Глава 2

Ранним утром майор милиции Юрий Девяткин приехал на место происшествия на оранжевом «Форде». Он надеялся, что его новая машина, особенно ее вызывающе-яркий желтый цвет и спортивные спойлеры произведут должное впечатление на коллег, но все вышло иначе. Девяткин опоздал, потому что простоял в пробке более часа. То место, где удалось припарковаться, было закрыто от взглядов деревьями и кустами. Чувствуя, что настроение безнадежно испорчено, Девяткин перешел дорогу, углубился в парк и, показав служебное удостоверение милиционерам, стоявшим в оцеплении, наконец дошагал до места.

Труп женщины лежал на широком газоне, заросшем травой, поникшей от ночного дождя. Справа, насколько хватало взгляда, тянулся забор из железных прутьев, отделявший территорию Академии ветеринарной медицины от тротуара и жилых домов. В ранний утренний час здесь, в старом парке, окружавшем академию, случайных прохожих почти не было. Только за дальними деревьями топтался мужчина, выгуливавший собаку. И еще старуха в длинном, теплом не по погоде пальто стояла на пустой дороге, проходящей через весь парк. Она тихо разговаривала сама с собой, механически кивала и поглядывала на милиционеров.

Девяткин поздоровался с молодым и румяным фотографом. Потряс руку седовласого сутулого человека в поношенном костюме и очках с толстыми стеклами, эксперта-криминалиста Усова, которого свои называли просто: дядя Вася.

– Ну что, видел, как «Спартак» разделал твое «Динамо»? – спросил Девяткин эксперта. – Под орех. Просто втоптал в газон. Да, дядя Вася… После такого поражения уважающий себя тренер подал бы в отставку. Или просто удавился в раздевалке. Прямо на стадионе.

– Ты, Юра, кажется, настроен только глупости болтать, – на щеках Усова неожиданно проступил румянец, будто ему надавали пощечин.

– А что тут глупого? – удивился Девяткин. – Мы бы с тобой выехали на место происшествия. Осмотрели хладный труп тренера. И заявили болельщикам и корреспондентам с телевидения, что его смерть – ненасильственная. Сам на себя руки наложил. Потому что совесть замучила. Хотя… Кого в наше время мучает совесть? За всю страну, конечно, не скажу. Но в Москве уж точно – никого.

Девяткин присел на корточки возле тела, заглянул в полуоткрытый рот, шариковой ручкой сдвинул с места распухший синюшный язык. Увидел в полости рта сломанный зуб, пятый верхний, и темные, почти черные, сгустки крови. Он согнул в локте руку женщины, затем отпустил и стал смотреть, как рука сама разгибается. Наступило трупное окоченение – значит, со времени смерти прошло не менее четырех-пяти часов. Вероятно, женщину ударили чем-то тяжелым по затылку, оттащили сюда…

– Вчерашний матч – непоказательный футбол, – сказал Усов. – Все три гола – случайность. Наш вратарь вышел с травмой. Центральный защитник только второй раз выступал в основном составе…

Эксперт поморщился, давая понять, что разговор о поражении «Динамо» бередит больную душу старого футбольного фаната. А собеседник прекрасно знает об этой душевной травме, но нарочно сыплет соль на рану. Кажется, Девяткин и на место происшествия приехал, чтобы потрепаться о футболе и позлить своего всегдашнего оппонента. А Усов слыл среди милиционеров великим футбольным специалистом.

– Один гол – случайность, а три – уже закономерность, – парировал Девяткин. – Так-то, старина…

– Когда «Спартак» торчал в глубокой заднице, я не злобствовал, – Усов протер запотевшие стекла очков. – А ты изгаляешься… Кстати, «Динамо» – милицейский клуб, наш ведомственный. А ты почему-то болеешь за «Спартак», который…

– Я болею за хороший футбол, – ответил Девяткин. – А не за ведомственные интересы.

