривали по телефону. Ваша супруга Ирина хорошо знакома с Аллой. И я спросил, нельзя ли письменно засвидетельствовать…

Радченко не успел закончить фразу, когда в кухню вошла высокая женщина в майке без рукавов и коротких шортах. Она встала возле двери, прислонилась спиной к косяку. И, молча кивнув гостям, скрестила под высокой грудью длинные красивые руки. Она посмотрела на Аллу, кажется, хотела что-то сказать, но передумала и отвернулась, будто не узнала бывшую подругу. Радченко подумал, что с этой эффектной и, видимо, своенравной женщиной Алексею живется непросто. Очень непросто.

– Ах, вот вы что… – Голос хозяина сделался тусклым, он скатал в рулон свой чертеж. – Я, честно говоря, подумал, вы по поводу покупки квартиры. С этим делом прямо голова идет кругом. Продавать квартиру, чтобы потом новую купить… Это хлопотно. Да и накладно. Простите.

– А как насчет заявления в суд? – нахмурился Радченко. – Мы вчера договорились.

– Господи, я же объясняю: все в голове кувырком с продажей квартиры, – взгляд Алексея блуждал по стенам, ни на чем не задерживаясь. – Ляпнул вчера. А потом за голову схватился. У нас с Ириной такое правило: мы никаких заявлений в суд не подписываем. Нам эти тяжбы не нужны. Одна морока.

Женщина, стоявшая в двери, не произнесла ни слова. Еще раз подняла взгляд на Аллу, повернулась и ушла, не сказав ни слова.

– Но от вашей супруги ничего не требуется, – Радченко шагнул к Алексею. – Только подтвердить, что она знакома с Аллой. Это очень важно. Очень.

– Ничем не могу помочь, – Алексей продолжал затравленно улыбаться. – Я думал, вы насчет квартиры.

– Пошли отсюда, Дима, – Алла поднялась. – Не унижайся перед этой… Перед этим…

Через минуту они стояли на лестничной клетке, дожидаясь лифта. Гуляев подбрасывал и ловил в воздухе брелок. Радченко сосредоточенно листал записную книжку. Алла вытащила из сумочки платок. Она опустила голову и, казалось, была готова вытереть набежавшую слезу. Но только сморгнула и снова убрала платок в сумочку.

Компаньонами Солод называл начальника своей службы безопасности Вадима Гурского, его ближайшего помощника Пашу Клокова по прозвищу Пулемет. Эти парни не парились в одной приемной с посетителями – у них была своя дверь, через которую сюда можно попасть прямо из помещения охраны.

Постучав, Гурский и Клоков вошли и встали у порога. Физиономия Гурского, статного брюнета лет сорока пяти, с узкими пижонскими усиками, была кислой. Пулемет выглядел внушительно и строго: двухметровый амбал с широченными плечами, обтянутыми темным пиджаком, под которым угадывались две подплечные кобуры; третий ствол он таскал под брючным ремнем, четвертый – в кобуре на щиколотке левой ноги. На лице напечатана готовность ловить каждый вздох хозяина, выполнять любую его прихоть. Вечно оттопыренная нижняя губа выражала презрительное отношение к большому человеческому миру, полному лохов и быдла. Пулемет мусолил во рту кончик изжеванной пластиковой зубочистки, перекладывая ее языком с места на место.

В свое время он работал на Исмаила, авторитетного гангстера, который держал несколько пунктов, где продавал краденные в Европе машины. Но однажды получил предложение Солода и решил перейти к нему на службу, потому что тут пахло большими деньгами, а прежний хозяин был сволочью и жлобом, каких поискать. На прощание Паша Клоков перестрелял Исмаила и его охранников из автоматического оружия, дал отставку своей старой любовнице и начал жизнь с чистого листа.

