Колчин сунул под нос Донцову склянку с нашатырным спиртом, помог выбраться из машины, дойти до аптеки. С Донцова сняли плащ и, подстелив клеенку, уложили его на кожаный диван в кабинете Алеша. Эмма принесла тазик с теплой водой, промыла грязную рану и сделала укол противостолбнячной вакцины.

В половине первого ночи хозяин закончил стерилизовать хирургический инструмент. Раздетого до трусов Донцова отвели в смотровой кабинет, где аптекарь осматривал пациентов. В комнате не было окон, с пола до потолка стены облицованы голубым кафелем, в котором отражались лампы дневного света. Донцов сам забрался на секционный стол.

– Вижу, у вас не первое пулевое ранение, – Алеш потрогал кончиками пальцев розовый шрам на груди Донцова. – Вас уже пытались подстрелить.

– И еще попытаются, – сказал Донцов.

Алеш отошел в угол кабинета и долго возился у рукомойника, натирая руки мылом и спиртом. Эмма надела халат, она должна помогать мужу во время операции. Алеш натянул резиновые перчатки, вытащил из прозрачного шкафчика упаковку новокаина, распечатал ее.

– Что вы хотите сделать? – приподнял голову Донцов.

– Местную анестезию, – Алеш вытащил ампулу. – Я обколю рану новокаином. У вас нет аллергии на новокаин?

– Не трудитесь, – сказал Донцов. – Не надо обкалывать рану. На меня наркоз не действует. Ни новокаин, ни эфир, ни веселящий газ. У меня переветиновая блокада. Знаете, что это такое?

– Слышал, – кивнул Алеш. – Вы это серьезно?

– Разумеется, – Донцов жмурился от яркого света.

Алеш вернулся к шкафчику, положил упаковку с новокаином на место. Переветиновая блокада, надо же… Вот, оказывается, с кем он имеет дело. До сегодняшнего вечера аптекарь считал, что бывший любовник жены просто крупный жулик или аферист. Оказалось, он другого поля ягода. Алеш опытный врач, он выписывает целую кучу медицинских журналов и, разумеется, кое-что читал об этой штуке, о переветиновой блокаде. Но не до конца верил в реальность ее существования. В специализированных изданиях писали, что такой препарат был разработан русскими в секретных химических лабораториях чуть не сорок лет назад.

Переветиновую блокаду не делают, кому попало. Препарат используют разведывательные или диверсионные службы в своих целях. Достаточно один раз в жизни внутривенно ввести эту штуку человеку, и никакие психотропные препараты, не будут действовать по гроб жизни. Если шпиона во время допроса накачают транквилизаторами или введут ему в кровь «сыворотку искренности», эффект окажется нулевым.

Алкоголь будет действовать, но слабо. От выпитой поллитровки испытаешь кайф, как от маленькой рюмашки. При тяжелой полосной операции «заблокированному» человеку могут дать наркоз только русские военные медики, например, из ГРУ. Но химический состав наркоза, механизм его действия, тоже тщательно засекретили. Алеш склонился над раненым. Поверх очков с интересом заглянул в голубые глаза Донцова.

– Вам будет больно, – сказал Алеш. – Очень больно.

– Потерплю.

– Я знаю, кому делают переветиновую блокаду, – сказал Алеш. – И для чего ее делают. Но, ответьте, если вас станут допрашивать не с помощью психотропной дряни, а другими методами… При помощи клещей, ножовки и плетки из сыромятной кожи. Такую боль не способен выдержать даже человек, сделанный из железа.

– Я сделаю так, что скончаюсь ангельской смертью, – ответил Донцов. – От кровоизлияния в мозг. И допрашивать некого будет.

– Вопросов больше нет, – Алеш сердито глянул на Колчина, подпиравшего спиной дверной косяк. – А вы немедленно выйдите в коридор. Здесь операционная, а не паноптикум. Колчин безмолвно кивнул, повернулся и плотно закрыл за собой дверь. В коридоре не на что было сесть. Но Колчин и не смог бы сидеть. Чтобы чем-то занять себя, он принялся бродить от стены к стене.

Алеш обмотал бинтом свернутый вдвое короткий обрезок пластикового катетера. Велел Донцову открыть рот, сунул катетер между верхней и нижней челюстью.

– Теперь закройте рот, – сказал Алеш. – Иначе во время операции вы сломаете себе зубы или откусите язык. И не дергайте рукой. Пальцами держитесь за край стола.

