Маргарита Алексеевна сутки провела в столичной квартире, условилась о встрече со знакомым маклером. Собрав все свободные деньги, на следующий день электричкой отправилась в Павловский Посад.

Стояли теплые зимние дни, будто до срока вернулась весна. Шуршала капель, ручьи пробивали дорогу под высокими сугробами. Маргарита Алексеевна, попетляв по старым улочкам, застроенным одноэтажными деревянными домами, перебралась через мост над узкой речушкой, долго шла вдоль забора текстильной фабрики.

Два раза спросила дорогу, пока, наконец, не оказалась на дальней городской окраине, перед низким штакетником покосившегося на сторону забора. Ни звонка, на таблички «злая собака» на калитке.

В глубине двора, за корявыми яблонями, вперед верандой стоял неказистый, облупившийся от краски дом. Уверено распахнув калитку, Маргарита Алексеевна прошла на двор, поднялась на низкое крыльцо, постучала кулаком в дверь, обитую войлоком.

Хозяйкой оказалась женщина средних лет с худым землистым лицом, одетая в самовязаную кофту и черное платье. «Вы Раиса Николаевна Фомина?» – спросила Маргарита Алексеевна. Женщина кивнула, на её лице не отразилось ни удивления, ни интереса. Климова сказала, что она приехала по делу, с поручением от Урманцева: «Нельзя ли переговорить в помещении?» Хозяйка провела её в тепло натопленную комнату, усадила за стол и даже предложила чаю.

Климова отказалась, перешла к делу, коротко обрисовав суть проблемы. Урманцев якобы поручил ей открыть в сберкассе счет на имя своего сына и положить на этот счет некоторую сумму. Деньги большие, поэтому потребуется составить договор и подписать бумаги. Раиса, как мать Виталика, не сможет потратить деньги с книжки, но получит возможность раз в год снимать проценты с общей суммы вклада и распоряжаться этими процентами по своему усмотрению.

Фомина слушала рассеяно, невнимательно кивала головой невпопад, будто разговор шел вовсе не о деньгах, а черт знает о чем. «А вы Урманцеву любовница или как?» – вдруг спросила Фомина.

Климова оторопела от неожиданного вопроса. «Что вы, – она покачала головой. – Я лишь выполняю его поручение». «Понятно, – кивнула Фомина, что-то решив для себя. – Впрочем, любовница или нет… Мне это без разницы. Он сказал, что больше сюда никогда не вернется». Было видно, что Фомина не поверила ни единому слову нежданной гостьи, возражать или спорить в этой ситуации – бесполезное занятие. «А ваш сын дома?» – спросил Маргарита Алексеевна. «Дома», – кивнула женщина. «Можно на него посмотреть?»

Раиса Николаевна поднялась, прошла по темному коридору, толкнула дальнюю дверь. Климова заглянула в комнату, переступила порог. Возле письменного стола, согнувшись в пояснице, стоял белобрысый коротко стриженый мальчик, худенький, лицом похожий на мать. Он закрепил в держателе кусок фанеры и водил лобзиком по рисунку, выпиливая то ли подставку под чайник, то ли ракетку для настольного тенниса. Опилки сыпались на расстеленную на полу газету.

Виталик поднял на незнакомую женщину голубые водянистые глаза, лишенные человеческого любопытства: «Здравствуйте». Климова подошла к столу, погладила мальчика по голове: «Здравствуй. Ты выпиливай, мы не будем тебе мешать».

Через минуту женщины вернулись в большую комнату, снова сели за стол. «Всю неделю я работаю на фабрике, – сказала Фомина. – А на выходные забираю его из интерната. Парень ходит в интернат для… Ну, там учатся дети, которые, как бы это сказать, отстают в умственном развитии. Он не дефективный. Просто некоторые предметы в обычной школе не усваивает. Ему нужно несколько раз повторить одно и то же. Учителей раздражает, что простые вещи до него медленно доходят. И мальчишки Виталика обижают. А сколько там? Сколько этих денег?»

