Глава пятнадцатая
Спустившись к опоре моста, я решил посидеть на скамеечке в небольшом, пустынном в этот час сквере с бетонными дорожками и чахлыми низкорослыми деревцами. Час был поздний — явно хорошо за полночь, — но время от времени мимо меня проезжали машины, дребезжавшие подвеской на булыжной мостовой. Из ночного бара на противоположной стороне улицы вышел в стельку пьяный человек, который исполнил что-то вроде медленного танца вокруг урны и столь же неспешно и неуверенно пошел куда-то прочь и скрылся в темноте в глубине улицы. На одной из ближайших ко мне скамеек устроился спать бездомный старик.
Где-то вдалеке — судя по приглушенному ночной мглой звуку — пронесся поезд наземного метро. Я даже услышал, как он замедляет ход перед станцией и его колеса все реже пересчитывают стыки рельсов. На мгновение мне даже захотелось оказаться в вагоне и прокатиться вдоль всей линии — от центра города к окраинам. Я бы увидел негритянские трущобные кварталы, где дети спят на площадках пожарных лестниц. Они ворочались бы во сне и вздрагивали при приближении очередного грохочущего поезда. Может быть, они даже бормотали бы сквозь сон что-то нецензурно-неодобрительное в адрес метро, как артиллеристы, дремлющие у своих гаубиц, после того как дали ночной залп по позициям противника. Ну а из окон четвертых этажей, находящихся на одном уровне с эстакадой железной дороги, на поезд смотрели бы негритянки. Уперев руки в подоконник, они провожали бы проносящиеся мимо вагоны грустными, преисполненными усталости взглядами.
Я стал присматриваться к тем немногим полуночникам, которые оказались в сквере в одно время со мной. Ярдах в пятидесяти от меня, не дальше, на скамейке лежала девушка. Я специально решил пройти мимо нее и, когда поравнялся со скамейкой, вздрогнул от удивления. Это была Ленни. Ошибиться я не мог: ее лицо было неплохо освещено уличным фонарем. Ленни лежала на боку, вытянув ноги и подложив ладонь под щеку. Мне почему-то показалось, что она лежит вот так неподвижно уже довольно давно.
Я медленно подошел к ней, стараясь не шуметь и не делать резких движений — просто для того, чтобы не напугать вздремнувшую девушку слишком бесцеремонным вмешательством в ее жизнь.
— Ленни, — негромко позвал я.
Она медленно открыла глаза, согнула ноги и, потянувшись, перетекла из лежачего положения в сидячее. В первый момент она, судя по ее взгляду, не узнала меня.
— А… Майки. — сказала она наконец и провела ладонью по лбу, — извини, даже не сразу поняла, что это ты. Присаживайся. Я так рада тебя видеть, честное слово. Мне было очень одиноко.
— Як тебе уже заходил, хотел повидаться, — признался ей я, — но не застал тебя дома.
Ленни безучастно кивнула.
— Я решила прогуляться, и похоже, прогулка несколько затянулась. — Она похлопала меня по нагрудному карману: — Дай сигарету!
Я вставил сигарету ей в рот и зажег спичку. Ленни вряд ли смогла бы безошибочно совершить эти элементарные действия с первого раза. Я сразу же обратил внимание на то, насколько сильно дрожат у нее руки. Она глубоко затянулась, а затем плавно выпустила дым изо рта. Ее дыхание было столь слабым, что дым так и заклубился перед ее лицом.
— А сколько сейчас времени? — спросила она.
— Почти час.
— Так поздно? — Ленни как-то невесело усмехнулась. — Интересно, что я делала все это время, на что потратила несколько часов. Да после такого вечера меня завтра пушкой не разбудить будет.
— А как же работа?
— Работа? Ну и что, что работа. Все равно она мне не нравилась. — Наклонив голову набок, Ленни пояснила: — Если уж так хочешь знать, меня еще с утра уволили.
— Что-то я тебя не совсем понимаю…
— Уволили, что тут непонятного. — Пожав плечами, Ленни продолжила: — Меня вызвал к себе мистер Раммелсби и сказал, что на меня жалуются. Говорят, что я плохо работаю. Ну я и сказала ему, что сама уйду, не дожидаясь увольнения, потому что терпеть не могу доносы и интриги. В общем, к вечеру я уже была свободна как птица. Завтра с утра никто не сможет заставить меня встать и пойти на работу. Завтрашнее утро принадлежит только мне.