Алеш обмакнул марлевый тампон в склянку со спиртом, наклонился над простреленной рукой, начал обрабатывать рану. Донцов вцепился пальцами в край стола, сжал зубами пластиковый катетер. Перед глазами расплылись черные круги, острая боль, словно разряд электротока проколола плечо, правую сторону груди, достала до бедра. Алеш взял скальпель и сделал первые глубокие надрезы, вдоль и поперек входного пулевого отверстия.

Кровь побежала по металлическим желобкам секционного стола. Эмма наклонилась над Донцовым, промокнула рану тампоном. Специальным инструментом, напоминающим большие щипцы, раздвинула кожу и мышечные волокна.

Не находивший себе места Колчин слонялся по коридорчику, словно зверь по тесной клетке. Он не услышал ни стонов, ни криков, ни голоса Донцова. Сначала были слышны какие-то странные шумы, будто в металлический тазик бросали железяки. Время о времени сюда доносились тихие неразборчивые команды Алеша, которые он отдавал помогавшей ему жене. Потом и эти звуки прекратились.

Операция закончилась через полчаса. Донцов с ввалившимися глазами, лицом цвета табачного пепла вышел из операционной на своих ногах. Правая рука, забинтованная по локоть, висела на перевязи. Следом появился Алеш, он уже стянул перчатки, белый халат и маску.

– Слушайте, я обещаю, что ваш секрет останется между нами, – сказал Алеш. – Возможно, я много знаю, но… Но вы пообещайте, что у меня не будет неприятностей.

– Разумеется, – кивнул Донцов. – Обещаю. Только нам придется злоупотребить вашим гостеприимством. Пожить у вас два-три дня.

– Живите, – сказал Алеш.

Донцов долгов вздыхал на кожаном диване в кабинете врача. Колчин устроился здесь же, на полу, и мгновенно заснул.

Не спалось только Алешу. Он лежал на широкой кровати в спальне, ворочался, таращился в черный потолок. Алеш прислушивался к дыханию молодой жены. Казалось, Эмма спала. Впрочем, все женщины притворяются убедительно. События сегодняшнего вечера взбудоражили аптекаря, подняли со дня души темную поганую муть. Медленно ползли светящиеся стрелки настенных часов. Алеш думал свои невеселые мысли, понимая, что еще долго не заснет.

– Ты спишь? – спросил он жену.

– Сплю, – ответила Эмма. – И ты спи.

Алеш помнил свою жену еще ребенком, бедной, плохо одетой девочкой с короткой стрижкой светлых волос. Семья Эммы, ее мать и отчим, жили на углу, через дорогу. Мать работала в прачечной, отчим нигде не работал. Он целыми днями торчал дома, пялился в экран телевизора и пропивал зарплату жены. С четырнадцати лет Эммы бросила школу, потому что надо было помогать матери в прачечной, а отчиму все время не хватало денег на спиртное.

Потом мать Эммы тяжело заболела, девочка приходила в его аптеку, покупала лекарства. Когда мать умерла, воспитанием падчерицы занялся отчим, который с удовольствием бы вытряхнул ее из дома. Но Эмма отдавала ему все деньги, что приносила из прачечной. Других средств к существованию этот паразит не имел. Все шло к тому, что отчим принудит Эму к сожительству, продаст в подпольный публичный дом или сотворит другую подлость. От этого грязного ублюдка ничего другого жать не приходится.

Когда Эмме исполнилось семнадцать лет, Алеш дал ей работу в аптеке, настояв на том, чтобы девочка ушла из дома отчима и сняла себе комнату. На первую свою зарплату, полученную от Алеша, Эмма купила пять кило апельсинов. Подумать только, девочка выросла в цивилизованной европейской стране, но никогда не пробовала апельсинов. Эмма работала в аптеке четыре года, она выбралась из беспросветной нищеты, стала покупать себе модные туфли и платья. Когда Алеш похоронил жену, он решил жениться на Эмме.

Девушка приняла предложение не раздумывая, она просто не могла отказаться, так много добра сделал для нее аптекарь. Алеш и Эмма обручились, до свадьбы оставалось рукой подать. Но тут на безоблачный горизонт набежала туча. Алеш стал замечать, что Эмма, едва заканчивается работа в аптеке, убегает неизвестно куда, придумывая все новые предлоги, чтобы улизнуть от своего немолодого жениха: встреча с подругой, поход в кино. «Хорошо, – говорил Алеш. – Сходи к подруге». В такие минуты он казался себе безнадежно старым, отставшим от жизни человеком. Душу стал точить червяк ревности.