Прищурившись, он окинул взглядом фигуру женщины. На вид лет двадцать пять, овальное лицо, светлые волосы до плеч. Длинные ноги, красивая фигура – спортивная и в то же время женственная. Короткий плащ распахнут, платье разорвано на груди, подол задран так высоко, что видны светлые трусики. На ногах серые туфли с лаковым верхом, правый каблук сломан.

При жизни эту барышню наверняка называли красавицей. Теперь от былой красоты мало что осталось. Лицо разбито, на пухлых чувственных губах запеклась кровь. Девяткин потрогал нос и убедился, что тот сломан в основании. Просунул руку под голову, ощупал затылок и почувствовал, как, тихо потрескивая, движется под кончиками пальцев раздробленная ударом затылочная кость.

– Не обижайся, дядя Вася, – сказал он. – Я не о том толкую, что «Динамо» проиграло. С каждой командой может такое случиться. Просто проигрыш – безвольный. Принесли победу на блюдечке, отдали… И еще спасибо сказали.

– Ты уж не загибай, Юра, – покачал головой Усов. – У «Динамо» график неудачный. Три игры подряд с сильным соперником.

– Сейчас для них каждый соперник – сильный. Скажи уж прямо: играть разучились.

Девяткин расстегнул кожаную сумочку, валявшуюся на траве. Денег, разумеется, нет. Косметика, чехол от зонтика из красной синтетической ткани. В среднем отделении – зеркальце и раздавленные солнечные очки. Вероятно, события этой ночи развивались так. Женщину, проходившую по территории парка, ударили по затылку молотком или куском металлической трубы, что валяется неподалеку. Оттащили тело подальше, в кусты, чтобы случайные прохожие ничего не заметили. Возле пешеходной дорожки грунт немного примят – там женщина упала. От того места острый каблук ее туфли прочертил по траве почти прямую линию. Здесь грабитель или грабители покопались в сумочке жертвы, в карманах плаща. Забрали все, что представляло какую-то ценность.

Возможно, действие развивалось иначе. Злоумышленник шагал навстречу жертве. Остановился, что-то спросил. И нанес сильный неожиданный удар кулаком в лицо. Уже в кустах, когда женщина неожиданно пришла в себя и хотела закричать, проломил ей голову обрезком трубы. Собственно, все это нюансы, они не меняют сути дела.

Девяткин поднялся на ноги, огляделся вокруг и вопросительно посмотрел на Усова.

Эксперт покачал головой.

– Изнасилования не было, – сказал он. – Судя по температуре тела, смерть наступила между часом и двумя часами ночи. Причина – закрытая черепно-мозговая травма, повлекшая отек мозга. С полуночи до пяти утра шел дождь. Слепки следов сделать не удалось. Грунт слишком вязкий, на таком отпечатки не держатся. Остальное прочитаешь в рапорте.

– Точно, шел дождь, – Девяткин задумался. – Чехол от зонтика в женской сумочке. А зонтика я не вижу. Это первое странное обстоятельство. Второе: что молодой привлекательной женщине делать в этом парке дождливой ночью?

– А сам чего скажешь?

– Что тут скажешь? – вздохнул Девяткин. – Дело ясное, что дело темное. Местная шпана постаралась. Но скорее всего, муж. Или любовник. Забил бабу до смерти от ревности или по пьяной лавочке. Затем вывез тело сюда. Место подходящее, ночью безлюдное. Инсценировал ограбление…

Ровно в полдень Радченко вышел из гостиницы и сел в белый шестидверный «Линкольн», подкативший к парадному подъезду. На заднем сиденье развалился секретарь Носкова Стас Гуляев. Сегодня он был одет не в темный костюм, а в шорты цвета хаки, тенниску на трех пуговицах в желто-розовую полоску и белые мокасины на босу ногу. Он тронул водителя за плечо и сказал, что они едут навестить дочку босса. Машина двинулась вперед, Стас открыл мини-бар и спросил, что пьет Радченко в полдень.