– Мы на минуту, – начальник службы безопасности сделал полшага вперед. – Только короткий вопрос. Милиция в Апрелевке и Москве уже заканчивает расследование того, как бы это сказать… Происшествия, что ли… Недоразумения. Ну, с женщиной, которая умерла… Которая скоропостижно…

Гурский не знал, как правильно назвать покойницу. То ли Аллой – именем жены хозяина. То ли еще как. Подыскивая мягкое дипломатичное определение, он морщил лоб и щелкал пальцами. Подмывало сказать: «Женщиной, которую мы грохнули в Апрелевке. Затем труп перевезли в Москву, и покойница превратилась в вашу супругу». Но он ничего такого, конечно же, не сказал. Мудреные фразы заменило короткое покашливание в кулак. Хозяин не любил, когда вещи называют своими именами да еще вдаются в детали, которые ему неприятны. Детали – это лишнее. И Гурский усвоил язык недомолвок и долгих выразительных пауз.

– И? – Солод почесал голый живот.

– Так вот, результат следствия нулевой. – Гурский громко щелкнул пальцами, будто из пистолета выстрелил. – Мы не оставили ментам ни одной зацепки.

– Хвалилась овца, что у нее хвост, как у жеребца, – громко сказал Солод. – Работу вы сделали грязно. Положили двух ментов – это главное. Ко всему прочему, на месте оказался неизвестный мужик, который едва не изнасиловал женщину. И этому уроду вы позволили уйти живым.

– Он ушел, потому что в тот момент Клоков перезаряжал автомат, – пролепетал Гурский. – Тот хрен был ранен, может быть, смертельно. Но это неважно, что он ушел. По виду это какой-то чурка. Если он не подох от ран, то наверняка наложил в штаны и уехал к себе домой пасти баранов. Тут нечего беспокоиться.

– Вы чуть не провалили дело, – продолжал кипятиться Солод. – А теперь заваливаетесь сюда, еще и пальцы гнете… Понты гоняете: зацепки они не оставили… Сказал бы я тебе, как это называется. Одним коротким словом. Слушай, Вадим, давно хотел спросить. Только честно отвечай. Ты, случайно, не страдаешь какими-то тяжелыми заболеваниями головы?

Гурский пожал плечами.

– Странно, странно, – продолжил Солод. – Или ты от меня свою болезнь скрываешь? Кисты мозга у тебя нет? Ну, что, угадал? В точку?

– Нет у меня никакой кисты.

Голова Гурского поникла. Солод прав: работа грязная, грубая. И если бы не тот ночной ливень, смывший все следы, ментовское следствие двигалось бы скорее. Он вспомнил, как Паша Клоков достал из-под плаща автомат; ударила очередь, и… Если честно, выбирать было не из чего: или ты стреляешь, или в тебя стреляют. Кроме того, под угрозой оказался исход дела, над которым работали два месяца, в которое хозяин вбухал кучу денег.

… В тот день все шло гладко. Гурский ходил за этой бабой по пятам с утра до вечера. Сел в одну электричку и доехал до Апрелевки. В условленном месте стояла машина, за рулем сидел Паша Пулемет. Лил дождь, Гурский шел за телкой по ночным улицам. А потом сделал все, чтобы делюга прошла гладко и тихо: догнал, ударил… И откуда взялся тот мужик в рабочей спецовке, откуда понаехали менты – до сих пор не понять.

– Ну, чего у тебя за вопрос? – Солод поморщился. – Говори.

– Есть утечка из милицейских источников: у следствия появился свидетель. Некий Петр Афонин. Торгует на местном рынке. Уж чего он видел, непонятно. Живет через дом от места происшествия. Но менты зашустрили, когда нашли этого таракана. Переселили его в какое-то новое место… Черт знает куда. Подальше от людских глаз. В своей квартире Афонин больше не появляется. Ментам хочется, чтобы он дожил до суда. Мы по своим каналам поискали – ничего. Но оставлять этого Афонина… Оставлять его никак нельзя…

– Почему я об этом слышу только сейчас? – прошипел Солод.

– Информация вчера поступила. Вечером.

– Ладно, идите, – махнул рукой Солод и выругался вдогонку.