Глава пятая

Ближе к концу маршрута в автобусе осталось всего четыре пассажира, пара хмельных юношей и какой-то запозднившийся грибник, хмурый, в старом брезентовом плаще с плетеной кошелкой, прикрытой марлей. Дорога шла лесом, изредка, когда машина выезжала на открытое пространство, у самого горизонта светились огоньки какой-то деревни или поселка. И снова начинался лес, густой и темный. Отец Владимир вышел из провонявшего бензином салона вместе с грибником. Остановившись, осмотрелся вокруг, спросил своего попутчика, как добраться до садоводческого товарищества «Сосновая роща». Показывая направление, грибник молча махнул рукой куда-то в сторону, мол, дуй туда, не ошибешься. И, повернувшись, быстро зашагал по дороге вслед за ушедшим автобусом.

Действительно, за спиной Сальникова, если хорошо присмотреться, угадывалась узкая асфальтовая дорога, на развилке врыты столбики, на них укреплен жестяной щит, что-то вроде указателя. На ржавой поверхности можно разобрать буквы, выведенные масляной краской. Итак, до садоводческого товарищества добрых пять километров. «Сосновая роща» где-то там, за лесом. Впрочем, путешествие должно закончиться раньше. Погода разгулялась, гроза, бушевавшая здесь недавно, ушла к Москве, небо очистилось. Сальников шагал по неосвещенной дороге, стараясь не наступать в глубокие лужи, блестевшие в темноте, как нефтяные пятна. Но уже через пару минут промочил кожаные ботинки на тонкой подошве, не приспособленные для прогулок по проселочным дорогам.

Высоко над головой, светя сигнальными огнями, пролетел пассажирский лайнер, порыв ветра принес заливистый собачий лай. Кажется, хмурый лес, подступавший к дороге с обеих сторон, тихо дышал, как спящий человек. Увидев за спиной свет, отец Владимир вздрогнул от неожиданности, отошел к обочине, остановился. Не сбавляя хода, мимо проскочила, ослепив фарами, темная машина, еще несколько секунд, и она исчезла за поворотом. Потоптавшись на месте, Сальников двинулся дальше. Не прошел и ста метров, как снова увидел свет за спиной. Он встал, прикрыв глаза ладонью. Машина остановилась так близко, что боковое зеркальце едва не задело отца Владимира.

Человек в темной куртке и кепке, надвинутой на глаза, вылез с переднего сиденья. Быстро подошел к Сальникову, приказав, упереться ладонями крушу автомобиля, расставить ноги и не шевелиться. Унизительный обыск длился минуты три, показавшиеся вечностью. Мужчина встал сбоку, больно наступив ботинком на ногу отца Владимира. Убедившись, что за воротом плаща и пиджака нет специального кармана, в котором можно спрятать оружие или диктофон. Проворными руками расстегнул пуговицы, прошелся по карманам костюма, ощупал предплечья, похлопал по голеням и отступил.

– Садитесь в машину.

Распахнул перед Сальниковым заднюю дверцу, мужчина сел впереди. Стекла оказались затемненными. Человек, занявший водительское кресло, разговаривал, не поворачивая назад головы. Сзади Сальников не мог разглядеть даже затылка собеседника, потому что тот поднял высокий воротник куртки.

– До меня дошел слушок, будто вы общались с ментами. Или…

– Ни в милицию, ни в ФСБ я не обращался, – ответил Сальников, ожидавший подобного вопроса. – Это не в моих интересах.

– Допустим.

– Уверяю вас, вы похитили не того человека, – горячо заговорил отец Владимир. Он старался, чтобы голос звучал твердо, не дрожал от волнения, снова подкатившего к сердцу. – Мой племянник не банковский воротила, не нефтяной магнат. Он всего лишь служащий одной из частных компаний.

– Ладно, – мужчина повелительно махнул рукой. – Любимое занятие всех русских – прибедняться. Но оставьте лирику нищим.