– Не хочу дышать на Аллу перегаром, – сказал Радченко. – И еще. Если я стану напиваться с утра пораньше, то плохо кончу. Для начала лишусь работы, затем от меня уйдет жена… И так далее.

– Зачем тебе жена? – Стас не боялся показаться циником. – Пусть уходит. А ты купи посудомоечную машину. Это проще и дешевле.

Он достал из бара запотевшую бутылку и открутил пробку. Запрокинув донышко кверху, хлебнул пива.

– Мне до лампочки, утро сейчас или вечер, – сказал он. – И неважно, чем от меня пахнет. Главное, что боссу сегодня я не понадоблюсь. Кстати, ты напрасно надел костюм. Мы не на похороны собрались.

– У меня в чемодане не нашлось шортов и тенниски. А жаль. Я неплохо бы смотрелся в таком наряде. Ну, с голыми ногами и портфелем в руках.

– Вижу, ты, старина, не обделен чувством юмора? Это хорошо. Кстати, когда я увидел тебя в первый раз, сразу решил, что ты не похож на юриста. Есть в тебе что-то такое… Человеческое. Прости, я, как и все американцы, недолюбливаю адвокатов. И в то же время не могу без них обойтись. Такой парадокс.

– Спасибо на добром слове, – улыбнулся Радченко.

– О тебе я знаю почти все. Как пишут в анкетах: из семьи служащих. Служил в батальоне специального назначения морской пехоты. Награжден медалью «За отвагу», имеешь кучу благодарностей командования. Отличник боевой подготовки, принимал участие в локальных конфликтах. После армии окончил юридический факультет Московского университета. В адвокатской конторе «Саморуков и компаньоны» на хорошем счету. Специализируешься на уголовных делах. Выиграл несколько громких процессов. Хороший семьянин, есть ребенок. Увлекаешься мотоциклами, имеешь десяток дорожных и спортивных байков. Имущественное положение… Ты на полпути между богатством и бедностью. Ближе к богатству. В политике придерживаешься либеральных принципов. Ну, в точку?

– Почти. А я о тебе почти ничего не знаю.

– Послушай, если интересно. Прибыл сюда из Москвы, когда мне исполнилось девять лет. Поэтому говорю по-английски сносно. Те дети, что попадают сюда чуть позже, в одиннадцать-двенадцать лет, не могут избавиться от акцента всю жизнь. После школы отбарабанил три года в бюро переводов и в других конторах. Потом жизнь свела меня с боссом. Выполняю его поручения. У меня дом с четырьмя спальнями на побережье, на Стейтен-Айленд. Там же гараж на четыре машины. Плюс бассейн и летняя веранда. И еще – хорошая кредитная история. У меня нет долгов и нет жены. Словом, я почти счастливый человек.

– Чего не хватает для полного счастья?

– Больших денег. И апартаментов на Манхэттене. Скажем, в районе Мэдисон-сквер-гарден. Или северной части Центрального парка. Цена моей мечты – от четырех до восьми миллионов баксов. Еще несколько лет работы со стариком – и мечта сбудется.

– Тогда пригласишь на новоселье.

– До больницы еще около часа езды, – Стас бросил пустую бутылку под ноги. – Это в Нью-Джерси. Ну, чтобы не терять времени, коротко обрисую ситуацию. Может, старик в разговоре чего упустил…

Стас скороговоркой выпалил, что с первого до последнего дня сопровождал Аллу и покойного ныне певца во время гастрольного тура. Таскал чемоданы, водил их по ресторанам, торчал на концертах. А потом присутствовал на опознании тела Карлова в судебном морге. Да, смерть его стала для Аллы настоящим ударом. На вкус Стаса, в этом певце не было ничего или почти ничего такого, что нравится женщинам. Высокого роста, худощавый, с вытянутым лицом. Раньше срока наметились лобные залысины. Лицо могло показаться скучным, неинтересным, если бы не живые серые глаза и ироническая улыбка. Он неплохо играл на гитаре и пел так, что уши слушателей не увядали, как осенняя листва. Хотя голос так себе. Карманный, для домашнего пользования.