«Тридцать тысяч долларов», – просто ответила Климова.

«Рублей?» – не поверила своим ушам Фомина. «Долларов, не рублей», – вздохнула Климова.

«Он убил кого-то за эти деньги?» – спросили Раиса Николаевна. «Нет, это деньги за доброе дело. Это честные деньги», – ответила Климова. Фомина недоверчиво покачала головой. «Странно. Такие деньжищи и за доброе дело. Добрые дела недорого стоят. И Урманцев никогда не делал добрых дел. И честных денег никогда не имел. От него одни неприятности. Он даже ребенка не смог сделать нормального».

Неожиданно Фомина всхлипнула, достала из кармана кофты носовой платок и спрятала в него покрасневший нос.

Дела закруглили под вечер. Когда вернулись в дом, Фомина написала расписку, что деньги получены и лежат на сберкнижке. Виталик, закрывшись в своей комнате, мучительно долго сочинял письмо отцу. Но письмо получилось совсем коротким и состояло всего из нескольких фраз. Мальчик поблагодарил отца за деньги и написал, что ждет его возвращения, вот и все.

Быстро стемнело. Фомина уговаривала Маргариту остаться ночевать, когда та отказалась, пошла на станцию провожать.

Мертвенным млечным светом горели фонари, две чужих женщины долго стояли на перроне, ожидая электричку. Говорить было не о чем, но Фомина, несмотря на просьбы Маргариты, почему-то не уходила.

Стояла, уткнувшись носом в платок, и всхлипывала. Наконец, поезд подошел, двери распахнулись. Уже в тамбуре Маргарита Алексеевна оглянулась. «Не знаю, откуда у него эти деньги. Но это был лучший его поступок за всю жизнь», – крикнула Фомина очень громко, боясь, что Маргарита не услышит её голоса.

Двери захлопнулись. Поезд медленно тронулся с места.

«Это самое лучшее, что он сделал в жизни», – снова крикнула Фомина. Женщина в черной искусственной шубе быстро шла за вагоном и махала платком. На её щеках блестели слезы.

На следующее утро позвонил Егор Островский и попросил Маргариту Алексеевну приехать к нему на работу после обеда.

Новый офис Островского разместился в старинном особняке в одном из тихих переулков рядом с центром. Егор Львович встретил Климову в приемной, проводил в свой кабинет, усадил за столик для посетителей, распорядился принести чая и печенья. Климова, как учил муж, вжившись в роль бедной просительницы, заглянула в пустые темные глаза Островского и про себя решила, что совесть этого человека уместится в спичечной коробке. Да и коробка, пожалуй, просторной окажется.

«Я слышал, что вы на днях вернулись из колонии, от Димы, – начал разговор Островский. – Как дела у нашего золотого мальчика?» Климова выдавила из себя пару слезинок и сказала ту полу правду, что велел сказать Дима: «Он в ужасном состоянии. Морально сломлен, просто раздавлен. Окончательно потерял надежду на свободу, на другую жизнь. Вы даже не представляете, в каких ужасных условиях содержат Диму. Это настоящая каторга. Ад на земле».

«Да, да, ему трудно, – рассеяно кивнул головой Островский. – Понимаю. А чем он живет? О чем думает? Скажем, шальные мысли его не посещают? Ну, мысли о побеге, например?» Климова, закрыв глаза, покачала головой: «Я же говорю, Дима морально сломлен, в этих условиях не способен сопротивляться обстоятельствам. Впрочем, оттуда не убежишь. Технически это неосуществимо. Строжайший режим, а вокруг на сотни верст гиблые для человека места».

Островский поспешно провел ладонью по лицу, стирая с губ непрошеную неуместную в этих обстоятельствах улыбку.