– Около месяца назад у меня состоялся разговор с Максимом на эту тему, – Сальников продолжал говорить, прижав руки к груди. – На его счете в одном из московских банков что-то около тридцати пяти тысяч долларов. Но договор с банком составлен таким образом, что получить эти деньги, как сейчас говорят, обналичить, может только мой племянник. Лично он и никто другой. Даже в том случае, если он напишет доверенность на мое имя, адвокат ее заверит, денег мне не дадут. У Максима есть несколько пластиковых карточек. Но на них мизерные суммы, ну, две-три сотни долларов, не больше.

– Такими деньгами, мы не интересуемся. А как же с вашими накоплениями? Верой и правдой многие годы служить церкви. И остались на склоне лет без гроша в кармане?

– Я не хочу вводить вас в заблуждение. Я не настоятель большого храма, подворья или монастыря. Я – протоиерей домового храма святого апостола Иоанна Богослова. Этот храм открыт при православной классической гимназии. Открыт для учащихся, и, разумеется, прихожан. Поверьте, что церковь – не рынок, не доходное место. Я живу скромно. Но у меня есть небольшие накопления и я могу занять у друзей некоторую сумму.

– Сколько реально вы можете заплатить?

– Тысяч сто пятьдесят, возможно, двести тысяч долларов смогу достать.

– Вы имеете право обратиться за материальной поддержкой к Московскому Патриархату…

– Церковь не дает денег на подобные дела. Это вопрос принципиальный и обсуждать его, значит, попусту терять время.

Молчание длилось долго. По крыше машины стучали капли, слетавшие с веток деревьев. Сальников тер ладонью лоб, испытывая приступ мигрени. Он думал, что, возможно, удастся продать старинные драгоценности покойной матери, серьги с бриллиантами и диадему, выручив за них некоторую сумму. Сколько точно, скажет только ювелир. Еще тысяч двадцать-тридцать долларов он можно получить в качестве банковского кредита. Конечно, с банком возникнут трудности, но найдутся уважаемые люди, которые выступят поручителями при оформлении бумаг. Однако, как ни крутись, это не те деньги, на которые рассчитывают получить похитители.

Наконец, мужчина сказал:

– Вы ставите меня в трудное положение. В очень трудное положение, почти безвыходное. Когда вы сможете передать те двести тридцать тысяч?

– Собрать всю сумму можно через неделю. Однако мне нужно нечто, подтверждающее, что Максим и его жена живы. Я бы мог поговорить с ним по телефону и тогда…

– Слушайте, вы не ребенок. Разговор исключен. Телефоном можно пользоваться только в крайнем случае.

– И, тем не менее, мне нужно знать, что Максим жив. Иначе вы не увидите даже этих денег.

– Хорошо, – неожиданно согласился человек. – Вы получите подтверждение прямо сейчас.

Не оглядываясь назад, он бросил на сидение пластиковый пакет. Сальников вытащил из него две видео кассеты.

– На одной из пленок вы увидите Максима его жену живыми и здоровыми. Там проставлена дата и время записи. Другая кассета убедит вас в том, что мы серьезные люди. Вы узнаете, что произойдет с вашим родственником, если вы не выполните наших условий. Как только просмотрите записи, сломайте кассеты, размотайте пленку, порежьте ее ножницами. Затем прогуляйтесь по московским дворам и выбросите все, что осталось от кассет, в мусорный контейнер или утопите в реке.

– Чего вы хотите?

– Вы не можете выплатить даже четвертой части выкупа. Поэтому должны кое-что сделать для нас. Услуга за услугу.

– Что ж, я готов, – поспешил с ответом Сальников.

Слова сами сорвались с губ, и священник тут же пожалел, что, еще не выслушав предложения, согласился его принять. Но теперь поздно.

– Тогда слушайте. Вы уже получили в награду от церкви право ношения наперстного креста. На очереди другая награда. Как вы знаете, в конце сентября, за восстановление подворья свой церкви вы будете награждены Святейшим Патриархом правом ношения митры. В тех же числах в Синодальной резиденции Свято-Данилова монастыря пройдет встреча делегации Московского Патриархата и делегации Русской Зарубежной церкви, которую, если верить газетам, возглавит Первоиерарх Высокопреосвещеннейший митрополит Восточно-Американский и Нью-Йоркский. В программе всякие там разговоры-переговоры. Наконец, итоговая пресс-конференция. И большой наплыв иностранных и русских журналистов. Настоящий ажиотаж.

