Глава седьмая
Целую вечность я валяюсь на животе, корчась от боли. Когда наконец я нахожу в себе силы подняться на четвереньки, кости по-прежнему гудят. Я кошусь на дверную ручку и вонзаю ногти в ладони.
Почему такого не бывало раньше? Я выходила из этой комнаты тысячу раз, и меня никогда не било током.
Наверное, чего-то подобного следовало ожидать, но мысль о побеге так вскружила мне голову, что я позабыла об осторожности. Больше это не повторится. Я медленно поднимаюсь на ноги, стараясь делать вид, будто не чувствую ни боли, ни тошнотворного запаха паленых волос. Опираюсь о стену и задумчиво обвожу комнату взглядом.
Есть, конечно, окно над кроватью – довольно высоко, однако дотянуться реально. Можно поставить на кровать коробку, влезть на нее и открыть задвижку. А дальше что?
Я, разумеется, худая, но не настолько, чтобы протиснуться в такое крошечное окошко. Даже если бы мне удалось вылезти наружу, все равно я на втором этаже, и спуститься не по чему. А восемьдесят километров со сломанной рукой или ногой – это самоубийство.
Если я хочу выбраться отсюда, пусть один – через дверь. Я отрываю от штанины большой кусок и оборачиваю им руку. Не помогает. Меня бьет так же сильно; по крайней мере на этот раз я готова. Я распахиваю дверь и шагаю сквозь электрический барьер. Вываливаюсь в коридор и хватаюсь за перила, чтобы не упасть.
Надеюсь, входная дверь меня не подожжет…
Доверху набиваю рюкзак энергетическими батончиками и бутылками с водой. От боли, нетерпения и страха трудно дышать, и я произношу небольшую речь для поднятия собственного боевого духа.
– Я сильная, – шепчу я, продевая руки в лямки, потом затягиваю их потуже и невольно охаю – рюкзак весит килограммов двадцать как минимум. – Я сильная. Я справлюсь. Я выживу.
Прежде чем уйти, я снова поднимаюсь наверх. Долго стою перед дверью в сэйв и смотрю на лежащих внутри друзей, понимая, что у меня нет иного выбора – только оставить их здесь.
* * *
На других персонажей я натыкаюсь только через двадцать пять километров пути, когда солнце начинает садиться. Откуда ни возьмись появляются двое мальчишек и останавливают меня под полуразрушенным железнодорожным полотном. Пытаюсь сохранять спокойствие. Они обходят меня кругом, пиная по асфальту пыль, мусор и обломки зеленого дорожного знака. Оба жадно косятся на мой рюкзак.
– Что у тебя там? – спрашивает маленький тощий пацан с ярко-голубым рюкзаком за спиной. На вид ему лет десять, а судя по писклявому ломающемуся голосу – двенадцать-тринадцать. Неожиданно мне вспоминается логово людоедов, где я очнулась три года назад: полумрак, забрызганная кровью стена и кандалы – целый ряд кандалов, прибитых к плинтусу и свисающих с потолка.
Мне тогда тоже было тринадцать.
– Энергетические батончики, – отвечаю я. – Вода. Ножи – достаточно, чтобы заставить вас мечтать о смерти. Пистолет у меня тоже имеется. Если подойдете слишком близко, покажу, как им пользоваться.
Это блеф. Я уже решила, что больше не стану никого убивать. Впрочем, если моей жизни грозит опасность, я готова защищаться.
– Куда ты идешь?
– На встречу со своим кланом.
Тот, что повыше, бросает взгляд на две стены леса и тянущуюся между ними разбитую дорогу.
– Мы как раз оттуда, – сообщает он, теребя лямку моего рюкзака. – Никого там не видели.
Я отшатываюсь от него.
– Значит, плохо смотрели.
– Нам нужна еда, – говорит маленький. – Припасы у нас кончились, и наш уровень жизни…
Я не испытываю ни малейшего сострадания к человеку, произносящему эти слова. Но при одном взгляде на мальчика, которого он медленно сводит в могилу, все у меня внутри сжимается. Трясущимися руками я сую обоим пацанам по два батончика и по бутылке воды. Возможно, потом, когда меня будут мучить голод и жажда, я пожалею о своем решении. Тогда я снова вспомню этих несчастных исхудалых мальчиков.
– Надо лучше заботиться о своих персонажах, – говорю я, застегивая рюкзак. – Они же еле держатся на ногах!
Когда я углубляюсь в лес, тот, что повыше, произносит:
– Терпеть не могу этих заступников.
Каждые несколько часов я делаю короткий привал – всего на пятнадцать минут. Когда наступает второй вечер пути и за плечами у меня как минимум семьдесят километров, я заставляю себя отдохнуть по-настоящему: ложусь на траву, молясь, чтобы она не оказалась ядовитой, и стягиваю кроссовки. Ноги стерты до волдырей, и я тут же жалею, что сняла обувь.
– Еще десять километров, – говорю я вслух. – Максимум – пятнадцать. Я обязана дойти.
С первыми лучами солнца я отправляюсь в путь. И зачем я отдыхала так долго? Все равно не сомкнула глаз. Всякий раз, как хрустела опавшая листва или ветер шевелил ветви деревьев, я вскакивала, сжимая в руке пистолет.
Четыре часа спустя я все еще иду. Солнце беспощадно жжет мне шею, живот сводит от голода. Я знаю, что прошла как минимум пятнадцать километров. Все мышцы болят так, будто меня избили. Кожа горит. А я по-прежнему в «Пустоши»… Слезы катятся из моих сощуренных глаз и текут по сухим щекам, словно капли дождя. Я плачу впервые на своей памяти, и ощущение это болезненное – и душевно, и телесно. Я прислоняюсь к дереву, не обращая внимания, что шершавая кора обдирает с обгоревшей спины кожу.
И тут я замечаю, что между деревьями что-то блестит.
Долго, очень долго я просто стою и смотрю. Сосущее чувство под ложечкой сменяется нервной дрожью.
– Пожалуйста… – шепчу я.
Я осознаю, что бегу со всех ног, только когда выскакиваю из леса и оказываюсь на дороге.
Впереди пейзаж пересекает серебристый забор из проволочной сетки. Единственная ограда, которую мне доводилось видеть в «Пустоши», окружала тюремный двор для прогулок. Быть может, за этим забором тоже ждет свобода?
Я забываю о стертых стопах и усталых ногах. Пересохшее горло больше меня не беспокоит. Я бегу, размахивая руками, а горячий ветер развевает мне волосы.
Добежав до забора, я просовываю пальцы в сетку и прижимаюсь к нему всем телом. Я помню только последние три года своей жизни, и за это время я плакала дважды. Причем первый раз – минут пятнадцать назад.
Проходит некоторое время, прежде чем я достаточно успокаиваюсь и начинаю соображать. Я иду вдоль забора в поисках выхода: дырки, в которую можно пролезть, защелки – чего угодно. В шести метрах надо мной забор увит колючей проволокой – о том, чтобы перелезть через него, не может быть и речи.
Я перебираю оружие Эйприл, пока не натыкаюсь на плоскогубцы. Провожу рукой по нижнему краю забора и уже хочу ухватиться плоскогубцами за проржавевшую секцию, как вдруг у меня за спиной раздается мужской голос:
– Тебе ведь известно, что побег запрещен законом?