«Еще в тюрьме Дима обратился к богу, – продолжала Климова. – Он читает Библию. Всевышний помогает сносить земные страдания». Островский с трудом сохранял серьезное выражение лица. Хотелось рассмеяться заливисто, в голос, но он позволил себе лишь улыбку. «Ясно, он нашел духовную опору. Нашел, так сказать, свою дорогу к богу, – сдерживая смех, кивнул Островский. – Похвально. Очень похвально». «Когда нет иных утешений, приходится вспоминать о боге», – всхлипнула Климова.

«Между нами, все неудачники, все проигравшие находят утешение в вере, – ляпнул Островский, но тут же пожалел о своих словах, дал задний ход. – То есть, я не хочу сказать, что Дима неудачник. Просто он никогда не был богомольным человеком». Климова сделал вид, что не заметила последнего замечания.

«Часто думаю: чем я могу помочь Диме? Ему нужен адвокат?» – продолжил Островский. «Зачем? О пересмотре дела не может и речи идти, – сжала губы Маргарита Алексеевна. – Нужны деньги. Сунуть взятку тамошнему начальству, чтобы Диму перевели на хорошую работу. Библиотекарем или санитаром. Да и у меня, честно говоря…» «Что денег совсем нет?» – участливо спросил Островский, рассчитывая отделаться мелочным подаянием. «Ну, денег хватит, чтобы оплатить пару счетов из химчистки, – через силу улыбнулась Климова. – Хотела просить помощи у вас».

Когда разговор коснулся денег, Островский искренне загрустил. «Сейчас не лучшие времена, – он завертелся на стуле. – Можно сказать, отвратительные времена. Никакого бизнеса. Но я готов выделить некоторую сумму. Мы же лучшие друзья. И компаньоны, правда, бывшие. О какой сумме идет речь?» «Двадцать тысяч долларов для человека, занятого нефтяным бизнесом, это не очень много?» – спросила Климова.

Островский чуть не застонал, но, поразмыслив минутку, решил, что собственное спокойствие стоит куда дороже. «Нет, конечно, нет, – сказал он. – В смысле, это очень много. Но для лучшего друга я готов на все. Деньги вам привезут завтра. В первой половине дня. Только учтите: это мой последний взнос». «Спасибо. У вас золотое сердце», – сказала Климова.

Островский скромно опустил глаза, мысленно согласившись с этим утверждением. Когда Маргарита Алексеевна, решив, что разговор закончен, собралась уходить, поднялась из-за стола, Островский снова заговорил. «Прости за бестактный вопрос, но мы старые друзья, – сказал он. – Думаю, что я имею право это знать». «Что именно знать?» – Климова снова села на стул.

«Скажи честно, ты смогла простить Диму за то, что он променял тебя на дешевую потаскушку из кабака? – Островский опустил глаза. – Смогла простить ему то убийство? Разумеется, разговор между нами».

Маргарита Алексеевна пожала плечами: «Да, я все простила. Я старюсь забыть этот ужас. Хотя мне трудно». Позднее Маргарита Алексеевна пожалела о последних словах. Душевный разговор – это лишнее.

На следующее утро деньги от Островского привез его порученец. Две недели спустя Маргарита Алексеевна продала квартиру и всю обстановку через знакомого маклера, выручив вполне приемлемую сумму. Две машины мужа, почти новые «Мерседес» и японский внедорожник, принял на комиссию один из автосалонов.

Закончив с денежными и квартирными делами, Климова уволилась с работы, взяла авиабилеты на Сыктывкар.

Маргарита Алексеевна застегнула замок чемодана, повернула ключ в замочке. Она сняла чемодан с кровати, перенесла его в угол комнаты, сверху поставила дорожную сумку. Быстро прошло время, вот и опять наступил поздний вечер.

Она села за стол к окну, открыла бутылку минеральной воды и выпила стакан. Утолив жажду, стала с тоской разглядывать надоевший скучный пейзаж: сараи, черное поле до самого горизонта, серые снежные наросты на земле. Во всем мире уже лето, а здесь все та же зима. И, кажется, она никогда не кончится, потому что время остановилось.