– Вы очень осведомленный человек, – заметил Сальников.

– Сведения из открытых источников, здесь нет государственной тайны. Будет множество важных гостей. Члены Священного Синода Русской Православной церкви, архиепископ Берлинский и Германский, председатель комиссии Русской Зарубежной Церкви по переговорам с Московским Патриархатом. Большие шишки, всех не перечесть. Кстати, на этот церковный слет и вас пригласили. Должно состояться ваше выступление на итоговой пресс-конференции. Или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – кивнул Сальников. – Намечаются разные мероприятия, ну, например, паломничество по святым местам, но кульминацией этой богадельни станет эта самая итоговая пресс-конференция. Верующие захотят узнать, чем закончились переговоры, каковы перспективы сближения Русской Зарубежной Церкви с Московским Патриархатом. Собственно, великих сенсаций никто не ждет. Наверняка все ограничится общими словами, заявлениями о большом значении визита делегаций Русской Зарубежной церкви и всякое такое. Короче, ля-ля три рубля. Мне лично все это не очень интересно.

– Но что вы хотите от меня?

– На пресс-конференции вы возьмете слово. И в присутствии всех собравшихся борзописцев и телевизионщиков сделаете важное заявление. Смысл его вот в чем: вы налагаете проклятье на русские войска, ведущие несправедливую и жестокую войну в Чечне. Войну, которой не видно конца. Нужные слова сами найдете, не мне вас учить. Все должно прозвучать убедительно, на высокой пафосной ноте.

– Я всю жизнь отдал служению православной церкви. Я не посмею…

– Еще как посмеете. И вас никто оттащит от микрофона, не вырубит звук и так далее. Вокруг слишком много журналистов. Да, это будет большой международный скандал, его невозможно будет тихо замять, спустить на тормозах. Ваше выступление будут обсасывать и тиражировать все средства массовой информации, особенно за границей. Русская церковь проклинает своих солдат, раскол в русской церкви и так далее. Кто во что горазд. Какая буря поднимется… Вас наверняка лишат сана и всех церковных наград. Иначе и быть не может. Тем лучше, скандал разгорится с новой силой. Так сказать, начнется вторая серия…

– Я не смогу…

– Но это не беда, – перебил мужчина. – Главное, вы спасете жизнь своего племянника и его жены. В противном случае с ними случится то, что вы увидите на второй видеопленке. Даже хуже. Страшная мучительная смерть. Очень долгая и кровавая. У Максима и его телки не останется ни одной целой кости. Он будет просить о смерти, как об избавлении. Но придется подождать. Ну, как вам мое предложение? Всего пять минут говорильни в обмен на две человеческие жизни?

Сальников долго молчал, покусывал губу.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Я сделаю это.

– Вы умный волевой человек. Свяжусь с вами дней через десять, – сказал мужчина. – Там в пакете вместе с кассетами мобильный телефон, оформленный на подставное лицо. Всегда держите его при себе, позвоню при случае. Если поспешите, вы успеете на последний автобус, который идет к станции. Кстати, мы должны как-то обращаться друг к другу. Можете называть меня Юрием.

Через минуту Сальников снова оказался один на пустой дороге. Машина с номером, забрызганном грязью, скрылась из вида. Он медленно зашагал обратно к остановке, помахивая пакетом с видеокассетами. Над макушками елей повис узкий серп луны.

В кинозале на тридцать мест выключили верхний свет. Техники выкатили стоявший на тумбе проекционный телевизор и ушли. Генерал Антипов и подполковник Беляев, устроившись на мягких креслах в первом ряду, готовясь к просмотру, как по команде расстегнули пиджаки.

– Видеозаписи сделаны на полупрофессиональную камеру, затем переписаны на бытовые кассеты, – пояснил Беляев. – При перезаписи у преступников возникли какие-то проблемы технического характера. В некоторых местах изображение прописалось плохо или вовсе не прописалось. Запись аналоговая, не цифровая. Поэтому различные спецэффекты, кровь и все такое, исключены. Эксперты подтвердили подлинность пленки. Теперь мы знаем, что Максим Сальников жив.

– Каким-то образом Сальников вошел в контакт с похитителями? – спросил Антипов. – С кем? Когда? Содержание разговора? Личность злоумышленника?