Алеш одолжил у знакомого машину и стал дежурить у дома Эммы, наблюдая за ее подъездом и окнами из салона автомобиля. Несколько раз невеста возвращалась домой заполночь в компании хорошо одетого молодого мужчины. Они поднимались в квартиру и выключали свет. Алеш понял, что медлить дальше нельзя, пора действовать.

Во время четвертой встречи любовников, он, не дожидаясь, когда погаснет свет, поднялся на этаж. Открыл дверь в квартиру ключом, который выточил знакомый мастер. Это была тягостная сцена. Эмма плакала, человек, чье имя Алеш узнал только сегодня, как ни в чем ни бывало сидел в кресле, закинув ногу на ногу. Аптекарь сел на стул, закрыл лицо ладонями. Если он вдруг заплачет его слез никто не увидит, в эту минуту Алеш чувствовал себя самым несчастным человеком на земле. «Выбирай, – сказал он молодой невесте. – Или я… Или он. Кто-то из нас должен уйти».

Видимо, в ту минуту Эмма отчетливо поняла, что с этим русским у нее не нет будущего. Возможно, взяло верх чувство вины перед Алешем. Не встреться на пути девушки пожилой аптекарь, она умерла бы в сточной канаве, в обнимку с каким-нибудь бездомным пьяницей. Впрочем, в женской душе черт не разберется. Колчину пришлось встать и уйти. В дверях он оглянулся: «Не, беспокойтесь, больше я не причиню вам беспокойства. Простите». Тогда, год назад, Алеш решил, что мужчина, с которым завела интрижку его невеста, богатый русский бандит, пропивающий в Праге наворованные деньги. Сегодняшним вечером аптекарь уяснил для себя, что положение куда хуже и опасней. Люди, попросившие его помощи – русские шпионы.

Аптекарь встал перед выбором: связаться с полицией, контрразведкой или оставить все, как есть. Но скрыть от контрразведчиков сегодняшние события, значит, стать предателем своей страны, по существу, пособничать шпионам. Алеш добропорядочный гражданин, он честный человек и не может предать свою страну. Он не так воспитан, у него есть принципы.

В три часа ночи, извертевшись на кровати, Алеш понял, что не станет обращаться в компетентные органы. И не потому, что испугался мести русских. Он не хочет поставить под удар Эмму. Последняя в жизни любовь сильнее чувства долга и обязательств перед родиной. Алеш не захотел и дальше обдумывать запутанную ситуацию, он уже все решил и спокойно заснул.

Раним утром Колчин вышел из аптеки, проехал несколько остановок на трамвае до центра города, затем прошагал еще один квартал пешком. Дождь закончился, в просветах между тучами проглядывала небесная голубизна.

В кармане Колчина лежал мобильный телефон. Но он зашел в телефонную будку, вставил в щель автомата пластиковую карточку, купленную в газетном киоске, набрал номер. Это был номер посольской канцелярии, запасной канал связи, пользоваться которым Колчин мог только в экстренном, в самом крайнем случае. Но сейчас случай как раз такой.

Последние двое суток на телефоне дежурил свой человек, днем и ночью ожидая сообщений. Телефоны посольства прослушивали чешские контрразведчики, все разговоры писались на пленку.

– Здравствуйте, – сказал Колчин по-чешски. – Я бы хотел взять машину напрокат. Новую, не подержанную. Сроком на тринадцать-четырнадцать дней. Это можно сделать сегодня?

– Вы ошиблись номером, – ответил дежурный.

– Я звонил в агентство проката автомобилей.

– А попали в посольство.

– Простите.

Положив трубку, Колчин вышел из телефонной будки и завернул в закусочную. Он занял столик у витрины с видом на площадь и заказал порцию гуляша и кнедликов. Две кружки холодного пива «Пльзеньский Праздрой» к мясному блюду можно не заказывать, их и так принесут, автоматом. Здесь не принято заставлять клиентов подолгу ждать, если, конечно, вы не турист из России. Здесь вас не обманут, не обсчитают ни на крону. Правда, это золотое правило не распространятся все на тех же русских туристов.

