Глава двадцатая
— Минуточку, — прервал Холлингсворта Маклеод. Он обошел стол, подошел к окну и прикрыл жалюзи. Вернувшись на свое место, он дотянулся до выключателя и, включив лампу, отрегулировал абажур так, чтобы торшер светил прямо ему в глаза.
Холлингсворт постучал карандашом по столу. Выдержав паузу и оценив разыгранную Маклеодом пантомиму, он, в свою очередь, встал из-за стола и проделал все те же действия с точностью до наоборот. Он подошел к окну, поднял жалюзи, вернулся к столу и выключил свет. На его лице мелькнула протестующая улыбка, и он вполголоса заметил:
— Это пока необязательно.
Маклеод выглядел абсолютно невозмутимым.
— Как я уже говорил вам, я настроен на полное и плодотворное сотрудничество.
— Вот и замечательно, — кивнул Холлингсворт, — такое отношение следует ценить, потому что при отсутствии настроя на сотрудничество подобные встречи могут затянуться чуть ли не до бесконечности, если вы, конечно, понимаете, о чем я говорю.
— С чего вы предлагаете начать?
Холлингсворт снова постучал карандашом по столу. Судя по всему, он выстраивал про себя порядок ведения разговора.
— Я человек терпеливый, если не сказать толстокожий и почти непробиваемый. Но есть и у меня своя ахиллесова пята, то, что приводит меня в состояние раздражения. Так вот, предупреждаю: я не люблю, когда в разговоре возникают недомолвки, неискренность и, упаси господь, когда люди начинают говорить неправду. Больше всего я ценю в людях откровенность. — Виновато прокашлявшись, он добавил: — Видите ли, мы достаточно много знаем об одном человеке, так что ему незачем скрывать ту малость, которая нам пока еще неизвестна.
— Я ничего ни от кого не скрываю и готов подписаться под всем, что говорил с самого начала, — заявил Маклеод.
— Вот и хорошо, — сказал Холлингсворт и, вынув из нагрудного кармана блокнотик, записал в нем буквально пару слов. Он вырвал листок из блокнота и протянул его Маклеоду: — Я полагаю, что мы с вами сэкономим немало времени, если вы сразу же признаетесь в том, что вы и есть тот человек, имя которого я написал вот на этом листочке. — С этими словами Холлингсворт чуть наклонился вперед над столом.
Маклеод порвал бумагу на мелкие кусочки. С ответом он не торопился. Его пальцы машинально возились с пуговицей на нагрудном кармане рубашки, а когда ему удалось наконец расстегнуть застежку, он высыпал в карман клочки бумаги и вновь закрыл клапан.
— Ну хорошо, — сказал он наконец, — это человек и я… Мы идентичны.
— Вот и замечательно, — довольно кивнул Холлингсворт.
Он протянул собеседнику через стол пожелтевшую газету. С моего места я сумел разглядеть на первой странице какую-то групповую фотографию.
— Вот видите, сколько времени мы с вами сэкономили. Признаться, вы меня очень порадовали.
Все правильно, не зря ведь говорят, что честность — лучшая политика и линия защиты. Ну если и дальше все пойдет в том же духе…
Маклеод на это ничего не ответил. Он откинулся на спинку стула и, повернувшись в мою сторону вполоборота, подмигнул мне. Выглядело это довольно жалкой попыткой ободрить не столько меня, сколько себя самого.
Холлингсворт тем временем внимательно разглядывал бумаги, вынутые им из портфеля.
— Я вот думаю, — сказал он наконец, — не будете ли вы столь любезны, чтобы обрисовать мне биографию вышеупомянутого джентльмена.
— У вас же все есть в ваших бумагах, — возразил Маклеод.
— Все, да не все. Может быть, что-то и упущено.