– Сотрудники службы наружного наблюдения потеряли отца Владимира в метро в час пик, когда он пересаживался на Кольцевую линию. Народу вокруг – из пушки не прошибешь. Поэтому мы знаем о контакте только со слов самого отца Владимира. Тем же вечером, он встретился с неизвестным человеком, назвавшим себя Юрием, в Подольском районе. Вернулся в гостиницу при Даниловом монастыре по ту сторону ночи. Утром я навестил его, попросил принести в номер видиомагнитофон, мы вместе просмотрели записи. Сальников рассказал о встрече с похитителем племянника. Подробности в моем рапорте.

– Понятно. Что от Колчина?

– Пока никаких результатов, – ответил Беляев. – Но мы не надеялись на быстрый успех. Еще в Москве Сальников говорил, что первую остановку хочет сделать в одной из гостинец города Владимира. Есть запись в регистрационной книге. Колчин передал, что Сальникова и Татьяну там хорошо запомнили. Они провели в городе двое суток. Максим много фотографировал, Татьяна сопровождала его. Обедали в одном из центральных ресторанов. Там Сальникова тоже запомнили: видный мужик с красивой подружкой. Рассчитавшись за постой, выехали из гостиницы. Но мы знаем пункт следующей остановки Сальникова – это Нижний Новгород. Сегодня спутники будут там.

– М-да, не густо, – генерал покачал головой. – А как там Решкин?

– Колчин сказал, что работе он не очень мешает. Наших путешественников сопровождают три опытных оперативника, едут следом за ними, выполняют все поручения, чтобы Колчин не тратил время на ерунду. И, само собой, обеспечивают силовое прикрытие. В Нижнем наши опера поселятся в разных гостиницах «Октябрьская» и «На Ильинке». В случае необходимости эти люди будут рядом с ним.

Антипов достал очки и протер стекла платком. Беляев поднялся, вставил кассету в видеомагнитофон. Взяв пульт, сел на прежнее место, нажал кнопку «пуск». На экране появилась серая рябь, пошли горизонтальные полосы, из динамиков донеслось змеиное шипение. Наконец в кадре появился Максим Сальников, он сидел на венском стуле с гнутой деревянной спинкой. Слегка подавшись вперед, положил запястья, скованные наручниками, на колени. В правом нижнем углу экрана можно разглядеть дату съемки и время, семь вечера, запись сделана пятнадцатого августа. На Сальникове черный свитер и неопределенного цвета мятые штаны.

Снимали в темном помещении, в подвале или погребе. Горела тусклая лампочка, подсветка, установленная на камере, оказалась слишком слабой. Видимо аккумулятор дохлый. Поэтому лицо казалось совсем желтым, будто Сальников только что выписался из инфекционной больницы, где врачи долго боролись за его жизнь. Под левым глазом расплылся овал синяка. На скуле ссадина, а нос распух, сделался сизым и повис, как у старого пьяницы.

– Мне очень жаль, что я втравил Татьяну, а теперь и тебя, дядя, в это сомнительное приключение, – Максим говорил медленно, с усилием подыскивая нужные слова. – Но, думаю, плохое рано или поздно кончается. Как говориться, и это пройдет.

По экрану пошли волнистые зигзаги, голос пропал.

– Эта часть записи оказалась утерянной, – пояснил Беляев. – Кусок вырезанной ленты – бракованный. Обратите внимание, как он говорит, едва языком шевелит. Зрачки глаз сужены, радужка блестит, усиленно потовыделение. Вялый и сонный. Максиму, видимо, колят лошадиные дозы транквилизаторов или наркоту.

Изображение снова появилось. Максим продолжал говорить. На заднем плане у кирпичной стены сидела женщина, одетая в голубое платье и серую кофту. Женщину можно было назвать миловидной, даже красивой, если бы не темно землистый цвет кожи и не синяк в пол-лица. Стальных браслетов на руках нет, но левая нога прикована длинной цепью к торчащему из стены кольцу. Женщина сидела не двигаясь, опустив взгляд.