– И еще он был молчаливым, – добавил Стас. – Как индийская гробница. Помню, как-то в гостинице я зашел к ним в номер потрепаться. С собой у меня была бутылка скотча. Алла спустилась в торговый центр, и мы с ним просидели вдвоем целый час. Так вот, пятьдесят семь минут говорил я. А все остальное время – он.

Стас высыпал в рот горсть орешков, помолчал и сказал, что Алла была привязана к этому субъекту; говоря прямо, она его любила. И была готова на любые безрассудства, лишь бы оставаться рядом с Карловым. Теперь сложно и бессмысленно разобраться в ее чувствах, потому что женские чувства – это некая субстанция, которая не поддается анализу. Факт, что после трагической гибели Карлова она терзалась чувством вины. Гастрольный тур по Америке – это ведь ее затея. И организовал всю эту байду ее отец. Если разобраться, вины Аллы, даже косвенной, тут нет. Но все же…

Русское консульство уладило все формальности, тело самолетом отправили в Москву. В это время Алла сидела в гостиничном номере и лила слезы. У нее не осталось душевных сил, чтобы сопровождать покойного певца. Она натурально завяла, как цветочек в пустыне. Потом впала в депрессию, пять дней ничего не ела, ни с кем не разговаривала, не выходила из номера. А жила она не в «Хилтоне» – во второразрядной гостинице в Бруклине. Все эти дни Алла пребывала в каком-то странном оцепенении, сутками сидела на койке, таращилась на противоположную стену, будто телевизор глядела. Отец дважды навещал ее.

На восьмой день старик забеспокоился всерьез и решил, что шутки кончились. Алла может напустить в ванну горячей воды, насыпать соли, помыться, а потом перерезать себе вены. Он серьезно занервничал. Понятно, под угрозой жизнь единственной дочери, позднего ребенка, на которого они с покойной женой всю жизнь молились.

После разговора с отцом Алла не стала возражать против госпитализации. Казалось, она боялась себя. Выслушала отца и сказала, что так, наверное, будет лучше. Правда, поставила одно условие: это должна быть обычная муниципальная больница, а не частная клиника для детей миллионеров, спятивших от развеселой жизни. И на этот раз она оказалась в своем репертуаре: не упустила случай подчеркнуть, что не выносит тепличных условий, что она сама себе хозяйка. И не нуждается в особом отношении врачей, которое можно купить за отцовские деньги.

Похоже, страхи Носкова были не напрасными. Когда приехала «Скорая» и Аллу вынесли из гостиницы на носилках, она выглядела неважно. Краше в гроб кладут. В больнице ее напичкали транквилизаторами, она проспала почти трое суток. Потом вроде как стала понемногу приходить в себя. Врач говорит, что Алла не страдает тяжелыми психическими заболеваниями, паранойей или шизофренией. Она не эпилептик, в крови не обнаружены наркотические вещества или галлюциногены вроде LSD. Любой человек с неустойчивой психикой может слететь с нарезки в результате тяжелой эмоциональной травмы и мнимого комплекса вины. Нужно правильно подобрать лекарства и запастись терпением.

Аллу держат в больнице две недели, босс хочет, чтобы дочь осталась там еще дней на десять. Но здесь не лечат здоровых людей, даже если это лечение оплачено вперед. Короче, скоро Аллу выпишут. Она собирается сразу же вылететь в Москву, ни в какую не желает задерживаться в Штатах ни на день. Тут старик ничего не может сделать. Или просто играет в деликатность. Он просит, чтобы еще пару недель рядом с дочерью были люди, которым он доверяет. Поддержали Аллу морально, позаботились о ней, если опять начнутся эти странные приступы. Еще старик думает, что в депрессию Аллу вгоняет затянувшийся бракоразводный процесс.