— Зачем же ты говорила, что работаешь?
— Понимаешь, очень уж ты человек серьезный и обстоятельный. Начни я с того, что у меня работы нет, и ты мое поведение совсем не одобрил бы.
Неожиданно я вдруг осознал, что Ленни одета в пижаму, ту самую, которую она при мне доставала из сумки. Пижама была сшита из хлопчатобумажной ткани, которая свободными складками наматывалась на ее тело. Сама пижама явно была как минимум на размер больше, чем нужно. Кроме того, она была до невозможности мятой. Прическа Ленни, кстати, тоже оставляла желать лучшего. В столь потертом обрамлении терялись и стирались даже достаточно тонкие черты ее лица.
— Нравится тебе моя пижама? — спросила она меня.
— Да нет, я просто так смотрю.
— А я от нее просто в восторге, мне в ней так удобно. Шла я тут по улице и вдруг поняла, что если захочу, то могу сбросить ее и идти дальше абсолютно голой.
Я изложил ей свои соображения по поводу неосуществимости подобной затеи:
— Для начала тебя просто арестовали бы прямо на месте. Сделал бы это первый же полицейский, встретившийся тебе по дороге. Странно, что тебя не арестовали, даже когда ты гуляла в таком виде, в пижаме.
— Не имеют права. Я сразу же заявила бы полицейскому: «Сэр, это пляжная пижама, под которой на мне надет полный комплект белья. Если вы мне не верите, можете раздеть меня — хоть догола. Но надеюсь, вы понимаете, что отвечать за последствия этих действий придется вам лично». Его наглую красную морду перекосит от злости, а я ущипну его за нос и закричу во весь голос: «Полиция!»
— Я так понимаю, что на самом деле у тебя под пижамой ничего нет?
Ленни ответила мне почему-то с дрожью в голосе:
— Майки, ну пожалуйста, не ругайся на меня. Мне было так тепло, и вечер был таким замечательным. — Неожиданно она достала из-под скамейки припрятанную бутылку и отхлебнула примерно с дюйм остававшейся в ней жидкости. — Я зашла в магазин, — пояснила она, — и сказала страшным голосом: «Эй, мальчик, дай-ка мне пинту — не важно чего, важно, чтобы покрепче, погрубее и подешевле было». Вот и таскаюсь теперь с этой бутылкой всю ночь. Чувствую себя как самый настоящий бомж-алкоголик. Знаешь, а я бы хотела напиться до беспамятства, чтобы очутиться где-нибудь в сточной канаве в луже из собственной блевотины, лицом в каком-нибудь дерьме. Вот было бы здорово, я бы чувствовала себя, как распятый Христос. Счастливый он все-таки был человек. Я весь вечер думала об этом, я имею в виду распятие. Это же элементарно, разводишь руки в стороны — и всё, виси, отдыхай, никуда тебе уже не деться. Ну а если люди плюют тебе в лицо, наберись терпения и пожалей их. — При этом сама Ленни вовсе не собиралась разводить руки в стороны. Наоборот, она сложила их крест-накрест, словно обнимая себя за плечи. — Что-то случилось, — негромко пробормотала она, — случилось именно сегодня. А завтра произойдет еще что-то.
— Что ты имеешь в виду?
Ленни покачала головой. Вместо того чтобы ответить на мой вопрос, она сменила тему разговора:
— Знаешь, пару месяцев назад мне не с кем было поговорить. Да что там поговорить, я даже повидаться ни с кем не могла. Время от времени я слышала чьи-то крики, и почему-то мне запомнилось, что я все время плакала. А потом, в один прекрасный день, я оказалась в какой-то комнате, которую я, кажется, сама заперла, — продолжила она каким-то бесцветным, безжизненным голосом. — В углу в той комнате сидела большая, очень толстая женщина с суровым лицом. Все девочки, которые там были, очень боялись ее. Она очень из-за этого переживала и в сердцах даже иногда била их. Ну вот, а в тот раз она пришла поменять мне белье, и лицо у нее вовсе не было ни злым, ни жестоким. Я увидела не суровую, а очень печальную женщину… — Ленни помолчала, глядя на клубы сигаретного дыма, в которых почти тонула ее рука. — Я подошла к ней, посмотрела в глаза, и она вдруг сказала мне: «Ты же знаешь, кто я». Затем она обняла меня и посадила на колени, погладила по голове и поцеловала. Знаешь, Майки, я никогда никого не любила так, как любила ее тогда. Она была просто прекрасна.