Глядя в потолок, Маклеод стал скороговоркой проговаривать — явно не в первый раз в жизни:
— Родился в рабочей семье, в тысяча девятьсот двадцать первом году исполнилось двадцать лет. Заинтересовался рабочим движением, работал машинистом, по ночам читал труды классиков марксизма. Вступил в партию в тысяча девятьсот двадцать втором году. — Обрисовав таким образом общий фон, он все тем же сухим, бесцветным голосом продолжил перечисление мест работы, партийных поручений и должностей. В таком-то году побывал в такой-то стране, в таком-то — в другой. Выполнив одно поручение, он немедленно приступал к выполнению другого. Постепенно стала вырисовываться картина карьерного роста — от работы в первичных организациях к деятельности на районном или окружном уровне, а затем и в масштабе всей страны. Все это было приправлено несколькими практически обязательными паломничествами в Мекку. В общем, передо мной вырисовывалась, скажем так, не самая обычная биография. Там-то в таком-то году он возглавил забастовку, там-то был руководителем окружного агитпропа, здесь вел фракционную борьбу; аресты, какое-то время, проведенное в тюрьме, членство в Центральном комитете, — каждый факт ложился как кирпичик в возводимую стену, скрепленную раствором точных дат, соответствовавших каждому указанному событию или занимаемой в то или иное время должности. «Уехал за границу, 1932 год. Много путешествовал в период с 1932-го по 1935 год. Пребывание в Советском Союзе— 1935–1936 годы. Испания, 1936–1938 годы». Маршруты, города и страны следовали друг за другом. Год в Москве, год в Америке… Понемногу я стал замечать, что точность отчета Маклеода оставалась лишь формальной — ни целей поездок, ни должностей, ни имен он больше не называл. Не распространялся он и о подробностях своей работы в сравнительно недавние годы. Разок-другой он даже задумался и, словно невзначай, поправил сам себя, назвав другую дату того или иного события. Неожиданно, без всякого перехода он все тем же монотонным голосом подытожил: «В 1941 году вышел из партии. Впоследствии служил статистиком в американском правительственном бюро в течение 1941–1942 годов. Жил под вымышленным именем. Уволился в 1942 году. С того времени и по сей день выполнял разовые и случайные работы под именем Уильяма Маклеода. Это всё».
Холлингсворт все это время делал какие-то пометки в лежавших перед ним бумагах, отпечатанных на машинке.
— Вы сказали, что служили статистиком в правительственном бюро — как я понимаю, нашей страны?
Маклеод не по-доброму ухмыльнулся:
— Вы хотите сказать, что это была попытка внедрения?
— На данный момент, я полагаю, мы можем не сосредотачивать на этом наше внимание, — сказал Холлингсворт, сдунув со лба свисающую прядь волос, — я скорее хотел бы уточнить вот что: насколько я понимаю, в тысяча девятьсот тридцать пятом году вы побывали в одной балканской стране.
Маклеод сделал вид, что пытается вспомнить этот эпизод из своей долгой биографии.
— Да, было дело, заезжал туда не то на неделю, не то на две.
— Кроме того, вы бегло говорите на одном из языков, распространенных в этой балканской стране.
— С ужасным акцентом.
— Но бегло, — настойчиво повторил Холлингсворт, качая головой.
Наклонившись вперед, Маклеод посмотрел на него в упор:
— К чему вы клоните?
— К тому, что у нас есть некоторые сомнения по поводу места вашего рождения.
— Я родился здесь. Эта информация, не сомневаюсь, должна присутствовать в имеющихся у вас на руках документах.
— Нам не удалось найти регистрационную запись о вашем рождении.
— Я так понимаю, это ваши проблемы, а не мои.
Холлингсворт тяжело вздохнул:
— Все так трудно, так запутанно.
Он вновь что-то написал на листке, вырванном из блокнота, и протянул его Маклеоду.
— Вы можете прочитать это балканское имя?
Маклеод кивнул:
— Да, но оно мне ни о чем не говорит.
— Да что вы? А у меня ощущение, что я его уже сто лет знаю — столько я с ним намучился. Упорный человек, ничего не скажешь. Так вот, родился он в одной из балканских стран. Отец — из местных, а мать — ирландка. Вы с ним, кстати, не встречались в году так, скажем, тысяча девятьсот тридцать шестом?