Девяткин встретился взглядом со своим первым помощником и другом старшим лейтенантом Сашей Лебедевым, прибывшим на место происшествия одним из первых.

– А что накопал мой лучший оперативник? – улыбнулся Девяткин.

Физиономия старлея оставалась кислой, он топтался в стороне и думал о том, что суточное дежурство закончилось полтора часа назад, в шесть утра. Но рабочий день наверняка затянется до обеда. И он не успеет на очень важную тренировку по классической борьбе. Лебедев выступал в супертяжелом весе. На ведомственных соревнованиях МВД он уже по два-три раза положил на лопатки всех сильных соперников. И теперь мечтал блеснуть на открытом чемпионате Москвы.

Он вразвалочку подошел к Девяткину и одернул полы куцего пиджачка, тесно обтягивающего широченную спину и плечи. Потрогал разбитый на прошлой тренировке глаз, под которым красовался плохо припудренный фиолетовый синяк.

– М-да, физиономия у тебя еще та, – сказал Девяткин. – Если бы я не знал, что ты оперативный сотрудник милиции, то арестовал бы тебя. Да, да… За твой бандитский вид. Ладно… Надо будет прочесать территорию вот от того здания до забора. Построишь милиционеров в цепочку. Начнете, когда увезут труп.

Лебедев молча поднес огромный кулак к груди Девяткина, разжал пальцы. На ладони лежала связка ключей и черный брелок с серыми кнопочками. Эта штука включала и отключала автомобильную сигнализацию.

– Ключи нашел возле дорожки в траве, – сказал Лебедев. – А машина вон там, за забором стоит. Я прошелся вдоль улицы, потыкал пальцем в брелок. И одна из машин, голубая «Ауди» последней модели, запищала.

– Кому принадлежит машина, выяснил?

– Номер пробивал по нашей базе данных, – Лебедев рассчитывал, что его сообщение произведет на начальника должное впечатление, и нарочно тянул с ответом. – Да, пробил. Такое дело получается…

– Говори, не тяни душу.

– Это Алла Носкова, жена известного бизнесмена Леонида Солода, – выпалил Лебедев. – Того самого богатея, который до сих пор значится в милицейской картотеке оперативного учета как преступный авторитет. Судимостей на нем нет, но крови, говорят, много.

Девяткин хмыкнул, переваривая неожиданное известие.

– Что ж, это из серии «богатые тоже плачут», – сухо ответил он. – Еще что-нибудь?

– Вот. Подобрал.

Лебедев вытащил из кармана записную книжку, раскрыл ее на середине. К одной из чистых страничек прилепился прямоугольный кусочек бумаги, еще влажный. Старлей нашел мокрую, скатанную в шарик бумажку в нескольких шагах от валявшихся на земле ключей. Поднял, развернул и положил в записную книжку, чтобы бумага разгладилась и просохла. Теперь на ее светло-желтой поверхности отчетливо проступили фиолетовые буквы и цифры.

Железнодорожный билет на пригородный поезд, следующий от Киевского вокзала до пятой зоны. То есть по билету можно доехать до любой из нескольких станций, удаленных от города на пятьдесят-шестьдесят километров. Куплен вчера в одиннадцать сорок вечера в автомате у Киевского вокзала. Девяткин подумал, что ключи от машины – просто подарок судьбы. Теперь личность убитой, можно сказать, установлена. Значит, половина расследования позади. А вот железнодорожный билет, скорее всего, к делу отношения не имеет. Бумажку принесло ветром, или кто-то из прохожих выронил из кармана…

– Дай-ка еще раз глянуть, – сказал он Лебедеву. – Так… Билет действителен сутки. Странно… Зачем покупать билет, не использовать его, а бросить в парке на другом конце города? Ты вот что, Саша, отправляйся на Петровку. Выясни, до каких станций пятой зоны можно доехать по этому билету.

– Еще что-нибудь? – Лебедев подумал, что на тренировку точно не попадет.