Колчин ничем не напоминал русского. Поэтому официант обернулся за пять минут. Поставил на стол большую тарелку с гуляшом и кнедликами, сдобренными мясной подливкой и запотевшие кружки. Колчин сделал глоток, вытер с губ пену и подумал, что конец света наступит в тот самый день, когда в Праге станут торговать теплым пивом. Итак, он дозвонился до посольства и передал нужную информацию, то есть назначил встречу. Колчин будет ждать связника сегодня с тринадцати до четырнадцати часов перед новым зданием Национального театра. Расправившись с плотным завтраком, Колчин подозвал официанта, расплатился и дал чаевые, какие обычно дают щедрые западные туристы: пятнадцать процентов от стоимости заказа. Выйдя из закусочной, Колчин зашел в телефонную будку и набрал домашний номер Бареша. К телефону подошла какая-то женщина, видимо, супруга Елена. Как и следовало ожидать, дома хозяина не оказалось.

Колчин позвонил в контору «Аметиста». Ответил мужчина со знакомым голосом вокзального репродуктора: ни Милы Фабуш, ни начальника с утра нет на месте, когда они появятся, никто не знает.

– Попробуйте позвонить завтра.

– Попробую, – вздохнул Колчин.

Он набрал телефон любовницы Бареша Яны Стеглик. Но трубку никто не снял, были слышны лишь бесконечные длинные гудки. Колчин вышел из будки, завернул в винный магазин, купил литровую бутылку туземского рома, упаковку печенья, банку кофе и коробочку шоколадных конфет. Прошагав улицу до конца, вышел на площадь и поймал такси.

Юлиус Бареш с женой Еленой занимали трехкомнатную квартиру в двенадцатиэтажном панельном доме, построенном лет пятнадцать назад. Колчин вошел во второй подъезд, вытащил пистолет из-за брючного ремня и опустил его в карман плаща. В тесной кабине лифта, исцарапанной гвоздями и испещренной непотребными надписями, Колчин поднялся на последний этаж. Поставил прозрачный пакет с гостинцами на пол, нажал кнопку звонка, опустил правую ладонь в карман плаща.

Дверь открыли без спроса. С другой стороны порога стояла немолодая женщина, темные с густой проседью волосы, обрюзгшее лицо, поджатые серые губы. Длинный халат их розового искусственного бархата плотно обтягивал высокий живот и толстые покатые плечи. Кажется, хозяйка только пять минут назад поднялась с кровати и еще не проснулась.

Не выпуская руку из кармана плаща, Колчин поздоровался, представившись своим болгарским именем Христо Баянов. Женщина мрачно кивнула и оставила приветствие гостя без ответа. – Две недели назад я покупал машину у господина Бареша, – перешел к делу Колчин. – Это хорошая машина. Я доволен покупкой. Сам я приехал из Софии, продаю консервированные овощи…

Пани Бареш не дала Колчину договорить.

– Ну и что? Мне до этого какое дело?

Хозяйка смерила Колчина долгим оценивающим взглядом и, кажется, уже собиралась захлопнуть дверь перед носом названного гостя. Но Колчин опередил пани Елену. Он поднял пакет, повернул его так, чтобы хозяйке стала видна литровая бутылка туземского рома. Пани Бареш облизнулась. Что ж, если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то путь к сердцу женщины, именно этой женщины, проходит через бутылочное горлышко.

– Ваш муж оставил мне свою визитку. Сказал, что я могу зайти к нему домой в любое время. Сегодня его нет в конторе, вот я и решил…

На лице пани Бареш отразились душевные сомнения, борьба с неожиданным искушением. Колчин усилил натиск.

– Кроме того, я остался должен вашему супругу некоторую сумму.

Он вытащил и раскрыл бумажник, извлек из него купюру в сто долларов. Помахав зеленой бумажкой перед носом женщины, сунул банкноту обратно в бумажник.

– Заходите.

Бареш распахнула дверь, пропустила Колчина в прихожую.

Он скинул плащ, передал пакет в руки хозяйки. Пани Бареш провела Колчина в большую комнату, усадила к столу. Подхватила и унесла на кухню грязную посуду, остававшуюся здесь со вчерашнего вечера. Колчин оглядел комнату и решил, что квартире нужна основательная уборка. Сантиметровый слой пыли на экране телевизора и на стеклах серванта, вытертый истоптанный ковер усеян крошками, хоть кур пускай на откорм. Закончив наблюдения, Колчин пришел к выводу, что нынешнюю ночь Бареш дома не ночевал.