— Нет, не встречался. — Для большей убедительности Маклеод покачал головой.
— А ведь именно под этим именем вы находились в указанной стране.
— Вы ошибаетесь.
— У меня есть подтверждающие мою правоту фотографии.
— Покажите их мне.
И Маклеод, и Холлингсворт одновременно привстали со стульев.
— На данный момент я предпочту оставить их при себе.
— Нет у вас никаких фотографий, — заявил Маклеод.
Холлингсворт вынул из кармана сигареты, закурил сам и протянул пачку Ленни. Она к тому времени вышла из оцепенения и смотрела на Маклеода так пристально и напряженно, что он невольно отводил глаза всякий раз, когда встречался с ней взглядом.
— Принимая во внимание настоящее имя того джентльмена, по поводу личности которого мы с вами пришли к единому мнению, — продолжил разглагольствовать Холлингсворт, — не затруднит ли вас признать, что именно он приехал в Америку в возрасте семнадцати лет из уже упомянутой нами балканской страны, куда впоследствии неоднократно возвращался во время заграничных поездок?
Маклеод явно выглядел озадаченным. Он машинально провел пальцем по зубам, словно желая удостовериться, остаются ли они все еще на своих местах.
— Лерой, я, честное слово, не понимаю, к чему вы клоните. Зачем вам все это? Не слишком ли много внимания к неподтвержденным страницам биографии моей скромной персоны? В общем, я в любом случае с полной уверенностью даю вам на этот вопрос отрицательный ответ.
Холлингсворт был по-прежнему невозмутим. Он не торопясь, с расстановкой зачитал фрагмент текста из какого-то извлеченного из портфеля документа.
— «Большой специалист по методике конспирации. Руководитель…» В присутствии вашего друга я бы не хотел оглашать названия перечисленных здесь организаций. «По-английски говорит бегло с использованием ирландских интонационных моделей».
— Вам ли не знать, Лерой, — вторя Холлингсворту, медленно и почти нараспев произнес Маклеод, — что я говорю по-английски неправильно и с ужасным акцентом.
Холлингсворт продолжил изучать имевшийся у него на руках документ, время от времени произнося вслух наиболее эффектные, по его мнению, пассажи.
— «Своей активной деятельностью заслужил дурную славу. Имеет репутацию „палача левой оппозиции“». — Холлингсворт сделал паузу для того, чтобы поковыряться пальцем в ухе. — Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, судя по всему, помимо вышеперечисленного списка существует еще одна подпольная организация, не слишком многочисленная и не считавшаяся заслуживающей пристального внимания, по крайней мере на данный момент. — Холлингсворт оторвался от бумаги и посмотрел на Маклеода: — Об этом человеке вам случайно ничего не известно?
— Ровным счетом ничего.
— Да, нужно всегда быть готовым к непредвиденным задержкам, — заметил Холлингсворт, глядя куда-то в сторону, — предлагаю рассматривать этого человека, ну, скажем, как вашего брата. — Произнося эту фразу, он смотрел на сигарету, на кончике которой скопилось уже, наверное, с полдюйма пепла. Не обнаружив на столе пепельницу, Холлингсворт отодвинул в сторону руку и, не меняя интонации, спросил: — Не возражаете, если я буду стряхивать пепел на пол?
Маклеод предпочел отреагировать лишь на вопрос:
— Сейчас я принесу какую-нибудь посудину. — Он прошел в дальний угол комнаты, покопался в буфете и выставил на стол одноразовую тарелку. — Мисс Мэдисон, я буду вам очень признателен, — сказал он, обращаясь к Ленни, — если вы также воспользуетесь этим предметом. Вам, безусловно, доставляет наслаждение возможность загадить пол вокруг себя, но, боюсь, на какое-то время придется отказать себе в этом удовольствии.
Ленни глядела на Маклеода широко раскрытыми глазами, ее руки дрожали. Она вроде бы даже захотела что-то сказать ему, но в последний момент сдержалась и не произнесла ни слова.