Я нервно заерзал на скамейке.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— А затем, что завтра, послезавтра и послепослезавтра я буду дергать за веревку, на которой будет биться в конвульсиях повешенный мной человек. Я этого не хочу, но меня заставляют. — Ленни перескакивала с темы на тему, и я с трудом улавливал ход ее мыслей.
По парку прокатилась волна прохладного влажного бриза, от которого зашелестели валявшиеся на дорожках в сквере газеты. До меня донесся храп спавшего на соседней скамейке бездомного, а потом я увидел, как другой пьяный бродяга, проснувшись, приподнялся на скамейке и зачем-то показал кулак проезжавшей мимо сквера машине.
— А сколько сейчас времени? — снова спросила Ленни. Услышав ответ, она мрачно кивнула мне и обхватила себя за горло желтыми, в никотиновых пятнах пальцами. — Майки, я не знаю, не знаю… — словно выдавила она из себя.
— Не знаешь чего?
Она посмотрела на меня в упор, и в ее глазах я увидел и страх, и понимание, и осознание неизбежности. На меня словно бы смотрел фавн, услышавший далекие голоса окружающих его со всех сторон охотников.
— Отведешь меня домой? — спросила она.
— Конечно.
— Я знала, что ты не откажешься. Я вот думаю, в курсе ты или нет… Нет, конечно, откуда тебе знать… В общем, ты самый добрый человек из тех, с кем я встречалась за много-много лет.
К такому комплименту я оказался не готов.
— Самый добрый человек? — как попугай повторил я.
— Ну да, и не нужно этого стесняться. Поверь, в этом нет ничего постыдного. Нет, ты, конечно, ворчливый и суетливый, чем-то напоминаешь мне старую деву, гордый и заносчивый, но под всеми этими масками в тебе скрыта подлинная доброта. — Ленни била дрожь, и чтобы чуть-чуть успокоиться, она закурила очередную сигарету. — Я знала только одного человека, который добрее тебя. Это был мужчина средних лет, школьный учитель из одного маленького городка. У него были потрясающе красивые руки, и ему очень нравилось гладить этими руками маленьких мальчиков, потому что руки — красивые, и мальчики — тоже очень красивые. Вот только этот учитель, он никогда не позволял себе такого. На всякий случай он всегда держал руки в карманах. Ученики дали ему прозвище Ручка и доводили его на уроках как могли.
— Где-то я такое уже читал, — сообщил я ей, — это рассказ, причем придуманный.
Ленни посмотрела на меня, как ребенок, и даже в задумчивости поднесла палец к губам.
— Ну хорошо, придуманный так придуманный. — Она хрипло и устало засмеялась. — Я опять веду себя как полная дура. — Она опустила голову и, немного помолчав, сказала: — Все, хватит, пошли домой.
Я взял Ленни за руку, и мы пошли напрямик через сквер. Ее ладонь была сухой и горячей. Не успели мы пройти и нескольких шагов, как она остановилась, пробормотала: «Я кое-что забыла» — и стремительно, почти бегом, вернулась к скамейке. В следующую секунду она уже гордо держала над головой в вытянутой руке недопитую бутылку со своим пойлом.
— Нехорошо ее тут просто так оставлять. Давай найдем человека, для которого она станет настоящим подарком.
Ленни стала бегать от скамейки к скамейке, заглядывая в лица спящих бродяг и алкоголиков. Наконец она остановилась на пожилом мужчине, подбородок которого был покрыт густой и совершенно седой щетиной. Старик крепко спал и при этом раскатисто храпел.
— Ты только послушай. — Ленни передразнила издаваемые стариком звуки. — Держи, Седая Борода, это тебе, — сказала она и засунула плоскую бутылку-флягу в карман плаща бродяги. — Спокойной ночи, а уж пробуждение твое с учетом этого подарка и без того будет преисполнено радости. — С этими словами она пошла по дорожке, заливисто смеясь.
Я догнал Ленни и, пройдя рядом с нею несколько шагов, взял ее за руку. Сквозь тонкую хлопчатобумажную ткань пижамы я почувствовал, как вздрогнуло и напряглось ее запястье.