– Я очень устал за последние дни, – Сальников поднял скованные руки и вытер испарину, выступившую на лбу. – Но, дядя, теперь, ты знаешь, как нас отсюда вытащить. Расплатись с этими людьми, собери деньги…

Изображение снова поплыло. Пару минут Антипов сидел, глядя в серый экран, нетерпеливо хлопая себя по колену. Беляев только вздыхал, мол, не все под силу нашим технарям. Но вот динамики зашипели, изображения по-прежнему не было, но появился голос Максима.

– Крепко обнимаю. И очень на тебя рассчитываю. Но, если больше не встретимся, прости за все. И не горюй.

– На том утерянном куске пленки что-то важное, – сказал Антипов.

– Все могло ограничиться просьбами и мольбами о спасении.

Беляев вставил в видеомагнитофон вторую кассету, экран телевизора засветился. Похоже, снимали все в том же подвале, где сейчас держат Сальникова с Татьяной, только на этот раз освещение ярче. Возле деревянного столба стоял голый по пояс мужчина со связанными за спиной руками и ртом, заклеенным полосками пластыря. На вид лет сорок с гаком, худой и жилистый, лицо и руки по локти дочерна загорелые, а грудь бледная, как простыня. Пегие, давно не знавшие мыла волосы, всклокочены, кажется, они встали дыбом от страха. Глазами, вылезшими из орбит, человек пялился в камеру, мотал головой из стороны в сторону и мычал.

В кадре появилась спина другого человека, одетого в черный кожаный жилет на голое тело, на уровне пояса завязки фартука, на голове то ли черный вязаный чулок, то ли шапочка по самую шею. Палач, не произнеся ни звука, наотмашь ударил пленника кулаком, с зажатым в нем вентилем от пожарного крана. Отошел в сторону и снова ударил, на этот раз снизу вверх, под нижнюю челюсть. Жертва замычала громче. Из щеки, рассеченной поперек, глубоко, до самых зубов, потекла кровь. Челюсть съехала на бок, деформировалась. По экрану пошли полосы.

– Человека медленно убивают перед объективом камеры, – сказал Беляев. – Снято для устрашения отца Владимира. Жертву выбрали случайно. Возможно, он какой-нибудь приезжий строитель, сезонный рабочий или просто бродяжка.

По экрану снова пошли полосы. Появилось изображение, но тусклое. Антипов наклонился вперед, стараясь разглядеть, что происходит в кадре. Палач хлестал свою жертву цепью поперек торса, оставляя на груди и животе кровавые отметины. К концу цепи прикрепили грузило, по виду килограммовую гирьку. Человек захлебывался слизью, сочащейся из носа, но не терял сознания. Палач намотал цепь на кисть руки, отвел плечо назад, и ударил, как молотом, кулаком в грудь. Кажется, этот чудовищный по силе удар должен выбить из тела душу. Голова пленника дернулась, он повис на ремнях. На объектив попала капелька крови. В следующую секунду беднягу окатили холодной водой из ведра. Он пришел в себя и замычал, как корова на бойне.

Кровь, смешанная с водой, стекали под решетку в бетонном полу. Палач не терял времени, вытащил из-за пояса отвертку и от пояса нанес жертве удар в живот. И снова полосы и рябь по экрану. Когда изображение появилось вновь, жертву было трудно узнать. Левый глаз вытек, тело превратились в месиво из мяса и кожи. Человек висел на ремнях, не подавая признаков жизни, палача в кадре не было. Развязка истории уже наступила. Мужчина скончался от большой кровопотери, когда с него спустили брюки и оскопили. Беляев нажал кнопку «стоп».

– Там дальше покажут женщину, – сказал он. – Ну, в сравнении с этим горемыкой ей досталась легкая смерть. Ей вскроют живот от ребер до лобка. А потом перережут горло. Будете смотреть?

Антипов хмурился и дымил сигаретой, стряхивая пепел в бумажный кулек.

– Ты что, думаешь, я таких видов не видел? Щадишь мои нервы?

– Никак нет. Толку от этого просмотра никакого. Рот жертвы забит тряпкой и заклеен. Палач не сказал ни слова во время казни, не издал ни звука. На голых руках нет татуировок, характерных родимых пятен или шрамов. Ни малейшей зацепки, которая бы помогла идентифицировать личность.