Климова увидела, как мелькнул под окном ватник Сергея Сергеевича и встрепенулась. Черт, как она могла забыть. С минуты на минуту он наверняка хитростью или силой попытается проникнуть в комнату квартирантки. Климова подошла к двери, повернула ключ в замке, бельевой веревкой прикрутила дверную ручку к вбитым в стену гвоздям. Снова вернулась на прежнее место.

При одном лишь воспоминании о Сергее Сергеевиче её начинала колотить нервная дрожь. А душу, словно дно птичьей клетки, покрывал слой нечистот. Климова привстала, задернула короткие тюлевые шторки. Тишина, гулкая и тревожная. Хозяйка давно легла, в сенях не скрипнет половица, не зазвучат шаги.

В этой тишине под шкафом громко щелкнула мышеловка, тонко пискнула мышь. Климова вздрогнула от этих звуков. В это же секунду кто-то с другой стороны двери сильно дернул за ручку.

Господи, опять начинается.

Сергей Сергеевич на этот раз действовал по-другому. Присев у двери, он просунул в скважину кусок стальной гнутой проволоки, покопался в замке. Ключ квартирантки упал на пол. Хозяин вставил в замок свой ключ, повернул на два оборота.

Вот так– то, теперь Маргарита через дверь не выбежит. Сергей Сергеевич никуда не торопился. Сегодня он позабавится в свое удовольствие без всякой спешки. Он потоптался в сенях, нырнул за поленицу дров, вытащил спрятанную за досками початую бутылку покупной водки, вытащил из горлышка бумажную затычку. Запрокинув голову кверху, сделал парочку добрых глотков, пустив в бутылку пузыри.

Вытер губы рукавом телогрейки, посмотрел водку на свет, много ли осталось. Еще прилично. Остальное он допьет, когда поимеет эту строптивую сучку, квартирантку.

О том, что старуха жена, как в прошлый раз, застанет его перед дверью Маргариты, Сергеич не беспокоился. За вечерним чаем он плеснул в чашку супружницы ампулу снотворного, что выменял на ведерко угля ещё днем. Валентина Николаевна, едва допив чай, повалилась на кровать и захрапела. Теперь будет дрыхнуть до позднего утра, а когда встанет, обязательно пожалуется на недомогание и головную боль, потому что от этого снотворного падает давление.

Супружеские отношения с Валентиной давно тяготили Сергея Сергеевича, старуха стала обузой для него. И это понятно. Он полноценный кровяной мужик, силы на троих хватит, и ещё не скоро забудет о своих физиологических потребностях. А жена старая развалина, располневшая, потерявшая форму кляча, давно махнувшая на себя рукой. И надо бы помочь пожилой женщине прибраться, предстать перед божьим судом.

Но риск слишком велик. Если назначат вскрытие и установят, что смерть насильственная, Сергеичу несдобровать.

Припомнят прошлое, и вообще подозрение в убийстве падет на него первого. С другой стороны, вскрытие старухам даже в Москве не назначают. А тут, в этом медвежьем углу, в этой дыре, никто не почешется, руки не станут пачкать. В голову такая глупость никому не придет, делать вскрытие. Ну, преставилась старуха и хрен с ней. Пожила свое.

Тут главное, дров не наломать. Важно, чтобы не было очевидных следов насильственной смерти: побоев, ножевых ран, переломов костей. Нужно все по уму сделать, аккуратно, чтобы старушечье тело в морге имело кондиционный товарный вид. Чтобы, так сказать, соответствовало. Можно, скажем, подушкой её удавить. Бросить подушку Валентине на голову и самому сверху навалиться…

Или у знакомого кладовщика из аптеки, того самого, что сегодня дал ампулу снотворного, взять отравы. Крысиного яда, например. Или ещё какого-нибудь дерьма, чтобы наверняка, чтобы без осечки.