— Тоже мне филантроп.
Ленни в ответ лишь улыбнулась. Внешне она была со мной предельно любезна, но под своей рукой я ощущал не только напряжение, но и какой-то холодок. Ее тело безотчетно сопротивлялось тому, что я вел ее за собой и к тому же сжимал свою руку не то чтобы совсем бесстрастно. Я решил не упорствовать и ослабил хватку. Так мы и пошли рука об руку в сторону нашего, теперь уже общего дома.
Я и сам не знаю, почему выбрал именно тот маршрут, которым мы пошли в ту ночь. Можете списать это на простое человеческое любопытство. Я подсознательно повел Ленни мимо бара, где Холлингсворт договорился о свидании. Так уж получилось, что мы как раз застали и Холлингсворта, и официантку стоящими на тротуаре перед дверью бара, причем мой сосед что-то шептал девушке на ухо.
— Ну… в общем, привет, что ли, — сказал Холлингсворт, увидев нас. При этом он то и дело переводил взгляд с официантки на нас с Ленни и обратно.
Я представил Ленни, и мы некоторое время так и простояли молча. Ленни и Холлингсворт внимательно и не таясь разглядывали друг друга, впрочем изображая, и вполне успешно, полное безразличие к изучаемому объекту. Судя по всему, затянувшаяся пауза действовала на нервы только мне да в какой-то мере официантке. Девушка явно не были рада ни нашему появлению, ни тому, что Холлингсворт отвлекся от разговора с нею.
Затем Холлингсворт начал разыгрывать свой привычный спектакль. Он эффектно извлек зажигалку, чтобы дать Ленни прикурить, а заодно и покрутил уже знакомым мне серебряным сувениром перед моим носом.
— Похоже, вечер сегодня кое у кого очень затянулся, — сказал он, нарушив долгое молчание.
Ленни прикурила от протянутой ей зажигалки, не отрывая при этом взгляда от собеседника. Свободной рукой она по-прежнему держала меня за запястье, и в какой-то момент я почувствовал, что ее пальцы сжались на моей руке сильнее, чем прежде.
— Я ваша новая соседка, — хриплым низким голосом сообщила Холлингсворту Ленни.
Холлингсворт убрал зажигалку в карман и, прокашлявшись, сказал:
— Мисс Мэдисон, позволю себе заметить, что все мы будет просто счастливы появлению в нашем доме столь очаровательной соседки. Со своей стороны, позволю высказать предположение, что вы у нас не соскучитесь. Пожалуй, далеко не в каждом доме в Нью-Йорке подбирается столь интересная компания.
— Я уже об этом наслышана, — кивнула Ленни.
— Нет, я серьезно, — продолжал настаивать Холлингсворт, — все наши соседи не просто хорошие люди, а люди образованные, с достаточно высоким культурным уровнем. — Сунув трубку себе в зубы, он пояснил: — Меня всегда очень беспокоит вопрос культуры.
Официантка, все это время молча стоявшая чуть в стороне, вдруг сообразила, что что-то здесь не так.
— Эй, подожди, — пихнула она Холлингсворта локтем в бок, — ты же говорил, что тебя зовут Эд Лерой.
Я вспомнил, что представил его Ленни как Холлингсворта. Сам он, не торопясь и не нервничая, обернулся и пояснил:
— Эллис, ты, наверное, не все расслышала. Я сказал тебе, что меня зовут Эд Лерой Холлингсворт. Ты, скорее всего, просто не обратила внимания на фамилию.
— Не нравится мне все это, — проворчала официантка. — Ладно, хватит, пошли домой, я устала. — При этом Эллис с подозрением поглядывала на пижаму Ленни. — Ну все, — повторила она, — я хочу домой.
— Минуточку, — строгим тоном оборвал ее Холлингсворт.
Бросив взгляд на меня, он чуть наклонился в сторону Ленни:
— Мисс Мэдисон, а что вы скажете о нашем общем друге мистере Ловетте?
Холлингсворт явно обладал даром так поставить вопрос, что собеседник чувствовал себя включенным в общую с ним игру.
— Ну, по крайней мере, он был очень любезен и уже успел во многом помочь мне, — сказала Ленни, явно принимая вызов и делая первый ход в этой партии.