Вернувшись их кухни, хозяйка вытащила из пакета, поставила на стол коробку конфет, печенье и бутылку рома, достала из серванта две большие рюмки. Она села напротив Колчина, откупорила бутылку, наполнила рюмки и решила завести разговор на общие темы.

– Ну, как сейчас в Болгарии? – Бареш отхлебнула ром.

– Да так… Так себе.

Колчин пожал плечами. Вопрос был общим, да и хозяйка, кажется, не ждала ответа.

– А как вам нравится Прага?

– Слишком много музеев, исторических памятников и всего такого. Здесь я чувствую себя посетителем антикварной лавки.

– Деньги вы можете оставить мне, – Бареш вспомнила о главном. – Как никак, у нас с Юлиушем одна семья. И деньги, стало быть, общие. Выпьете со мной?

– Немного, – улыбнулся гость.

Бареш ополовинила свою рюмку и тяжело вздохнула, видимо, в собственное утверждение насчет общих денег она не верила. Колчин выложил на стол купюру, которая мгновенно исчезла в кармане женского халата. Бареш прикончила рюмку и тут же наполнила ее под ободок.

– А где сейчас ваш муж? – Колчин пригубил ром. – Простите, если я вторгаюсь в интимную сферу…

– Где же ему быть? – вопросом ответила Бареш и сделала глоток из рюмки. – У этой потаскухи, проклятой танцовщицы.

– Какой танцовщицы? – заинтересовался гость.

Перед тем как ответить, Бареш допила рюмку и положила в рот конфету.

– Год назад мой муж связался с некой Яной Стеглик, – сказала Бареш. – С потаскухой, которая выдает себя за танцовщицу. Одна действительно выступала в каком-то самодеятельном театре. Но даже оттуда ее выставили с треском. Таланта нет и ноги кривые. Я следила за мужем и видела эту особу несколько раз. Типичная драная кошка с острыми коготками. Стерва республиканского значения. Таких в жизни интересуют только три вещи: деньги, деньги и деньги. Она разбила мою жизнь.

– Мне очень жаль, – сказал Колчин.

Бареш всхлипнула, провела пальцем по увлажнившимся векам и приложилась к рюмке.

– В прежние времена в нашем доме был достаток. Теперь деньги в дом не попадают. Все достается Яне Стеглик, этой твари. Два дня назад Юлиус заявил, что уходит от меня. Он собрал свои вещи, увез чемоданы. Пока он паковал свои костюмы в спальне, я заглянула в карманы его плаща. Там лежали два билета на самолет до Мадрида. Подумайте только: с этой негодной подстилкой он собрался в Испанию. А меня за всю жизнь только один разу отвез на курорт. Господи, до чего я дожила.

Колчин подлил рома в рюмку хозяйки. Бареш сделала большой глоток.

– На какое число билеты?

– На завтрашний вечер. Но я-то знаю, что он вернется. Скоро вернется. Когда эта молодая особа обворует его до нитки. До последней кроны. Придет ко мне, упадет на колени… И, наконец, успокоится.

– Да, содержать женщину с аппетитами в наше время слишком накладно, – кивнул Колчин. – Особенно на доходы от продажи подержанных автомобилей.

– Это не женщина, а подколодная змея, шлюха, – Бареш высморкалась в несвежий скомканный платок. – Я виду, что у вас доброе сердце. Поэтому скажу вам по секрету, как только Юлиус встретил эту стерву, он завел себе новых друзей. Связался с какими-то темными личностями. Кажется, с русскими.

– Вот как, с русскими? Почему вы так думаете?

– Я несколько раз подходила к телефону, когда спрашивали Юлиуша. Звонили какие-то мужчины. Незнакомые. Говорили с русским акцентом. Обычно, переговорив по телефону с кем-то из своих новых друзей, муж удирал из дома. Придумывал предлог: меня ждет клиент, подвернулась возможность дешево купить хорошую машину… Врать он научился куда лучше, чем торговать автомобилями.

– Звонила разные люди?

– Наверное, я говорю лишнее, – спохватилась Бареш, но, видимо она уже не могла остановиться до тех пор, пока до конца не изольет душу. – Впрочем, тут нет никакой тайны. Звонили разные люди. А, может, они просто меняли голоса, когда я брала трубку.