Впрочем, тут возможны варианты. Можно и в суп подмешать. Сергей Сергеевич много раз торопил себя: надо действовать, надо набраться смелости, ведь жизнь проходит стороной, а он, как и год и два года назад, днями упирается, пыхтит, глотает угольную пыль в подвале котельной, а ночью делит супружеское ложе с негодной к строевой службе старухой. Тьфу, дерьмо какое.

Сергеич вспомнил упругую грудь и твердые спортивные ляжки молодой квартирантки, даже облизнулся.

Вот такая баба ему в самый раз, как говориться, впору. Оставалась бы тут, пожила. Сергеич себе вроде как медовый месяц устроит с молодухой. А там, глядишь, она и привыкнет. Но опять все та же проблема вылезает, словно геморрой: старуха жива и откидываться, сука, никак не хочет.

Ладно, не сегодня, так завтра, он Валентину приговорит. Недолго уж ей мучиться на этом свете. Сергеич спрятал недопитую бутылку на прежнее место, за доски, сунул в рот папироску, прикурил от спички.

Водка быстро прошибла до самых костей, Сергеич почувствовал идущий от тела густой жар, расстегнул пуговицы ватника. Он вышел на крыльцо, спустился вниз, обошел дом, остановившись под окном квартирантки, поднял голову.

Белые тюлевые шторки на окнах задернуты. Наверняка Маргарита наблюдает за ним в окно. Ничего, пусть посмотрит. Эту кобылку он сегодня основательно объездит. Не хочет понимать по-хорошему, поймет по-плохому. А уже завтра эта сучка сделается покорной, как битая собака, сама ему дверь откроет. И ещё уговаривать станет, чтобы Сергеич подольше не уходил. Все бабы одним миром мазаны. В узде их надо держать.

Сергеич, испытав желание, даже передернул плечами. Наклонившись, открыл дверцу подклета, вытащил самодельную лестницу.

Поплевал на ладони, приставил лестницу к стене.

Путь от поселка староверов до Ижмы Цыганков прошел за три с половиной часа.

На исходе первого часа он вышел к асфальтовой дороге, дальше двинул параллельным трассе курсом. Машины, в основном грузовики, проезжали редко, с интервалом минут в двадцать. Издали заслышав шум двигателя или заметив блеск фар дальнего света, Цыганков выбирал сухое место, падал на землю и неподвижно лежал, дожидаясь, когда дорога снова опустеет.

Старовер дед Афанасий Петрович в дорогу выдал Цыганкову взамен лагерного бушлата и казенной шапки основательно поношенную гражданскую одежду: болоньевую куртку на теплой шерстяной подстежке, латанные на заду штаны, ботинки на шнурках и темную кроличью шапку, местами полысевшую.

В лучшие времена Цыганков на такие шмотки даже не плюнул, они ниже всякой критики. Куртка подозрительного педерастического цвета «голубой Дунай», стоптанные ботинки велики на два размера, болтаются на ноге, а прежние хозяева лысой шапки, видимо, сами умерли от старости. Но сейчас эти никчемные вещи казались Цыганкову едва ли не лучшими образцами высокой моды.

Над горизонтом висело далекое солнце, поздним вечером поднялась бледно голубая луна, которую заслонило розовое облачко. Казалось, на ночном светиле выступила странные кровяные прожилки. Когда Цыганков смотрел на луну, дрожь пробирала, он решил про себя, что кровавые прожилки примета недобрая.

К третьему часу пути дорога пошла в низину, Цыганков увидел впереди далекие огоньки поселка и, забыв об усталости, прибавил шагу. Окраинный дом на Пионерской улице он, ещё не увидев номера, угадал издали, и пошел к нему не через поле, а по дороге.

Прогулочным шагом, не таясь, Цыганков прошагал мимо дома, не заметив вокруг ни единой живой души. Он попал по адресу, улица та самая, и дом тот. Окна темные, кажется, жители спят и видят приятные сны. Цыганков нырнул в узкий проулок между заборами, прокрался вдоль сараев и оказался за банькой. Он присел на корточки и затаился, наблюдая за тем, что происходит на заднем дворе перед домом.