Холлингсворт кивнул:
— Он просто замечательный парень. Мы вообще с ним закадычные друзья. Не стану спорить, он человек куда более образованный и начитанный, но, не побоюсь обратить на это внимание, очень уж правильный. Кстати, у нас в доме есть и другие правильные люди.
— А вы какой? — поинтересовалась Ленни.
— Я-то… Я просто свиреп и необуздан. Вы, конечно, можете мне не поверить, но в глубине души я не более цивилизован, чем первобытный человек. Вино, женщины, всякое такое… Тем не менее все в рамках разумного.
Меня несколько покоробило, что он говорил с Ленни так, словно меня рядом и не было.
— Я очень рада, что переехала в ваш дом, — проговорила Ленни неожиданно эмоционально и, похоже, абсолютно искренне.
Холлингсворт при этом рассеянно кивнул, и мне показалось, что на самом деле он практически ее не слушает.
— Да, — продолжал он гнуть свое, — вообще-то я человек непростой и неоднозначный. Вот вы, мистер Ловетт, что на это скажете?
— Лично я полностью согласен с Эллис. Я хочу домой.
— Давно пора, — проныла Эллис.
Холлингсворт улыбнулся:
— Пожалуй, сейчас действительно не время начинать серьезный разговор. Тем не менее я надеюсь. что в самое ближайшее время мы с вами, мисс Мэдисон, еще побеседуем. — Он официально пожал нам обоим руки, а затем вновь посмотрел на Ленни и добавил своим елейным голоском: — Позволю себе заметить, что вы одеты очень интересно и неожиданно. Я так полагаю, что это новый продвинутый стиль.
Ленни посмотрела на него снизу вверх и усиленно, «с выражением» закачала головой:
— Я знала, знала, что вам понравится. По крайней мере, я на это надеялась. Если честно, то кругом так много идиотов, которые вообще ничего не видят и ничего вокруг себя не замечают.
Мы все опять замолчали, Ленни при этом била мелкая дрожь.
Затем мы попрощались. За спиной я услышал, как Холлингсворт сказал официантке:
— Ну что, сестренка, пойдем.
Мы с Ленни некоторое время шли молча. Она все так же сжимала мою руку — сильнее и сильнее. Вдруг в какой-то момент она, явно усилием воли, заставила себя разжать пальцы и даже как будто бы оттолкнула меня от себя.
— Он очень красивый, — сказала она безо всяких предисловий.
— Да, безусловно.
— Нет, вы, Майки, ничего не понимаете. Да и он сам этого не ощущает, не понимает, что делает его таким привлекательным. Я, например, просто без ума от его вкрадчивого, тихого голоса.
— Терпеть его не могу.
Было видно, что Ленни напряглась.
— Ну конечно, с вас станется. Вы вообще ничего не понимаете.
Я с удивлением обнаружил, что Ленни не на шутку рассердилась на меня.
— Он не такой, как все. Таких как он вообще единицы. И на этих людей окружающие готовы всех собак спустить.
После этого она надолго замолчала и до самого дома не взглянула на меня ни разу. Со стороны могло бы показаться, что она блуждает мыслями где-то далеко и не слишком хорошо отдает себе отчет в том, что происходит вокруг нее, но по напряженности ее тела я понимал, что на самом деле ее мысли в данный момент работают даже активнее и четче, чем обычно. Мы дошли до дома, поднялись по лестнице и подошли к дверям ее комнаты. Я как бы случайно задержался на лестничной площадке, и, к моему удивлению, намек был понят: Ленни пригласила меня к себе. Она опять вся дрожала.
— Прежде чем я лягу спать, нужно, чтобы кто-то подал мне стакан воды, — сказала она, не слишком убедительно разыгрывая роль капризной девочки.
Я почти не удивился, когда обнаружил, что Ленни уже успела передвинуть диван — опять лицом к стене. Стоило это ей наверняка огромных усилий, потому что даже вдвоем мы двигали этот громоздкий предмет с большим трудом. Теперь она забралась на диван и уперлась поднятыми ногами в стену комнаты. Я, преодолевая неловкость, сел рядом с нею и уставился в грязную серую стену с потрескавшейся штукатуркой.