– Да. Свяжись с управлением внутренних дел Московской области. И линейным отделом железнодорожной милиции. Поинтересуйся, может, прошлой ночью на одной из станций пятой зоны что-нибудь случилось. Ты понимаешь, о чем я. Поножовщина, грабеж… И еще: может, были происшествия в вагонах ночных электричек. Оставь отчет у меня на столе и беги на тренировку.

– Когда вас ждать?

– Когда я закончу с дядей Васей диспут о футболе.

Девяткин потер ладони, давая понять Усову, что он готов продолжить спор.

Лимузин мчался по шоссе со скоростью восемьдесят миль в час. Чернокожий парень, сидевший за рулем, оглянувшись, сказал, что через четверть часа они приедут. Стас кивнул и поднял стекло, отделявшее салон машины от водителя.

– У меня такое ощущение, что в этом месяце ты заработаешь большие деньги, – сказал он. – Я не верю русским банкам. Послушай меня: купи большой сейф. Скоро он будет полон наличных.

– Хорошо бы.

– Как ты понимаешь, эта поездка в Москву не слишком радует, – продолжал Стас. – Но в моем положении не выбирают. Надеюсь, мой скорбный труд не пропадет, и я тоже получу хорошие премиальные. Иногда у старика бывают приступы щедрости. В эту минуту нужно оказаться рядом с ним.

– Тебя что-то смущает?

– Одна мелочь, – кивнул Стас. – Если с Аллой что случится… Если только что-то пойдет не так, каменное сердце Носкова будет разбито. И тогда обратно в Штаты мне лучше не возвращаться. Потому что здесь меня утопят в Гудзоне. Или сбросят с небоскреба. Это самые безболезненные, самые гуманные варианты моей кончины.

– Брось трепаться.

– Нет, послушай. Потому что и до тебя старик дотянется. Сделает твою жизнь очень тусклой. Если тебя не закатают в асфальт, то уж с хорошей работы выпрут в пять минут. И устроят так, что ты сможешь наняться только дворником. Или уборщиком. В какое-нибудь специальное заведение, где принимают на работу инвалидов. Вскоре, не выдержав нищеты и лишений, с ребенком на руках от тебя уйдет жена. И вот одной бессонной ночью придет шальная мысль… Да, да, мысль о самоубийстве. И засядет в голове, как гвоздь в заборе, – так, что уже не вытащишь…

– Не нагоняй тоску, – ответил Радченко. – Это просто работа, которую надо сделать. И еще: мне хочется помочь Алле.

Какое-то время Стас молча глядел на дорогу.

– Ладно, не будем о плохом, – наконец сказал он. – Какие у тебя планы? Алла останется в больнице еще дня четыре. Тебе нечем будет заняться все это время.

– Что-нибудь придумаю…

– У меня есть клубные карты в очень приличные заведения для мужчин. Это первый вариант. Есть билеты на «Призрак оперы» и «Джерси бойз». Это два. Есть и другие варианты, более интересные. Я все устрою и везде тебя проведу. Пока ты здесь, чувак, этот город греха и разврата принадлежит тебе. Разумеется, все расходы за счет старика.

– Ты меня в тупик поставил…

– Знаешь, чего я тут не нашел за все эти годы моей жизни? Только двух вещей. Варьете типа парижского «Мулен Руж». И еще ресторанчика венгерской кухни. Знаешь, с таким маленьким оркестром, где скрипач ходит между столиками. Ну, варьете и скрипач нам задаром не нужны. Я предложу кое-что поинтереснее. Ты черненьких девочек не пробовал?

– Нет. Пока.

– Так попробуй. Запишем это первым пунктом нашей программы. Принято?

– Нет, старина. С девочками не получится.

– Все-таки подумай, – пожал плечами Гуляев. – И я бы за компанию стряхнул пыль с ушей.

Машина остановилась в темной подземной галерее. Водитель оглянулся назад и постучал в стекло согнутыми пальцами, давая знак, что они уже на месте.