Холлингсворт тем временем прокашлялся и громко заявил:
— Вынужден снова рекомендовать вам попросить мистера Ловетта покинуть это помещение.
Маклеод посмотрел на меня, и я отрицательно покачал головой.
— Боюсь, я не последую вашей рекомендации, — сказал Маклеод.
Зажав карандаш между кончиками пальцев — ни дать ни взять рыбак, показывающий размер пойманной рыбы, — Холлингсворт поводил руками вверх-вниз, словно совершая какой-то магический обряд.
— Так было бы лучше для всех заинтересованных сторон, — продолжал настаивать он. При этом взгляд его сине-масленых глаз был устремлен в мою сторону — но не на меня, а куда-то вдаль, в пространство. — Я буду вынужден написать об этом отдельный рапорт. Господин Ловетт окажется в положении человека, в распоряжение которого попадет информация, составляющая государственную тайну.
— У вас ведь есть выбор, — медленно, с расстановкой произнес Маклеод, — вы всегда можете увезти меня к себе и посадить в камеру. Там нам с вами никто не помешает. Почему вы этого не делаете?
Холлингсворт не ответил.
— Мне так показалось, что вы не ведете протокол нашей с вами беседы.
— Сотрудникам нашего отдела предоставляется широкий выбор вариантов ведения допроса, — холодно заметил Холлингсворт.
— Ну уж не настолько же широкий. Убейте меня, я не поверю, что вам дозволяется манкировать бумажной работой. Ну скажите на милость, неужели кто-то когда-то разрешал кому бы то ни было не записывать то, что говорят обе стороны во время ведения допроса. Я смотрю, молодой человек, вы прямо у нас на глазах впадаете в страшную ересь.
— Как бы я ни ценил ваш богатый опыт, мне все же придется попросить вас об одолжении: позвольте мне пользоваться теми методами, которые я сочту нужными.
— У меня такое ощущение, что вы сами не понимаете, что творите. Будь я на месте вашего начальника и узнай, что вы не ведете протокола, я бы приставил к вам контролера да и назначил бы другого — присматривать за тем, первым.
Холлингсворт несколько покраснел — не то от стыда, не то от раздражения. С румяными щеками он выглядел точь-в-точь как школьник, которого отчитывает учитель.
— Я полагаю, что нам лучше продолжить прерванную беседу, — тихо сказал он.
— Ну да, конечно, за работу. Немедленно за работу. — К моему немалому удивлению, Маклеод действительно не на шутку разозлился. — Да, кстати, для протокола: я опротестовываю подобные методы ведения допроса.
Холлингсворт медленно прикрыл и вновь открыл глаза, явно довольный тем, что ему удалось вывести Маклеода из себя.
— Не будете ли вы столь любезны, — мягким, вкрадчивым голосом произнес он, — рассказать мне о каких-либо особенных или. быть может, странных событиях, которые имели место в то время, когда вы работали в должности статистика в вышеупомянутом, но не названном правительственном бюро?
— Ничего такого за это время не происходило.
Холлингсворт поцокал языком.
— Больше всего на свете не люблю говорить людям неприятные вещи, но на этот раз вы сами вынуждаете меня заявить в ответ на ваши слова, что это ложь, причем ложь наглая. Такое поведение может заставить собеседника сделать далеко идущие выводы и допущения.
В разговоре повисла пауза.
— Ну хорошо, я соврал, — признался Маклеод, — кое-что действительно происходило, но мне об этом практически ничего не известно.
— Не могли бы вы посвятить меня в то немногое, что все же стало вам известно, — предельно вежливо попросил Холлингсворт.
Маклеод закурил и долго не гасил спичку — до тех пор, пока она не обожгла ему пальцы. Словно очнувшись, он отбросил ее и выпустил струю дыма в потолок. На его лице при этом блуждала задумчивая улыбка. Наконец он вроде бы пришел в себя и поинтересовался у собеседника:
— Надеюсь, вы не будете возражать, если мое повествование окажется весьма пространным?