А происходило здесь что-то странное. Под нужным Цыганкову окном долго топтался, поплевывая на ладони, какой-то мужик в ватнике. Кажется, он собирался забраться в окно по лестнице. Может, это хозяин? Но хозяин не полез бы украдкой в свой собственный дом, да ещё среди ночи. Вор? Тоже маловероятно.

Форточники работают артельно, группами. Веред, как правило, пускают змееныша. Какого-нибудь худенького паренька, который пролезает в форточку и открывает взрослым ворам все окно. Тогда кто же это?

Цыганков, наблюдая за Сергеем Сергеевичем, кусал ноготь большого пальца и терялся в догадках. Пораскинув мозгами, он твердо решил: в его положении высовываться нельзя, надо сидеть тихо, не издавая ни единого звука, и ждать.

В это самое время Сергей Сергеевич закончил установку лестницы.

Он шагнул на нижнюю перекладину, затем на следующую, добравшись до окна, вытащил из кармана самодельную финку. Выставив вперед руку, стал подковыривать ножом гвоздики, державшие оконное стекло. Насквозь проржавевшие гвоздики обламывалась или легко выходили из старого сухого дерева. Сергеич вытащил первое стекло, держа его двумя пальцами, спустил вниз, поставил у стены, сам снова забрался на лестницу.

Принялся ковырять ножом вторую раму, и здесь проблем не возникло. Сергеич взял второе стекло, стал спускаться с ним вниз. Неожиданно налетел порыв ветра, стекло выскользнуло из потных пальцев, упало на бетонную отмостку и разбилось на мелкие осколки.

Сергеич только чертыхнулся, не беда, завтра в котельной он такое же стекло подберет, вырежет алмазом. Забравшись на верхнюю перекладину лестницы, опустил верхний шпингалет, поднял нижний. То же самое проделал и со второй рамой, дернул на себя, распахнул обе створки окна. Он перекинул ногу через подоконник, отдернул занавеску, перекинул вторую ногу и оказался в комнате.

Он сдвинул в сторону стол, огляделся. Маргарита Алексеевна, прижимая руки к груди, стояла рядом с кроватью у противоположной стены. Сергеич даже удивился, такая бледная жиличка, губы серые, плотно сжатые.

– Не подходите ко мне, – прошептала Маргарита Алексеевна. – Не подходи.

– Что, соскучилась? – усмехнулся Сергеич и подмигнул женщине одним глазом. – Ждала что ли? Чего без света сидишь?

Он встал у окна, стряхнул прилипшую к локтю паутину. Затем сбросил с себя прямо на пол старый ватник, шагнул вперед. Климова инстинктивно выставила вперед руки, но то была слабая защита. Сергеич ударил по рукам жесткой ладонью. Маргарита Алексеевна тихо вскрикнула, Сергеич размахнулся и ударил её справа по щеке.

На лице расплылось неровное бордовое пятно.

– Шалашовка, поганка, – прошипел он. – Это тебе за то, что вчера не пустила.

Он шагнул вперед, прижался к женщине телом и стал остервенело хватать её руками за грудь. Маргарита одной рукой толкнула Сергеича в плечо, отскочила в сторону. Но бежать было некуда, она уперлась спиной в угол комнаты.

Слезы бессилия и жалости к самой себе туманили глаза. Сквозь эту серую зыбкую пелену она видела, как Сергеич, не торопясь, размахнулся, отвел правую руку назад и врезал ей по лицу тыльной стороной ладони. Маргарите показалось, что она оглохла на одно ухо, пол провалился под ногами, и она, стремительно набирая скорость, летит в бездонную черную пропасть.

– А это тебе за ласку твою, – громко прошептал Сергеич. – Сиповка.

Пятерней он вцепился в волосы Маргариты, потянул голову на себя. А затем резко толкнул её ладонью в лоб. Маргарита ударилась затылком о стену.