Колчин ушел из гостеприимного дома минут через сорок, когда Елена Бареш окончательно осовела и начала клевать носом. Он захлопнул дверь, спустился вниз. Поймав такси, отправился в центр Праги.

Новое здание Национального театра, построенное в авангардном стиле, напоминает огромный плоский аквариум со скошенным верхом и мутными, давно не мытыми стеклами, за которыми не разглядеть цветных рыбок. Колчин побродил по театральной площади, почти пустой в этот неурочный час. Подойдя к витрине, стал разглядывать выставленные за стеклом афиши. Здесь отдавали предпочтение классике, вечером на старой сцене давали балет «Золушка». На новой сцене показывали современную вариацию легенды о Фаусте под озорным названием «Ублюдок».

Колчин прочитал рукописное объявление на дверях в кассовый зал. Оказывается, билеты на «Ублюдка» были распроданы еще за неделю, на «Золушку» в продаже остались самые дорогие места, по пятьдесят баксов. Невыразительный мужчина в серой куртке и клетчатой кепке подошел сзади, тронул Колчина за рукав. – Сегодня очень интересная постановка, – сказал он. – Не правда ли?

Колчин посмотрел на мужчину. Внешность невыразительная, из особых примет – только щеточка седых усов над верхней губой. Нет, этого человека раньше встречать не доводилось.

– Классику предпочитаю смотреть в Государственном театре, – сказал Колчин. – Кстати, там билеты дешевле.

– Когда речь об искусстве, цена не имеет значения.

Колчин протянул собеседнику руку.

– Здравствуйте, – сказал мужчина по-русски и тут же, словно спохватившись, перешел на чешский. – Называйте меня Войтехом. Я не связник, я приехал, чтобы курировать операцию на завершающей стадии. Помочь вам, если потребуется помощь. Пройдемся.

Спутники прошагали театральную площадь, прошли триста метров вверх по улице, свернули направо, переулком вышли на другую улицу, снова повернули. Видимо, Войтех хорошо знал центральную часть города. Путешествие завершилось в недорогой пивнушке с величественным названием «У золотого моста», занимавшей подвал ветхого дома. Сам Колчин никогда бы не рискнул провести встречу с агентом в пивной, но музыку заказывает не он. Если Войтех привел его именно сюда, значит, он уверен, что помещение «стерильно». Здесь нет «жучков» и других насекомых, а человек, обслуживающий столик, свой парень.

Интерьер пивной чем-то напоминал мрачное подземелье замка «Водичков». Здесь было сыро и неуютно. Свет проникал в подвал сквозь узкие зарешеченные окошки. Под сводчатыми потолками стояли небольшие бочки, на которых полагалось сидеть посетителям, словно на стульях. На большие бочки ставили кружки пива и закуску.

Посетителей было немного. В последний погожий денек люди предпочитали пройтись по улице, а не торчать в мрачном подвале в обнимку с пивной бочкой. Войтех выбрал удобное место за колонной в самом конце длинного зала, заказал пива и две мясные закуски. Колчин молча курил. Дождался, когда вернется официант, и уже хотел начать рассказ, но Войтех опередил Колчина своим вопросом.

– Почему пришли вы, а не Донцов?

– Он ранен, – сказал Колчин. – Легко ранен, в предплечье. Но мы долго добирались до врача. Донцов потерял много крови. Но сейчас он в порядке, приходит в себя.

– К какому врачу вы обратились? – нахмурился Войтех.

– Ну, разумеется, не к посольскому врачу, – улыбнулся Колчин. – По своему опыту знаю, что в наших посольствах очень плохие врачи. Сынки, дочки больших родителей. На эти должности попадают люди по блату, не по профессиональным качествам.

– Вы не ответили на вопрос.

– Врач свой человек, без пяти минут мой агент, – соврал Колчин, потому что сказать правду, значить, поставить Алеша под удар. – Я провожу с ним вербовочные мероприятия. У врача своя аптека в Новом городе. Донцов сейчас там. Это совершенно безопасное место.

– Допустим, – кивнул Войтех. – Что произошло в замке?