— Я бы хотел услышать подробное и полное изложение событий, но в разумных рамках. Не стоит злоупотреблять терпением слушателей. Но это я так, к слову, — добавил Холлингсворт.
— Эх, молодой человек, вам еще учиться и учиться, — со вздохом заметил Маклеод, — какой же вы, однако, нетерпеливый. Поймите, за все приходится платить. Вот вы, например, купили машину, но вместе с удовольствием от покупки вы получаете и беспокойство за сохранность своего приобретения. Но, впрочем, позвольте перейти к делу.
Он снова затянулся и приступил к рассказу. Как всегда, Маклеод стремился упорядочить и классифицировать всю оказывавшуюся в его распоряжении информацию. Вот почему его изложение напоминало скорее доклад или лекцию. При этом Маклеод внимательно следил за реакцией аудитории, и стоило Холлингсворту начать проявлять признаки нетерпения, как темп повествования заметно ускорялся. Когда же собеседник не испытывал явного желания задавать какие-либо вопросы по сути дела, Маклеод вновь пускался в описание мельчайших деталей, имевших самое отдаленное отношение к главной теме рассказа. Само собой, в основном эта лекция читалась для Холлингсворта, но в немалой степени и для меня. Иногда мне казалось, что Маклеод обращается напрямую даже не к нам, а к Ленни.
— Прежде всего я хотел бы отметить, — начал Маклеод, — что мне довелось служить в одном из бесчисленных управляющих органов зарождающегося государственного капитализма. Это порождение нашего строя представляло собой огромное здание с тысячами работавших в нем людей, сидевшими за тысячами письменных столов. А ведь это был всего лишь региональный филиал куда более обширной и разветвленной структуры.
Маклеод живо описал нам, как функционировали и взаимодействовали отдельные составные части этого гигантского организма. Как работала его кровеносная система — всепроникающая пневматическая почта. Поведал он нам и об иерархии телефонных аппаратов, расписании движения лифтов, о почетном карауле из секретарш у дверей разного ранга начальников и о сотнях и сотнях стенографисток, занимавших в здании несколько этажей. Все это колоссальное хозяйство, единожды запущенное, существовало по своим собственным законам и функционировало благодаря инерции огромной массы даже при возникновении сбоев в отдельных подразделениях. Контакты между внешним миром и внутренней структурой этого чудовищного механизма были строго ограничены. «Разумеется, во всем этом хозяйстве я был не более чем мельчайшей кровяной клеткой, обитающей где-то в закоулках не самого жизненно важного органа этого монстра».
Затем, после долгих лет упорядоченного, почти непрерывного функционирования, система дала сбой. Случилось нечто непредвиденное. «Не могу сказать вам, что с нашей организацией произошло на самом деле. Не могу — потому что не знаю, — заверил слушателей Маклеод. — Судя по обрывкам информации, которая до меня доходила, речь идет о пропаже какой-то небольшой вещицы, какого-то предмета — достаточно важного, несмотря на свои незначительные размеры. В общем, в нашей конторе что-то пропало, и никто, ни я, ни кто-либо другой, не знает, как это случилось».
— Гигантский организм вздрогнул от полученного удара, и его последствия ощутили все, кто имел отношение к этой махине. Тяжесть последствий нельзя оценить, если не представлять себе, как все было до потрясения. Если вы не провели в подобном заведении хотя бы несколько сотен, а то и тысяч дней, не проходили каждое утро мимо охранников, не поднимались на один-единственный этаж, на который у вас был допуск, в одном-единственном, предназначенном для таких как вы лифте, и не сидели день за днем за своим персональным письменным столом, который терпеливо ждал вашего возвращения с вечера до утра. Исчезновение одной маленькой штучки стало катализатором бурного развития событий в нашем управлении. Нарыв прорвался, гной попал в кровь, и она разнесла заразу по всему организму. Эх, видели бы вы, как этот великан содрогнулся. Охрану многократно усилили и поставили надзирателей буквально во всех коридорах. То и дело проводились обыски и иные оперативные мероприятия. Было пересмотрено распределение лифтов, читались все внутренние телеграммы, пересчитывались и частично перлюстрировались отправления по пневматической почте, телефоны либо отключались, либо прослушивались… А уж сколько раз допрашивали ни в чем не повинных и ничего не ведающих стенографисток, я и вспоминать не хочу. — Маклеод всплеснул руками, чтобы продемонстрировать нам масштаб проводившихся в управлении поисковых мероприятий. — Вы должны понимать, — сказал он, — что все это происходило постепенно и достаточно деликатно. Работа нашего учреждения не была парализована этими проверками и обысками. Да что там парализована, она не прерывалась ни на день. Доклады и отчеты по-прежнему отсылались по необходимым адресам, люди сидели за столами, охранники кивали нам на входе по утрам, а стенографистки, ни дать ни взять стая уток, собирались кучками, с тем чтобы ровно в десять — с боем часов, не раньше и не позже — всей толпой отправиться в уборную.