Сергей Сергеевич придавил её голову книзу, Маргарита повалилась на колени. Сергеич, сжав в кулаке пряди волос, потащил женщину за собой к кровати. Выволок на середину комнаты, но Маргарита вырывалась, дергала головой. В кулаке остались вырванные волосы. Хозяин вцепился в волосы левой рукой, а правой залепил новую увесистую пощечину.

– Перхоть, скотина, – приговаривал Сергеич. – Добром не хочешь, гадина, блатнячка… Вот получи. На еще…

Маргарита Алексеевна вскрикнула, Сергеич дважды пнул её мыском сапога в живот. Он наклонился, подхватил её под плечи, Маргарита, не желая вставать, подогнула ноги.

Но Сергеич крякнул, чудовищным в своей силе рывком оторвал её от пола, поднял и бросил на кровать. Маргарита Алексеевна упав спиной на мягкую сетку, застеленную матрасом, ударилась затылком о стену. От этого удара окружающий мир потерял четкость, поплыл перед глазами.

В эту минуту Маргарита была уверена, что Сергеич забьет её до смерти. Изнасилует уже мертвую.

Она подогнула колено к животу, лягнула Сергеича стопой, когда он попытался навалиться на неё сверху. Хозяин зарычал по-звериному. Встав коленями на кровать, размахнулся, ударил её отрытой ладонью сначала справа, а затем слева. Из носа брызнула кровь. Но вид крови не остановил Сергеича, напротив, только больше распалил его. Сергеич дышал тяжело, с надрывом.

– На, сука, – он влепил новую пощечину. – Нравится?

Он вцепился в блузку Маргариты, рванул ткань, по сторонам разлетелись, рассыпались по полу белые пуговички. Другой рукой Сергей Сергеевич надвое разорвал лифчик. Маргарите показалось, что её покидают последние силы, ещё минута – и она лишится сознания. Она попыталась оттолкнуть Сергеича рукой, в ответ он ударил Маргариту по зубам.

Она лежала на спине, потолок кружился перед глазами, рот наполнялся густой слюной и сладко соленой кровью. Сергеевич уже стащил с неё тренировочные штаны и трусы.

– Успокоилась, сука? Поумнела? – наклонился к её лицу Сергей Сергеевич, прижавшись своими горячими сухими губами к её губам, поцеловал Маргариту взасос. – Вот так-то. Сладкая ты, сука…

Маргарита Алексеевна поняла: и этот поединок проигран. Последние силы оставили её. Она с самого начала не имела никаких шансов. Нужно было спрятать под подушкой нож или молоток. Но сейчас об этом поздно думать.

Она выплюнула изо рта кровь. Сергей Сергеевич, поднявшись на колени, уже расстегнул ремень, две верхних пуговицы ширинки. Хотел спустить с себя штаны, но неожиданно внимание отвлек какой-то посторонний звук, шорох за спиной. Сергеич обернулся назад и замер от неожиданности, словно парализованный.

В комнату через окно нахально забирался какой-то незнакомый человек, молодой, одетый в светло голубую куртку и меховую шапку. Тусклый свет падает со спины, лица не разглядеть. Ясно это не беглый зэк, не муж квартирантки. Человек, оттолкнувшись ладонями от подоконника, поджал ноги, запрыгнул в комнату. Но плохо приземлился, подвернул голень. Цыганков охнул от боли, но устоял на ногах.

Сергеич проворно соскочил с кровати, подскочил к ночному гостю и, размахнувшись, двинул его кулаком в нижнюю челюсть. Цыганков, не готовый к атаке, не успел закрыться, пропустил и второй удар кулаком в лицо. Он упал на пол, хотел подняться, но получил увесистый пинок сапогом в грудь. Цыганков вскинул руки, закрывая лицо от нового удара сапогом.

Но Сергеич прыгнул на него, навалился на грудь костяными коленями. В наступившей тишине Цыганков услышал, как затрещали его ребра.