Колчин, понизив голос, пересказал все, что произошло вчера, и подвел неутешительный итог: – Пачек и Буфо убиты. Нам с Донцовым просто повезло. Это была ловушка, западня, в которую мы попались, словно дети. Они с самого начала знали, что мы русские. Продавцы ждали не американцев, не немцев, а нас. – Не американцев? – переспросил Войтех.

– Вот именно, они ждали нас, – повторил Колчин. – Я не могу понять причины провала, это сделают аналитики в Москве. Мы выполнили все предписания, но все кончилось плохо. Наши противники ушли. Однако мы выяснили важную штуку. Пан Петер или как там его, он – русский.

– Вы не ошибаетесь? – спросил Войтех. – Ну, в том, что Петер – русский.

– Я не ошибаюсь даже в мелочах, – ответил Колчин. – Точнее, стараюсь никогда не ошибаться. Если передо мной поставить ряд из десятка прикинутых по фирме мужиков, я определю того единственного из них, который русский. И сделаю это поздним вечером, при плохой видимости, с большого расстояния. И даже, если эти люди повернутся ко мне спиной. Вот так. А с паном Петером я беседовал долго, стоял он него в двух шагах. Я тянул время, чтобы подтвердить свою догадку. Петер косит под чеха, но он такой же чех, как я полинезиец.

– А что думает по этому поводу Донцов?

– Он того же мнения.

– М-да, это меняет все дело, – Войтех потер ладонью подбородок. – В корне меняет.

– Я прошу сообщить в центр, что Донцов и я готовы продолжить операцию, – сказал Колчин. – Мы доведем ее до конца.

Войтех усмехнулся и покачал головой.

– Я думаю, что все фигуранты этого дела уже выехали из страны, – сказал он. – И где их искать – большой вопрос. Возможно, Западной Европе. Или по другую сторону Атлантики.

– А я уверен в обратном. Они в Праге.

Он рассказал о сегодняшней встрече с женой Бареша, коротко изложил всю информацию, которую удалось вытянуть.

– У вас есть план? – спросил Войтех.

Колчин кивнул. Четкого плана у него, разумеется, не было. Какие к черту планы, когда ты стоишь на руинах, оглядываешь царящее вокруг запустение и хаос, видишь только кровь и свежие трупы. Но сказать правду – это означает немедленный отзыв в Москву, долгое, возможно, окончательное отстранение от оперативной работы. Придется долго объясняться, отписываться, проходить бесконечные проверки «на вшивость». Те люди, которые приедут на смену Колчину, не будут иметь и мизерного шанса докопаться до истины и закончить все так, как надо закончить.

– План есть, – сказал Колчин. – Я думаю уже сегодня выйти на Бареша через его секретаршу Милу Фабуш или через его любовницу Яну Стеглик. В крайнем случае перехвачу его завтра в аэропорту, но это плохой вариант. Слишком много вокруг людей, события могут выйти из-под контроля. Если все пойдет, как надо, через Бареша я выйду и на Петера, будь он проклят. Сообщите в центр, что мы с Донцовым сделаем это. Во что бы то ни стало.

– Сообщу, – пообещал Войтех. – Но, уверен, что ответ будет отрицательным. Операция «Холодный фронт» провалилась. Два агента убиты. Донцов ранен. Ваша жизнь висит на тонком волоске. Мы не можем обеспечить надежного силового прикрытия. В этих условиях шансы на успех ничтожны. Ждите меня завтра с семи до восьми вечера на том же месте, у театральной кассы. Думаю, что к этому времени ответ придет. В посольство больше не звоните. Обращайтесь напрямую ко мне.

Войтех назвал номер своего мобильного телефона, протянул Колчину руку.

– Теперь уходите. До завтра.

– Но помощь мне нужна именно сейчас. Пока центр на дал отрицательного ответа.

– Чем я могу помочь?

Колчин на минуту задумался. Наивно рассчитывать на то, что Бареш явился на квартиру своей любовницы, залез под ее длинную юбку и, дрожа от страха, считает минуты до мадридского рейса. Скорее всего, они с Яной Стеглик съедут с ее квартиры и переберутся в какое-то безопасное место, где их трудно найти. Скажем, в гостиницу или частный пансион.

– Это только предположение… Я думаю Бареш остановился в гостинице, в пансионе или на частной квартире. Ему деваться некуда. Мне нужно знать: где именно он залег на дно. Наведите справки. Можно это устроить?

– Можно, – кивнул Войтех. – Я позвоню по вашему мобильному телефону через два-три часа.