Он вытянул перед собой руку, сначала разжал пальцы, а затем снова сжал их в кулак.
— Но не стану вас обманывать, — продолжил он, — этот мощный механизм уже больше не был таким, как прежде. — При этих словах Маклеод искоса посмотрел на Ленни. — На ранних стадиях сумасшествия организм больного физиологически функционирует точно так же, как и у здоровых людей. Например, он потребляет ту же пишу, и она разлагается в его пищеварительном тракте на те же самые химические составляющие, что и у нас с вами. Тем не менее никто не скажет, что человек здоров, основываясь только на том, как он потребляет пищу, как ее переваривает и как избавляется от неусвоенных остатков. Безумца сразу же вычисляют по его поведению. Однако болезнь прогрессирует, и вскоре безумие начинает сказываться и на физиологических функциях организма. Возникают патологии во внутренних органах, и, например, мышца, именуемая сфинктером, начинает реагировать на непредсказуемые стимулы, заставляющие ее сокращаться и расслабляться. Таким образом, мы наблюдаем, как больной гадит под себя — просто потому, что ему показалось, что для этого настал подходящий момент, ну или, например, сморкается прямо в стоящую перед ним тарелку с супом.
Состроив брезгливую гримасу, он откинулся на спинку стула и сложил на груди руки, всем своим видом давая понять слушателям, что его рассказ окончен.
Холлингсворт, похоже, не был в этом уверен.
— Это все? — на всякий случай поинтересовался он.
— Не совсем. Что было дальше, я вам рассказать не могу. Дело в том, что в пору повальных обысков и проверок я решил, что мое прошлое не сослужит мне в такой обстановке хорошую службу. В общем, я решил сняться с места и уволился. Что происходило в управлении потом, для меня является тайной, покрытой мраком.
— Женились вы тоже примерно в это время?
— Да, вскоре после того, как уволился с работы.
Холлингсворт извлек из портфеля трубку и стал разбирать ее для того, чтобы прочистить.
— Не хотите ли поделиться с нами, — сказал он как бы невзначай, — когда именно руководители вашей организации приказали вам похитить эту..
— Эту маленькую вещицу?
Холлингсворт кивнул.
— Мне никто ничего не говорил и ничего не приказывал — по той простой причине, что я покинул ряды этой организации.
Холлингсворт уныло и протяжно зевнул. Закрыв наконец рот, он поднес к губам ствол трубки и стал продувать его. Всем своим видом он давал понять, что ему стало невыносимо скучно.
— Из такой организации просто так не уйдешь. В ее рядах бывших не бывает, — заметил он.
— Вы прекрасно знаете, — сказал Маклеод, — каковы были обстоятельства, в которых я покидал ряды своих бывших товарищей.
— Зачем вы взяли эту вещь?
— Я ее не брал.
— Попробуем еще раз: зачем вы взяли эту маленькую вещицу?
— Я ее не брал. Я даже понятия не имею, что это за штуковина. А вам, кстати, это известно?
Холлингсворт зажал мундштук трубки зубами и, не выпуская его изо рта, процедил:
— Предлагаю объявить перерыв.
С этими словами он тяжело откинулся на спинку стула.