— Смотрите, как здорово, — сказала Ленни, показывая мне кивком головы на стену. Ощущение было такое, что она боится молчать и готова молоть любую чушь. — Будь у меня сейчас хотя бы десять центов, я бы сходила на ближайший угол, купила попкорна и стала есть его прямо здесь, на диване. Чем здесь хорошо, так это тем, что можно мусорить попкорном совершенно безнаказанно. Эта стена, она такая замечательная. Я могу превратить ее во что угодно. Вот, например, сегодня днем, когда вы ушли, я смотрела на нее, смотрела и вдруг поняла, что передо мной «Герника». Я даже услышала стоны раздираемых бомбами лошадей.
Ленни тяжело вздохнула. Стараясь скрыть испытываемую мной неловкость, я как можно более нейтральным голосом поинтересовался:
— Что вы будете есть завтра?
— Сейчас я даже думать об этом не хочу.
— У вас хоть какие-то деньги остались?
— У меня-то? Да полно — миллионы.
Подогнув одну ноту, Ленни сняла с нее мокасин — тот самый, с дыркой на подошве — и, просунув в дыру палец, повертела изношенным, разваливающимся мокасином в воздухе.
— Давайте я дам вам в долг, — продолжал настаивать я.
Ленни запустила мокасином в стену и заявила:
— Делайте что хотите.
Я в этот момент уже был занят подсчетами той суммы, которую я смог бы сравнительно безболезненно выделить на такую глупость.
— Ну что, двадцать долларов возьмете? — сказал я в конце концов.
— Я возьму столько, сколько вы мне дадите, — как-то вяло согласилась она и зевнула. — Нет,
Майки, вы просто ангел-хранитель. Вам бы работать управляющим фонда, в котором глупенькие вдовушки хранят все свои сбережения.
Откинувшись на спинку дивана, Ленни закинула руки за голову и вдруг захихикала:
— Обязательно нужно будет заняться с вами любовью. Я серьезно: всегда мечтала о сексе с этаким дядюшкой-опекуном. Ох уж я отхлестала бы его по мягкому месту его же собственной цепочкой от часов. Согласитесь, что может быть веселее? — С этими словами она кончиком указательного пальца стряхнула пепел с сигареты.
Я ничего не сказал ей в ответ, я просто слишком устал за этот действительно чрезмерно затянувшийся вечер. У меня болело все тело, в желудке бурлило, руки и ноги отказывались меня слушаться. Моя реакция на слова и поступки Ленни перестала отличаться последовательностью. Я перестал реагировать на самые дерзкие ее заявления и на безумные обвинения. Но при этом на меня время от времени накатывала волна раздражения, которое могло спровоцировать любое неосторожное и ничего не значащее слово Ленни. Вот сейчас, например, я тупо пялился в ее стену и, ощущая на себе подавляющее воздействие этой «панорамы», никак не мог уразуметь, какие такие картины видела на этой штукатурке Ленни.
Когда я снова посмотрел на нее, в глазах Ленни стояли слезы.
— Что случилось?
— Сама не знаю, — ответила она и вытерла мокрые щеки тыльной стороной ладони. — Майки, вот скажи мне, — я заметил, что Ленни перешла на «ты», — почему мы все время должны куда-то переезжать? Я ведь не просто чувствую, а знаю наверняка, что рано или поздно мне придется уехать из этой комнаты. А ведь я больше всего на свете хотела бы остаться здесь — взаперти. Пусть мне даже еду подают сюда через маленькое окошечко в двери. Ладно, завтра начну искать новую работу.
— Ленни, а где ты жила в последнее время? — спросил я, непроизвольно сменив в ответ форму обращения.
Она уныло улыбнулась:
— У меня была своя квартира.
Почему-то я не торопился в это верить.
— И куда же она подевалась?
— Я преподнесла ее в дар врагу. — Ленни помолчала и, усмехнувшись, добавила: — Господи, какой же я была дурой.
Она посмотрела на меня и, видимо, уразумев, что я действительно ничего не понимаю и что ее слова звучат не слишком убедительно, решила прояснить ситуацию:
— Еще сегодня утром я проснулась у себя дома, но меня оттуда выставили, причем пинком под зад. Самое смешное, что я сама пригласила к себе этого человека. Вот тебе, Майки, наглядный урок: никогда не проявляй жалости по отношению к пьяницам.
— Почему ты сама не заставила его уйти?
Ленни деликатно улыбнулась, словно удивляясь тому, как я могу быть таким наивным.