– Ты куда забрался, падла? – Сергеич надавил большими пальцами на глаза противника. – Ты зачем сюда…

– Пусти, гнида, – заорал Цыганков. – Глаза лопнут. Пусти…

Цыганков, принявший на себя град чувствительных ударов, не сразу смог опомниться.

Но Маргарита пришла в себя первой. Еще не поняв, что за человек находится в комнате, кого душит на полу Сергей Сергеевич, она спрыгнула с кровати, наскочила на хозяина. Размахнулась и наотмашь съездила его в ухо. Сергей Сергеевич оторвал руки от глаз Цыганкова, не вставая, ударил жиличку кулаком в живот, чуть выше лобка. Климова согнулась пополам, падая, отлетела к кровати, ударилась спиной о железную перекладину.

Цыганков, на минуту ослепший, воспользовался моментом, оттолкнулся ногами от пола, сбросил с себя Сергеича, вскочил. Он плохо видел, что происходит вокруг, перед глазами стоял красный туман.

Но пространство комнаты было слишком мало, чтобы промахнуться. Не целясь, Цыганков размахнулся и вбил правый кулак в морду Сергеича. И тут же обрушил на него удар слева. Хозяин отлетал на середину комнаты.

Это ещё не нокаут. Сергеич вспомнил о топоре. Сейчас, сейчас, он порубает этого молодчика на корм собакам. Он рванулся к двери, дернул на себя ручку. Закрыто. Черт, он же сам запер дверь с другой стороны.

Сергеич обернулся назад и тут получил увесистый удар кулаком в челюсть. Мир перевернулся перед глазами, Сергеич, проехавшись головой по тесаным бревнам стены, упал спиной на пол. Но тут же перевернулся на живот, встал на карачки и пополз к окну. Там, под столом, валялся старый ватник, а в кармане финка.

Цыганков дважды пнул противника ногой. На втором замахе с ноги слетел, ударился в потолок, ботинок. Цыганков чертыхнулся и пнул Сергеича голой ногой под ребра. Но хозяин, быстро перебирая руками и ногами, уже оказался в шаге от телогрейки, нырнул под стол, выхватил из кармана ватника финку. Сергеич вскочил на ноги, выбросил вперед руку с ножом, но Цыганков увернулся от удара.

Он успел дотянуться, схватить за горлышко бутылку с минеральной воды, не допитой Климовой. Разбил бутылку об угол стола.

Махнул в воздухе розочкой, проехался острыми краями по горлу Сергеича, от неожиданности выронившего нож. Затем Цыганков отвел руку, выбросил её вперед и глубоко вогнал розочку в живот противника.

Сергеич упал на колени, схватился за рану, вырвал из живота бутылочное горлышко, оставив несколько острых осколков в своем брюхе. Из порезанного горла хлестала кровь.

Цыганков ударил Сергеича подошвой ботинка в лицо. Хозяин повалился на спину, хотел закричать, но вместо этого захрипел.

Цыганков и наступил ботинком на грудь Сергеича.

– Сейчас, гнида, тебе станет легче, – сказал он.

Маргарита Алексеевна сидела на полу и наблюдала, как незнакомый мужчина, стоя над поверженным Сергеичем, давит ногой на его грудь. Кровь фонтанчиком брызгала из горла. Сергеич стонал, хрипел, дергался. Даже порывался встать, но только бился головой об пол. Сергеич быстро терял силы.

– Сейчас станет легче, – приговаривал Цыганков и сильнее давил ногой на грудь. – Сейчас, потерпи… Ну, ну, ну… Вот так.

Маргарита Алексеевна почувствовала позывы тошноты. Она нашла в себе силы подняться и сесть на кровать. Закрыла лицо ладонями, чтобы не видеть этой мучительной агонии. В течение нескольких минут она слышала стоны и бульканье.

Когда Климова открыла глаза, Сергеич уже не шевелился. Кровавая лужа под ним переливаясь черным антрацитным блеском.