— Да я просто была не в состоянии. Это… просто невозможно. А кроме того, я, если честно, сама не все хорошо помню. Я проснулась и обнаружила себя уже в метро. Что произошло между этими двумя событиями, я никак не могу восстановить в памяти.
Да, еще я запомнила, как он швырнул мне вслед эту пижаму, когда я была уже за дверью.
— Но как же…
— Слушай, мне просто стало его жалко. Понимаешь, он старый, спивающийся человек, которого к тому же выставили с работы. Вот я и пригрела его у себя. Одно время мы работали с ним в одном агентстве. У него были красивые черные волосы и на редкость румяные пухлые щечки. Он просто взял и остался у меня. А потом, наверное, быстро сообразил, что мне становится с ним скучно. Вот за это он, собственно говоря, меня и возненавидел: кроме меня у него ведь больше никого и ничего не было. Ну а сегодня он просто приказал мне проваливать куда глаза глядят. Ну и что, просто больше я с ним даже разговаривать не буду.
— Но почему ты позволила ему остаться в своей квартире?
Ленни пожала плечами:
— Опускаться до дележки посуды и последних грошей? Это же низко. Пусть он воюет за эти стены, пусть приходит и забирает у меня все, что только сможет. Все сразу или по частям. Неужели ты не понимаешь, что, отдавая, я на самом деле всякий раз одерживаю победу? — Игравшая в этот момент на лице Ленни улыбка показалась мне несколько вымученной. — Ну а кроме того, квартира мне, по правде говоря, успела изрядно надоесть.
Я просто взорвался от смеха. При этом смеялся я наполовину с досады, а наполовину искренне и без всякой задней мысли. Ленни же в этот момент зевнула и вдруг перевела разговор на тему моей внешности.
— А ты гораздо симпатичнее, когда улыбаешься, — сказала она и, потянувшись в мою сторону, погладила меня ладонью по щеке, — у тебя нос красивый. Мне нравится, как ты его задираешь, в самом прямом смысле слова, и что у тебя при этом просвечивает розовая перегородка между ноздрями. Среди моих знакомых когда-то была одна девочка с таким носом. Так она, кстати, была самой жестокой из всех нас.
Я, в свою очередь, зевнул и встал с дивана.
— Все, пошел спать, — сообщил я ей.
— Нет-нет, не уходи, ни в коем случае.
Эти слова она произнесла не очень эмоционально, но в какой-то момент я вдруг почувствовал, что ее действительно пугают те долгие часы, которые ей предстояло провести в одиночестве, глядя на голые потрескавшиеся стены, окружавшие ее со всех сторон.
— Нет, правда, не могу больше. Очень уж я сегодня устал.
Ленни проводила меня до двери и вдруг встала в проеме, преградив мне путь. Ее голова оказалась на уровне моего подбородка, и я почти инстинктивно поцеловал ее в лоб. Одним стремительным, неуловимым движением она прижалась ко мне всем телом и, задрав голову, поцеловала меня в губы. Ее дрожь передалась мне. Усталые, измученные и почти одурманенные, мы обняли друг друга и спустя мгновение вернулись обратно в дальний угол комнаты к кровати Ленни.
Ее тело, казалось, было готово изогнуться дугой, лишь бы быть прижатым ко мне как можно плотнее. При этом, прикасаясь к ней, я чувствовал если не отторжение, то уж точно холодное напряжение.
Даже губы ее по большей части были крепко сжаты, как будто бы она отвергала меня с не меньшей силой, чем звала к себе. Я раскрыл для нее свои объятия, отдал в ее распоряжение свое тело, к которому она могла прижаться, но даже в моменты близости я чувствовал себя бесконечно далеко от нее. Во мне не было ни нежности, ни особой страсти, я все делал как заведенный — не слишком горячо, но и не то чтобы совсем лениво или неумело. От Ленни я отгородился непроглядной темнотой закрытых глаз и лишь слышал, как она всхлипывает и стонет подо мной в порыве всепоглощающего отчаяния.
Если это и была любовь, хоть в каком-то понимании этого слова, то не меньше в нашей близости было и страха. Мы словно спрятались за эту скалу, чтобы переждать ночь, которая на глазах пожирала окружавшую нас равнину.
— Спаси меня, — прошептала она сквозь слезы.
